«ТУМАН ВОЙНЫ»
В наиболее общем плане ясно, что, как признают сегодня многие исследователи, в отличие от различных наивных иллюзий (типа «всемирного федералистского правительства») «глобализация не означает, что государства растворяются или становятся менее важными. Скорее она требует, чтобы они трансформировали свою роль в свете необратимых технологических реалий. Поэтому критически важно определить, как государства, институты и корпорации должны приспосабливаться к спектру вызовов, порожденных глобализацией, включая появление все более быстрых и потенциально взрывоопасных финансовых потоков, зарождающегося транснационализма и усиление неравенства между богатыми и бедными как на внутригосударственном, так и внегосу- дарственном уровне»8.
На самом деле глобализация проявляет себя далеко не во всех странах и регионах. Некоторые из них в силу тех или иных причин (например, политической изоляции или самоизоляции, технологических возможностей и т.п.) остались на периферии глобальных процессов. Более того, в результате крайне
высоких темпов современной глобализации, обусловленных прежде всего тех-нологическими возможностями, разрыв между странами, вовлеченными в мировую глобализацию, и остальными с каждым годом становится все ощутимее.
Эта дисгармония развития, в свою очередь, порождает новые вызовы и угрозы миру: так, например, происходит массовая миграция населения в более благополучные регионы, обеднение бедных стран, развитие в них плохо управляемых конфликтов и т.п.
В результате появляются «новые недовольные», своего рода «новые изгои». С одной стороны, по линии «Север—Юг», с другой — по линии расслоения населения в развитых странах, где формируется, в первую очередь на основе иммигрантов, неинтегрированный в социальную систему новый низший класс.Эти факты находят отражение в различных теоретических подходах, в частности в «мир-системной» концепции, разрабатываемой И. Валлерстайном и его коллегами, суть которой сводится к разделению мира на экономически развитые страны, составляющие «центр», и все остальные — «периферию», а также к политической борьбе между ними, порождающей нестабильность.
Неравномерность глобализации проявляется и в других областях. Финансовые системы и средства коммуникации находятся в этом смысле на перед-нем крае. Сегодня нажатием компьютерной клавиши можно в считанные секунды перебрасывать огромные финансовые средства из одного региона в другой, порождая или по крайней мере резко усугубляя финансовые кризисы, а за ними и политические. В этой связи Дж. Сорос, не только аналитик, но и реальное действующее лицо, активно вовлеченное в указанные финансово-экономические взаимосвязи, справедливо отмечает, что «вместо простого пассивного отражения действительности финансовые рынки активно формируют реальность, которую они, в свою очередь, и отражают»9. Действие этого фактора мы не раз наблюдали в последнее время, в том числе и применительно к нашей стране.
Далее, глобализация идет противоречиво и совсем не обязательно предполагает принятие единых и универсальных норм и рамок, как было принято считать ранее. Носить джинсы, есть пиццу и гамбургеры, пить кока-колу, смотреть новости по CNN — все это вовсе не означает иметь единые, универсальные ценностные стандарты. На этот факт обращают внимание многие исследователи, занимающиеся анализом влияния культурных факторов на политику. В данном случае мы видим лишь общую «внешнюю оболочку», за которой могут скрываться совершенно разные вещи: например, стремление быть, как все, в США и стремление казаться свободомыслящим диссидентом, скажем, в Иране или Ираке.
Вообще надо подчеркнуть, что «внешняя оболочка» в различных культурах практически всегда имеет свое наполнение, поскольку культурные архетипы изменяются очень медленно, а нередко и просто активно сопротивляются привнесенному извне.
В результате новые элементы накладываются на старые, вживляются в старые структуры сознания, образуя весьма своеобразные симбиозы. Эти симбиозы сознания, сочетающие архаику и модерн (и постмодерн), также весьма неоднозначны, противоречивы и причудливы и порой создают барьеры на пути к глобальному взаимопониманию.С другой стороны, следует иметь в виду, что далеко не всегда распространяется именно западная «внешняя оболочка» культуры. Существует и обратный процесс. В этом плане симптоматичен интерес Запада к восточным религиям,
африканской культуре и т.п. Определенные отголоски этих процессов докатились и до наших берегов.
Сделав своего рода «прозрачными» границы национальных государств, глобализация вывела на авансцену общепланетарного масштаба целую плеяду новых действующих лиц (или «акторов», как говорят политологи), весьма разношерстных, со своими собственными интересами и целями. Это и экологические и правозащитные движения, и транснациональные корпорации, и террористические организации, и многие, многие другие, вплоть до отдельных политических, религиозных и иных лидеров (скажем, тот же Усама бен Ладен). Другими словами, глобализация резко увеличивает объем человеческой массы, вовлеченной в международные отношения, мировые дела, делает традиционную дипломатию лишь одним из механизмов международного общения, урегулирования спорных проблем и, если хотите, вообще политического менеджмента.
Как следствие, нынешняя картина мира оказывается крайне сложной по сравнению с еще недалеким прошлым, когда на мировой арене фактически действовали лишь несколько десятков национальных государств и межгосударственных организаций. У этих новых действующих лиц, особенно с учетом технологического уровня развития мира, появились возможности использовать их в своих узкогрупповых целях, что порождает новые угрозы политического терроризма, особенно опасные при использовании оружия массового уничтожения.
В этой связи, как уже было сказано выше, нередко возникает сомнение в том, что глобализация действительно является магистральной и долгосрочной тенденцией развития мира. Иногда звучат голоса, предсказывающие наступление нового мирового экономического кризиса, следствием которого будет конец глобализации и переход мира к экономической и иной автономизации регионов, чуть ли не к новой автаркии.
На наш взгляд, ошибка, которую допускают сторонники этой точки зрения, в том, что они воспринимают глобализацию так, как она виделась в 70-80-х годах, а именно — как глобальную и универсальную. На самом деле процесс развития намного сложнее. Он никогда не идет ровно, «как Невский проспект» (используя известное сравнение). Глобализация — это лишь самый общий вектор мирового развития, своего рода равнодействующая самых разнообразных сил и тенденций. Что же касается конкретного региона или конкретного исторического периода, то здесь мы можем обнаружить и элементы регресса, в том числе и автономизации. Заметим, однако, что даже в средневековой Европе, с ее феодальной раздробленностью, мы все же можем проследить общий процесс глобализации, тогда — на религиозной основе. Сегодня такой основой все в большей степени выступают современные технологии и средства связи, которые крайне сложно разрушаются (их зона действия, правда, может сужаться) даже в условиях глобального экономического кризиса или вселенской катастрофы, если она, конечно, не приведет вообще к гибели цивилизации.Действительно, наряду с глобализацией, а возможно, и как реакция на нее (что отражается в том, что развитие экономической интеграции нередко сопровождается политическим сепаратизмом10), мы нередко сталкиваемся с фрагментацией, дифференциацией мира, обособлением отдельных регионов, областей. Как справедливо замечает директор СИПРИ А. Ротфельд, «отношения в современном мире определяются, с одной стороны, центробежными процессами (глобализацией или интеграцией), а с другой — центростремительными (фрагмента-
цией, эрозией государств)» .
Заметим в этой связи, что даже вроде бы неплохо внутренне интегриро-
r~\ -r—і и -r—і и
ванная Западная Европа становится сегодня, по сути, единой Европой регионов. Однако эта специализация регионов, которую мы сейчас наблюдаем, вовсе не противоречит общему глобальному вектору. Более того, можно предположить, что различные регионы (а иногда и отдельные города) мира все больше будут специализироваться и образовывать финансовые центры (как, например, Сингапур), научно-технические (по примеру Силиконовой долины), рекреационные, туристические и другие центры.
Проблема, однако, заключается в том, что нередко процесс дифференциации выражается в крайней форме конфликтных отношений с применением силы.
Их не избежала даже благополучная и цивилизованная Европа. В результате на смену угрозе глобальной войны пришли новые разновидности гражданских конфликтов и войн. Они плохо управляемы, поскольку, как правило, ведутся вне каких бы то ни было моральных и юридических норм и ограничений. Не случайно все чаще звучат сравнения современного мира со средневековой эпохой хаоса. Целые регионы, прежде всего конфликтные, становятся некими «серыми зонами», где экономическая или иная деятельность оказывается или вовсе невозможной, или крайне ограниченной. Одновременно наблюдается рост количества вновь образованных государств — часто слабых, неконсолидированных и нестабильных. Они-то чаще всего и становятся зонами возрождения архаичных и появления новых гражданских конфликтов и войн, освящаемых лозунгами религиозного фундаментализма и агрессивного национализма и ведущихся с исключительной жестокостью. В результате всех этих процессов, как образно замечает французский исследователь Ж.-М. Геено, глобализация не рассеивает тот «туман войны», о котором говорил еще К. фон Клаузевиц12.Таким образом, в современном мире мы наблюдаем отчетливое действие по крайней мере двух противоположных тенденций — глобализации и связанных с ней процессов кооперации и интеграции, с одной стороны, и дезинтеграции, фрагментации, автономизации и т.п. — с другой. По образному выражению известного американского исследователя-международника Дж. Розенау, мир конца XX столетия характеризуется «фрагмегративностью» («fragmegrative» как одновременное действие фрагментации — «fragmentation» и интеграции — «integration»). Более того, для него эта «фрагмегративность» является своего рода знаковой чертой «новой эпохи», в которую вступает современный мир.
Зададимся вопросом: действительно ли «фрагмегративность» становится неотъемлемым качеством вновь складывающейся структуры мира? Что ж, все больше данных и факторов, которые оказываются в распоряжении представителей самых различных дисциплин — исследований международных отношений, мировой политики, сравнительной политологии, политической экономики и др., — подсказывают положительный ответ на этот вопрос.
Английский исследователь К.
Бус полагает, что «взаимодействие между
глобализацией и фрагментацией указывает на новый век, который, возможно, будет больше похож на пестрое и беспокойное средневековье, чем на статичный
двадцатый век, но учтет уроки, извлеченные из того и другого» . Трудно сказать, так ли это, но подчеркнем, что современная «фрагмегративность» вряд ли является чертой «ставшего» мира, а характеризует скорее всего именно его переходность из одного состояния в другое и связана с ломкой прежних структур и выстраиванием новых. Выходя за рамки «национальных квартир» отдельных
государств, он становится похож скорее на развернутую сеть по типу Интернета со множеством узлов и сплетений, чем на «пестрое средневековье». Вот почему ведущий обозреватель «Нью-Йорк тайме» Томас Фридман в своей нашумевшей книге «Лексус и оливковое дерево» утверждает, что если символами холодной войны были стена, разъединяющая миры, а также «горячая линяя» между Москвой и Вашингтоном, позволявшая, по крайней мере, сверхдержавам до определенной степени контролировать развитие мира, то символом современной эпохи стал Интернет, при помощи которого все участники мирового сообщества «управляют» миром и вместе с тем никто не имеет всеобщего контроля над ним. В эпоху холодной войны традиционным вопросом о силе был следующий: «Какими боеголовками вы располагаете?» Сегодня этот вопрос звучит по-другому: «Насколько быстро работает ваш модем?»
В результате современный мир «перехода» оказывается миром кризисного этапа развития, а поэтому и требует кризисного управления, причем не столько в экономическом, сколько в широком общеполитическом смысле14.