ТРИ «УРОКА» У ЯНКИ

Вот уже на протяжении десяти с лишним лет в России слышатся настойчивые призывы сформулировать государственную (национально- государственную) идеологию, в которой многие обеспокоенные соотечественники видят одно из самых эффективных средств сохранения России как независимой страны и вывода ее из тотального кризиса.

74

его на созидательную деятельность, придать смысл его творчеству . «Россия остро нуждается в распространении новой государственной идеологии, которая уже вызрела в ней, — утверждает экономист М. Делягин. — Россия беременна этой идеологией, и то, какая из политических сил выступит в качестве повивальной бабки, определит развитие нашей страны»75.

Без государственной идеологии, убеждены ее апологеты, не может обойтись ни одно сильное государство, ни одно успешно развивающееся общество, в том числе демократическое76. Именно в качестве основы такой идеологи нынешней России и должна, по замыслу части нашей элиты, выступить Русская идея. Перспектива тем более заманчивая для некоторых, что, согласно статье 13 Конституции Российской Федерации, «никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной». Складывается впечат-ление, что тем самым нам предлагают (в который раз!) обойти закон и действовать по привычной формуле двоемыслия: говорим — Русская (Национальная идея, Общероссийская идея и т.п.), подразумеваем — государственная (национально-государственная) идеология.

Примечательно, что в хоре сторонников последней слышатся ныне голоса не только давних твердых державников, но тех, кто еще вчера требовал «очистить общество от марксистско-ленинской догматики» и чьи усилия сыграли не последнюю роль в появлении конституционной нормы, запрещающей официальную государственную идеологию.

Впрочем, причины подобных метаморфоз и мотивы, которыми руководствовались новые «державники», понятны.

Судя по высказываниям участников дискуссии о Русской идее, многие из них имеют неадекватное представление об идеологии, видя в ней совокупность ценностно-нейтральных идей, дающую объективное представление о реальности. На самом деле идеология (любая!) не имеет ничего общего с объективным,

свободным от ценностных суждений знанием, раскрывающим истинное положение вещей в обществе. Об этом не раз говорили философы и социологи самых разных направлений — от Маркса до Мангейма и Белла, видевшие в идеологии механизм оправдания и защиты частного интереса определенных социальных и политических групп.

Идеология играет двойственную роль в обществе. Она действительно организует и сплачивает общество (или какую-то его часть), задает цель его деятельности и смысл — существованию. Но за это приходится расплачиваться дорогой ценой. Как справедливо отмечал философ М. Мамардашвили, «всякая идеология разрушает поле кристаллизации мысли. Есть закон, по которому всякая идеология стремится дойти в своем систематическом развитии до такой точки, где ее эффективность измеряется не тем, насколько верят в нее люди и

77

как много таких людей, а тем, что она не дает думать и не дает сказать» .

Тем не менее идеология существует в любом развитом обществе. И все попытки деидеологизации последнего — а таковые предпринимались не единожды — оканчивались неудачей.

Это закономерные неудачи. Человек — существо не только политическое, о чем говорил еще Аристотель, но и идеологическое. Люди постоянно ведут жестокую борьбу за место под солнцем, отстаивая свои корпоративные — групповые, национальные и прочие — интересы и создавая материальные и духовные механизмы их оправдания и защиты. Отсюда и неизбывность идеологии как одного из таких механизмов. Однако, не имея возможности элиминировать идеологию как таковую, люди обладают некоторой свободой выбора используемых ими идеологических форм и масштабов их применения. Государственную идеологию истолковывают порой поверхностно и односторонне, сводя к «идеям и концепциям, в рамках которых действует государство», или к «мировоззренческой системе», используемой последним. Подобного рода истолкования проистекают во многом из отождествления двух типов идеологии — их можно было бы назвать государственной и государственнической, — существенно отличающихся друг от друга.

Государственническая идеология ориентирована на апологию государства как высшей (одной из высших) социально-политической ценности и как института, занимающего приоритетную позицию в политической системе общества. Она не имеет официального статуса (а значит и принудительного характера) и допускает легальное существование других, конкурирующих с нею, в том числе антигосударственнических, идеологий. Иное дело — идеология государственная. Будучи в основе своей государственнической, она отличается от нее по меньшей мере тремя признаками. Во-первых, имеет официальный статус, нередко закрепленный в соответствующих нормативных актах. Во-вторых, формируется или утверждается государством в качестве обязательной не только для чиновников, но для всех граждан, ибо используется как средство обоснования и защиты проводимой им политики и властных институтов, определяющих по-

78

следнюю .

положение отступников (диссидентов), как людей нелояльных по отношению к государству и обществу.

Без государственнической идеологии не обходится ныне ни одно, даже самое демократическое и толерантное общество. А как обстоит дело с идеологией государственной? Любопытно в этой связи обратиться к опыту Соединенных Штатов — страны, как и Россия, полиэтнической; распростертой на обширной территории; имеющей федеративное устройство и заключающей в себе массу внутренних противоречий — но при этом отличающейся завидной социальной и политической стабильностью и высоким уровнем экономического развития.

Распространено представление, что в США никогда не существовало не только государственной, но даже государственнической идеологии. Более того: не существовало и не существует идеологии как таковой. Подобные взгляды вы-сказывали в той или иной форме Д. Белл, С. Липсет, А. Шлесинджер и др. «Американцы вообще избегают пользоваться этим понятием (идеология. — Э.Б.) когда говорят о своих политических предпочтениях или личных политических убеждениях, — настаивают З. Бжезинский и С. Хантингтон. — Точно так же две основные политические партии никогда не рассматривают свои программы как идеологические декларации. Президент никогда не говорит об идеологии своей администрации. При обсуждении вопроса о необходимости выработки более осознанного представления о национальной цели вплоть до настоящего времени преобладала точка зрения, что в Америке не существует идеологии и что было

79

бы пагубным пытаться ее изобрести»79.

Эта позиция, сформулированная известными американскими политологами более двух десятилетий назад и подтверждаемая по сути представителями новой генерации заокеанских специалистов в области политической науки, конечно же, упрощает реальную ситуацию, существующую в Соединенных Шта-

т-ч и о

тах. В современном мире, повторю, мы не отыщем ни одной страны, в которой бы вовсе отсутствовала политическая, и в частности государственническая идеология.

Опыт Америки, таким образом, лишний раз убеждает в том, что сильное государство (а в Соединенных Штатах, что бы там ни утверждали иные либералы, действует одна из самых сильных в мире, т. е. эффективных, хотя и громоздких, государственных машин), стабильная политическая система и интегрированное (при всей свободе его членов) общество могут иметь место и при отсутствии государственной идеологии. Нелишне попутно заметить, что таковая отсутствует и в современной Европе — в том числе в странах с сильными этатистскими традициями и недавним авторитарным, как в Испании и Франции, или даже тоталитарным, как в Германии и Италии, прошлым. Таков первый урок, предлагаемый Америкой тем, кто увязывает эффективное функционирование государства и интеграцию общества с существованием государственной идеологии.

Но, может быть, то, что хорошо для Соединенных Штатов Америки и Запада в целом, для России — смерть? Может быть, официальная догматика есть

основная, если не единственная «скрепа», при отсутствии которой российское общество и государство распадаются на куски, как рассыпается деревянная бочка, лишившаяся обручей?

Подобная (или близкая к ней) точка зрения высказывалась отечественными обществоведами не раз. На Западе и особенно в Америке, говорят нам, сильна индивидуалистическая традиция. Люди там привыкли самостоятельно, без оглядки на государство ставить и решать жизненно важные проблемы. К тому же западные страны движутся по давно накатанному социально-политическому пути, им нет нужды заново определять направление и этапы своего исторического развития.

Спора нет, в России в силу специфики ее геополитического положения и условий исторического развития государство играло более активную роль, чем во многих европейских странах, не говоря уже о США. Сохраняется потребность в сильном государстве и сегодня. Но отсюда еще не вытекает, что нам следует поощрять безудержный этатизм и создавать официальную идеологию.

Ее введение не только не будет способствовать решению стоящих перед страной проблем, но лишь усугубит их.

Не надо забывать, что одной из главных причин медленного и далеко не всегда успешного реформирования российского общества и одним из главных источников трудностей, с которыми сталкивалась и дореволюционная, и советская, и постсоветская Россия, была и остается слабость гражданского общест- ва81. Введение официальной государственной идеологии неизбежно стимулировало бы дальнейший рост и без того разбухших бюрократических структур, за-тормозило дальнейшее становление гражданских институтов, сузило бы сферу их и без того невеликого влияния на общественную жизнь82.

Другая опасность введения государственной идеологии (о чем мне уже доводилось писать) заключается в том, что «хотя она и выступала бы под флагом общегосударственной, общенациональной, но отражала бы на самом деле не общегосударственные, не национальные, а узкокорпоративные интересы, навя-

83

занные остальной части общества под видом общероссийских» .

Конечно, было бы несправедливо и просто контрпродуктивно лишать нарождающуюся российскую буржуазию (она заключает в себе немалый позитивный потенциал), равно как и другие социальные, политические и иные группы, существующие в современном российском обществе, права иметь идеологию, отражающую и защищающую их частные интересы. Но еще более контрпродуктивно и опасно возводить корпоративные, эгоистические интересы в ранг общенациональных, призванных отражать потребности всего общества (или, по край-

U U \ U U с»

ней мере, основной его части) на той или иной ступени его исторической эволюции. А между тем новая российская государственная идеология, появись она се-годня-завтра, была бы именно узкокорпоративной, т.е. выражающей и оправдывающей интересы даже и не всей национальной буржуазии, а лишь отдельных ее групп; не всей государственной бюрократии, а лишь отдельных ее подразделений. (Об этом свидетельствует наметившееся в последнее время усиление структур, которые теперь принято называть «силовыми».)

И последнее. Появление официальной государственной идеологии хотя, возможно, и сплотило бы какую-то часть социума вокруг общих ценностей, неизбежно нанесло бы ощутимый удар по свободе слова и мысли, составляющей, пожалуй, одно из главных демократических завоеваний последних лет и остающейся одной из основных гарантий их сохранения и закрепления.

Словом, российскому обществу целесообразнее воздержаться от установления не только официальной, но и полуофициальной государственной идеологии. Общество и без нее справится со своими проблемами. Уместно напомнить в этой связи, что в дореволюционной России отсутствовала идеология, освященная авторитетом короны. А знаменитая формула С. Уварова - «православие, самодержавие, народность», на которую ссылаются представители разных лагерей, не имела официального государственного статуса.

Но что, если не государственная, сверху «спущенная», подкрепляемая силой власти, идеология способна удержать Россию от распада и сплотить общество? Вернемся в Соединенные Штаты и посмотрим, какие консолидирующие рычаги действуют в этой стране.

Необходимо подчеркнуть, что отсутствие в США официальной государственной идеологии совсем не означает, что американское государство индифферентно к тому, что происходит в национальной идеосфере, или что его не заботит состояние общенациональных идейных и духовных «скреп». Напротив, государство (или, как предпочитают говорить сами американцы, «правительство») осуществляет постоянный, хотя далеко не всегда гласный и публичный мониторинг

U U U 1 1—1

процессов, происходящих в идейной и духовной сферах общества. Больше того, тесно взаимодействуя с неправительственными организациями, оно активно участвует, прямо или косвенно, в формировании и коррекции национальной идеосфе- ры. В эти процессы вовлечены: сам глава государства, обращающийся время от времени к нации с различного рода посланиями и заявлениями, которые выполняют функцию скрытых идеологических (ценностных) установок; Конгресс Соединенных Штатов и его многочисленные службы, принимающие решения явного или скрытого идеологического характера; различного рода правительственные структуры, в частности Совет национальной безопасности (СНБ), во главе которого оказывались в разное время крупнейшие американские идеологи типа З. Бжезинского и Г. Киссинджера; многочисленные «мозговые центры», выполняющие государственные заказы; университеты (регулярно поставляющие кадры для всех, включая высшие, звеньев госаппарата); часть СМИ, работающая на правительственные структуры; вооруженные силы США; крупнейшие промышленные корпорации, связанные с государством общими интересами, и т.п.

При участии этих и других инстанций определяются и фиксируются в со-ответствующих формах национальные интересы страны; формулируются национальные цели, отвечающие этим интересам; вырабатывается стратегия национального развития, направленная на достижение поставленных целей; разрабатываются конкретные планы и проекты реализации избранной стратегии и, наконец, составляются оперативные программы действий в области политики, экономики, образования, здравоохранения, науки и т.д. При этом никому — ни президенту страны, ни сенаторам или губернаторам, ни членам СНБ, ни разработчикам из научно-политических центров и в голову не приходит увязывать эти элементы идео- сферы с Американской мечтой, а тем более давать задание лучшим умам нации поработать над ее совершенствованием. А если кто-то из крупных государствен-

*

ных деятелей все-таки упоминает МЕЧТЕ (бывает и такое) , то это, как правило, — всего лишь риторический ход преследующий чисто популистские цели.

Почему так происходит? Ведь все, в том числе, разумеется, американские, политические и общественные деятели, волей-неволей участвуют в формировании не только собственного имиджа, но также имиджа организаций, к которым принадлежат, и страны, которую представляют. Тем самым они оказываются участниками мифотворческого процесса, куда, как отмечают американские исследователи П. Джестер и Н. Кордс, вовлечено множество людей, включая журналистов, деятелей искусства, представителей академической общин

Почему же все-таки американские политики не увязывают напрямую решение проблем, стоящих перед Соединенными Штатами, с Американской мечтой? Быть может, недооценивают ее роль в жизни страны? Нет, дело не этом. И личный их опыт — профессиональный и житейский, и элементарное знание истории подсказывают им, что при всей значимости ответов, которые способна дать МЕЧТА, они неизбежно носят общий, абстрактный, неоперациональный характер и не могут служить руководством к практическому действию, как скажем, та же национальная стратегия, планы национального развития. Чтобы найти решение жизненно важных для нации конкретных вопросов, надо искать не МЕЧТУ и не ИДЕЮ — таков второй «урок», — а занимать повседневным, рутинным исследованием происходящих в мире и стране процессов и прослеживающихся тенденций и на их основе «вычислять» возможные варианты и перспективы развития общества, формирования нового мирового порядка и т.п.

Конечно, абсолютное большинство американцев понятия не имеет, что конкретно представляют собой национальные интересы США или как строится национальная стратегия. Однако это «святое неведение» не волнует власти, и главная их линия в «работе с людьми» — не просвещение непросвещенных и даже не идеологическая индоктринация, а воспитание патриота, гордящегося тем, что он имеет счастье быть гражданином Соединенных Штатов; убежденного, что Америка — лучшая страна в мире и уверенного в том, что, попади он за рубежом в беду, государство не бросит его там на произвол судьбы.

Не служит ли этот, растущий снизу, но искусно подпитываемый сверху патриотизм одной из самых мощных национальных «скреп», превосходящих по интегрирующей силе набор абстрактных идеологических догм, вроде бы усваиваемых (под нажимом государства) миллионами граждан, но не трогающих их сердца?

Вопрос риторический. Но, тем не менее, вполне уместный, ибо в нынешней России сложилась странная, мягко говоря, ситуация, когда патриотизм сплошь и рядом отождествляется с национализмом и традиционализмом. Вытащили на свет и растиражировали высказывание английского писателя XVIII в. Сэмюэля Джонсона «патриотизм — последнее прибежище негодяя», дав ему при этом совершенно неадекватное, антипатриотическое толкование. Вот и получается, что многие россияне, особенно те, кто по-прежнему придерживаются демократических ориентаций (хотя и понятие «демократ» у нас тоже успели опошлить), просто стесняться называть себя патриотами: опасаются прослыть ретроградами, противниками «открытого общества» и идеи сближения между народами.

А между тем, истинный патриотизм (прошу прощения за повторение

прописей) не имеет ничего общего ни с национализмом, ни с государствен

ным конформизмом. Он вовсе не исключает публичного разоблачения и осуждения пороков своего общества, равно как и критики по адресу правительства и других политических сил.

Я не призываю никого становиться патриотами России — это личное дело каждого из ее граждан. Но можно с уверенностью утверждать: если и пока патриотизм не утвердится в нашей стране в качестве одной из базовых массовых ценностей, до тех пор никакие другие «скрепы» не дадут желаемого эффекта в деле интеграции российского общества. Именно патриотизм сопрягает частные, индивидуальные ориентации и интересы с ориентациями и интересами общенациональными, отражаемыми как в формируемых государством и обществом элементах идеосферы, так и в национальной социальной мифологии. А все вместе образует ту многомерную, многоуровневую силу, которая сплачивает нацию (народ), дает ей самоощущение единого целого, имеющего определенную историческую задачу, цель и занимающего определенное место среди народов Земли.

Еще раз — только совокупность всех элементов, образующих национальную идеосферу, способна всесторонне решить проблему национальной самоидентификации и исторической самоориентации, к чему Россия так стремится все последние годы, но чего многие рассчитывают добиться с помощью некоей палочки- выручалочки типа национальной идеи или государственной идеологии. Таков, думается, еще один из «уроков», который мы могли бы получить от американцев.

Впрочем, это даже и не уроки — потому они и взяты в кавычки. Все это или почти все мы прекрасно знаем как по собственному опыту, так и по опыту других стран, более близких нам идейно и духовно, нежели Америка. Но когда собственный полузабытый или поставленный под вопрос опыт подтверждается живым опытом в общем-то благополучной страны с устойчивыми, работающими демократическими традициями, то разве это не «уроки» — пусть и в кавычках?