КОНТУРЫ РУССКОЙ ИДЕИ

Герцена, других видных философов, богословов, литераторов. «Если же эту линию, — резонно замечает современный исследователь, — протягивать дальше, то в конце концов мы попадем в средневековый мир древнерусской литературы, где «русская идея» настойчиво присутствует в качестве важнейшего компонента религиозной историографии. Начиная с первых ответов на вопрос «откуда есть пошла земля русская» и далее — через летописи, послания, панегирики, жития, легенды, через теорию «Москвы — Третьего Рима», через споры об исключительности православного царства и самого православия, наконец, через русскую государственность — хорошо различимы усилия постичь не столько саму эмпирическую ткань истории, сколько преобразующую ее провиденциальную, Богом задуманную умопостигаемую идею, задачу, судьбу, миссию»21.

Что касается самого понятия «Русская идея» и выстраиваемых вокруг него концепций, во многом «снимающих» (в гегелевском значении этого термина) проблемы и решения, предлагавшиеся русскими средневековыми авторами, и вместе с тем несущих на себе печать новой эпохи, то они появляются лишь во второй половине XIX в.

Широко распространено ошибочное представление, будто термин «Русская идея» ввел в 1880-х годах крупнейший русский философ Владимир Соловь- 22

ев . На самом же деле, как показал в своей книге, опубликованной еще в 1994 г.,

Ванчугов, «создателем неологизма «русская идея» можно считать Ф.М. Достоевского»23.

В сентябре 1860 г.

Причем контекст, в который оно встроено, позволяет утверждать, что Русская идея была предъявлена читателю как концепт (пусть намеченный лишь пунктиром), выражающий выстраданные писателем представления об исторических путях России и о ее отношениях с Западом. В этом убеждает и опубликованное в первом номере «Времени» за 1861 г. «Введение» к циклу «Ряд статей о русской литературе», где Достоевский развивает свое представление о Русской идее.

Любопытно, как писатель объясняет ее появление на свет. Россия, ведомая Петром, говорит он, обратила свой взор к Западу и устремилась, было, по пути Европы. Но русские так и «не сделались европейцами»25. Вот тогда, убедившись в своей самобытности, они и обратились на поиски «русской идеи».

Суждение не бесспорное. Однако в нем схвачена реальная диалектика поиска нацией (народом)26 своей идентичности, своего места и пути в мире. В истории нашей страны не раз случалось так, что неудачные попытки приобщиться к другим политико-культурным (цивилизационным) мирам, вызывая у россиян горькие разочарования, одновременно стимулировали их стремление к более глубокому национальному самопознанию и самоидентификации. Это подтверждает и схема тех скоротечных идейных приключений, которые происходили с нами с конца 80-х по середину 90-х годов нашего века: отречение от «советского социализма» и обращение к Западу — прежде всего в лице Соединенных Штатов как воплощению «циви-

27

лизации» и «общечеловеческих ценностей» ; неудачи с применением западного

опыта в России и осознание существенных различий между «этой страной», как

28

стали выражаться некоторые русские , и Западом; наконец, разочарование в Европе и Америке и начале новых поисков Русской идеи.

Следующая крупная веха на пути становления рассматриваемого концепта связана уже с именем Владимира Соловьева.

29

стоятельным жанром» .

«Почти жанр» — это, конечно, еще не жанр. Но социально-политические потрясения, которые с начала нынешнего столетия испытывала Россия, не могли не побуждать отечественных философов, богословов, литераторов размышлять о «на-

30 31

значении» России, ее «пути» и «судьбе». Тут были и Вяч. Иванов , и Т. Ардов , и В. Розанов32, и другие беспокойные сердца и умы, которые не просто поминали всуе Русскую идею (а таких и прежде хватало), но пытались постичь и раскрыть сущность Русской идеи или, во всяком случае, то, что считали таковой.

После Октябрьской революции размышления о русской идее становятся заботой писателей и мыслителей русского зарубежья. Кажется, единственной серьезной работой на эту тему, появившейся «дома» при большевиках, была книга Л. Карсавина «Восток, Запад и русская идея», опубликованная в Петрограде в 1922 г. Напротив, за границей, как замечает исследователь литературы русского зарубежья В. Пискунов, «русская идея была общим достоянием едва ли не всех эмигрантов первой волны, духовным паролем жителей страны с необыч-

33

ным именем «Россия вне России»» . О ней писали Г. Адамович, С. Булгаков, В. Вейдле, Вяч. Иванов, Ф. Степун, П. Струве, Г. Флоровский, С. Франк и др. Особо следует выделить в этом ряду И. Ильина и Н. Бердяева.

И. Ильин (высланный из России на печально знаменитом «философском» пароходе) неоднократно обращался к проблематике Русской идеи. Но обобщен-

ный его взгляд на этот феномен нашел отражение в трех небольших статьях, написанных в феврале 1951 г. и объединенных под общим заголовком «О Русской идее». А за несколько лет до этого, в 1946 г., была опубликована книга Н. Бердяева «Русская идея» — сочинение, единственное в своем роде, ибо автор его сочетал в одном лице крупного мыслителя, протагониста Русской идеи и одновременно ее исследователя.

Как же все эти авторы представляли себе предметную сущность Русской идеи? Для Достоевского она есть прежде всего выражение того, «во что мы веруем». Это «убеждения», выражающие наше национальное самосознание, в котором находит воплощение «народное начало». И пусть они покажутся кому-то «прописями». «По нашему мнению, честному человеку не следует краснеть за свои убеждения, даже если б они были и из прописей, особенно если он в них верует»34.

Иначе трактует Русскую идею Соловьев. «...Идея нации, — настаивает он, — есть не то, что она сама думает о себе во времени». Идея нации есть «то, что Бог думает, о ней в вечности». Так что Русская идея — это не убеждения, как полагает Достоевский, а «мысль, которую. скрывает за собою» исторический факт существования России, «идеальный принцип, одушевляющий это огромное тело»35 (курсив автора. — Э. Б.) Этот принцип имеет трансцендентный характер. Он не может быть выдуман человеком, он может быть им только открыт, как открывают истину, как открывают объективный закон.

Примерно в том же духе рассуждали и другие мыслители, истолковывавшие — вслед за Соловьевым — Русскую идею в религиозно-провиденциалистском духе. «Меня будет интересовать, — объявляет в самом начале своей книги Н. Бердяев, — не столько вопрос о том, чем эмпирически была Россия, сколько вопрос о том, что замыслил Творец о России»36. «Россия, — вторит ему И. Ильин, — есть живая духовная система со своими историческими дарами и заданиями. Мало того - за нею стоит некий божественный исторический замысел, от которого мы не смеем отказываться и от которого нам и не удалось бы отречься, если бы мы да-

37

же того и захотели. И все это выговаривается русской идеей» .

Таким образом, в представлении большинства протагонистов Русской идеи она есть не что иное, как замысел и указание Творца относительно «смысла

38

существования России во всемирной истории» , ее «задания», «пути», «места в мире».

Основа традиционной парадигмы Русской идеи — представление о России как стране, «посланной» в мир для выполнения определенной духовной миссии и о русских как уникальном народе, обладающем комплексом черт, соответствующих этой миссии. «После народа еврейского, — убежден Бердяев, — русскому народу наиболее свойственна мессианская идея, она проходит через всю

40

русскую историю вплоть до коммунизма» .

Возможно, самое яркое и во всяком случае самое известное выражение русского мессианизма — слова инока Филофея о Москве как «Третьем Риме» Они выражают не только мессианистскую устремленность России, но и специфику ее призвания. «Русская идея, мы знаем это, — писал Владимир Соловьев — не может быть не чем иным, как некоторым определенным аспектом идеи христианской, и миссия нашего народа может стать для нас ясна, лишь когда мы проникнем в истинный смысл христианства». Но уже в той же лекции философ конкретизирует, пусть в самой общей форме, эту миссию. «Восстановить на земле этот верный образ божественной Троицы — вот в чем русская идея»41. Так что когда Бердяев заявляет, что «миссия России быть носительницей и хранительницей истинного христианского православия»42, он, в сущности, повторяет то, что более чем за полвека до него провозглашали В. Соловьев и другие протагонисты Русской идеи.

Миссию России толковали и более широко — как духовное призвание, выходящее за чисто религиозные пределы. Об этом не раз напоминал Достоевский, подчеркивая еще одну важную черту, фиксируемую ИДЕЕЙ, — необыкновенность России43.

В чем же эта «необыкновенность», «особенность» России и русских, позволяющая им выполнить возложенную на них миссию? В каких чертах Русской идеи находит она наиболее полное и отчетливое воплощение?

Эсхатологический дух, ориентация на поиск конечного, предельного, совершенного, абсолютного состояния мира и социума — вот, пожалуй, главная из этих черт. «Уже неоднократно отмечалось, — пишет Л. Карсавин, — тяготение русского человека к абсолютному. Русский человек не может существовать без абсолютного идеала»45. Он, этот человек, испытывает, по словам Вяч. Иванова, потребность

46

«идти во всем с неумолимо-ясною последовательностью до конца и до края» .

В стремлении к совершенному идеалу, к абсолюту русский народ проявляет себя не как искатель счастья и материального благополучия, но, по определению Вяч. Иванова, как искатель «вселенской правды». С исканием абсолюта сопряжены и такие, подчеркиваемые всеми протагонистами Русской идеи, на-циональные черты, как готовность идти на жертвы и мученичество, радикализм и нигилизм. «Душа, инстинктивно алчущая безусловного. доводит свою склонность к обесценению до унижения человеческого лица и принижения еще за миг столь гордой и безудержной личности, до недоверия ко всему, на чем напечатлелось в человеке божественное, — во имя ли Бога или во имя ничье, — до всех самоубийственных влечений охмелевшей души, до всех видов теоретиче-

47

ского и практического нигилизма» .

Русскую идею характеризует устремленность к совместному образу действий, совместному достижению общей цели. Эту черту называли по-разному: «всенародностью», «хоровым началом» (Вяч. Иванов), «коммюнотарностью» (Н. Бердяев), «коллективизмом», но чаще всего (А. Хомяков, С. Трубецкой и другие) — «соборностью». «Соборность, — поясняет Бердяев, — противоположна и католической авторитарности, и протестантскому индивидуализму, она означает коммюнотарность, не знающую внешнего над собой авторитета, но не знающую и индивидуалистического уединения и замкнутости»48. Соборность есть, таким образом, социоцентризм, как антитеза индивидоцентризма и инди-

видуализма. Она не исключает свободы, но изначальным, автономным субъектом этой свободы выступает социум, т.е. целое, а не индивид как его часть.

Забегая вперед, скажу, что российское «хоровое начало» радикальным образом отличается от американского индивидуализма — различие, предопределяющее многое и в судьбах американской и близких к ней европейских культур (в частности, классического либерализма) на российской земле, и в непосредственных отношениях — не только политических — между США и Россией, и в перцептивной оптике, характерной для народов, а значит и для властей двух стран.

Русская идея ориентирует на непосредственное, чуждое формализма, в том числе правового, восприятие реальности и соответствующую поведенческую реакцию на окружающий мир, — о чем с особой настойчивостью говорил Иван Ильин. «Русская идея, — утверждал он, — есть идея сердца. Идея созерцающего сердца. Сердца, созерцающего свободно и предметно; и передающего свое видение воле для действия, и мысли для осознания и слова». Русская идея, оговаривается философ, не отвергает ни мысли, ни формы, ни организации, но она рассматривает их как «вторичные», выращиваемые «из сердца, из созерцания, из свободы и совести». А это предполагает, подчеркивает И. Ильин, самобытный, отличный от западного, подход не только к науке искусству, образованию, но и к государственному строительству. Последнее должно осуществляться таким образом, чтобы в государственном строе, существующем в России, нашли воплощение «новая справедливость и настоящее русское братство»49.

Русская идея исходит из представления, что русские обладают развитым «инстинктом общечеловечности» и потому способны примирить в своем творчестве крайности, присущие другим народам. А в итоге — повести их за собой причем без какого-либо принуждения и тем более без применения насилия. «И кто знает, господа иноземцы, — возвещал Достоевский, — может быть, России именно предназначено ждать, пока вы кончите; тем временем проникнуться вашей идеей, понять ваши идеалы, цели, характер стремлений ваших; согласить ваши идеи, возвысить их до общечеловеческого значения и, наконец, свободной духом, свободной от всяких посторонних, сословных и почвенных интересов, двинуться в новую, широкую, еще неведомую в истории деятельность, начав с того, чем вы кончите, и увлечь вас всех за собою»50.

Так или примерно так выглядит ядро Русской идеи в ее традиционной ин- терпретации51. Никаких политических планов и стратегических установок, ника-ких социальных и экономических проектов и задач, никакой официальной или полуофициальной идеологии — только общие принципы бытия России в мире, общие представления о ее миссии и судьбе, общие характеристики и черты народа, живущего на российской земле.

Что же это за феномен? Быть может, наши философы, богословы и литераторы описывали под именем Русской идеи то, что другие называли «национальным характером» и «национальной психологией»? Или то, что ныне именуют «менталитетом» («ментальностью»)? Очевидно, что в Русской идее имеются элементы и первого, и второго, и третьего. Но в целом она не может быть сведена ни к одному из названных феноменов. По сути своей она есть не что иное, как современный об-щенациональный социально-политический миф. И это роднит Русскую идею с Американской мечтой, которая имеет ту же мифологическую природу.

Миф — вымысел. Но вымысел особого рода. Рождаемый коллективным творчеством на основе коллективного опыта, он являет собой своеобразный

идеализированный, эмоционально окрашенный слепок с реальности. Миф не предлагает рациональных объяснений описываемого им мира. Он строится на вере и апеллирует к вере, выступая тем самым как антипод научного знания.

Рационалистическая традиция прошлого связывала существование мифов с историческим детством человечества. Однако последующий ход социальной эволюции, и в частности функционирование современного массового общества, показали, что на всех стадиях своего развития человечество испытывает неизбывную потребность не только в научном знании, но и в социальной мифологии, элементы которой составляют существенный ингредиент обыденного сознания и важнейший элемент идеосферы52.

Миф берет на себя функции, которые не может выполнить наука, но в которых человек всегда испытывал и будет испытывать потребность и которые лишь частично выполняются религией и искусством. Миф формирует у членов той или иной общности представление об их общей исторической судьбе; сплачивает вокруг общих ценностей и целей — подлинных или мнимых; способствует социальной и (на более поздних ступенях) национально-государственной самоидентификации этой общности. Миф задает смысл существованию данного народа среди других народов земли и оправдывает его пребывание в этом мире. При этом миф оказывает огромное — как правило, амбивалентное — влияние на формирование и развитие общества, на какой бы стадии развития оно ни находилось.

Отражая глубинные, устоявшиеся свойства психологии социума, социальные мифы, особенно общенациональные, сами обладают повышенной устойчивостью и живучестью. Традиционная Русская идея — не исключение. Пережив крушение Российской империи и Октябрьскую революцию, она продолжала существовать в советском обществе вплоть до его распада, лишь видоизменив свои формы и растворившись в советской культуре, советском общественном сознании и советской официальной идеологии. Последние ориентировали государство и народ на выполнение «исторической миссии» построения социалистического и коммунистического общества как воплощения «светлого будущего человечества». Они пели гимны «советскому человеку» и «советскому народу» как передовому отряду борцов за это будущее. Они пропагандировали коллективизм как высшую социальную ценность и высшую гражданскую добродетель. Они ставили целью построение самого справедливого общества на земле, глобальное распространение которого знаменовало бы фактически «конец истории» (признаки которого привиделись Фрэнсису Фукуяме десять лет назад)*.

А как обстоит дело сегодня? Не имеющая ощутимой поддержки со стороны православия, как то было в дореволюционной России, лишенная опоры в виде официальной идеологии, как это было в Советском Союзе, не подпитываемая внутренней и внешней политикой государства, что имело место при всех политических режимах, Русская идея, казалось бы, должна была погибнуть вместе со всей советской идеосферой. Однако этого не произошло. И не могло произойти. Общенациональный социальный миф, складывавшийся веками, обладает — не грех повторить — высокой степенью устойчивости, и даже лишенный внутренней подпитки, он способен в течение длительного времени сохраняться в латентном состоянии на уровне социальных архетипов, оказывая при этом не всегда заметное, но, тем не менее, ощутимое влияние на все стороны жизни общества. Именно так обстоит дело в современной России.

А

См.: «США — ЭПИ», 1990. — № 5-6. — Ред.

Однако и мифы меняются со временем. Причем процесс их трансформации (как способ выживания) оказывается сопряженным с крутыми переменами в жизни народов, породивших эти мифы. Резонно предположить, что и процессы, переживаемые в последние десятилетия Россией, найдут отражение в Русской идее. Так не попытаться ли направить этот процесс в желаемое русло — в част-ности, путем интеграции в эту идею определенных элементов Американской мечты, как и предлагают некоторые отечественные реформаторы?