МИР МОДЕРНА: ВЗЛЕТ И ПАДЕНИЕ

Наряду с утверждением христианского мира, цивилизации универсалистской и прозелитической, в качестве основного субъекта исторического действия к древу истории во втором тысячелетии в какой-то момент прививается иной побег, произраставший из зерен светского антропоцентризма и гностических ере-сей.

Основная головоломка эпохи Нового времени, спутавшая исторические ориентиры, заметно преобразив при этом социальную среду, — генезис и развитие капитализма. Капитализм — не просто форма эффективной хозяйственной деятельности, естественным образом возникающая в лоне рыночной экономики. Субстанция капитализма — это энергичная социальная стратегия, целостная идеология и одновременно далеко идущая схема специфичного мироустройства, денежного строя, сущностью которого является не само производство или торговые операции, но перманентное извлечение системной прибыли.

Novus Ordo переводится ведь не только как «новый порядок», но и как «новое сословие». Проблема эта столь глубока и многомерна, что осознавалась и схоластически осмысливалась уже в период великого перелома первых веков второго тысячелетия, иначе говоря, у самых истоков современной фазы западной цивилизации. Мы хорошо знакомы с концепцией трех сословий, но гораздо хуже осведомлены о полемике вокруг сословия четвертого. А такая полемика велась, к тому же не один век. В идее четвертого сословия проявилась сама квинтэссенция динамичного состояния мира, смены, ломки мировоззрения человека Средневековья. Контур нового класса проступал в нетрадиционных торговых схемах, в пересечении всех и всяческих норм и границ (как географических, так и нравственных).

Так, в немецкой поэме XII в. утверждалось, что «четвертое сословие» — это класс ростовщиков (Wuocher), который управляет тремя остальными. А в английской проповеди XIV в. провозглашалось, что Бог создал клириков, дворян и крестьян, дьявол же — бюргеров и ростовщиков [Ле Гофф 1992: 244]. Ростовщичество, ссудный процент недаром запрещены в Библии [Исх. 22, 25; Лев. 25, 3537; Втор. 23, 19-20], осуждаются также исламом, а в рамках античной философии подвергались необычайно резкой критике еще Аристотелем, который прямо сравнивал людей, занимающихся подобными делами, с «содержателями публичных домов» [Аристотель 1984: 126, 395].

Исторически питательная среда капитализма складывается в приморских ареалах Европы (исключение — «сухопутный порт» ярмарок в Шампани), его родовые гнезда — север Италии: Ломбардия, Тоскана, Венеция, Генуя; а также побережье Северного моря: города Ганзейского союза, Антверпен, позже — Амстердам. Капитализм зарождается на культурных разломах, на границе разноликих культур, на волне крестовых походов и географических открытий, питаясь плодами грабительской трофейной экономики того времени. Он утверждается вместе с расцветом новой идеологии — гуманизма — и порожденной ею эпохой

Ренессанса. Его прокламируемая связь с протестантской этикой представляется историософской аберрацией, скорее можно проследить генезис капитализма из общего творческого кипения той эпохи, отмеченной распространением многочисленных религиозных ересей.

Параллельно проекту универсального пространства спасения Universum Christianum этот мир-двойник создает свой собственный амбициозный глобальный проект — построения вселенского Pax Oeconomicana.

* * *

Историческое продвижение капитализма по эту сторону современности можно разделить на три фазы: торгово-финансовую (XV-XVIII вв.), индустриальную (XVIII-XX вв.) и ныне актуальную, геоэкономическую.

Рассвет первой фазы был тесно связан с эпохой географических открытий, взорвавшей средиземноморский регион и ареал Северной Европы, кардинально изменившей экономическую картографию Европы, переместив ее центр тяжести в атлантический мир.

Закат первой фазы развития капитализма совпал с упрочением нации- государства, постепенно взявшего в собственные руки кредитование своих нужд путем выпуска государственных ценных бумаг и национальной денежной эмиссии (особенно в форме банкнот). Капитализм тем временем обустроил для себя новую нишу масштабной деятельности, иногда прямо отождествляемую с ним, — индустриальное, промышленное производство, развивавшееся в тот период по стремительно восходящей линии, оправдывая любые капиталовложения, создавая на основе радикальных инноваций и перманентного технического прогресса все более обильный прибавочный продукт. Получало свою долю и государство, чьи инфляционные и кредитные риски, как правило, с лихвой оправдывались интенсивным промышленным развитием, общим ростом национальной экономики. Однако в завершающем второе тысячелетие XX в. индустриализм пережил как стремительный взлет, так и серьезный кризис.

К началу столетия индустриализм разрывает национальные рамки, «индуст-риальная система стала резко наращивать свою активность, так что размах ее деятельности обрел глобальный характер» [Тойнби 1991: 18]. В результате, как и во времена исторического Средневековья, человек вновь начинает осознавать себя частью «более широкого универсума» [Тойнби 1991: 18], чем пределы нации- государства. У этих глобальных смыслов и снов есть свои влиятельные сторонники, свое влиятельное лобби, свой «новый класс». Причиной же исторической трансформации, помимо естественной логики расширенного воспроизводства, стала целая сумма факторов, действие которых было, впрочем, заметно искажено двумя мировыми войнами, военно-технологическим рывком и сопутствовавшим ему активным вмешательством государства в хозяйственную деятельность.

Во-первых, необходимость постоянно раздвигать границы платежеспособного спроса и вовлекать в процесс расширенного потребления новые группы населения вплоть до исчерпания пределов возможностей планеты. При этом, однако, производство стимулируется и поддерживается не столько реальными потребностями совокупного населения Земли в тех или иных товарах и услугах (а соответственно, и ориентируется в своей деятельности не на такой критерий), сколько потребностями людей, имеющих возможность оплачивать их, платежеспособным спросом. С этим же связано и развитие масштабного рекламного допинга, необходимость создавать и поддерживать многочисленные искусственные потребности у данной группы населения Земли (при наличии неудовлетворенных базовых у другой), все агрессивнее навязывая новые продукты, раскручивая, таким образом, спираль общества потребления.

Во-вторых, отчетливо обозначившиеся границы хозяйственной емкости биосферы, перспектива исчерпания критически важных видов природных ресурсов и отсюда — необходимость задуматься над проблемой контроля над глобальными ре-сурсами планеты для их перманентного и устойчивого перераспределения.

В третьих, усложнение отношений с нараставшим научно-техническим прогрессом из-за его двусмысленного воздействия на норму прибыли (учитывая необходимость перманентного технического перевооружения морально устаревающих основных фондов). А также из-за его потенциальной способности выбивать почву из-под ног у сложившихся хозяйственных организмов и даже целых отраслей. И, кроме того, из-за переключения творческого гения человека в новые сферы деятельности (например, на разработку изощренных финансово-правовых схем и различных виртуальных технологий, на создание массовой индустрии поп-культуры и развлечений). Наконец, из-за странного оскудения творческого дара к концу столетия, превращения научного сообщества в специфичную, самодостаточную субкультуру . То есть всей той суммы факторов, результатом действия которых является растущее преобладание в последние десятилетия века оптимизационных инноваций (progressive innovations) над прорывными (radical innovations).

Трансформируется и отношение к науке (особенно фундаментальной), под вопросом вообще оказывается уникальность роли научно-технического прогресса как основного или даже, по большому счету, единственного базового механизма извлечения высокой прибыли.

knowledge-based economy — экономикой знания.

* * *

В мире в настоящее время разворачивается экономическая революция, связанная не столько с прорывом научно-технического процесса в новые тайны мироздания, сколько с эффективным использованием его многочисленных и разнообразных

U U "I U "I U

плодов, глобальной оптимизацией информационной сферы, получившей громкое название информационной революции. В результате на планете происходит выстраивание экономической среды, в которой производство невостребованного обществом товара становится актом эфемерным, не имеющим стоимости. Новая сер-висная экономика высокопрофессиональных услуг, экономика знаний резко расши-

ряют хозяйственный горизонт, деформированный в последней трети XX в. проблемой «пределов роста» природозатратного производства. Инновационная экономика существенно ослабляет эти «пределы». Экономика информационная их практически не имеет. В процессе развития потребление природных ресурсов не увеличивается, а снижается: происходит миниатюризация и оптимизация промышленных ме-ханизмов, ряд новых отраслей приобрели отчетливо выраженный виртуальный характер. К тому же творческий дар (от слова «даром»), в отличие от сырьевых и биосферных ресурсов, возобновляем и неисчерпаем.

В пространстве постиндустриальной экономики таятся, впрочем, собственные непростые проблемы. Здесь сегодня столкнулись две тенденции:

оптимизационная (основанная на информации как базовом ресурсе общества), тесно связанная с развитием финансово-правовых технологий, процессом «каталогизации» мира, становлением системы глобального управления;

инновационная (опирающаяся на творческий дар человека), суть которой составляют получение нового знания и качественное, скачкообразное изменение искусственной среды обитания человечества.

Первый процесс, подчас вызывающий тревогу за судьбы глобальной экономики, в целом хорошо описан в специальной литературе и довольно широко освещается средствами массовой информации.

Состояние же второй тенденции в современном мире, несмотря на обилие исследований, посвященных феномену knowledge-based economy, производит впечатление некоторой двусмысленности.

Возможно, это в немалой степени связано с тем обстоятельством, что широчайшее предметное поле этой сферы исследований, включающее в себя и м производство идей, и целый ряд культурных феноменов, и состояние научного сообщества, далеко выходит за пределы прокрустова ложа современной экономической реальности и ее оценки. Все-таки основа второй тенденции — наука, понимаемая как открытие неизвестных свойств изучаемых объектов: мира, общества, человека, строя его мысли.

Единая, реально функционирующая современная экономика, объединяя достижения в этих двух сферах: информационной и инновационной (хотя и со все более заметным креном в сторону первой составляющей), заметно снижает роль таких, казалось бы, своих основополагающих институтов, как частный собственник, основные фонды и даже (в определенной степени) издержки производства, маргинализирует их.

Так, первая тенденция, основа которой — идеал глобального управления, финансово-правового регулирования мировой экономики, долгосрочного перераспределения ресурсов и взимания на этой основе невидимых геоэкономических рентных платежей, тесно связана с институтом гигантских ТНК или, — как их сейчас принято называть, глобальных корпораций. Эти организмы контролируют на сегодняшний день мировое экономическое пространство, выстраивая сложноподчиненную конструкцию глобальной экономики. Достаточно сказать, что в списке 100 крупнейших экономик мира (понимаемых как национальные и транс-национальные экономические организмы) 51 позицию занимают ТНК. Здесь создается не столько новый продукт, наделенный теми или иными потребительскими свойствами, сколько формируется долгосрочная «колея» олигополизирован-

ной торговли (преимущественно на основе макродиад, т.е. парного дублирования производства того или иного продукта). На этом пути, помимо разработки и применения оргсхем глобального масштаба, встречаются субъективация стоимости, произвольное оперирование издержками производства, подчиненное маркетинговой стратегии, торговля интеллектуальной собственностью и брэндом («продается товар, покупается — брэнд»), сброс рисков на мелкие и средние предприятия через систему аутсорсинга и т.п. Другая, но, пожалуй, еще более важная сторона данной тенденции, — стремительно развивающийся институт транснациональных финансовых корпораций самого разного свойства.

Вторая же тенденция проявляется, например, в росте числа и качественном развитии разнообразных венчурных средних, мелких и микропредприятий (вплоть до феномена manenterprise: «человек-предприятие»). Действительно, базисом предприятий новой экономики постепенно становятся не основные фонды и даже не управленческий ресурс, а человеческий капитал, и все чаще — некое критическое число творческих личностей, от наличия или отсутствия которых подчас зависит судьба самой мощной организации.

Оба процесса, однако, не существуют в хозяйственной реальности как автономные и открыто противостоящие. Скорее они проявляются в единой экономической среде (и даже в организационной структуре и иерархии приоритетов единых организаций) в качестве двух стратегических тенденций, претендующих на право доминировать в новом мире. Иначе говоря, обе тенденции с различной долей успеха реализуются в недрах единых хозяйственных организмов.

В свое время в отеле Фермонт в Сан-Франциско состоялась встреча 500 ведущих политиков, предпринимателей, ученых планеты. В ходе одного из заседаний произошел драматичный диалог между Д. Паркером, одним из основателей империи Хьюлетт-Паккард и Дж. Гэйджем, управляющим высшего звена корпорации Сан-Майкросистемс. «Сколько служащих вам на самом деле нужно, Джон?», формулирует Паркер центральный в контексте данной темы вопрос. «Шесть, может быть, восемь», — отвечает Гэйдж. Ведущий дискуссию профессор Р. Рой обостряет ситуацию. «А сколько человек в настоящее время работает на Сан-Системс?». Следует молниеносный ответ Гэйджа: «Шестнадцать тысяч. Но все они, кроме небольшого меньшинства, являются резервом для рационализации».

* * *

Принцип новой политэкономии, кажется, нашел свое косвенное выражение в новой системе мировой статистики — системе национальных счетов (СНС), заменившей привычный валовой внутренний продукт (ВВП) на валовой национальный доход (ВНД) в качестве центрального экономического индикатора. Ныне действующий вариант СНС был сформулирован в середине 1990-х годов и вступил в силу с 2000 г. Его фундаментальное положение представляет на первый взгляд логическую инверсию «произведено то, что продано». На самом деле здесь зафиксирован серьезный семантический сдвиг в экономической психологии — от мышления в категориях производства продукта к мышлению в категориях его распределения и получения дохода. Попросту говоря, в мире складывается иная система оценки значимости хозяйственных процессов — нечто вроде системы глобального бухгалтерского учета.

Кстати, экономическая статистика последних десятилетий зафиксировала весьма любопытный факт. Классическая политэкономия знает три источника ВВП — труд, капитал и земля (земельная рента). Однако все эти факторы не могут сейчас исчерпывающе объяснить и описать рост ВВП, прежде всего в индустриально развитых странах. Остается весьма значительная его доля, иной раз свыше половины всего ВВП, создаваемая на основе какого-то иного, четвертого фактора (или группы факторов). В экономической литературе последних лет этот таинственный фактор получил название общего фактора производства (total factor productivity). Его вклад в результат экономической деятельности весьма высок, однако лишь в индустриально развитых странах. В странах же развивающихся его роль заметно снижена. (Хотя там существуют свои серьезные проблемы с объективным учетом ВВП из-за слабости национальных валют и широкого распространения внерыночных форм хозяйственных отношений.) В итоге финансовые потоки устремлены сейчас преимущественно в североатлантический ареал, где, несмотря на сравнительно высокие издержки производства, им обеспечена высокая прибыль.

Можно сформулировать несколько версий о природе данного фактора. Возможно, им являются научно-технический прогресс, высокие технологии, ноу-хау, новые образцы техники, весь комплекс научных исследований и опытно- конструкторских разработок (НИОКР). В какой-то степени так оно и есть. Но в таком случае четвертый фактор должен был бы охватывать своим действием весь мир; его значение, заметно возрастая вместе с экспортом технологий в те или иные регионы планеты, должно было бы особенно проявиться в зоне «тихоокеанской революции». Однако на практике дела обстоят несколько иначе.

Другая версия, которая и является основной, сводит четвертый фактор к благотворному воздействию на экономический процесс национальной инфра-структуры (комплексной среды, окружающей производство). А это — высокий уровень социально-политической и экономической безопасности от различного рода рисков, развитая социальная и производственная инфраструктура, великолепная коммуникация, эффективная поддержка национального производителя (т. е. функционирующего на национальной территории), а также содействие государства в продвижении товаров, защите производства от демпинга и иных неприятностей, зрелая индустрия услуг, оперативный и легкий доступ к различного рода вспомогательным производствам и службам, другими словами, все то, что составляет специфику североатлантического геоэкономического ареала.

Но выскажу, пожалуй, еще одну версию, акцентирующую роль нового гло-бального статуса мирового хозяйства. Как известно, государство в рамках национальной экономики при помощи налогов и иных мер осуществляет оперативное перераспределение дохода: между различными группами населения, между хозяйственными субъектами, между действующими в экономике факторами. Но и в современном глобальном мире также складывается мировая конструкция — ме- таинфраструктура, — в чем-то разительно напоминающая этот механизм. Только масштаб ее неизмеримо шире: перераспределяется весь совокупный мировой доход между геоэкономическими персонажами, тесно связанными с разными видами хозяйственной деятельности, например, производством природных ресурсов, высокими технологиями, производством товаров массового спроса или же информационных и финансовых услуг. Именно на базе последнего класса технологий формируется доминирующая глобальная инфраструктура, благоприятная для определенного класса экономических субъектов и гораздо менее дру-

желюбная по отношению к другим. Инфраструктура, чья суть — не производство, а распределение и перераспределение ресурсов, дохода, прибыли.

Ярким примером подобного перераспределения могут служить знаменитые «ножницы цен» — растущая разница в стоимости сырья и готовой продукции, однако реально действующий сейчас механизм глобальной экономики, конечно же, далеко ушел от этой одномерной схемы, распространившись так или иначе почти на все виды хозяйственной деятельности. Такое перераспределение, сориентированное на страны Севера, и составляет суть упомянутых выше геоэкономических рентных платежей, являясь своего рода глобальным налогом на экономическую деятельность.

То, что мирохозяйственный контекст — не аморфная среда, а определенным образом ориентированный механизм, далеко не всегда очевидно просто в силу инерции и привычки к порядку вещей. Однако проведем мысленный эксперимент: представим на минуту, что политическая власть на планете принадлежит не Северу, а Югу. Естественно предположить, что в таком случае югоцентричный мир быстро обязал бы промышленно развитые страны платить экологическую ренту и переоценить значение невосполнимых природных ресурсов, произведя, таким образом, собственный вариант шокотерапии, эффект которой, по-видимому, существенно превзошел бы действие нефтяного кризиса 1970-х годов. Верно, промышленная экономика наносит биосфере Земли серьезный ущерб, но пока почти не несет ответственности за него. Кстати, правомерно предположить, что подобная дополнительная нагрузка (вкупе с логичным в этой ситуации резким повышением стоимости невосполнимых природных ресурсов) выявила бы практическую нерентабельность сло-жившейся на сегодняшней день формы производства, что, в свою очередь, вело бы к системным изменениям во всей конструкции мирового хозяйства.

Так на излете XX в., вопреки эгалитарным стереотипам постиндустриальной романтики, возник призрак новой глобальной иерархии, энергично реализующей проект многоярусного и сословного мира.