Вернер Садовник
Об авторе первой немецкой крестьянской повести Вернере Садовнике ничего неизвестно. Вероятно, он был баварцем или австрийцем. Вряд ли он принадлежал к рыцарскому сословию. Во всяком случае в своей стихотворной повести, написанной во второй половине XIII в., он резко осуждает моральную деградацию современного рыцарства и высоко поднимает крестьянский труд.
В историко-литературном плане «Крестьянин Гельмбрехт» является своего рода вызовом, брошенным куртуазному роману с его далеко идущей идеализацией рыцарства, сказочной фантастикой и изысканностью поэтической формы. В повести Вернера Садовника жизнь изображена без прикрас. Симпатии автора всецело на стороне честного и трудолюбивого крестьянина Гельмбрехта, отца молодого Гельмбрехта, который презирает все крестьянское и хочет во всем походить на рыцарей. С этой целью он покидает отчий дом и, примкнув к свите рыцаря-разбойника, сам занимается разбоем. Сестру свою Готлицду, прельстившуюся «роскошной» жизнью, он уговаривает выйти замуж за разбойника Лемберслинда, по прозвищу Глотай Ягненка. Однако похождения молодого Гельмбрехта вскоре заканчиваются весьма бесславно. Палач лишает его зрения, а крестьяне, которым он причинил много зла, вешают его на дереве.КРЕСТЬЯНИН ГЕЛЬМБРЕХТ
Один рассказывает нам,
Что пережил и видел сам,
Другой твердит о счастье,
Богатстве, пылкой страсти,
Тот славит доблесть, этот — долг,
И дорог всякому свой толк.
А я хочу вам рассказать,
Что мне случилось повидать,
Сказать про это дальше,
Без выдумки и фальши.
Крестьянский сын в деревне жил,
Он чудо-кудри отрастил,
Они вились до самых плеч,
Чтобы волной на плечи лечь.
Как шелк, был каждый локон,
Под шапкой их берег он.
А шапка дивной красоты,
На ней и птицы, и цветы.
К лицу та шапка молодцу,
Он Гельмбрехт звался по отцу, Ведь старый майер\ как и он, Был тем же именем крещен.
О том крестьянском сыне Я начал повесть ныне...
(Стихи 1—24)
«Отец, скажу тебе одно:
Ты воду пей, а я — вино.
Питайся кашей, словно нищий,
Я буду сыт иною пищей,
Что птицей жареной зовут.
Меня учить — напрасный труд.
Мякину есть считай за честь,
А я калач отважусь есть.
Вот так и доживем до гроба — Возьмем, что заслужили оба.
Доказано то римским правом,
Что дети доблестью и нравом,
Подобьем духа, не лица Выходят в крестного отца.
Мой крестный рыцарь был, и с детства Я благородство взял в наследство, Благослови его Христос За то, что я таким возрос».
«А мне, — сказал отец, — ей-ей,
Кто справедливей, тот милей, Достойней сын простого рода,
Чем трутень рыцарской породы,
Пусть род его не знаменит,
Народ им больше дорожит,
Чем тем наследником поместья,
Кто выбрал леность и бесчестье.
Приди в чужую землю оба,
Бедняк и знатная особа,
Там, где не знают их родни,
а Майер — крестьянин-арендатор.
За добродетели одни Простого в образец поставят, Другого только лишь ославят.
Ты быть стремишься благородным, Сумей же оказаться годным На благородные дела,
Они для замка и села Единый истинный венец.
Так говорит тебе отец».
(Стихи 471—508)
И с тем уехал налегке Он от отца во весь опор, Перемахнув через забор.
О том, что встретил он в пути, Мне слов и в три дня не найти, Сказать о всем, что было,
Недели б не хватило.
Но в некий замок прибыл он,
Там чтил хозяин не закон,
А грабежи и драки И жил, как на биваке.
Ну, а себя он окружил Лишь теми, кто ему служил,— Толпой головорезов,
Никто там не был трезов.
Попав в дружину, наконец,
Стал лихо грабить наш юнец,
В мешок, не брезгуя, совал Все, чем другой пренебрегал.
Он и пустяк считал добычей, Таков уж был его обычай.
Все без разбора брал он в дань: И новый скарб, и хлам, и дрянь Хватал направо и налево.
Он угонял коров из хлева,
Он брал козу, он брал козла И в том, что крал, не вцдел зла, Он в доме не оставил ложки,
Он брал горшки, пустые плошки, Он брал кафтан, и плащ, и меч, Снимал рубаху прямо с плеч,
Он женщин не щадил и даже Не оставлял на них корсажа.
За все он после заплатил! (
Он бы с охотой возвратил Все, что награбил и украл,
Когда палач его пытал.
Святая правда, в первый год Счастливым был его поход,
Он к цели плыл, и ветры сами Несли корабль под парусами.
И стал таким он дерзким скоро,
Что у разбойников без спора Он долей львиною уже Завладевал при дележе.
(Стихи 646-689)
(Отец вспоминает о благородных рыцарских обычаях недавнего прошлого.)
«Вот это было мне по нраву!
Все умножало честь и славу.
Как подменили всех людей!
Когда-то лжец или злодей,
Желавший кривдой жить на свете И на закон накинуть сети,
Друзей всесильных не имел И при дворе не пил, не ел.
Теперь же тот богатство множит,
Кто льстить и лгать бесстыдно может, И при дворе ему почет,
И больше он успел, чем тот,
Кто честно выбрал путь-дорогу И угодить старался богу.
Так жили встарь. А как на свете Живут сегодня наши дети,
Какой обычай ныне чтут?
Скажи, не посчитай за труд».— «Отец, я вам ответить рад.
У нас в чести один обряд:
«Пей, сударь, пей! Лакай до дна:
Ты выпьешь, — я налью вина».
Нет ничего приятней в мире Веселья бражников в трактире. Когда-то знатным господам Случалось быть в гостях у дам,
Мы не воспитаны так тонко, Найдешь нас около бочонка.
Нас опечалит лишь одно,
Что в бочке высохло вино.
Тут будешь думать день и ночь,
Как горю этому помочь,
Для нас похуже всякой пытки Нужда в живительном напитке. Ведь от него мужает дух!
Один девиз любовный вслух Твердим: «Трактирщицу-сударку Налить полнее просим чарку,
Осел и дурень, кто бочонку Шальную предпочел девчонку!»
Кто лгать умеет, — молодец! Зерцало вежливости — лжец, Обидят словом — сам не мешкай, Другому рот заткни насмешкой, Ведь богохульник и ругатель — Пиров достойный председатель.
Кто рассуждает по старинке,
Глупей выносливой скотинки,
Нам этот ветхий бородач Еще несносней, чем палач.
Пусть нас объявят вне закона,
Нас все равно не скинешь с кона, В ответ на папские проклятья Смеется только наша братья».— «Помилуй бог, — сказал старик, Насилу повернув язык —
Здесь плакать надо! И не снилось, Что кривда так распространилась». А сын смеется: «В самом деле, Турниры дедов устарели.
Тогда кричали: «Хей, хей!
Вперед за славой, веселей!»
А нынче: «Рыцарь, не робей,
Гони, коли, руби, добей!»
Глаз вон тому, кто зазевался,
Чтоб он без рук, без ног остался. Беднягу вздернуть прикажи,
Ну, а богатого — вяжи:
Он даст сто фунтов отступного,
Вот нравов нынешних основа...»
(Стихи 967—1036)
(Ватага головорезов справляет свадьбу Готливды и Лемберслинда)
И вот должны Готлицду Дать в жены Лемберслинду.
Чтобы взяла Готлинда В супруги Лемберслинда,
Пусть оба станут радом.
Соединить обрвдом Намерен их седой старик.
Он знал слова священных книг И молвил Лемберслинду:
«Хотите вы Готлинду
Себе взять в жены навсегда?»
И Лемберсливд ответил: «Да!»
Еще раз задал он вопрос,
«Охотно!» — рыцарь произнес.
«Так вы согласны?» — в третий раз Спросил старик, возвыся глас,
И тот откликнулся: «Клянусь,
На ней охотно я женюсь».
Спросил старик: «Готлинда,
Хотите Лемберслинда
Себе взять мужем навсегда?» —
«Когда господь позволит — да!»— «Согласны?» — снова он спросил.
«От всей души», — ответ гласил. Спросил еще раз громогласно,
И третий был ответ: «Согласна».
И вот он дал Готлинду В супруги Лемберслинду,
Дал — и взяла Готлицда В супруги Лемберслинда.
Тут все запели славу
По старому уставу.
Готлинде муж не уступил,
На башмачок ей наступил.
У новобрачных для услуг Почетных было девять слуг:
Конюший — братец Живоглот,— Коням он корму задает,
Быть кравчим вышло Быкоеду,
Гостей рассаживал к обеду Дворецкий, Дьявольский Мешок,
Он от усердья сбился с ног.
Трясикошель, завзятый вор,Стал казначеем с этих пор,
А на поварне Овцеглоту Большую задали работу,
Ему как повару пришлось Следить за всем, что там пеклось.
Там должность исполняли твердо И Волчья Пасть, и Волчья Морда, Взяв в помощь Волчию Утробу,
С жарких и вин снимали пробу.
А Острый Клюв, хоть был свиреп,
На этой свадьбе резал хлеб.
За трапезой трудился каждый,
Воюя с голодом и жаждой,
Не отказался ни один От пирогов и сладких вин.
Они очистили посуду,
Как будто ветром сдуло блюда,
И дичь, и мясо съели гости,
Так чисто обглодали кости,
Что нечем поживиться псам.
Но истинно, — я слышал сам,—
Как говорил старик почтенный:
«Есть распорядок неизменный, Которым ведает господь.
Пока живущий тешит плоть,
Без меры ест, спешит напиться, Глядишь, — и смерть за ним тащится». Так было с ними в этот час.
Не знали, что в последний раз Они на пиршестве сидели,
И пили весело, и ели...
(Стихи 1503—1576)
Дары раздали скрипачам.
Но что явилось их очам?
Кого послал злодеям бог?
Судья явился к ним врасплох И, сапогами грохоча,
Вошли четыре палача.
Тотчас разбойную десятку Они связали по порядку.
Кто не успел забраться в печь,
Под лавку ухитрился лечь,
Тесня товарищей безбожно,
Но скрыться было невозможно.
Их брал, за космы волоча,
Один подручный палача,
А раньше каждый из десятки Мог четырех осилить в схватке.
Скажу вам истину без спора,
Что у отъявленного вора Есть дерзость, чтоб убить троих,
Но с палачом грабитель тих,
Он беззащитен и покоен,
Как дуб, подрубленный под корень...
