ОТ СВЕРХГОСУДАРСТВЕННИЧЕСТВА К СВЕРХИНДИВИДУАЛИЗМУ

групповых интересов подверглась уничтожающей критике. Деятельность корпораций рисовали самыми мрачными красками, обвиняя их в бессмысленной растрате природных и людских ресурсов, в создании опасностей для условий самого человеческого существования. Во второй половине 80-х годов удалось устранить наиболее вопиющие на тот момент последствия корпоративного лоббирования — сначала отменить поворот рек, а затем и добиться сокращения вооружений.

Постепенно, однако, главной мишенью критики стал государственный аппарат. Все специфические интересы государства как института (которые в нормальной иерархии ценностей находятся в подчинении у интересов общества, но тем не менее объективно существуют) были объявлены корыстными интересами этого аппарата. «Чиновник — всему виновник» стал для общества врагом № 1. Люди, стремившиеся вырваться из-под опеки тоталитарного Левиафана, не только не отождествляли своих интересов с государством, а напротив — противопоставляли их ему. В качестве условия реализации этих интересов мыслилось разрушение власти центрального аппарата и влияния корпоративных структур, превращение людей в свободных собственников, отношения между которыми наилучшим образом сложатся на основе рыночных закономерностей. Идеальным государством в соответствии с либерально-консервативной доктриной считалось «минимальное» государство, обеспечивающее полицейский порядок и финансовую стабильность. Остальное должна сделать «невидимая рука рынка», действие которой необходимо распространить и на внешнеэкономические отно-шения. Развитые страны рассматривались как идеал общественного устройства и образец конкретного политического поведения.

В этих условиях само представление о том, что существуют специфические национально-государственные интересы и эти интересы необходимо отстаивать, было отброшено реформаторским общественным мнением. Нет никаких объектив-ных интересов нации, выражаемых государством и подлежащих защите перед лицом других государств — есть лишь корыстные интересы чиновничества, которое мешает народу жить. В значительной степени такой подход был обусловлен логикой политической борьбы. Противники реформ сделали национальные интересы своим козырем, объявив святыней каждый бастион осажденной крепости СССР. Любую уступку другим государствам они считали предательством, даже если отстаивание прежних позиций явно утратило смысл. Для «оборонного сознания» по существу представляла ценность сама вражда с Западом, которая позволяла сохранять режим «героического» закручивания гаек. В результате для реформаторов, ру-ководствующихся принципом «от противного», каждая уступка при разрешении спорных вопросов на международной арене превращалась в доблесть. Собственное государство перестало восприниматься как защитник интересов населения, таких защитников стали видеть в передовых демократиях Запада. Возобладала идея един-ства интересов всех наций, ставших или становящихся на путь демократии. Причем более опытные нации не только могут, но и должны учить менее опытные, что и как им следует делать. Соответственно, западное влияние на Россию в рамках этих представлений могло быть только благотворным .

Проблема выработки консенсуса относительно национальных интересов в этот период практически не ставилась. Национальный интерес воспринимался по существу как сумма индивидуальных интересов, максимально освобожденных от государственного контроля.

Попытки защитить конкретные интересы национального хозяйственного комплекса в ряде случаев также встречались настороженно. Существование такой проблемы игнорировалось, а порой и прямо отрицалось. Так, А. Терехов, ссылаясь на Ж.- Б. Сэя, утверждал, что проблема внешнеторгового баланса вообще не имеет никакого значения: «Не важно, как соотносятся экспорт и импорт, важно, чтобы, во-первых, и экспорт, и импорт давали прибыль, а во-вторых, чтобы эта прибыль росла благодаря развитию международного разделения труда»8. Но если Сэй, писавший в начале XIX в., еще мог говорить, что чиновники озабочены внешнеторговым дефицитом из-за непонимания законов торговли, то чем сегодня объяснят его последователи внимание к этой проблеме государственных деятелей и представителей деловых кругов высокоразвитых стран, которых никак нельзя заподозрить в таком непонимании? Поистине, больше здравого смысла по сравнению с подобными экономистами проявил Н.С. Хрущев, когда, посетив ферму Гарста, заявил, что его опыт надо использовать, так как Гарст — капиталист и себе в убыток делать ничего не будет.

Разумеется, прав Сэй, утверждая, что потребитель-импортер покупает только то, что он может оплатить. И сам факт превышения импорта над экспортом не есть катастрофа. Но национальное хозяйство — не простая совокупность хозяйствующих субъектов, а единый организм, живущий и взаимодействующий с другими такими организмами по своим законам. Вывоз товаров за пределы этого хозяйства порождает спрос на национальную валюту за рубежом, а ввоз зарубежных товаров — спрос на иностранную валюту внутри страны. Превышение импорта над экспортом ведет к тому, что спрос на ино-странную валюту превышает ее поступление от экспорта. В результате происходит снижение курса национальной валюты и удорожание импортных товаров, цены которых выражены первоначально в иностранной валюте. Согласно простейшим теоретическим схемам, это должно вести к сокращению импорта. Однако в современной развитой экономике импортные товары не только прочно вошли в потребительскую корзину населения, но и стали необходимым компонентом производственного процесса. В итоге удорожание импорта обыкновенно оборачивается раскручиванием инфляции издержек, что может привести к серьезным осложнениям в воспроизводстве. Все эти закономерности известны экономистам. А. Терехов смешал абстрактно-теоретические рассуждения, доказывающие полезность внешней торговли, с конкретными экономическими проблемами. То, что автор книги об этих проблемах счел возможным выступить с аргументацией подобного уровня, свидетельствует, что общество в тот момент было готово приветствовать любого фритредера, не слишком углубляясь в его доводы.