ЗИЛ У ПОДЪЕЗДА
Горбачев включил Панкина в состав Политического консультативного совета при президенте и сделал членом Совета обороны. Панкину нравились атрибуты власти — ЗИЛ у подъезда, постоянно сопровождавший министра охранник, секретарь, который встречает у дверей особого — для министра!— лифта.
Ему нравилось, что в Кремле ему козыряют охранники, что все вокруг стали предупредительны и внимательны. Он входил в МИД через специальный вход — для министра и его заместителей. И на столе утром лежало отпечатанное на машинке расписание рабочего дня, а в нем перечислены беседы с министрами, премьерами и президентами. Такой взлет действует на любую голову. Тут нетрудно впасть в эйфорию.Когда Панкин был послом, то не очень уютно чувствовал себя в министерстве. Кадровые дипломаты не жалуют пришлых, а он был политическим назначенцем. Теперь он получил редкую возможность посмотреть на дипломатическую жизнь с другой стороны. Послу при всех преимуществах его положения и его значимости многое неведомо. Он слабо осведомлен о том, что происходит в центре, не посвящен в секреты большой политики. Послы жалуются: пишешь, пишешь в Москву шифровки, а ответа нет… И вдруг недавний посол получает возможность узнать и увидеть, что же происходит с его шифровками.
Но работа министра — тяжкая. Надо провести десяток встреч в день и при этом сохранять остроту восприятия, быстро реагировать, уметь пошутить, не терять спокойствия, поскольку много раз на день надо оказаться перед журналистами и ответить на их вопросы.
Когда он утром садился в свой ЗИЛ, его ждала первая информационная сводка. Более полная уже лежала на рабочем столе. Рядом объемистые папки с расшифрованными телеграммами послов, сообщениями ТАСС, информацией разведки, докладными записками отделов и управлений министерства. В приемной ждут приема послы и старшие дипломаты. А на приставной тумбе телефоны в несколько рядов, и самый главный — аппарат прямой связи с президентом, который может позвонить в любую минуту.
Министру помогает обширный аппарат, который фильтрует безбрежный поток информации, отбирает самое главное, помогает разобраться в том, что происходит. И все равно министр должен ежедневно освоить и переварить огромный объем информации.После августовского путча Горбачев пытался вернуть себе прежнее место в обществе, восстановить отношения с демократическими силами. Но было поздно. К нему относились с недоверием. Он пытался самоутвердиться в постоянных встречах с иностранными гостями. Поэтому он давал Панкину все новые поручения, переговаривался с ним несколько раз в день.
—Не трудно было вести переговоры с коллегами-зубрами, которые не один год занимали пост министра иностранных дел?
—Особых трудностей не ощущал, потому что очень сильно симпатизировали тогда Советскому Союзу,— говорил мне Борис Дмитриевич.— Ведь нам не комплименты говорили, действительно возникло особое к нам отношение, причем искреннее. Потому и казалось, что наступила золотая пора в отношениях с Западом, вообще с внешним миром.
Панкин говорил американскому госсекретарю Бейкеру:
—Давайте договариваться по крупным вопросам. И надеюсь, мы придем к общему пониманию, но заранее хочу попросить вас — даже если окончательная договоренность окажется ближе к вашей первоначальной позиции, чем к прежней нашей,— преодолейте соблазн подтвердить прессе, что мы пошли на уступки. Просто изменились наши представления о мире.
Панкин уже в роли министра подготовил принципиально новые договоры со странами Восточной Европы. В первоначальных проектах содержался параграф, ограничивавший их право вступать в союзы с третьими странами, направленные против другой стороны. Панкин настоял на том, что всем странам должно быть предоставлено право самим выбирать, с кем дружить и союзничать. Поэтому недруги Панкина и говорят, что он первый открыл Восточной Европе дорогу в НАТО.
—Тяга к НАТО возникла позднее, когда появился страх перед Россией,— считает Панкин.— Запретами ничего не решишь. Улоф Пальме говорил так: не может страна чувствовать себя в безопасности, если она не позаботится о безопасности соседей.
Панкин на посту министра отличался решительностью и смелостью — не бежал в Кремль советоваться по каждому поводу, а принимал решения сам. Что он ставит себе в заслугу, подводя итоги своего недолгого пребывания на министерском посту?
Провел международную встречу по правам человека в Москве — через несколько дней после путча. Многим это казалось неуместным, но Панкин настоял и оказался прав. Восторжествовала формула: права человека, интересы личности выше принципа невмешательства во внутренние дела, которым советская власть часто прикрывала свои самые низменные цели.
Подписал с американцами соглашение о прекращении военной помощи противоборствующим сторонам в Афганистане. Это не спасло Наджибуллу, но спасло от лишних трат Россию. Панкин первым встретился с афганскими моджахедами, которые после появления талибов окажутся союзниками России.
Подготовил дипломатическое признание трех Прибалтийских республик — Литвы, Латвии и Эстонии. Дальше упираться было бессмысленно.
Добился принятия решения о восстановлении дипломатических отношений с Израилем. Панкин ударом молотка открыл Мадридскую международную конференцию по Ближнему Востоку. При этом он только-только вдохнул обжигающий политический климат ближневосточного урегулирования. После восстановления дипотношений с Израилем сирийский министр иностранных дел устроил Панкину выволочку. Панкин был возмущен тем, с какой бесцеремонностью ведут себя эти люди, словно не мы их, а они нас снабжают оружием, посылают нам советников и вообще всячески помогают.
На сессии Генеральной Ассамблеи ООН фактически по собственной инициативе Панкин негативно отозвался о печально знаменитой резолюции ООН от 1975 года, которая приравнивала сионизм к расизму. Некоторые члены советской делегации возражали, говорили: мусульманские страны нас не поймут. Панкин подумал и все-таки сказал:
—Необходимо раз и навсегда отказаться от наследия «ледникового периода» вроде одиозной резолюции, в которой сионизм приравнивается к расизму.
Вскоре Генеральная Ассамблея проголосовала за отмену этой резолюции.
Панкин счел необходимым перестроить отношения с Кубой.
—Мне не нравилось, что мы должны кормить Кубу. Когда-то мы болели кубинской романтикой, а кончилось тем, что мы их просто кормили. С какой стати? Вывели нашу бригаду с Кубы. А что ей там делать? Советская бригада находилась на положении заложника. Расчет Фиделя Кастро был циничен и прост: пока на острове есть советская воинская часть, американцы никогда на него не нападут, боясь, что в бою погибнут советские солдаты. Охлаждение с Кубой или, точнее, попытка перевести отношения на более реалистическую основу многих возмутила. Но это, видимо, от полного непонимания реальной ситуации.
Член политбюро Петр Ефимович Шелест еще в начале семидесятых возмущенно записывал в дневник:
«Куба нашей стране обходится очень дорого — около полутора миллионов рублей в день. Действительное же положение на Кубе далеко не такое, как его преподносят нам печать, радио, телевидение. Все это делается в целях пропаганды. Кубинская экономика находится в катастрофическом состоянии, политическая обстановка очень неустойчивая. Пока что мы, Советский Союз, Кубу держим на своем полном иждивении. Ежегодно отправляем на Кубу 900 тысяч, а то и миллион тонн хлеба — одна булка на семью в день. Завозим туда сливочное масло, мясо, картофель, рыбу, лук, растительное масло и другие продукты питания, чтобы прокормить свыше девяти миллионов кубинцев.
По нашим договорам мы обязаны Кубе дать товаров на 750–800 миллионов рублей в 1971 году. Куба нам поставляет товаров на 200 миллионов рублей, и то при условии поставки нам сахара по цене 120 рублей за тонну — это в два раза дороже среднемировой цены. Только на этом мы в год теряем 320 миллионов рублей. Куба только не оплаченных нам кредитов имеет на три с половиной миллиарда рублей, к 1975 году эта задолженность возрастет до шести-семи миллиардов рублей… Кубе мы потворствуем, по многим вопросам кубинцы ведут себя просто безответственно, а мы не найдем мудрости, смелости, благоразумия и, в конце концов, нашей гордости остановиться, осмотреться, что же мы делаем?..»
Что Борис Панкин считает своими ошибками на посту министра?
—Я перебирал самокритично, что и как делал. Но нет — глупостей не наделал.