КОСОВО: РОССИЙСКИЕ ИНТЕРЕСЫ СЛИШКОМ ЗНАЧИТЕЛЬНЫ

Поскольку затронутой оказалась очень широкая гамма российских нацио-нальных интересов, имеет смысл попытаться выделить несколько основных «сре-зов» этой проблематики. Речь идет об интересах, которые в России ассоциируются с самим регионом, ставшим полем конфликта; об интересах, которые касаются собственно России и ее непосредственного окружения; о российских интересах в связи с организацией европейского международно-политического пространства; наконец, об интересах применительно к глобальному уровню системы междуна-родных отношений. Имеет значение и внутриполитический контекст осмысления российских интересов, а также их выражение в практической политике.

ПРИМЕЧАТЕЛЬНО, что с развитием кризиса вокруг Косово в России склонны связывать не столько свои специфические интересы в регионе, сколько интересы более общего плана. В этом — коренное отличие от ситуации начала века, когда Россия конкурировала с другими главными участниками международной жизни за влияние на Балканах.

В самом деле, если начать с экономических интересов России в регионе, то сколько-нибудь заметного внимания к этому вопросу в российской политической реакции сегодня не просматривается.

Пожалуй, некоторым исключением стал лишь один из аспектов этой темы — поставки нефти и газа из России. Для нее это реальные деньги в твердой валюте (тем более что значение российских поставок для сербов резко возрастает в результате бомбардировки нефтехранилищ и нефтеперерабатывающих мощностей). Отсюда — вопрос о российских финансовых потерях в результате эмбарго НАТО и Евросоюза на поставки энергоресурсов в Югославию. Россия, естественно, заявила об отказе соблюдать эмбарго как принятое вопреки правилам ООН. Но трубопроводы можно подвергнуть ракетно-бомбовым ударам или

перекрыть, а танкеры попытаться не допустить к терминалам в Черногории. По-следнее, впрочем, станет настоящим casus belli, и вопрос об экономических из-держках на этом фоне станет неактуальным.

Из числа «нематериальных» факторов, определяющих российские интересы в регионе, на первых порах довольно отчетливо звучали мотивы славянской (православной) солидарности. Но даже эмоциональный заряд этой темы был не слишком значительным, а на политическом уровне она довольно быстро оказалась явно приглушенной и артикулируется сегодня в основном маргиналами. Здесь очевидным сдерживающим обстоятельством стала позиция (реальная или потенциальная) «неславянских» и «неправославных» регионов и/или населения (отчетливые сигналы на этот счет прозвучали из Татарстана, Башкортостана, Ингушетии, некоторых других районов Северного Кавказа).

Если говорить о солидарности с сербами, то она скорее имеет совсем иную природу. Это солидарность на основе сочувствия тем, в отношении кого совершается очевидная несправедливость, плюс солидарность с более слабым, ставшим объектом беспрецедентно жесткого давления со стороны более сильных. В этом смысле слова Ельцина о том, что Россия занимает «более высокую моральную позицию», — вопреки прозвучавшим в некоторых комментариях саркастическим ноткам — отражают реальные настроения в стране.

Тем самым возникает несколько парадоксальный на первый взгляд параллелизм с отношением к войне на Западе.

Здесь, конечно, сыграла свою роль и неодинаковая фокусировка на том, что предшествовало началу военной операции НАТО. Если на Западе тема этнических чисток в отношении албанцев была в центре внимания, то в российских средствах массовой информации она практически не возникала. Да и в самые первые дни после начала бомбардировок у российского телезрителя могло создаться впечатление, что десятки и сотни тысяч косоваров бегут лишь от натовских ракетных и бомбовых ударов. Однако, к чести российских средств массовой информации, освещение событий стало довольно быстро приобретать более сбалансированный характер (в чем, между прочим, особого параллелизма с Западом не наблюдается).

Динамика опросов свидетельствует об этом достаточно наглядно: процент людей, возлагающих вину не только на НАТО, но и на Слободана Милошевича, возрастает. Разумеется, до его «демонизации», как в западных странах, дело не доходит, но в мотивах солидарности с сербами появились новые акценты. Например, такие: да, поведение Белграда в Косово явно не безупречно, но, во- первых, если там и были эксцессы, то они все-таки не доходили до масштабов геноцида (в то время как именно бомбардировки развязали белградским властям руки для широкомасштабного изгнания албанцев); во-вторых, несправедливо пользоваться двойными стандартами и наказывать только сербов, продемонст-рировав, к примеру, полное безразличие к судьбе сотен тысяч сербских беженцев, «выдавленных» из хорватской Краины в 1994-1995 годах, или не обращая внимания на многолетние репрессии против курдов в Турции.

Тема установления союзнических отношений с Югославией, неожиданно ставшая предметом широкого внимания в первые же недели после начала военной кампании НАТО, тоже вплотную соприкасается с проблемой региональных интересов России на Балканах.

Но энтузиазм в создании «союза трех» (Россия+Белоруссия+Югославия), который приобрел даже несколько истерический характер, явно охлаждается не менее весомыми контраргументами. За альянс, имеющий полноценное военное измерение (а только такой имеет смысл для Белграда), Москве пришлось бы заплатить крайне высокую цену, связанную с угрозой втягивания в войну. К тому же возникают недоверие и сомнения (если не уверенность) по поводу мотивов, которыми руководствуется Милошевич: сегодня, когда Россия ему нужна, он с нами, а завтра повернется к нам спиной, особенно когда придется восстанавливать страну, для чего потребуются капиталы и ресурсы Запада. На психологическом уровне здесь, наверное, дает о себе знать и синдром, связанный с прибалтами (которые «отплатили черной неблагодарностью» за поддержку Россией их стремления к независимости).

Все это наложило отпечаток на представления о российских интересах в отношении возможного союза с Югославией. Если в долговременном плане этот проект многим и кажется привлекательным, то с точки зрения сегодняшнего дня баланс плюсов и минусов отнюдь не так очевиден. Примечательно, что властные структуры предпочли занять осторожную позицию, мотивируя ее тем, что в таком серьезном деле нельзя принимать решения наспех. В результате тема оказалась практически свернутой: сама схема союза обозначена, но одновременно обозначена и ее нереализуемость в практическом плане.

Вместе с тем вопрос о политическом присутствии России на Балканах стал пусть не слишком артикулируемым, но имплицитно наиболее отчетливо выраженным мотивом относительно региональных интересов страны.

Хотя высказываются разные мнения относительно опыта российского вовлечения в балканские дела, многие считают его достаточно успешным. Балканы, возможно, единственный регион за пределами пространства бывшего СССР, где Россия, в принципе, имеет шанс добиться таких результатов, которые недоступны другим ведущим участникам международной жизни; доверие к ней со стороны сербов — это рычаг влияния, которого больше ни у кого нет. Во всяком случае, успешные посреднические усилия России в феврале 1994 года, когда удалось предотвратить воздушные удары НАТО по сербским силам вокруг Са-

раево, можно рассматривать как ее первую в постсоветский период акцию, которая на деле, а не на словах подтверждала статус страны как «великой державы».

ЗАМЕТНЫМ компонентом российского восприятия натовской операции против Югославии являются алармистские мотивы. Они возникают прежде всего из проецирования косовской ситуации на Россию. Если «гуманитарная катастрофа» (да еще на этнической почве) начинает рассматриваться странами НАТО как повод для вмешательства, и если такого рода ситуации могут возникать (или могут провоцироваться) в России, то вполне правомерным кажется вывод о том, что развязанная против Югославии война затрагивает российские интересы самым непосредственным образом. «Сегодня Сербия, завтра Россия»— такова квинтэссенция подобной трактовки событий вокруг Косово.

Такая формула вызывает в западных странах непонимание и недоумение — прежде всего потому, что там вполне отдают себе отчет в том, чем отличается Россия, пусть даже и ослабленная, от «среднестатистического» государства.

Другим предметом возникающей в этом контексте озабоченности России являются существующие или возможные зоны напряженности в ее ближайшем окружении, которые могли бы стать объектом натовской интервенции («Сегодня Сербия, завтра Нагорный Карабах»). Если в отношении России натовцы, может быть, и поостерегутся пойти на слишком резкие шаги, то в постсоветском пространстве за ее пределами ограничителей для них будет гораздо меньше. А это — прямой вызов логике, которая считает всю бывшую территорию СССР зоной жизненно важных интересов России.

Вместе с тем сама угроза такого рода вмешательства, по-видимому, порождала некоторые надежды, что предпринятые НАТО бомбардировки позволят консолидировать страны СНГ (причем консолидировать вокруг России и на антинатовской основе). Но прозвучали лишь отдельные обнадеживающие сигналы на этот счет (например, из украинской Верховной Рады). Попытки же выработать совместную позицию СНГ потерпели крах; даже бойкот натовской юбилейной сессии организовать не удалось.

Более того, некоторые лидеры стран СНГ увидели в косовской модели потенциальную возможность разрешения своих застарелых конфликтов. Иногда такие надежды связаны с, казалось бы, прямо противоположными интересами (как у Армении и Азербайджана по вопросу о Нагорном Карабахе). А иногда они вообще кажутся парадоксальными: Эдуард Шеварднадзе, например, высказался в том смысле, что косовская модель могла бы помочь Грузии вернуть Абхазию, хотя, казалось бы, дело обстоит с точностью до наоборот (если поддерживать косовских сепаратистов, то почему не поддерживать сепаратистов абхазских — они ведь тоже могут представить немало аргументов в поддержку тезиса о том, что оказались жертвами давления и дискриминации по этническому признаку).

Но и в том, и в другом случае очевидно, что косовские события наносят существенный ущерб интересам, отождествляемым с возможностью России играть «особую роль» в постсоветском пространстве (или в зоне СЕТ).

ДЕЙСТВИЯ западных стран в связи с Косово выглядят в глазах России совершенно очевидным доказательством правомерности опасений относительно формирования «натоцентристской» Европы. Причем если во время кампании против расширения НАТО российский алармизм выглядел несколько искусственным (и, в общем-то, нагнетаемым сверху), то косовские дела сделали его абсолютно оправданным.

Действительно, тезис некоторых российских оппонентов расширения этой организации об «агрессивном характере НАТО» казался отрыжкой эпохи холодной войны — теперь же он нашел наглядное подтверждение в практических действиях альянса западных стран. И наоборот, если до недавнего прошлого представления о НАТО как структуре, расширяющей зону стабильности, могли казаться убедительными в отношении стран Центрально-Восточной Европы (к примеру, когда говорилось о минимизации конфликтоопасного потенциала в связи с проблемой Трансильвании), то теперь любые разговоры на этот счет кажутся абсолютно неуместными.

Косовские события поставили перед Россией вопрос о том, как строить свои дальнейшие отношения с НАТО. Те, кто возражал против подписания Основополагающего акта, считают, что правомерность именно их подхода получила более чем убедительные доказательства. Согласно этой логике, кооперативные отношения с Североатлантическим союзом — не более чем иллюзия и означают лишь легитимизацию его существования, что России совершенно ни к чему. А свое политическое неприятие натовской политики в отношении Югославии Россия должна выразить через полное свертывание отношений с альянсом.

В то же время ясно, что такого рода линия (например, официальный выход из Основополагающего акта) выглядела бы слишком очевидным возвратом к конфронтационной модели. К тому же, для того чтобы перевести конфликт в по-литическое русло, надо «работать» с НАТО, что было бы невозможным в случае полного свертывания отношений. Да и в посткосовском контексте НАТО останется влиятельной европейской структурой, и российским интересам вряд ли будет отвечать отсутствие каких бы то ни было механизмов взаимодействия с ней.

В результате российский интерес был осознан следующим образом: необходимо резко снизить уровень взаимоотношений с НАТО, но не разрывать их полностью и бесповоротно. Шанс на их развитие по восходящей в будущем сохраняется, но если у нас кто-то и питал надежды на формирование чего-то похожего на «ось Россия—НАТО» как главную структурообразующую связку в системе европейской безопасности, то они, похоже, перечеркнуты окончательно. Да и просто партнерство по линии Россия—НАТО оказалось фактически замороженным. Большой вопрос, удастся ли его восстановить после окончания кризиса. Если модель выхода из него «совместно с НАТО» сработает, перспективы кооперативного взаимодействия могут улучшиться, но вряд ли кардинальным образом.

Косовские события наложили своеобразный отпечаток на российскую озабоченность в отношении дальнейшего продвижения НАТО в восточном направлении. По причинам, о которых говорилось выше, эта озабоченность получила дополнительную подпитку. Вместе с тем возникло и нечто прямо противоположное: представление о том, что НАТО, «обжегшись» на Косово, будет вести себя более осторожно и воздержится от форсированного продвижения к российским границам. К этому же будет подталкивать альянс и стремление ослабить аррогантную реакцию России на военные действия против Югославии. Выска-

зывалось и мнение, что в свете косовских событий потенциальные кандидаты на присоединение к НАТО также умерят свой энтузиазм на этот счет.

Вообще, примечательный фрагмент российских рассуждений по поводу событий вокруг Косово — это довольно парадоксальное сочетание бурного возмущения в отношении НАТО с прогнозированием неизбежного ослабления альянса. Таковое должно стать результатом возникающих в связи с косовской ситуацией разногласий между участниками и ожидаемого недовольства американским гегемонизмом со стороны Западной Европы.

В связи с этим стоит заметить, что российское негодование против НАТО практически полностью сконцентрировано на США. Российские наблюдатели, конечно, разочарованы Европой, но общее представление состоит в том, что она просто оказалась вынужденной «лечь под американцев» и испытывает по этому поводу некоторый дискомфорт.

Отсюда — надежда, что на этой почве с европейцами удастся сблизиться. Предполагается, что сегодня шансов на это больше, чем в эпоху холодной войны, — европейцы могут не опасаться агрессивных поползновений Москвы и не нуждаются в защите со стороны американцев, тогда как мессианистские замашки последних не могут не вызывать неприятия в Европе, более цивилизованной и менее склонной к примитивному и бездумному использованию силового давления. Так что вполне вероятно, что российские интересы в свете и после косовских событий будут в большей степени переориентироваться на Европу. Тем более что это вполне вписывается в идеологию противодействия «однополярному миру» (как, впрочем, и в традиционные, восходящие к советским временам попытки играть на трансатлантических противоречиях).

В свете косовских событий стала еще более очевидной заинтересованность России в том, чтобы ОБСЕ выдвинулась на авансцену европейской политики. Правда, весь ход кризисного развития в бывшей (и нынешней) Югославии, казалось бы, доказывает несостоятельность этой структуры. Но он же подтверждает, что другие многосторонние механизмы дают еще меньше оснований рассчитывать на возможность адекватным образом отстаивать важные российские интересы.

Так что Россия весьма заинтересована в том, чтобы пытаться повысить роль этой структуры. К тому же есть и сигналы со стороны западноевропейцев, что переведение процесса политического урегулирования на рельсы ОБСЕ (или, по крайней мере, вовлечение ее более весомым образом) не исключается. Особенно в том случае, если фиаско НАТО станет общепризнанным.

Кроме того, политическая роль ОБСЕ может оказаться весомой в реорганизации всего Балканского региона после выхода из косовского кризиса, тогда как экономически первую скрипку здесь мог бы сыграть Европейский союз. Главное с точки зрения российских интересов — не допустить того, чтобы в этом процессе роль демиурга принадлежала НАТО.

САМЫЙ БОЛЕЗНЕННЫЙ аспект российского осмысления своих интересов в связи с событиями вокруг Косово, как уже отмечалось, касается общих проблем современного международного политического развития. Здесь, как представляется, в российском подходе отчетливо просматриваются три наиболее важные темы.

Во-первых, в России возникает почти физиологическое ощущение, что действиями НАТО в связи с Косово обозначен критический момент, когда поставлено

под угрозу само международное право и начинает рушиться весь международно-

и и т-\ и и U "1—г

политический порядок, сложившийся после Второй мировой войны. Последствия и того, и другого представляются для России катастрофическими. Поэтому она видит свой интерес в том, чтобы не допустить эрозии роли Совета Безопасности ООН и помешать утверждению новой модели международной системы, которая была бы построена на произволе в вопросах вмешательства во внутренние дела государств (по «гуманитарным» или каким-либо иным мотивам). В подобной интерпретации «косовского досье», как полагают в России, можно найти немало союзников, вклю-чая и такие влиятельные страны, как Китай и Индия.

Существует, как известно, традиционное разделение участников международной жизни на тех, кто в принципе принимает существующий способ ее организации («государства, ориентированные на статус кво»), и тех, кто стремится его взломать («революционные государства»). Россия с этой точки зрения выступает как консервативная сила и стоит на охранительных позициях, в то время как США и НАТО оказываются по сути дела агентами «революционных изменений» в международно-политической системе.

Понятно, что как в пользу, так и против каждого из этих двух подходов есть достаточно продуманные аргументы, от которых нельзя просто отмахнуться и которые мы здесь оставляем в стороне. Но стоит отметить, что в российских дебатах по поводу косовской ситуации фактически не поднимается вопрос о необходимости трансформации международной системы по причине ее сомнительной эффективности. Между тем в странах Запада даже критики решения о воздушной войне против Югославии уделяют этой теме серьезное внимание. Есть серьезные основания полагать, что она займет одно из центральных мест в международно-политической повестке дня после урегулирования в Косово, и было бы не в интересах России это обстоятельство недооценивать.

Вторая большая тема, возникающая перед Россией на уровне глобальной международно-политической проблематики, касается роли страны в формирующемся миропорядке. Если последний носит отчетливо выраженный «олигархический» характер, когда важнейшие решения становятся монопольным правом небольшого круга государств, то болезненные эмоции на этот счет со стороны России во многом связаны с сомнениями относительно того, войдет ли она в число «избранных» и примут ли ее в таком качестве другие «гранды».

Косовские события как раз ясно показали, что для такого рода сомнений есть серьезные основания. Россия не просто почувствовала себя оттесненной на задний план. В наиболее драматической интерпретации этого мотива речь идет об уже начавшемся новом переделе мира, сравнимом с предыдущими (1918 и 1945 гг.) или даже более фундаментальном.

Можно ли добиться более высокого места в международно-политической иерархии? Причитания на тему «Россия — великая держава», как кажется россия-нам, не только никого не впечатляют, но и вообще дискредитировали такую поста-новку вопроса, поскольку какие-то реальные способы «доказать» этот статус не просматриваются. А решения НАТО по Косово лишь подтвердили это с обескура-живающей наглядностью. Поэтому остаются два возможных пути: смириться с си-туацией и попробовать приспособиться к ней, с одной стороны, либо бросить «грандам» вызов и заставить их считаться с Россией — с другой. Эти линии, впро-чем, не обязательно взаимно исключают друг друга — они могут рассматриваться и как взаимодополняющие элементы политики в отношении внешнего мира.

Первый предполагает блокирование с теми, кто сегодня правит бал на ме-ждународно-политической арене. При этом очевиден дискомфорт в связи с очень реальной возможностью оказаться на вторых и третьих ролях. Некоторые считают, что тут ничего не поделаешь — надо просто наступить на горло собственной песне, проглотить обиду и исходить из чисто прагматических интересов: лучше быть на стороне сильных, чем на стороне маргиналов. Надо сказать, что в России такой рационализм выглядит сегодня крайне непопулярным. Причем в этой непопулярности доминирует эмоциональная составляющая (многие полагают, что НАТО просто плюнула нам в лицо), которую лишь с трудом компенсирует понимание необходимости сотрудничества с западными странами (кредиты и проч.).

Другой путь — ориентация на то, чтобы заставить считаться с нами. Можно добиваться этого путем дипломатического маневрирования (обхаживая Китай и Индию, пытаясь выстроить коалицию на основе СНГ или поддерживая антизападные режимы). Но гораздо больше интереса в России проявляют к тому, чтобы «наш ответ Чемберлену» содержал силовую составляющую. И это — третий мотив, касающийся глобальных международно-политических интересов России в связи с косовскими событиями.

Наконец, переоценка ценностей в том, что касается значения силовых факторов на международной арене, пожалуй, наиболее противоречивое (и потенциально опасное) следствие косовских событий. Правда, можно сказать, что тупик, в котором оказалась косовская операция НАТО, как раз и демонстрирует неадекватность военно-силовых решений. Но это можно говорить, адресуясь к Западу. А «для себя» делается иной вывод: сербов бомбят, потому что они слабы, да и с нами не считаются по той же самой причине. Ну а раз так, придется забыть о прекраснодушных разговорах на тему добра и справедливости в международных делах и сконцентрировать внимание на том, чтобы обеспечить себя адекватными военными возможностями.

В результате в России происходит довольно серьезный пересмотр политики в области военных приготовлений и доктринальных воззрений в этой области (о чем еще будет сказано ниже). Помимо этого, есть еще одна сторона дела: применение военной силы теперь выглядит оправданным. Если НАТО сочла возможным пойти по такому пути в Югославии, то и Россия не должна испытывать на этот предмет каких-либо сомнений применительно к эвентуальному возникновению ситуаций, где она сочтет затронутыми свои интересы. Впрочем, это относится не только к России. Здесь возникает длинная череда самых разнообразных проблем — от политики Китая в вопросе о Тайване до весьма вероятного всплеска интереса к оружию массового поражения, доступному «для бедных», — химическому или бактериологическому.

Стоит заметить в скобках, что побочным следствием такого развития событий может стать рост интереса к российскому оружию на мировых рынках. Правда, этот эффект может возникнуть лишь с некоторым временным лагом и к тому же оказаться смазанным под впечатлением от использования натовских высокоточных систем в войне против Югославии.

Но в целом большой вопрос, выиграет ли Россия от того, что какие-то сдерживающие инстинкты в отношении ставки на военную силу и ее использование могут атрофироваться. Именно в этом смысле косовский эпизод наиболее опасен; и российский интерес, возможно, как раз и состоит в том, чтобы не усу-

гублять эту сторону дела, а, напротив, попытаться ее минимизировать. Правда, сделать это можно только совместно с западными странами (что сейчас кажется довольно трудным).

ОСМЫСЛЕНИЕ российских интересов в связи с событиями вокруг Косово вписано в контекст развертывающейся в стране внутриполитической борьбы. Более того, эти события наложили на нее очень сильный отпечаток, что, по мнению некоторых российских аналитиков, вообще может изменить вектор внут-реннего развития страны.

Косовские события создали ощутимые проблемы для «прозападных» сил, придерживающихся либеральной ориентации и стоящих на демократических позициях. Подавляющее большинство из них сочли необходимым осудить натовскую акцию. Тем не менее, совершенно очевидно, что их ждут серьезные затруднения с аргументацией как в пользу кооперативных взаимоотношений с Западом, так и в пользу воспроизведения в России существующих там социально- политических порядков.

По большому счету, эта часть российского политического спектра столкнулась с беспрецедентным кризисом идентичности. Многие полагают, что решение НАТО начать войну против Югославии привело к серьезной дискредитации представлений о западной демократии. В этом смысле ракетно-бомбовые удары оказались нанесенными не столько по сербам, сколько по неоперившейся российской демократии.

Для коммунистической и национал-патриотической оппозиции правящему режиму косовские события стали крайне удобным поводом, для того чтобы адресовать официальным властям упрек в крахе всей внешнеполитической стратегии, ориентирующейся на Запад. При этом происходят нагнетание страстей вокруг темы превращения России в «осажденную крепость» и все сопутствующие этому явления (ксенофобия, милитаризация мышления, призывы перейти к мобилизационной экономике и т.п.).

Для официальных властей важная внутриполитическая сторона косовской ситуации для России связана с возможностью сыграть конструктивную роль в урегулировании кризиса. Можно предположить, что, если эту возможность удастся использовать, рост международного престижа России будет способствовать укреплению авторитета президентской и правительственной власти внутри страны. Правда, есть и другая сторона дела: мощная критика в их адрес со стороны оппонентов за неадекватную поддержку Югославии (причем этот критический пафос только возрастет в случае неудачи российских усилий по урегулированию).

Предстоящие парламентские и президентские выборы создавали постоянный и заметный фон практически всех акций, предпринимаемых ведущими российскими политиками в связи с событиями в Югославии. В этом плане можно отметить и пребывание Юрия Лужкова в Париже в момент начала бомбардировок, и отстранение президентом премьер-министра Евгения Примакова от ведения косовской тематики, и суперактивность Виктора Черномырдина в качестве спецпредставителя президента по косовскому урегулированию — все эти (и многие подобные им) акции не только несут на себе отпечаток внутриполитических пертурбаций, но нередко оказываются их непосредственным следствием.

Хотя, в принципе, в такого рода переплетении внутренних и внешних дел нет ничего необычного, здесь возникают и некоторые чисто российские пере-

хлесты. Это относится, к примеру, к миссии Черномырдина, которая выглядит больше как «пиаровская» акция, чем как посредничество.

Отмечая значительную связь косовской проблематики с российскими внутренними делами, важно вместе с тем и не переоценивать потенциального влияния одного на другое. Во всяком случае, Александр Лебедь явно поторопился в своей оценке консолидирующего потенциала этой темы для российского общества («вот вам национальная идея»). В частности, она, несомненно, наложит отпечаток на предстоящие выборы, но их исход все же скорее всего будет определяться иными обстоятельствами.

КАК РЕАЛИЗУЕТСЯ весь рассмотренный выше конгломерат интересов в российской практической политике? Здесь, как представляется, были избраны три главных ориентира: во-первых, резко обозначить неприятие Россией натовской политики в связи с косовскими делами и готовность противостоять ее последствиям; вместе с тем, во-вторых, не допустить драматического коллапса всей системы отношений с Западом; наконец, в-третьих, обеспечить России возможность сыграть роль в урегулировании ситуации (и на этом набрать важные политические очки).

Российское официальное отношение к действиям НАТО прозвучало достаточно твердо и энергично. Более того, правительство получило серьезные основания (значимые и для внешней, и для внутренней аудитории) осуществить определенное ужесточение внешнеполитического курса — как на уровне риторики, так и

u и ТЛ u и

на уровне практических действий. К примеру, отзыв российских представителей из штаб-квартиры НАТО как раз и относится к такого рода акциям.

В свете косовских событий Россия объявила о необходимости приступить к пересмотру многих положений, касающихся военных аспектов обеспечения безопасности. Перечень идей, которые высказываются в этом контексте, достаточно длинный и впечатляющий:

увеличить военные расходы;

сконцентрировать внимание на передовых военных технологиях (в том числе предусматривающих военное использование космоса);

повысить роль ядерного оружия (особенно тактического) как средства компенсировать превосходство НАТО в области обычных вооружений;

возможно, разместить его в Белоруссии, в Калининградском особом районе, на кораблях ВМФ;

вообще отказаться от односторонних обязательств касательно тактического ядерного оружия;

пересмотреть отношение к другим соглашениям по контролю над вооружениями;

внести коррективы в военную доктрину (в частности, переориентироваться на представление о том, что главные угрозы безопасности исходят с западного направления); и т.п.

Здесь уместны несколько замечаний.

Прежде всего, все эти темы звучали и раньше, но косовские события придали им убедительность. Далее, в российском обществе имеются достаточно влиятельные силы, которым такие сюжеты важны в силу корпоративных интересов, и они стремятся их артикулировать. Вместе с тем есть очевидные финансово-экономические ограничители, которые многие разговоры на этот счет делают

беспредметными (скажем, увеличение доли военных расходов в ВВП вдвое, как это иногда предлагается, довело бы их до уровня более высокого, чем у любой другой страны в Европе, и потребовало бы кардинальным образом изменить характер экономической системы). Но есть и другая сторона дела — соблазн ис-пользовать ситуацию, для того чтобы обосновать сокращение социально значимых статей бюджета (всем надо «затянуть потуже пояса»; «кто не хочет кормить свою армию, будет кормить чужую», и т.п.).

Когда паническим настроениям или просто военному угару противопоставляют трезвый расчет, возникает более сбалансированное представление о российских интересах и по этой линии. Например:

размещение тактического ядерного оружия в Белоруссии может привести к аналогичному продвижению натовских арсеналов на территорию новых стран-членов;

введение в военную доктрину принципов боевого использования ядерного оружия (или даже упреждающего ядерного удара — предлагалось и такое) ставит вопрос об их кредитоспособности и чревато крайне опасными дестабили-зирующими последствиями;

проблематика контроля над вооружениями нам нужна не меньше, чем «им» — а может быть, и в большей степени; и т.д.

И все же «процесс пошел», причем косовские события послужили для него своего рода спусковым крючком. Приведет ли это к реальному укреплению российской безопасности — вопрос открытый, но характер ее осмысления явно меняется, равно как и представления о способах ее обеспечения. В долговременном плане это может самым серьезным образом сказаться и на характере отношений с западными странами.

Поэтому крайне важная задача, возникшая перед Россией в результате косовского кризисе, состоит в том, чтобы удержаться от сползания к широкомасштабной конфронтационности с Западом. К этому надо добавить и более конкретные соображения, связанные с текущими проблемами в отношениях России с западными партнерами — в частности, речь идет о том, чтобы не сорвать воз-можность договоренностей по линии МВФ.

В целом в официальной политике российский интерес на этот счет оказался выраженным вполне отчетливо. На самых высоких властных уровнях были предприняты конкретные шаги, чтобы сбить волну энтузиазма сторонников новой холодной войны. Вместе с тем Россия воздержалась от рассмотрения возможностей военно-политического содействия Югославии (направление флота в зону конфликта) и особенно оказания ей военно-технической помощи (поставка средств ПВО), дабы не допустить втягивания России в военный конфликт.

На политическом уровне негативизм в отношении НАТО сочетается с ориентацией на сохранение и развитие взаимодействия с западными партнерами в двустороннем формате. Даже в отношении США Россия воздерживается от таких акций, которые могли бы привести к необратимым последствиям. Что же касается других западных стран, то некоторая «селективность» в политических жестах, адресованных наиболее активным участникам операции против Югославии (пример — отмена визита Игоря Иванова в Великобританию), нисколько не перечеркивает общую линию на продолжение и активизацию контактов.

Наконец, российская сторона постаралась не допустить негативных выбросов косовской проблематики на «вненатовские» каналы многостороннего

взаимодействия с западными странами. Это относится, прежде всего, к Европейскому союзу, соглашение о партнерстве и сотрудничестве с которым по- прежнему рассматривается как имеющее важное значение для России, в том числе и имея в виду возможность развития политического диалога. Примечательно отсутствие сколько-нибудь заметной политической реакции на решения ЕС о поддержке натовских действий в связи с Косово (в частности, на введение эмбарго на поставку энергоресурсов в Югославию).

Какими бы негативными в российском восприятии ни были последствия натовской операции против Югославии, косовская ситуация имеет и иную сторону с точки зрения интересов России. У последней появляются реальные перспективы повысить свой международно-политический рейтинг за счет внешнеполитической активности, направленной на купирование кризиса и выведение его на путь политического урегулирования.

В самом деле, драматический поворот в развитии дел вокруг Косово парадоксальным образом обеспечил России то, чем она не обладала в докризисной ситуации, — возможность сыграть весомую международно-политическую роль. Россия вновь оказалась в центре внимания, ее просят предпринять посреднические действия, от нее зависит возможность урегулирования, к ней прислушиваются, она в состоянии предложить выход из тупика, в котором оказались страны НАТО.

Российская дипломатия проявляет высокую активность, с тем, чтобы использовать этот неожиданный шанс, который действительно отвечает интересам усиления позиций страны на международной арене. Достаточно упомянуть о том, что именно на этой почве удалось в какой-то мере реанимировать формат «большой восьмерки» (G8), который, казалось, перешел в чисто латентное состояние. Но вместе с тем здесь есть место и для определенных опасений: не окажется ли эта активность контрпродуктивной с точки зрения российских интересов?

Опасения возникают, прежде всего, в связи с возможностью фиаско усилий по прекращению войны. Это обернется для России чистым проигрышем и нанесет урон ее репутации. В частности, может оказаться утраченным тот благоприятный для российских интересов имидж, который пока сохраняется у сербов («есть Бог на небе и Россия на земле»); в сущности, с каждым днем продолжения бомбардировок он подвергается все большей эрозии.

Далее, высказывается озабоченность тем, что Россия окажется всего- навсего передаточным звеном между главными протагонистами конфликта, не имея возможности оказывать на них реальное влияние. Такая роль «почтальона» недостойна великой державы — отсюда требования выступить со своей собственной концепцией урегулирования. Вместе с тем высказываются сомнения относительно беспристрастности России как посредника; в максималистской интерпретации этого тезиса Россию упрекают либо в том, что она пытается склонить Милошевича принять требования НАТО, либо наоборот — в стремлении навязать западным странам позицию югославской стороны.

Наконец, в нарочитой готовности Запада вручить Москве оливковую ветвь миротворца видят его стремление всего лишь получить своего рода политическое прикрытие со стороны России в отношении военной операции против Югославии. Одновременно возникают подозрения, что Запад рассчитывает таким образом «задешево» нейтрализовать российские отчуждение и враждебность, возникающие на почве косовской ситуации.

Все эти опасения не беспочвенны, но пока, как представляется, в балансе возможных минусов и реальных плюсов российского посредничества последних явно больше. Их, однако, можно растерять — например, выдвигая некредитоспособные угрозы (как это уже было с предупреждениями типа «не дадим в обиду сербов», «Косово не трогать» и т.п.). Российское эвентуальное воздействие на ситуацию может оказаться девальвированным и чрезмерным шумовым эффек-

u u и и тт

том; посредничество по сути своей является крайне деликатной миссией. Наконец, такие внутренние обстоятельства, как угроза процедуры импичмента против президента или поспешная смена правительства, тоже не лучшим образом сказались на возможностях российского воздействия на косовские дела: чтобы играть весомую международную роль, нужно как минимум иметь за спиной консолидированную политическую власть.

Тем не менее, есть все основания полагать: российские интересы в связи с положением дел вокруг Косово слишком значительны, чтобы Москва могла позволить себе самоотстраниться от этой ситуации. Речь идет не только о том, чтобы обратить ее негативные моменты в политический выигрыш, но и об определении более долговременных векторов поведения России на международной арене.