Теофиль Готье
Свое поэтическое кредо автор выразил в предисловии к роману «Мадмуазель де Мопен» (1834). Тон предисловия эпатирует читателей и особенно критиков. Отсюда вытекает резкость и некоторая циничность суждений. Первые враги автора — нравственность и польза в том понимании, которое присуще мещанскому сознанию. Своим предшественником в отрицании «нравственности» (читай — назидательности!) Готье называет Мольера, у которого всегда осмеяны мужья-рогоносцы и почтеннйе отцы, читающие мораль, а юные девицы, обманув бдительность строгих моралистов, достигают своего счастья. Однако безнравственным Мольера считать едва ли можно.
Будучи человеком XIX в., Готье был глубоко убежден в том, что «картину пишут с натуры, а не натуру с картины». Взгляд автора на мир должен быть шире, чем кругозор персонажа. Писатель оставляет за собой право отстаивать свою точку зрения на искусство: «Воистину прекрасно то, что абсолютно ни на что не годится; все полезное уродливо, ибо служит удовлетворению какой-нибудь потребности, а все потребности человека отвратительны и гнусны, равно как и его немощное, убогое естество. Самое полезное место в доме — нужник» .
Парнасцы высоко ценили «доброго Тео» и видели в нем своего предтечу. И это действительно так, ибо мы встречаем в его высказываниях истоки «эстетики безобразного» и принципиальный отказ от связей со злобой дня. Понимая полезность работы сапожника (для непосредственной пользы), он готов «скорее смириться с рваным башмаком, чем со скверной рифмой» .
Отказ от утилитаризма (Флобер говорил, что современные ему писатели готовы засадить Олимп капустой!) и неприятие современного прагматического общества привели к тому, что автор, начинавший как романтик, создал свой поэтический мир, назвав его «башней из слоновой кости» (этот образ использует позднее Флобер, стремясь подняться поближе к звездам и уйти подальше от мира дураков и пошляков). Мир Готье создавался тогда, когда он в своих стихах уходил в чистую сферу поэзии либо в экзотику, которую искал в необычных для современника местах — в Америке, Индии, на Востоке; или же он уносился на крыльях фантазии в далекое прошлое.В новелле «Ночь, дарованная Клеопатрой» (1838) прекрасный и бедный юноша ценой своей жизни покупает ночь наслаждения с царицей Клеопатрой, а потом выпивает кубок с отравленным питьем. Экзотика Востока зачаровывает читателя, верящего в реальность произошедшего.
Часто новеллы Готье превращались в пародии на романтический вид творчества. В «Тысяче второй ночи» рассказчик сочиняет по просьбе несчастной Шахерезады, у которой истощился запас невероятно интересных сказок, свою историю, в которой обыватель влюбился в Пэри. Создается впечатление, что этот рассказ мог быть написан на пари: настолько нарочито в нем воспроизводится мир сказок легендарной царицы. В «Двух актерах на одну роль» (1841) в числе действующих лиц черт, который сначала учит актера, как надо играть его на сцене, а затем и сам подменяет его в спектакле. При этом зрители бурно аплодируют черту, играющему самого себя.
Герой романа «Мадмуазель де Мопен»(Mademoiselle de Maupin, 1834) напоминает Адольфа Констана или Октава Мюссе: он разочарован, стремится найти идеальную возлюбленную, но в отличие от своих предшественников не только заранее знает цвет ее волос и глаз, но и представляет себе, в каком платье и из какого материала она явится перед ним. Завершаются его поиски тем, что он влюбился в молодого человека, правда, потом разгадал, что это была переодетая женщина. Авторская ирония соединяется в новеллах с лиризмом и упоением необычным движением сюжета.
«Капитан Фракасс»(Le capitaine Fracasse, 1863) пользовался особенным успехом.
Однако все произведение составлено из романтических штампов: здесь и прекрасный молодой человек из знатного, но обедневшего рода, и молодая девушка, которая оказывается не актрисой, а дочерью принца, и гнусный преследователь — это ее родной брат, который перерождается под влиянием размышлений о содеянном. Старый черный облезший кот Вельзевул, у которого нет ни ушей, ни хвоста, любимец бедного и благородного дворянина, самой своей смертью обогащает его: яма, в которой должны похоронить кота, хранила долгие годы сундук с огромным состоянием угасавшего в нищете рода Сегоньяков. Ко всему этому следует добавить мастерское описание интерьера развалившегося замка, где потолок не протекает только в спальне юноши и где пауки свили всюду свои путины, а также роскошных покоев принца и экзотических одеяний актерской труппы.Готье выступает как непревзойденный мастер в воспроизведении вещного мира, как увлекательный рассказчик и иронический наблюдатель, передающий настроения своего времени.
Наиболее значительным поэтическим сборником Теофиля Готье является его книга «Эмали и камеи»(Emaux et Camees, 1852). Само название сборника стихов говорит о том, что Теофиль Готье в этот период своего творчества увлечен пластическими возможностями искусства, ищет выразительные аналогии в поэзии: эмаль (un email) — 1) непрозрачная цветная стекловидная масса, которой покрывается поверхность металлических изделий; 2) художественные изделия, расписанные такой массой, а также сама соответствующая роспись, финифть ; камея (un сатёе) — украшение с выпуклой резьбой из слоистого разноцветного камня или раковины .
Во входящем в этот сборник стихотворении «Первая улыбка весны» (Premier soUrire du printemps, 1852) — в очень точном переводе В.Брюсова (1909) чудотворцем, украшающим природу в самом начале весны, является Март (Mars). Еще идут бесконечные проливные дожди, но веселый кудесник Март, не обращая внимания на них (malgre les averses), хлопотливо раскладывает свои украшения для еще спящей природы.
Его искусство поражает своей удивительной пластикой и орнаментовками из сочетания различных цветов:Pour les petites paquerettes,
Выходит на лужок зеленый
Soumoisement lorsque tout dort, И, прятаясь, когда все спит, II repasse des colorettes Et ciseles des boutons d’or.
Подснежников белит бутоны И одуванчики желтит.
(Перевод В. Брюсова) Возвращение весны рисуется Готье как целая цепь веселых про-каз первого ее месяца — Марта, который и яблоню обсыплет бе-лым цветом, и фиалки пробудит, и даже дроздам подскажет их мелодии. В подлиннике стихотворения и в переводе не всегда со-впадают по местоположению в стихах «проказы» веселого Марта, но их описание способствует олицетворению этого образа: Март изображен как веселый покровитель природы, украшающий бу-тонами разноцветных лесных цветов еще унылые и залитые дож-дями поляны, а веселые дрозды разучивают с его помощью ве-сенние мелодии. Сочетание ярких красок создает некоторое подо-бие пластических украшений из эмалей и камей.
Наиболее изящным метафорическим образом украшены две последние строки шестого четверостишия: «De sa main cachee il egrene / Les grelots d’argent du muguet». Буквально: «Своей спрятанной рукой он отсчитывает серебряные колокольчики ландыша» (в переводе В. Брюсова этот образ отсутствует). В тексте перевода здесь использована так называемая генитивная метафора: не-обходимый для восприятия метафоры компонент «ландыш» упо-треблен в форме родительного падежа — генитива; компонент, создающий образ-метафору, — в форме винительного падежа. Вполне возможна трансформация более традиционная — номинативная метафора: ландыш (А) — серебряные колокольчики. Во французском подлиннике этой генитивной конструкции соответствует субстантивная конструкция с предлогом принадлежности: Les grelots d’argent du muguet.
Удивительное поэтическое искусство в изображении самых раз-личных полутонов одного и того же — белого! — цвета продемон-стрировано Готье в его стихотворении «Symphonie еп blanc majeur» (в переводе Н.
Гумилева — «Симфонияярко-белого»). Только первая строфа имеет сюжет, все остальные раскрывают множество вариантов полутонов одного цвета:De leur col blanc courbant les lignes, С изгибом белым шей влекущих,
On voit dans les contes du Nord, В сказаньях северных ночей,
Sur le vieux Rhin, des femmes-cygnes У Рейна старого поющих
Nager еп chantant pres du bord... Видали женщин-лебедей.
«Symphonie en blanc majeur» состоит из 18 четверостиший, в каждом из которых возникает какой-то тончайший переход от одного полутона белого к другому. При этом сам оттенок создает-ся степенью освещенности белой поверхности.
Предложенный Н. Гумилевым русский перевод названия сти-хотворения представляется не вполне точным: это скорее «Сим-фония светло-белого». В дальнейшем будут использованы автор-ские переводы французских оттенков белого:
в данной строфе задана только тема;
Faire luire leur peau plus blanche / Que la neige de leur duvet («Позволяла светиться их коже, более белой, чем снег их пуха»);
Blanche comme le clair de lune / Sur les glaciers dans les cieux froids («Белая как свет луны над ледниками в холодных небесах» — речь идет о некой сказочной красавице, которая иногда спускается к нам);
Conviant la vue enivree / De sa boreale fraicheur / A des regals de chair nacree, / A des debauches de blancheur! («Зовя опьяненные взоры / своею северной свежестью, / К перламутровым регистрам органа / И к оргиям белизны»);
Son sein, neige moulee en globe, / Contre les camelias blancs / Et le blanc satin de sa robe / Soutient des combats insolents («И лоно ее, снег в округлых формах / Вступает в дерзкое столкновение / С белыми ее камелиями / И белым атласом одеянья»);
Dans ces grandes batailles blanches, / Satins et fleurs ont le desso- us, / Et, sans demander leurs revanches, / Jaunissent comme des jaloux. («В этих больших белых сражениях / Атласы и цветы терпят поражение, / И, не стремясь к реваншу, / Желтеют как охваченные ревностью»);
Sur les blancheurs de son epaule, / Paros au grain eblouissant, / Comme dans une nuit du pole, / Un givre invisible descend.
(«Над белизною ее плеча / Паросский мрамор в ослепительных блестках / Подобно невидимому инею, спускающемуся в полярную ночь» — продолжение описания сказочной красавицы);De quel mica de neige vierge, / De quelle moelle de roseau, / De quelle hostie et de quel cierge / A-t-on fait le blanc de sa peau? («Из какой слюды девственного снега, / Из какой сердцевины тростника, / Из какой просфоры и какой восковой свечи / Сделали белизну ее кожи?»)
Как мы видим, описание удивительной красавицы строится на самых разнообразных описаниях белого цвет» в различном его освещении. Так возникает «симфония в белом мажоре». Эта симфония продолжается в других цвето-световых вариантах белого и его самых неожиданных оттенков. Так цветопись сближается с му-зыкой. И изображение белого в его различных световых оттенках действительно воспринимается как своего рода цвето-световая симфония.
Продолжим наше проникновение в эту своеобразную симфонию:
A-t-on pris la goutte lactee / Tachant Pazur du ciel d’hiver, / Le lis a la pulpe argentee, / La blanche ecume de la mer; («Взяли ли молочную каплю, / Касающуюся лазури зимнего неба, / Лилию с пестиком посеребренным, / Белую пену моря».);
Le marbre blanc, chair froide et pale, / Ou vivent les divinites; / L’argent mat, la laiteuse opale / Qu’irisent de vagues clartes; («Белый мрамор, поверхность холодную и бледную, / Где живут божества; / Матовое серебро, молочного цвета опал, / Которые отливают цветами бледной радуги».);
L’і voire, ой ses mains ont des ailes, / Et, comme des papillons blancs, / Sur la pointe des notes freles/ Suspendent leurs baisers tremblants; («Слоновая кость, где руки имеют крылья, / И, как белые бабочки, / На точке нежных нот/ Оставляют свои дрожащие поцелуи»).
Образы белизны в различной степени ее освещенности, в различных ее переливах продолжают создаваемую поэтом симфонию цвета и света:
L’ hermine vierge... («Девственный горностай...»);
...Pleurs de l’ondine en Pair figes («Слезы ундины в застывшем воздухе»);
L’aubepine de mai qui plie / Sous les blancs frimas de ses fleurs («Боярышник мая, который гнется / Под белой изморозью своих цветов...»);
Le duvet blanc de la colombe, / Neigeant sur les toits du manoir... («Белый пух голубки, / Как снег летящий над крышами усадьбы...»);
Des Groenlands et des Norveges / Vient-elle avec Seraphita? / Est-se la madone des neiges, / Un sphinx blanc que l’hiver sculpta, («Из Гренландии и из Норвегии / Пришла она с Серафитой? / Не мадонна ли она снегов, / Белый сфинкс, созданный зимой?»);
Sphinx enterre par Г avalanche, / Gardien des glaciers etoiles ... («Сфинкс, погребенный под лавиной, / Хранитель усеянных звездами ледников...»);
Sous la glace ой calme il repose, / Oh! qui pourra fondre ce cceur? / Oh! qui pourra mettre un ton rose / Dans cette implacable blancheur? («Подо льдом, где он отдыхает СПОКОЙНЫЙ, / О! кто сможет растопить его сердце? / О! кто сможет окрасить розовым тоном эту неумолимую белизну?»)
Произведение Теофиля Готье «Symphonie en blanc majeur» («Симфония в белом мажоре») в какой-то мере, как и уже рассмотренное нами стихотворение того же автора «Premier sourire du printemps» («Первая улыбка весны»), представляет собой удивительное по своей красоте соединение художественных образов, во взаимодействии которых реализуется основная интенция автора — создание произведения искусства для иллюстрации неограниченных возможностей воздействия самого искусства на тех, кто его воспринимает — читателей, слушателей. Иными словами, искусство в творчестве Готье существует прежде всего для искусства и лишь опосредованно — на основе реализации именно этого тезиса — оно существует для тех, кто его воспринимает.
Тезис «искусство для искусства» является основной идеей Готье в его стихотворении «Искусство»(L’art), которое становится подлинным гимном пластическому искусству, бессмертному, переживающему даже богов. Столь же бессмертна и поэзия:
Tout passe. — L’art robuste Все проходит. — Искусство
непоколебимое
Seul a l’etemite. Одно имеет вечность;
Le buste Скульптура
Survit a la cite. Переживает город.
Et la medaille austere И строгая медаль,
Que trouve un laboureur Которую находит археолог
Sous terre Под землей,
Revele un empereur. Сохраняет облик императора.
Les dieux eux- memes meurent. Смертны даже боги,
Mais les vers souverains Но образцы высочайшей поэзии
Demeurent Живут
Plus forts que les airains. Дольше изделий меди.
(Перевод Ю. Солодуба)
Последнее четверостишие, данное в подлиннике и переводе, характеризуется специфической интертекстуальной связью — оно обращает внимание читателя на строки древнеримского поэта Горация: «Exegi monumentum aere perennius» (в русском переводе: «Я памятник воздвиг прочнее меди»).
Во французской литературе Теофиль Готье занимает особое место, сочетая в своем творчестве черты романтизма с пародией на него, и открывая новый этап, связанный с творчеством парнасцев, которые, отказываясь изображать непринимаемую ими современность, выше всего ценили искусство, не замечая подчас того, что оно у них порой заменялось искусственностью.