МИНИСТР НА ТРИ НЕДЕЛИ

А Шеварднадзе не знал, чем ему заняться. Он создал Внешнеполитическую ассоциацию, имея в виду превратить ее в мозговой центр, анализирующий внешнюю политику с независимых позиций.

В марте 1991 года, когда американский госсекретарь Бейкер приезжал в Москву, он ужинал у Шеварднадзе. Бывший министр обреченно говорил, что существует угроза хаоса и диктатуры, что возможен государственный переворот и стране нужно новое поколение руководителей. Он полностью разочаровался в Горбачеве. Одному из своих гостей Шеварднадзе с печалью заметил:

—Теперь я понимаю, почему человек может покончить жизнь самоубийством.

Александр Бессмертных не пробыл на посту министра и восьми месяцев — после августовского путча ушел в отставку. Новым министром стал Борис Дмитриевич Панкин, посол в Чехословакии, единственный советский посол, который открыто выступил против ГКЧП. Но и Панкин оставался на посту министра меньше трех месяцев. И тогда министром вновь стал Шеварднадзе.

Зачем Горбачеву в последние дни существования Советского Союза вновь понадобился Шеварднадзе? Он был недоволен работой внешнеполитического ведомства? Хотел, чтобы дипломаты делали что-то иначе? О том, что происходило в те месяцы в Кремле, мне рассказывал один из немногих близких в те дни к Горбачеву людей — его тогдашний пресс-секретарь Андрей Серафимович Грачев.

—Приглашение Шеварднадзе не означало, что президент недоволен МИД,— считает Грачев.— МИД в ту пору мог заниматься только склеиванием разбитых горшков на внешнем фронте. Горбачеву было ясно, что, заполучи он обратно Шеварднадзе, это было бы замечательным политическим сигналом для внешнего мира и одновременно для всей советской номенклатуры — значит, все должно стать на свои места, и интермедия, связанная с путчем, как бы политически закрывается.

Горбачев сразу же после путча пытался вернуть Шеварднадзе на Смоленскую площадь. По словам Александра Николаевича Яковлева, в его присутствии Горбачев предложил Шеварднадзе занять пост министра иностранных дел. Тот наотрез отказался.

—Почему?— растерянно спросил Горбачев.

—Я вам не верю, Михаил Сергеевич,— жестко ответил Шеварднадзе.

Да и Горбачев до путча очень плохо отзывался о Шеварднадзе: рвется к власти, его пожирает честолюбие, сам желает стать президентом.

—Отношения казались напрочь испорченными. Все-таки Шеварднадзе ушел, хлопнув дверью,— говорит Грачев.— А в первые дни августовского путча он выступил с несколько двусмысленными оценками деятельности Горбачева. Он не был до конца убежден, что Горбачев каким-то образом не замешан в происходящих событиях.

Канцлер ФРГ Гельмут Коль в телефонном разговоре, записанном Черняевым, прямо спрашивал Горбачева:

—Как расценивать заявление Шеварднадзе о том, что вы якобы знали о намечавшемся путче?

—Что-то я не слышал таких интерпретаций,— схитрил Горбачев.

—Но у нас об этом пишут в газетах.

—Я поинтересуюсь. Возможно, это были какие-то заявления для заграницы.

—Ведь он же был вашим другом.

—Я и сейчас за то, чтобы и он, и Яковлев вернулись.

Шеварднадзе взял свои слова назад, но никто не мог представить себе, что процесс примирения и сближения с Горбачевым пойдет так быстро, что он вскоре вновь станет министром — всего на три недели.

—Почему Шеварднадзе все же согласился?

—У них был долгий, почти семейный разговор,— вспоминает Андрей Грачев.— Шеварднадзе не сразу согласился. Но и перед ним стоял вопрос: а что дальше? Выбора у него не было. Вряд ли он мог рассчитывать, что станет для Ельцина таким же близким человеком, как и для Горбачева. Так что должность в российских структурах ему бы не предложили. И кроме того, он с удовольствием вспоминал о своей министерской работе, потому и был податлив.

—И он не предполагал, что его второй министерский срок окажется столь коротким?

—А как вы думаете, принял бы он эту должность, если бы так думал? Конечно же нет.

5 ноября 1991 года Михаил Сергеевич предложил Шеварднадзе заняться прежним делом. 20 ноября Эдуард Амвросиевич вернулся в знакомый кабинет на седьмом этаже в высотном здании на Смоленской площади. Только теперь его должность называлась иначе — министр внешних сношений.

Шеварднадзе заявил, что его главным приоритетом будет сохранение единого государства. Он сказал, что отменяет все зарубежные визиты.

—Весь его календарь состоял из поездок по республикам,— вспоминает Грачев.— Он понимал, что от того, насколько ему удастся поладить с республиканскими руководителями, зависит восстановление государства, да и его пребывание на этой должности.

Шеварднадзе боялся распада СССР, внушал своим партнерам на переговорах, сколь важно для всего мира сохранить единую страну. Западные лидеры предпочли бы по-прежнему иметь дело с Советским Союзом, а не с пятнадцатью новыми государствами, но их собственные эксперты докладывали, что, судя по всему, Советский Союз не сохранится. Подозревать Шеварднадзе в том, что он на всех должностях в Москве оставался тайным грузинским националистом и мечтал о разрушении страны, нелепо.

—Больших разрушителей, чем путчисты, я не вижу,— считает Грачев.— Шеварднадзе был кадровым продуктом советской системы. Не было ему резона рубить сучья, на которых он так величественно и вельможно восседал.

Как минимум можно твердо сказать, что на посту министра иностранных дел СССР ему жилось лучше, чем потом в роли президента независимой Грузии. Но Советский Союз распался, исчезло союзное правительство и сама его должность.

19 декабря 1991 года Георгий Фридрихович Кунадзе, заместитель министра иностранных дел России, зашел к Шеварднадзе, чтобы показать ему проект указа Ельцина о переводе собственности советского министерства под юрисдикцию России.

—Моя единственная просьба,— сказал Шеварднадзе,— касается сотрудников министерства. Не будьте к ним слишком суровы.