«ЗАПАД» И «НЕЗАПАД » ВЧЕРА И СЕГОДНЯ
Под «западной цивилизацией» обыкновенно подразумевается социокультурный ареал, в средние века охваченный сферой влияния католической церкви, а впоследствии переживший Реформацию и расколовшийся на католический и протестантский миры12. Сюда же включаются и государства, созданные за пределами Европы выходцами из этих (преимущественно протестантских) стран. В качестве отличительных черт данной цивилизации принято называть уважение к независимости индивида и порожденную им многовековую правовую традицию.
т-ч и
В рамках этой традиции и развились, с точки зрения сторонников данной парадигмы, культурные движения, сформировавшие современный облик этой цивилизации — Возрождение, Реформация, Просвещение.
Именно западная цивилизация создала мировую историю как единое целое, связав экономическими и политическими узами все страны мира. Уже одним этим определяется ее особое положение в развитии человечества. Но этот процесс берет начало лишь с XVI в. В более ранние периоды данная цивилизация не только не играла лидирующей роли в мировой истории, но и отставала от других цивилизаций по ряду важнейших показателей развития. Поэтому одинаково некорректны как «опрокидывание» в прошлое грядущего лидерства запад-
ной цивилизации, так и рассуждение об истории после XVI в. в категориях взаимоотношений независимых друг от друга цивилизаций.
Незападные цивилизации под воздействием западной пережили серьезнейшую мутацию.
В результате они приобрели ряд сходных с ней черт (процесс модернизации), среди которых — способность к постоянному развитию общества. Тем самым незападные общества утратили самодостаточность и не могут более существовать в замкнутом пространстве. Воспроизводство их экономических и социальных структур невозможно без постоянных контактов с западными обществами. Поэтому теория модернизации передает происходящее более адекватно, чем концепция замкнутых цивилизационных миров, но тоже не исчерпывающим образом.Представляется, что сторонники «цивилизационного подхода», правильно обращая внимание на существование в человеческом обществе различных типов культур, преувеличивают их устойчивость. В забвении оказывается старая истина — дети больше похожи на свое время, чем на своих отцов. Культуры (понимаемые как способ организации всех отношений в обществе, между обществом и природой, а также внутренней жизни человека) без достаточных оснований рас-сматривают как нечто более долговечное, чем, к примеру, социально- экономический строй. Недооценивается, в частности, изменчивость западной цивилизации. Весьма распространено отождествление этой цивилизации с теми ее привлекательными чертами, которые сформировались на протяжении последних двух столетий или даже нескольких десятилетий. Эти черты при всем желании нельзя возвести ни к античному миру — «колыбели Европы», ни к IX-XII вв., когда, по Шпенглеру, сформировалась западная «фаустовская» культура.
До сих пор по-настоящему не осознаны масштабы того переворота, который пережила западная цивилизация во второй половине XX в. В логике традиционной концепции «Возрождение — Реформация — Просвещение» и эпоха Виктории, и эпоха Елизаветы II относятся к цивилизации, созданной Просвещением. В логике концепции Л. Гумилева обе они относятся к «инерционной фазе этногенеза». Между тем, если последствия произошедшего переворота еще далеко не ясны, то масштабы его можно осознать уже сейчас. В 1950 г. западное общество, несмотря на формально-юридическое равноправие и политическую демократию, имело жестко иерархический характер.
Для него были характерны четкие разграничения между социальными слоями, строгие нормы бытового поведения, закрепленные общественной моралью. Это общество было по преимуществу «белым», на другие расы демократия практически не распространялась (европейские страны держали в подчинении население колоний, США — негритянское население).С тех пор при сохранении принципов рыночной экономики и правового государства стереотип поведения западного человека радикально изменился. Революционный характер имел слом расовых перегородок. Жесткий белый расизм, исторически составлявший характерную черту западной цивилизации (за что ее небезосновательно упрекали апологеты православной и исламской цивилизаций, для которых важно не происхождение, а вероисповедание13), если и не преодолен окончательно, то оттеснен на периферию общественной жизни. Официальным символом веры являются равные возможности для людей любого происхождения. И эти возможности все активнее используются на практике. В результате произошло весьма существенное изменение этнического состава населения Европы. Оно по-
полнилось выходцами из стран Азии, Африки, Латинской Америки, частью сохранившими связи с родиной, частью ассимилировавшимися, но при этом своим стилем жизни существенно влияющими на стереотип поведения европейца (в США этот стереотип меняется в первую очередь в результате интеграции афроамерикан- цев в ранее закрытые для них сферы деятельности, вхождения их в элитные слои). Существенно изменилась и религиозная карта мира. Экспансия восточных религий в Европе и Северной Америке (в том числе среди их коренного населения) превратила их в весомые факторы жизни. Значительно усилились различные юридические гарантии равноправия. Защита прав личности от всех мыслимых посягательств доведена до крайней степени (порой — до абсурда). Однако в отношении социального и бытового поведения существует крайняя терпимость.
Именно эта преображенная цивилизация расширяет сейчас свое влияние, продолжая начатое прежней, западной цивилизацией экономическое наступле-
u /—v u u и
ние на окружающий мир.
Она сделалась такой привлекательной, какой никогда не была и не могла быть, при всех ее технических достижениях, цивилизация «белых господ». И это стало ее мощным оружием. Усиливающийся демонстрационный эффект создает дополнительные стимулы к потреблению западных товаров и услуг. Между тем эта цивилизация сознательно содействует универсализации отношений, утвердившихся в рамках западного мира — как по соображениям этическим, так и по вполне материальным: с теми, кто мыслит теми же категориями, что и ты, легче иметь дело.Положение России между Востоком и Западом принадлежит к числу чрезвычайно модных в последние годы тем культурологических исследований. Популярность темы, бесспорно, отражает актуальность скрывающегося за ней вопроса, который, однако, большинству авторов не удается не только решить (это может только историческая практика), но даже правильно поставить. Обычно спрашивают, «должна ли Россия интегрироваться в западную цивилизацию», либо «принадлежит ли Россия к Европе». Фетишизация географического понятия «Европа» нелепа, хотя и традиционна. В данном контексте она является специфическим способом намекнуть, что Россия, находящаяся вне пределов традиционной западной цивилизации, тем не менее составляет вместе с ней некое более широкое единство. Для обозначения этого единства используется слово «Европа». В вопросе о степени этого единства различные авторы, однако, высказывают прямо противоположные суждения. Такой субъективизм в значительной степени обусловлен природой жанра культурологического очерка, находящегося на стыке науки и художественной литературы. Кроме того, сказывается тенденциозность авторов, стремящихся подчеркнуть либо сходство, либо различия между Россией и странами западной цивилизации.
Позиция большинства участников этих дискуссий страдает существенным исходным пороком. Предполагается, что, исследовав российскую историю, культуру, образ жизни, можно решить, какой все-таки страной является Россия — «за-
\J U / /" SJ и \ ГЛ
падной» или «восточной» (либо «евразийской»).
Затем на основании сделанного вывода следует, дескать, определиться и взять курс на преобразование страны в духе той цивилизации, с которой у нас больше общего (и, само собой, на политический союз со странами этой цивилизации в международных делах).Для некоторых сторонников либеральной парадигмы характерен «комплекс цивилизационной неполноценности» России, которая почему-то не вошла в европейское социокультурное пространство и тем самым «испортила» свою
историю. Доходит до анекдотичных обвинений в адрес князя Владимира, который принял христианство не от Рима, а от Византии, и Александра Невского, кои і—і u /—v и
торый предпочел союзу с Европой союз с Ордой.
Между тем подобный подход, заявленный как универсалистский, на деле таковым не является. С методологической точки зрения говорить о перспективах развития России можно лишь после решения вопроса об общих тенденциях мирового развития, с учетом этих тенденций. Проблема отношений между «Западом» и «Востоком» («Незападом») отнюдь не исчерпывается тем, к кому из них примкнет Россия. С Россией или без нее, перед Западом все равно останется проблема взаи-модействия с «восточными» странами, включая самые населенные. Как быть в та-ком случае с теми государства ми, которым никак нельзя приписать историческую близость к западной культуре — с Китаем, Индией, Ираном? Этот вопрос при по-пытках «осознать близость России к западной цивилизации» выносится за скобки.
По существу предпосылкой в основе подобных построений сознательно или бессознательно служит признание западных стран неким элитарным цивилизаци- онным клубом, который определяет пути дальнейшего развития планеты. При этом доказывается историческое право России на членство в нем. Подобная схема мышления, однако, способна, хотя бы и невольно, породить конфронтационный подход в отношении тех народов и культур, которым отказывают в аналогичном праве. В такой ситуации нельзя исключить, что взносом за допуск России в элитарный клуб будет обязанность противостоять тем, кто в этот клуб не допущен14.
С другой стороны, даже если бы удалось доказать историческую «противоположность» России и Европы, из этого вовсе не следовало бы, что подобное состояние сохранится и в будущем.
Просто поразительно стремление законсервировать традиции и оппозиции многовековой давности в эпоху, когда фактически каждое поколение вступает в жизнь в изменившихся условиях. Сегодня ни одна страна не может жить не только без товарообмена с другими странами, в том числе принадлежащими к разным регионам и культурам, но и без работы на заказ с учетом стандартов потребления этих стран, без передвижения между странами значительных масс людей, без обмена интеллектуальными достижениями. В подобных условиях сохранение в длительной перспективе традиционных цивилизаций в их традиционных ареалах, их «возвращение к истокам» и восстанов ление традиционалистской «чистоты» представляется невероятным.В этой связи вызывает сомнение, в частности, тезис С. Хантингтона, согласно которому будущее планеты «будет определяться взаимодействием семи или восьми главных цивилизаций — западной, конфуцианской, японской, исламской, индуистской, славяно-право славной, латиноамериканской и, возможно, африканской»15. Возможно, ближе к истине А. Неклесса, выделяющий в будущем «пять специфических цивилизационных пространств», не столь жестко связанных с конкретными традиционными культурами — атлантическое, тихоокеанское, евразийское, «южное» и особое «транснациональное»16.
Рассматривать перспективы развития России необходимо в контексте взаимодействия незападных обществ, к которым она принадлежит, с западными. Очертив схему такого взаимодействия и обобщив реакцию незападных обществ на тенденции современного развития, следует переходить к анализу оптимальных вариантов интеграции данного конкретного социума в мировую экономику. И уже затем определять программы действий, в которых должны быть учтены и
особенности национальной культуры. Посмотрим, чем сегодня определяется взаимодействие Запада и Незапада.
Одной из важнейших перемен последних десятилетий в западном мире стала эрозия национального государства в том виде, в каком оно складывалось начи-
17
ная с XV в. и достигло наивысшего развития к концу XIX в. . С одной стороны, в ходе интеграционных процессов государства передают ряд своих функций наднациональным органам. С другой — эти процессы являются лишь отражением растущего могущества транснациональных экономических структур, влияние которых превосходит влияние любого отдельно взятого государственного ведомства. Регулирование деятельности таких структур в рамках отдельно взятого национального государства часто оказывается бессмысленным. Как отметил (не без преувеличения, но верно определив тенденцию) итальянский исследователь Ф. Коломбо, «технологическая власть внезапным маневром лишила государственные институты всякого смысла и оставила без опоры центр общественной структуры. (Власть) открыто организуется вне центра и середины общества, ближе к зоне, свободной от общих задач и общей ответственности, и таким образом неожиданно и открыто выявляется необязательный характер государственных институтов»18. Таким образом, эрозия национального государства оборачивается эрозией демократии, снижением способности общества воздействовать на условия своего развития. Сфера влияния выборных институтов власти сужается. Ограничиваются также и возможности взаимопонимания в обществе в условиях роста индивидуализации (которая ведет, например, к эрозии единой системы образования). Выработка форм демократии, соответствующих эпохе транснациональных структур, по-видимому, дело будущего. Если она не удастся, человек, включенный в такую структуру, окажется в гораздо большей зависимости от нее по сравнению с зависимостью от демократического государства XX в.
Конечно, вряд ли правильно предсказывать полное исчезновение национальных правительств. Скорее следует ожидать, что они будут постепенно утрачивать функции носителей исключительного суверенитета и включаться в иерархическую вертикаль в качестве среднего звена (над ними — международные организации и наднациональные органы интеграционных группировок, под ними — органы регионального и муниципального управления с расширенными полномочиями).
В этих условиях транснациональные корпорации, создавая собственные охранные и разведывательные службы, превращаются не просто в центры экономического влияния, но до известной степени в центры власти. Интересы связанных с ними социальных групп, как отмечают западные социологи, «не совпадают более с интересами никакого государства вообще»19. При принципиально ином экономическом базисе политическая и социальная структура становится до некоторой степени сходной со средневековой Европой, объединенной авторитетом папы, где короли лишь до определенной степени могли контролировать своих вассалов, а монашеские ордена действовали по всему континенту.
С учетом этого необходимо по-новому взглянуть на смену парадигмы общественных наук. Переход от «французского» образца как идеальной модели развития общества к «английскому» — явление не только российское, но и мировое (отметим, в частности, усиление критического отношения к отечественной истории в интеллектуальных кругах самой Франции). В значительной мере оно отражало наступление либерально-консервативной идеологии, реванш сторонников дерегулирования над социалистическими и дирижистскими концепциями.
Однако у проблемы есть и иной аспект. Национальное государство в законченном виде — продукт Великой Французской революции, один из наиболее ярких примеров вклада Франции в цивилизацию.
Эрозия этого государства в условиях развития ТНК порождает стремление принизить общезначимость французского примера и универсализировать пример британский, для которого характерно постепенное «врастание» в капитализм феодальных институтов, противоречащих идее народного суверенитета и равенства всех перед законом на ограниченной территории.
Развитие транснациональных структур в развитом мире и рост их могущества продолжаются20. В то же время эти структуры распространяют свое влияние и на остальную часть мира — развивающееся и постсоциалистическое пространство. Идеологическим обоснованием этого процесса служит классический экономический либерализм, основные постулаты которого применяются уже в масштабах не отдельного национального хозяйства, а всей планеты. Благотворность конкуренции, нерациональность постороннего вмешательства в нее, создающего помехи для оптимальных экономических связей, считаются аксиомами.
Между тем подобная аргументация в пользу глобального дерегулирования выглядит по меньшей мере некорректно, ибо конкретная структура мирового рынка предопределяет ситуацию несовершенной конкуренции. Речь идет не только об олигополии (ситуации ограниченного числа продавцов), но и о сложной системе производственно-технологических связей, опосредованных рыночными отношениями. Предприятия, включенные в цепочки этих связей, не «борются за рынки» с помощью конкуренции цен и качества, а работают на том уровне и в том ритме, который задан требованиями всей цепочки.
Изменить структуру этих связей может не конкуренция производителей сходного товара, а технологический прорыв, который позволит удовлетворять данную потребность на более высоком уровне и/или с меньшими издержками. Технологический уровень предприятий (включая способность работников соответствовать этому уровню), их научный потенциал — обязательные условия конкуренции в современной системе мирохозяйственных связей.
Этим и определяется принципиальное различие между деятельностью транснациональных экономических структур в развитом мире и за его пределами. В промышленно развитых государствах существуют тесные экономические взаимосвязи на соответствующем уровне, в которые вовлечена большая часть населения. Поэтому возможности маневра для отдельных лиц, предприятий, производственных комплексов достаточно широки. Связанная с конкуренцией и транснационализацией перестройка экономической и социальной структуры, хотя и не обходится, как и любое крупное социально — экономическое преобразование, без известных издержек, тем не менее не ведет к разрушению этой структуры.
Иначе обстоит дело в развивающемся и постсоциалистическом мире. Здесь технологический уровень существенно ниже, а развитая система тесных и вместе с тем гибких рыночных связей отсутствует. В результате предприятия и их комплексы, способные к интеграции в международные производственные структуры, выделяются в относительно обособленные анклавы. При этом «в «ареалах МНК» деятельность и сознание используемой рабочей силы подчиняются господствующему здесь типу отношений, то есть «интернационализируются». За пределами же этих ареалов, в среде «используемых» групп населения, интернационализация отсутствует. А вместе с ней отсутствует и развитие вооб-
ще»21. Более того, исключение из сложившейся внутринациональной воспроизводственной структуры наиболее эффективных звеньев нередко приводит к полному или частичному распаду этой структуры, к сокращению производства и занятости, к понижению технологического уровня экономики и жизненного уровня населения. В результате страны, не сумевшие обеспечить свое развитие, образуют, по выражению А. Неклессы, «глубокий Юг», в котором огромную роль играют «паразитар-
22
ные, деструктивные алгоритмы организации хозяйственной жизни» .
Соответствующие процессы происходят и в сфере культуры. Дело в том, что идеология обновленной западной цивилизации — итог компромисса двух конкурирующих концепций. Либерально-консервативная концепция предусмат-ривает свободу предпринимательства и индивидуального поведения в условиях жесткой социальной дисциплины, определяемой законом и традиционной про-тестантской этикой. Либерально-реформистская и социал-демократическая кон-цепция, напротив, подчеркивает право каждого на любой образ жизни и дея-тельности и решение конфликтов на основе компромисса (экстремистский вариант этой концепции, взращенный на экзистенциалистской философии и идеях контркультуры, в принципе отвергает любые социальные нормы).
Социальный порядок современных западных стран является результатом борьбы этих концепций, в ходе которой вырабатывается компромисс, учитывающий, в зависимости от обстоятельств, потребности индивидуальной ответственности на социальной солидарности, право жить по-своему и обязанность считаться с другими. Если консервативные концепции обеспечивают общественную стабильность, то реформистские — способствуют гуманизации общества (влияние тех и других концепций на экономическое развитие неоднозначно и зависит от конкретной ситуации). Между тем в незападных обществах и, в частности в России, усваиваются в первую очередь не созидательные, конструктивные, а наиболее легко воспринимаемые стороны этих концепций: из либерально- консервативной идеологии — культ денег и успеха, бесконтрольность богатства, из реформистско-контркультурной — асоциальность, безответственность личности в отношении других людей. В итоге социокультурный базис развития не укрепляется, а размывается.
Есть все основания полагать, что структура формирующегося трансна- ционализированного мира будет включать, помимо гибких планетарных экономических и социальных структур, также образования, основанные на крими-нальной и полукриминальной деятельности.
Сторонники либерально-консервативной парадигмы выступают, как правило, за силовое подавление таких структур с помощью согласованных международных действий, а если согласия достигнуть не удается — то и за односторонние действия западных государств. Между тем очевидно, что эти криминальные образования являются формой борьбы за выживание тех групп населения, порой целых стран и регионов, которые выпали из прежних общественных структур и не смогли включиться в новую воспроизводственную систему. Репрессивный и конфронтационный подход к ним вполне соответствует традициям либерализма времен законов о бродяжничестве, но не официально провозглашаемой при этом цели формирования глобальной демократической цивилизации. Альтернативой может стать минимизация социальных издержек интеграции незападных стран в мировое сообщество.
В сложившейся ситуации задачей национальной экономической политики стран среднего и низкого уровня развития является предотвращение распада нации на анклавы, интегрирующиеся в транснациональные структуры, и основную массу населения, выпадающую из всяких структур и переживающую стремительную маргинализацию. Как подчеркивает Н. Симония, «Незапад, то есть страны догоняющего развития, не хочет интегрироваться на второстепенных и подчиненных ролях, и в этом противоборстве он использует свое главное оружие — национальное государство», которое «поможет Незападу равноправно интегрироваться в мировое хозяйство, полноценно участвовать в процессе глобализации, но не сразу и не прямо, а через переходный период, в течение которого оно будет регулировать взаимосвязи с Западом, сдерживать негативные тенденции западного варианта глобализации»23.