СБСЕ И ПЕРСПЕКТИВЫ СОЗДАНИЯ СИСТЕМЫ КОЛЛЕКТИВНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ В ЕВРАЗИИ

U U U 1—1 /—1

качественно новой многосторонней структуры, охватывающей Европу, Северную Америку, а возможно — Японию и ряд других государств Восточной Азии .

По мнению сторонников данной модели, СБСЕ имеет важное преимущество над НАТО: за рамками НАТО остается часть европейских государств (Франция, Австрия, Швеция, Финляндия и т.д., не говоря уже о странах Центральной и Восточной Европы), в то время как СБСЕ является действительно общеевропейским форумом, включающим также Соединенные Штаты и Канаду.

Кроме того, указывается, что СБСЕ с самого начала задумывалось как механизм коллективной безопасности в Европе, тогда как блок НАТО создавался в чрезвычайных условиях «холодной войны» для выполнения функций, никак не связанных с коллективной безопасностью. Исторический опыт НАТО в деле урегулирования конфликтов, возникавших между членами блока, трудно однозначно определить как успешный. В рамках НАТО не удалось погасить конфликт между Грецией и Турцией, и проблема была передана Организации Объе-диненных Наций. Конфликт между Великобританией и Испанией вокруг Гиб-ралтара также не был урегулирован в Брюсселе; в НАТО предпочли характеризовать проблему Гибралтара как вопрос двусторонних британско-испанских отношений. Между тем большинство вероятных межгосударственных конфликтов на востоке Европы можно уподобить как раз греко-турецкой или гибралтарской проблемам, а отнюдь не гипотетическому танковому броску сил Организации Варшавского Договора к Ла-Маншу, противостоять которому несколько десятилетий был призван блок НАТО.

Сторонники преимущественной опоры на СБСЕ не отрицают возможной позитивной роли НАТО в урегулировании национально-этнических конфликтов в зоне бывшего Советского Союза. Однако они указывают, что роль НАТО даже в лучшем случае будет весьма опосредованной. Национально-этнические и межгосударственные конфликты в Западной Европе удалось предотвращать постольку, поскольку между бывшими противниками сложились отношения дове-

рия и партнерства. В свою очередь, доверие в рамках НАТО было «побочным продуктом» сотрудничества членов блока в военной сфере: вероятность войны между членами НАТО была, как правило, обратно пропорциональна уровню военной интеграции между ними (пример греко-турецкого конфликта подтверждает эту зависимость — хотя каждая из стран к середине 70-х гг. была подключена к основным натовским структурам, уровень двусторонней греко-турецкой военной интеграции оставался крайне низким).

Но военная интеграция независимых государств — процесс весьма длительный и болезненный. Даже в Западной Европе, несмотря на чрезвычайную обстановку «холодной войны», он занял несколько десятилетий, причем дело не обошлось без серьезных срывов и кризисов. Интеграция бывших республик СССР в НАТО при самых благоприятных условиях заняла бы еще больше времени. Таким образом, в ближайшей и даже среднесрочной перспективе СБСЕ не может переложить на НАТО ответственность за решение проблем на востоке Европы. Поступить таким образом, по мнению сторонников СБСЕ означало бы не только отложить вопрос о восстановлении единства Европы на неопределенное время, но и подорвать и без того крайне хрупкое единство самого блока НАТО.

Как писал в свое время один из ведущих американских теоретиков международных отношений Ганс Моргентау, «организующим принципом коллективной безопасности является соблюдение морального и правового обязательства рассматривать нападение любого государства на одного участника системы безопасности как нападение на всех членов системы».

Некоторые авторы идут еще дальше, утверждая, что система коллективной безопасности предполагает и коллективное решение проблем развития, что опять-таки подразумевает преимущества СБСЕ по сравнению с НАТО или любой другой военно-политической организацией4. В некоторых работах выдвигается идея постепенного слияния НАТО и СБСЕ. НАТО, как предполагается, должна стать «первой корзиной» СБСЕ, той структурой общеевропейского процесса, которая будет нести ответственность за военно-политические проблемы и коллективную безопасность. СБСЕ, в случае необходимости, будет выдавать НАТО «мандат» на те или иные действия по обеспечению и поддержанию мира, в том числе и на территории бывшего Советского Союза. В некоторых случаях конфликтов в Евразии возможна трехзвенная связка СБСЕ-НАТО-СНГ, а если международное вмешательство потребует крупных финансовых затрат, к связке можно будет добавить еще одно звено: СБСЕ-НАТО-СНГ-ЕС5.

Но в любом случае инициатива любой международной акции, ее легитимизация должна исходить от СБСЕ или в некоторых случаях от Совета Европы. Например, в 1991 г. СБСЕ приняло решение о направлении наблюдателей за соблюдением соглашения о прекращении огня в Словению, а материальные ресурсы и организация этой акции были обеспечены ЕС. Равным образом любое решение Совета Европы о введении жестких стандартов прав национально-этнических

меньшинств может быть обеспечено лишь при активном взаимодействии с ЕС, способном применить эффективный механизм принуждения в виде политической изоляции и экономических санкций по отношению к нарушителям.

Сторонники использования общеевропейского процесса для стабилизации обстановки на территории бывшего СССР отдают себе отчет в том, что эти задачи не могут быть выполнены, если СБСЕ останется совещанием, которое заседает время от времени.

В более отдаленной перспективе — вероятно, к концу 90-х годов — могло бы произойти собственно становление СБСЕ в качестве общеевропейской структуры безопасности. Его основными направлениями в плане создания коллективных европейских структур безопасности было бы формирование европейского совета безопасности, общеевропейского органа для урегулирования споров (тре-

U С» 1—1 Ч U U

тейский суд Европы), создание механизма защиты европейской безопасности (контингента многосторонних войск мира). Однако такая перспектива пока остается под вопросом; слишком много вопросов, касающихся будущего СБСЕ, еще ждут своих ответов.

Администрация Буша проявила определенный интерес к идее укрепления СБСЕ, в том числе и в сфере урегулирования конфликтов. Выступая на Конференции по безопасности и сотрудничеству в Европе в Хельсинки в июле 1992 г., президент США изложил свое видение ближайших необходимых мер в этой области: во-первых, использовать институты СБСЕ для придания необратимости демократическим преобразованиям в Восточной и Центральной Европе; оказывать многостороннюю поддержку новым структурам демократии; во-вторых, добиваться того, чтобы ни одно нарушение принципов СБСЕ со стороны ее членов не прошло незамеченным: «нарушители должны выявляться, критиковаться, изолироваться и даже подвергаться санкциям»; в-третьих, предотвратить потенциальные конфликты путем постоянного контроля за соблюдением прав меньшинств (США поддержали, в частности, предложение Дании о создании поста Верховного комиссара по делам меньшинств); в-четвертых, укрепить существующие механизмы по урегулированию конфликтов; создать гибкий набор инструментов посредничества, примирения и арбитража, которые могли бы быть применены на ранних стадиях конфликта; в-пятых, «создать надежный евро- атлантический потенциал» для поддержания мира; обеспечить постоянное взаимодействие между СБСЕ и НАТО6.

В то же время администрация Буша во многом унаследовала от своих пред-шественников скептическое отношение к СБСЕ (Рейган неоднократно высказывал-

ся в том смысле, что СБСЕ — порождение СССР, призванное ослабить НАТО и усыпить бдительность европейских союзников США). Приход к власти в Вашинг-тоне новой администрации демократов повысил интерес США к СБСЕ; Билл Клин-тон неоднократно подчеркивал возможность более активно использования меха-низма общеевропейского процесса для предотвращения и урегулирования кризис-ных ситуаций в Европе, в том числе и на территории бывшего Советского Союза.

Критики общеевропейского процесса как оптимальной модели интеграции стран Евразии указывают на многочисленные исторические примеры неэффективности систем коллективной безопасности7. Утверждается, что различные интерпретации взаимных прав и обязательств могут привести к многочисленным недоразумениям и конфликтам, о чем наглядно свидетельствует межвоенный опыт Лиги Наций8. В самом деле, достичь единой позиции большой группы стран по жизненно важным вопросам безопасности представляется крайне сложным, если вообще возможным. Примеры неэффективности принципа консенсуса в работе СБСЕ весьма многочисленны. Осенью 1990 г. Лихтенштейн долгое время блокировал решение о создании Исполнительного секретариата в Праге из-за проблем в двусторонних отношениях с Чехословакией. В 1990 и 1991 гг. Советский Союз не допустил участия представителей Армении, Украины и республик Прибалтики в работе различных органов СБСЕ в качестве официальных делегаций. В 1991 г. СССР наложил вето на обсуждение вопроса о январских событиях в Прибалтике в Центре предотвращения конфликтов.

Принятие решений по принципу «консенсус минус один», возможность которого обсуждалась на Совете министров СБСЕ в июне 1991 г. и на встрече на высшем уровне в июле 1992 г., вряд ли можно считать гарантией эффективной работы. В тех же случаях, когда вопрос не является жизненно важным для всех участников, трудно обеспечить мобилизацию ресурсов для осуществления принятых решений.

Существует и еще одно направление критики механизма СБСЕ — главным образом со стороны либералов-глобалистов, сторонников укрепления ин-ститутов ООН. С их точки зрения, уже сегодня СБСЕ превратилось в «парал-лельную» по отношении к ООН структуру, выполняющую функции ООН в Европе. СБСЕ, утверждают глобалисты, косвенно подрывает ООН, подменяя глобальный подход региональным. Более того, считается, что дальнейшее развитие структуры СБСЕ (особенно с подключением к ней Японии и, возможно, других

стран Восточной Азии) приведет к «самозамыканию» промышленно развитых стран и окончательному политическому расколу мира по оси Север-Юг. Таким образом, Объединенные Нации превратятся в «СБСЕ для бедных», при сохранении за Севером в лице государств — постоянных членов Совета Безопасности права по своему усмотрению вмешиваться в дела Юга.

Еще один вопрос, связанный с перспективами развития СБСЕ, — поспешное включение в его состав всех пятнадцати бывших республик Советского Союза. Стремление с самого начала привязать новые государства к общеевропейской системе понятно и объяснимо. Но нельзя не видеть и оборотной стороны этого решения. Сам факт включения в процесс СБСЕ ряда азиатских государств и резкое расширение географических рамок Совещания уже представляют собой проблему. Открыто ли СБСЕ для других государств Азии, граничащих с бывшими советскими республиками? Могут ли претендовать на членство Монголия или КНР? Если да, то каковы вообще географические границы СБСЕ?

Совершенно очевидно, что многие новые государства не могут и не смогут в обозримом будущем сколько-нибудь последовательно выполнять положения документов СБСЕ в области прав человека, политической демократии, мер доверия в военной области и т.п. в их полном объеме. Вполне возможно, что, принимая решения о вхождении в число участников СБСЕ, лидеры некоторых государств СНГ имели весьма смутное представление о тех обязанностях, которые это членство на них налагает. Для политического руководства многих бывших советских республик принадлежность к СБСЕ была всего лишь символом их нового международного статуса, не более того.

Можно констатировать, что в известном смысле в общеевропейском процессе сегодня восстанавливается ситуация сложившаяся после подписания Хельсинкского акта в 1975 г.: формально все участники признают взаимные обязательства, разделяют принципы и положения подписанных документов, но на практике они руководствуются весьма различными интересами и допускают весьма несходные интерпретации своих прав и обязанностей11. Только если в 1975 г. либерально-демократическому пониманию общеевропейского процесса противостояла единая коммунистическая интерпретация этого процесса со стороны СССР и его союзников, то сегодня либеральная Европа может столкнуться с целым набором националистических, авторитаристских, фундаменталистских и иных трактовок СБСЕ.

Нетрудно предсказать, как многие новые государства Евразии, не готовые к реализации принципов политической демократии, прав человека и на-циональных меньшинств» воспримут «советскую» риторику в отношении об-щеевропейского процесса: Запад будет обвиняться во «вмешательстве во внутренние дела», в неоправданном акцентировании одних аспектов деятельности СБСЕ в ущерб другим и т.д.

Данная ситуация предполагает два варианта дальнейшего развития. В первом случае «старые» члены СБСЕ пытаются навязать жесткие стандарты поведения «новым» членам. От них требуют неукоснительного следования всем документам, подписанным как ими самими, так и Советским Союзом. Нарушения прав человека и национальных меньшинств, ограничения политических свобод караются санкциями, вплоть до исключения нарушителей их структур СБСЕ.

Во втором случае «старые» участники общеевропейского процесса признают необходимость достаточно протяженного переходного периода для посте-

пенного «врастания» новых государств Евразии в СБСЕ. На протяжении этого периода к новым государствам предъявляются сниженные требования, оцениваются не столько их реальные достижения, которых может и не быть, сколько намерения и общее направление движения.

Ясно, что и первый, и второй варианты сопряжены с крупными издержками для общеевропейского процесса. В первом случае многие бывшие советские республики неизбежно станут объектами постоянной критики, давления и санкций, а может, вообще окажутся за бортом СБСЕ (вспомним весьма уместный в данном случае опыт Советского Союза и Германии с Лигой Наций в 30-х гг.). Осознание своей «второсортности», изоляции и отверженности не только станет ударом по национальной гордости, но и способно подтолкнуть некоторые из государств СНГ, прежде всего среднеазиатские, к переориентации своей политики на радикальные антизападные режимы Азии (косвенно такое размежевание содействовало бы и развалу самого СНГ, расслоению Содружества на «европейские» и «неевропейские» государства).

Во втором случае логика событий привела бы к быстрой девальвации СБСЕ, постепенному превращению общеевропейского процесса в своего рода клуб руководителей стран-участников и их министров иностранных дел. Решения СБСЕ сохранили бы исключительно рекомендательный характер, причем, по всей вероятности, механизм СБСЕ утратил бы даже те небольшие возможности давления на правительства стран-участниц, которыми он располагает сегодня. Любые, даже самые скромные, практические коллективные меры по обеспечению безопасности в этих условиях абсолютно невозможны.

Таким образом, инерция уже принятых поспешных решений неизбежно осложнит деятельность этой организации в будущем. Насколько можно судить, сами государства-участники общеевропейского процесса пока не имеют единого мнения на этот счет.

Один из главных вопросов, которые должны быть отрегулированы в рамках механизмов СБСЕ и которые вызывают наибольшие разногласия на Западе — права и обязанности России в отношении других независимых государств — бывших республик Советского Союза. Имеет ли Россия право на «сферу влияния» на этой территории и если да, то как избежать российского неоимпериализма и столкновений со странами Запада? Имеет ли Россия обязанность поддерживать соседние государства экономически (например, путем льготных поставок энергоресурсов и сохранения открытости российских рынков для производимых в этих государствах товаров) и если да, то как заставить ее выполнять эти обязанности и отказаться от попыток экономического шантажа других республик бывшего СССР? Как вообще добиться того, чтобы другие республики не чувствовали потенциальной угрозы со стороны России, а та, в свою очередь, не ощущала себя изолированной? Одним из предлагающихся вариантов является концепция «финляндизации» бывших республик СССР, предполагающая закрепление в документах СБСЕ обязательства Запада не включать эти республики в потенциально враждебные России военно-политические союзы в обмен на обязательство российской стороны не вмешиваться во внутренние дела своих ближайших соседей.

Такое решение существенно сократило бы возможность столкновения интересов России и Запада в Восточной Европе, сделало бы ситуацию в этом регионе более стабильной и предсказуемой. В то же время оно ограничивало бы возможные

проявления неоимпериализма со стороны России, не допуская принятия российским руководством какой-то «доктрины Монро» в отношении «ближнего зарубежья». «Финляндизация» бывших республик СССР, по мнению некоторых авторов, могла бы включать обязательство России выступать в качестве экономического балансира Евразии, не допуская чрезмерных перекосов в торговых и валютно- финансовых отношениях (функция, сходная с ролью Германии в Европейском Сообществе). Наконец, Россия могла бы взять на себя главную заботу о сохранении и развитии региональной инфраструктуры: транспортной и энергетической систем, информационных и телекоммуникационных каналов и т.п.

Однако подобные «особые отношения» Запада с Россией вызывают целый ряд принципиальных возражений. Во-первых, перспектива их установления рассматривается консервативной частью американских политиков и особенно руко-водством соответствующих этнических общин как «новая Ялта», предающая ин-тересы вновь образовавшихся государств и де-факто подчиняющая их России. Считается, что большинство этих государств именно в России усматривают главную угрозу своей безопасности и, более того, своей независимости и суверенитету, а потому никогда не пойдут на «финляндизацию».

Во-вторых, концепция «финляндизации», по мнению либеральных авторов, была основана на неявной предпосылке, что интересы России и интересы Запада в этом регионе мира будут существенно расходиться и даже противостоять друг другу. Между тем такое противостояние отнюдь не очевидно. В частности, политика Ельцина-Козырева в «ближнем зарубежье» на протяжении 1992 — 1993 гг. не вызывала сколько-нибудь серьезной критики в США. Что же касается вовлечения новых государств в военно-политические союзы, то этот вопрос пока вообще не стоял в практической плоскости; даже странам Центральной Европы было по существу отказано в приеме в НАТО. В этом смысле негласное взаимопонимание между Россией и Западом предпочтительнее, чем любое формализованное соглашение.

В-третьих, отмечалось, что любой вариант «финляндизации» так или иначе свяжет руки Западу и приведет к искусственному разрыву формирующегося единого пространства безопасности Европы, в том числе и механизмов СБСЕ. Более того, «в случае каких-то драматических поворотов в российской внешней политике «финляндизация» даже может подтолкнуть новые государства региона к формированию антироссийского альянса для создания собственного регионального баланса (например, во главе с Украиной).

В-четвертых, политическая нестабильность в самой России и неясность перспектив ее внешней политики ставят под вопрос ценность любых долгосрочных, стратегических компромиссов. Такие компромиссы могут быть отвергнуты или скорректированы в одностороннем порядке новым российским руководством.

Косвенной критикой концепции «особенной ответственности» России в зоне бывшего Советского Союза можно считать делавшиеся на протяжении 19921993 гг. оценки деятельности СНГ и перспектив его развития. Они в большинстве случаев отличались крайним пессимизмом: первоначально предполагалось, что Содружество не просуществует и нескольких месяцев, являясь по сути дела не более чем ликвидационным комитетом по делам бывшего Советского Союза, затем возобладала точка зрения, что СНГ может сохраниться в течение относительно долгого времени именно благодаря своей институциональной слабости и политической аморфности12. Шаткость СНГ истолковывалась в том числе и как при-

знак слабости российских позиций, как свидетельство того, что на территории бывшего СССР центробежные тенденции по-прежнему преобладают над центростремительными. В этих условиях «финляндизация» соседних по отношению к России республик выглядела практически нереализуемым вариантом.

Иногда, впрочем, концепция «финляндизации» приобретала весьма экзотические формы. Высказывалась мысль о том, что зона «особой ответственности» России должна распространяться исключительно на азиатские республики бывшего Советского Союза, которые в наибольшей степени заинтересованы в гарантиях безопасности со стороны российской армии и представляют относительно меньший интерес для Запада. Что касается европейских республик, то Запад должен жестко реагировать на любые попытки российского руководства ограничить суверенитет своих соседей (эта идея в целом укладывается в концепцию «двухъярусного СБСЕ», где к европейским и азиатским членам должны применяться различные требования и стандарты поведения).

Имеющийся опыт подключения авторитарных государств к системам безопасности демократических стран (например, интеграция Греции и Турции, а также Португалии и Испании в НАТО, СБСЕ и ЕС) показывает, что демократизация, как правило, связана в первую очередь с экономическим, а не военно- политическим аспектом международного сотрудничества. Если внешние факторы и сыграли определенную роль в утверждении демократических институтов в авторитарных режимах некоммунистической Европы, то главным таким факто-

13

ром выступило ЕС, а не НАТО и, тем более, не СБСЕ . Вряд ли есть веские причины полагать, что в посткоммунистической Европе будут действовать принципиально иные закономерности. Для посткоммунистических государств приоритет экономических интересов по отношению к военно-политическим более чем очевиден, что неизбежно скажется на их внешней политике.

Поэтому независимо от того, пойдет ли интеграция стран Восточной Европы по линии их подключения к различным институтам НАТО или путем расширения компетенции и повышения эффективности СБСЕ, эти интеграционные процессы будут протекать параллельно с активизацией в этом регионе политических и военных структур ЕС, в особенности Западноевропейского Союза (ЗЕС). В сфере отношений с новыми государствами Востока Европы, как отмечают американские наблюдатели, ЕС получило еще один стимул для своего развития как экономической и политической организации с потенциальными интересами в стратегической сфере.

Различия в подходах, ведущих стран ЕС и США к построению отношений со странами Центральной и Восточной Европы и, в частности, с Россией проистекают из большей заинтересованности Западной Европы в стабилизации обстановки на Востоке, большей зависимости ЕС от возможных вариантов развития событий на территории бывшего СССР. В случае дальнейшей дезинтеграции и хаоса Западная Европа проиграет больше, чем США, но в случае успешного и относительно быстрого продвижения России и других стран СНГ к либеральной демократии и рыночной экономике Западная Европа и выиграет больше, чем Соединенные Штаты14.

Однако если говорить о чисто военно-политических возможностях ЕС на территории бывшего Советского Союза и стран Центральной Европы, то такие возможности в обозримом будущем останутся весьма ограниченными. Теоретически можно предположить, что с использованием существующих механизмов ЗЕС

Европейское сообщество способно — прежде всего в отношении «конфликтов малой интенсивности» на Востоке, — попытаться в одиночку создать систему обеспечения коллективной безопасности на континенте и тем самым включить в свой процесс интеграции политику безопасности и обороны. Процесс распростра-нения «зоны ответственности» ЕС на Восток шел бы в этом случае параллельно с интеграцией новых членов в экономические структуры Сообщества, а может быть и обгонял бы экономическую интеграцию». НАТО в таком случае была бы заменена договором между ЕС, включая соответственно преобразованный ЗЕС, и США и Канадой, включая сохранение американских ядерных гарантий.

Но такая перспектива остается лишь теоретическим допущением. Даже если оставить в стороне политические аспекты этой проблемы (а в последний год ЕС продемонстрировало явное нежелание форсировать свое «расширение» за счет «углубления», не говоря уж о принятии на себя каких бы то ни было функций по обеспечению безопасности на Востоке), перспективы западноевропейской инте-грации в военной области крайне сомнительны. Дело в том, что любая форма за-падноевропейской интеграции в сфере безопасности, созданная в замену НАТО, неизбежно должна будет обладать таким важным признаком, как способность контролировать и сдерживать или, по крайней мере, уравновешивать мощь объе-диненной Германии. Однако очевидно, что без американского политического, экономического и военного потенциала решение этой задачи практически недос-тижимо. В Европе просто нет экономических противовесов Германии, а стало быть нет и политических балансиров. Поэтому «закрытая» для США Европа — это неизбежно «германская» Европа, что неприемлемо даже для самых горячих приверженцев идеи «европеизации» системы безопасности на континенте.

Кроме того, в рамках НАТО уже существуют структуры, позволяющие га-рантированно решать эту задачу — наличие интегрированного командования и подчиненность ему бундесвера, — а в ЗЕС такие структуры пришлось бы: создавать заново, причем в условиях постоянного давления со стороны резко усилившейся Германии. Таким образом, наиболее вероятно ожидать, что в ближайшем будущем ЗЕС снова будет «заморожен» и не станет играть заметной роли в создании нового европейского порядка (разве только Германия может попытаться реанимировать его и использовать в своих интересах)15.

Что же касается более общего тезиса — о том, что истоки большинства конфликтов и нестабильности коренятся в экономическом неравенстве и что экономическая интеграция «автоматически» решает проблему военно- политической безопасности, то он отнюдь не является неоспоримым. Хотя с начала 1970-х гг. прямая причинно-следственная связь между экономической отсталостью проводилась в очень многих работах, достоверных фактических оснований для такого вывода, как представляется, недостаточно. Отдельные случаи конфликтов из-за природных ресурсов (нефть на Ближнем Востоке, вода в Средней Азии) остаются отдельными случаями.

История знает много примеров того, как экономически богатые страны совершали агрессию в отношении других богатых стран, в отношении бедных стран, как бедные страны воевали друг с другом, но примеров агрессии бедных стран в отношении богатых очень мало (именно этим обстоятельством объясняется, а частности, способность богатых стран Севера на протяжении десятилетий игнорировать требования Юга о «новом экономическом порядке»).

Большинство конфликтов в современном мире проистекает не из экономического неравенства, а из социальных и идеологических причин. Вопреки марксистским и неомарксистским представлениям, главное противоречие эпохи — не антагонизм между богатым и бедным классами (пусть даже перенесенный в сферу международных отношений), а различия в этнических, религиозных и национальных самоидентификациях. Данные различия вряд ли могут быть устранены путем преодоления классового антагонизма, они принадлежат к качественно другому измерению общественной жизни.

Более того, даже если бы экономическое неравенство между Западом и

т~ч и u и с»

Востоком европейского континента и было главной причиной политической нестабильности, ускоренная интеграция стран Восточной и Центральной Европы в структуры ЕС вряд ли решила бы эту проблему. Экономическая модернизация — процесс весьма длительный, сложный и противоречивый, диктуемый главным образом внутренними закономерностями развития того или иного общества, а не внешним воздействием. Форсировать модернизацию извне означает идти на риск мощной внутренней реакции.

Сказанное отнюдь не означает, что Сообщество не будет играть заметной роли в политике Запада по отношению к СНГ — но роль эта будет главным образом экономической и политико-дипломатической, а не военной. Трудности координации политики будут предопределяться и тем обстоятельством, что у отдельных членов ЕС уже складываются «зоны особых интересов» на территории бывшего СССР, а следовательно, и формируются различные, не всегда взаимодополняющие приоритеты.

Более существенный, хотя и более отдаленный вопрос — возможные переделы расширения Сообщества на Восток. При всех различиях в существующих точках зрения, подавляющее большинство политических деятелей и аналитиков не предвидят возможности интеграции России в ЕС даже в достаточно отдаленной перспективе. Споры идут главным образом о том, станет ли восточной границей Сообщества бывшая западная граница СССР или нынешняя западная граница Российской Федерации. Согласно большинству прогнозов, к 2000-му году ЕС пополнится тремя-шестью новыми членами: Австрией, Швецией и Финляндией, а возможно также и Швейцарией, Норвегией и Мальтой. На следующем этапе, ко-торый может растянуться на первое десятилетие XXI века, в Сообщество будут интегрированы Венгрия, Польша и Чехия. В дальнейшем вероятно расширение ЕС до 25-30 членов; но даже в этой перспективе из бывших советских республик только страны Балтии имеют шансы на вхождение в Сообщество. Соответственно возникает потенциальная проблема маргинализации России в будущей Европе и ее негативных последствий для европейской безопасности.

Некоторые авторы высказывают мнение, что «компенсацией» России за ее невключение в институты ЕС должно стать подключение Российской Федерации к встречам «семерки» ведущих промышленно развитых стран Запада. Став полноправным членом «семерки», Россия будет принимать участие в обсуждении насущных экономических и политических проблем, выработке согласованных антикризисных решений и определения путей преодоления взаимных противоречий главных «центров силы» современного мира. Помимо символического, статусного значения такой меры, она имела бы и прямую экономическую выгоду для России — последняя оказалась бы в самом выгодном положении в отношении доступа к западной финансовой, как впрочем, и любой другой, помощи. На

этом фоне невхождение в состав ЕС стало бы менее болезненным для Москвы; в случае успеха экономических преобразований Россия могла бы претендовать на формирование вокруг себя независимой интеграционной группировки в составе большинства бывших советских республик, а также государств Юго-Восточной Европы (Словакия, Румыния, Болгария, ряд республик бывшей Югославии).

Прецеденты расширения той группы, которая называется сегодня «семеркой», уже имеются. Как известно, когда первая встреча такого рода состоялась по инициативе Франции в ноябре 1975 года в Рамбуйе, в ней участвовали лидеры шести стран Запада. В 1975 г. в состав участников был включен премьер- министр Канады, а с 1977 г. на встречах присутствует представитель ЕЭС. Стоит заметить, однако, что и в том, и в другом случае вопрос о расширении числа участников встречи решался на основе консенсуса. Никакого механизма, позволяющего расширить число участников этих встреч на основе поддержки такого предложения большинством участников, не только не сложилось к настоящему времени, но и сама постановка вопроса в таком виде вряд ли возможна — это противоречило бы духу таких встреч и их целям. Между тем, было бы трудно рассчитывать на то, что по вопросу о принятии России в члены «семерки» в ближайшем будущем может быть достигнут консенсус: ряд нынешних членов клуба явно хотели бы обставить это событие некоторыми существенными политическими условиями (трудно предположить, например, что до удовлетворительного разрешения территориального спора с Россией Япония будет готова к принятию Москвы в члены «семерки»).

Но даже если это препятствие удалось бы преодолеть, подобная «компенсация» вряд ли была бы адекватной участию стран Центральной Европы или других бывших европейских республик Советского Союза в ЕС. В отличие от механизмов и институтов Сообщества, встречи «семерки» носят исключительно совещательный характер. Решения, принимаемые на таких встречах в результате «взаимного обмена мнениями и улучшения взаимопонимания», не имеют обязательного характера для их участников; порой единственным результатом саммита является формальная декларация. Совещания «семерки» представляют собой форму согласования политики ведущих стран Запада, выработки более или менее единой линии, которая затем проводится через различные международные организации и институты и претворяется в жизнь через механизмы регулирования внешнеполитической деятельности стран-участниц встреч. Таким образом, членство в «семерке» служит скорее дополнением, чем заменой членству в НАТО, ЕС, ГАТТ и других международных организациях.

Кроме того, Россия в настоящее время и в обозримом будущем просто не способна выступать в качестве равного партнера по отношению к другим членам «семерки». Проблемы, стоящие перед ней, качественно отличаются от проблем, которыми занимается «семерка»; уровень интеграции в мировую экономику остается крайне низким, а влияние на международные валютно-финансовые и экономические проблемы — в целом незначительным. Потенциально Россия могла бы стать членом «семерки», но только после того, как она станет государством с действительно рыночной экономикой.

Таким образом, с точки зрения обеспечения безопасности и военно- политической стабильности на территории бывшего СССР механизмы ЕС, равно как и встречи «семерки» в обозримом будущем вряд ли окажутся способными сыграть сколько-нибудь существенную роль. В то же время, учитывая вышепе-

речисленные недостатки СБСЕ, возлагать все надежды на общеевропейский процесс было бы по меньшей мере наивным. Поэтому многие исследователи призывают обратить больше внимания на «внеевропейские» механизмы интеграции бывших советских республик в международные системы безопасности — прежде всего, на Организацию Объединенных Наций.

Примечания:

В декабре 1994 г. на встрече руководителей стран-участниц СБСЕ в Будапеште Совещание было переименовано в Организацию по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ). - Примеч. сост.

Kupchan Ch.A. and Kupchan C.A. Concerts, Collective Security, and the Future of Europe // International Security. — Vol. 16. — № 1 (Summer 1991). — P. 114-161.

Morgenthau H.J. Politics Among Nations. — New York: Alfred A. Knopf, 1953. —

P. 142.

Goodby J.E., O'Connor D.B. Collective Security: An Essay On Its Limits and Possibilities After the Cold War. United States Institute of Peace. — Washington, D.C., 1993. — P. 8.

Возможность координации миротворческих усилий с СНГ была, в частности, отмечена в Хельсинкской декларации стран-членов СБСЕ от 10 июля 1992 г.: «Миротворческий механизм Содружества Независимых Государств (СНГ) может, по просьбе СБСЕ, быть использован для содействия операциям по поддержанию мира в зоне СБСЕ» — CSCE Helsinki Document 1992, The Challenges of Change, Section III, paragraph 52. Возникает, впрочем, вопрос: не является ли подобная формулировка свидетельством стремления СБСЕ снять с себя ответственность за урегулирование возможных конфликтов на территории бывшего Советского Союза и переложить эту ответственность на несуществующие структуры СНГ?

U.S. Department of State Dispatch. — Vol. 3. — № 28. — 1992, July 13. — P. 558.

Из весьма обширной литературы об исторических примерах несостоятельности систем коллективной безопасности и аморфности самой концепции см., например: Kissinger H. Germany, Neutrality and the «Security System «Trap»» // Washington Post, 1990, April 15.; idem. What Kind of New World Order? // Washington Post. 1991, December 3; Joffe J. Collective Security and the Future of Europe // Survival (Spring 1992). — P. 36-50; Betts K. Systems for Peace or Causes of War? Collective Security, Arms Control, and the New Europe // International Security. — Vol. 17. — № 1 (Summer 1992). — P. 5-43.

Carr E.H. The Twenty Years' Crisis, 1919-1939. — New York: Harper & Row Publishers, 1964. — P. 10.

Morgenthau H.J. Op. cit. — P. 332; Joffe J. Op. cit. — P. 37.

См. об этом: Haas E.B. Collective Conflict Management. In: Weiss Th.G., ed. Collective Security in a Changing World. — Cambridge: Cambridge University Press, 1990.

О проблемах, связанных с различной интерпретацией принципов СБСЕ на раннем этапе его становления, см., в частности: Maresca J.J. To Helsinki: The Conference on Security and Cooperation in Europe, 1973-1975. Durham, N.C.: Duke University Press, 1985; Mastny V., ed. Helsinki, Human Rights, and European Security: Analysis and Documentation. — Durham, N.C.: Duke University Press, 1986.

См., например, Shenfield S.D. Confederation and the Post-Soviet Republics. Brown Foreign Affairs Journal. — Vol. IV. — № 1 (Winter 1992). — P. 4-13. Еще более критическая оценка перспектив создания какого-либо политического союза на территории бывшего СССР дается А. Мотылем: Motyl A.J. Russian Hegemony and Non-Russian Insecurity: Foreign Policy Dilemmas of the USSR's Successor States. The Harriman Institute Forum. — Vol. 5. — № 4 (December 1991).

ODonnell G., Schmitter Ph.C., Whitehead L. (eds.) Transitions from Authoritarian Rule. — Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1988.

Различия между США и Западной Европой в оценках ситуации на Востоке стали весьма рельефными еще до распада СССР. Достаточно сравнить высказывания американского, британского и французского министров обороны, сделанные в первой половине 1991 г. по поводу советского стратегического потенциала и военной доктрины СССР. Р. Чейни: «...Несмотря на существенные сдвиги, в советском военном строительстве и военном планировании сохраняются весьма беспокоящие нас тенденции, особенно продолжающаяся модернизация стратегических сил». — Report of the Secretary of Defense to the President and the Congress. — Part IV of Defense Programs, Nuclear Forces and Strategic Defense, January 1991. — Washington, D.C: GPO. — P. 52. Т. Кинг: «Советский Союз остается нестабильной военной сверхдержавой, потенциал которой должен быть уравновешен для поддержания стабильности в Европе. Этот потенциал все еще представляет самую серьезную, если не самую вероятную угрозу западной безопасности». — British Ministry of Defence, Statement on the Defence Estimates, Cm 1559-I. — Vol. 1. — London, Her Majesty's Stationery Office, 1991. — P. 31. П. Джокс: «Можно констатировать, что Советский Союз президента Горбачева не станет использовать против нас ядерное оружие, если только он сам не будет подвергнут смертельной угрозе... Возможность тотального конфликта между «восточным блоком» и «западным блоком», которая определяла стратегическое мышление на протяжении сорока лет, исчезла вместе с распадом Варшавского Договора». — Journal Officiel de la Republique Francaise, Debats Parlementaires, Assemblee Nationale, Annee 1991. — No. 46 (1), A.N. (C.R.), Ire seance du jeudi 6 juin 1991. — P. 2841.

Gruber W. The Future of Europe's Security. The Rand Corporation Paper. — Santa Monica, CA.: RAND, 1990. — P. 1-27.