ГЕОЭКОНОМИЧЕСКОЕ МИРОУСТРОЙСТВО

Нынешний кризис исторического проекта Модернити имеет, однако, не только значимые духовные или культурные следствия, но чреват также серьезными социально-экономическими и политическими трансформациями. Дополнительную сложность в понимании архитектуры нового тысячелетия представляет то обстоятельство, что мы имеем дело с транзитной, незавершенной ситуацией цивилизационного сдвига, в которой равно соприсутствуют и прежние, знакомые персонажи, и неведомые ранее реалии, отчасти именно поэтому трудноуловимые и полностью пока не опознанные. Все же я попытаюсь очертить хотя бы контур этой возникающей на пороге XXI в. мировой конструкции.

Развитие информационных технологий, транспортных и коммуникационных возможностей, всего могучего арсенала цивилизации существенно ослабило в XX столетии роль географических пространств и ограничений, налагаемых ими. В мире возникла новая география — целостность, определяемая не столько совокупностью физических просторов, сколько возможностью синхронного мониторинга событий в различных точках планеты в режиме реального времени. А также способностью цивилизации к оперативной проекции властных решений в масштабе всей планеты. В результате сформировалась существенно иная, нежели прежде, перспектива глобального развития, претерпела определенные метаморфозы конфигурация цивили- зационных противоречий.

Глобальное управление при этом отнюдь не предполагает тотальную унификацию социальной и экономической жизни планеты. Переплавленное в тигле интенсивного взаимодействия стран и народов новое мироустройство замещает прежнюю модель Ойкумены иерархичной конструкцией геоэкономических регионов. В рамках глобальной, но далеко не универсальной мир-экономики очерчиваются контуры ее специализированных сегментов: самобытных «больших пространств», объединенных культурно-историческими кодами, стилем хозяйственной деятельности, общими социально-экономическими факторами и стратегическим целеполаганием. Горячий сторонник либеральных ценностей и в то же время фактический оппонент ряда аспектов неолиберализма, Р. Дарендорф формулирует принцип «экономического плюрализма» так: «Было бы неправильно предполагать, что... все мы движемся к одной конечной станции. Экономические культуры имеют столь же глубокие корни, как и культура языка или государственного устройства» [Дарендорф 1998: 86]. В итоге прежняя национально- государственная схема членения человеческого универсума все отчетливее приобретает форму нового регионализма и групповых коалиций.

* * *

Геоэкономические миры Pax Oeconomicana — это новый предел международной политической системы. Здесь смешались воедино и правят бал весьма различающиеся персонажи: влиятельные международные организации, констелляции государств, контуры которых определяются их социально- экономическими интересами; страны-системы, отходящие от одномерной модели национальной государственности; наконец, разнообразные, порой весьма экзо-тичные транснациональные структуры и их коалиции.

Новая мировая ситуация поставила под сомнение исключительную роль наций-государств, чьи реальные, хотя и «пунктирные» границы в экономистичном мире заметно отличаются от четких административно-государственных линий,

выдвигаясь за их пределы (либо, наоборот, «вдавливаясь» в них), проявляясь в ползучем суверенитете множащихся зон национальных интересов и региональной безопасности. Политическая и геоэкономическая картографии мира все чаще конфликтуют между собой, дальше расходясь в определении территорий и границ актуальной реальности.

Дело тут, однако, не только в том, что в рамках новой системы страны обретают некий «неосуверенитет», но и в том, что значительная их часть в этой среде постепенно утрачивает способность быть субъектом действия. Кроме того, в переходной, дуалистичной конструкции соприсутствуют как бы два поколения властных субъектов: старые персонажи — нации-государства и разнообразные сообщества-интегрии. Их тесное взаимодействие рождает феномен новой государственности — страны-интегрии, страны-системы, примером которых могут служить Шенген, Россия, Китай... Квинтэссенцией же такого статуса стало превращение ведущего государства планеты — США — в крупнейшую страну- систему, проецирующую свои заботы и интересы по всему глобусу.

Одновременно происходит кристаллизация властных осей Нового мира, контур которых представлен разнообразными советами, комиссиями и клубами

глобальных НПО (неправительственных организаций).

* * *

Логика отношений внутри нарождающегося геоэкономического универсума заметно отличается от принципов организации международных систем уходящего мира Нового времени. Основной процесс в политической сфере — формирование поствестфальской системы международных отношений, публично декларирующей в качестве нового принципа их построения верховный суверенитет человеческой личности, главенство прав человека над национальным суверенитетом.

Балканский кризис стал одним из самых трагических событий в Европе со времен Второй мировой войны. На его примере (равно как и на примере некоторых других ситуаций, сложившихся вокруг Ирака, Восточного Тимора и т.п.) несложно убедиться в становлении новой системы межгосударственных связей, складывающейся на руинах биполярной модели мира. Стоит, наверное, лишний раз подчеркнуть, что процессы, происходящие в этой сфере, носят не казуальный, а структурный характер, прочерчивая общий контур мироустройства XXI столетия.

Эти практические начала Нового мира, по-своему выстраивая картографию международных отношений, выражаются и в расширении номенклатуры субъектов, и в закреплении неравенства государств, наиболее отчетливо проявляющегося в образовании новой конфигурации мирового Севера и мирового Юга. Действующий принцип поствестфальской системы — избирательная легитимность государств, что предполагает как существование властной элиты, санкционирующей эту легитимность, так и особой группы стран-изгоев с ограниченным суверенитетом.

Верхушка новой иерархии обладает не только этим «священным правом», но и техническими возможностями для формирования мирового общественного мнения, служащего затем основой для легитимации и делегитимации национального суверенитета, а также для осуществления властных полномочий, связанных

с приведением нового статуса государств в соответствие с политической реальностью. Кроме того, важный элемент складывающейся системы — появление нового поколения международных регулирующих органов (элитарных, а не эгалитарных). Отмечу в связи с этим, например, фактическое вытеснение ООН механизмом «большой семерки» в качестве ведущего института Нового мира. Снижается и роль голосования по формуле «одна страна — один голос», в частности за счет распространения принципа «один доллар — один голос», при одновременном усилении роли косвенных, консенсусных форм принятия решений, которые учитывают вес и влияние участвующих в этом.

Активно формируется и новая международно-правовая парадигма, закрепляющая в общественном сознании и в пространстве международных отношений «новый обычай» в качестве специфической нормы своеобразного протоправа (учитывая к тому же ориентацию англосаксонской правовой культуры на роль прецедента в фор-мировании новых норм).

* * *

Конец XX столетия — окончание периода биполярной определенности и ясности глобальной игры на шахматной доске ялтинско-хельсинкского «позолоченного мира». В результате известных всем событий сломалась не только привычная ось Запад — Восток, но становится достоянием прошлого также обманчивая простота конструкции Север — Юг. Модель нового мироустройства носит гексагональный — «шестиярусный» — характер (и в этом смысле она многопо- лярна). В ее состав входят (отнюдь не на равных, так что в данном плане она од- нополярна) такие регионы, как североатлантический, тихоокеанский, евразийский и «южный», расположенный преимущественно в ареале индоокеанской дуги, а также два транснациональных пространства, выходящих за рамки привычной географической картографии.

Раскалывается на разнородные части знакомый нам Север. Его особенностью, основным нервом становится своеобразная штабная экономика. С той или

U ^ 1 1 U U

иной мерой эффективности она сейчас определяет действующие на планете правила игры, регулирует контекст экономических операций, взимая с мировой экономики весьма специфическую ренту.

Кризис института национальной государственности, примат международного права над суверенитетом при одновременном умалении контрольных и ограничительных функций правительств, устранение барьеров в мировой экономике, тотальный информационный мониторинг, глобальная транспарентность и коммуникация — все это позволило вырваться из-под национальной опеки, стать экстерриториальным,

окрепнуть и сложиться в глобальную систему многоликому транснациональному миру, этому Новому Северу — Thule Ultima геоэкономических пространств.

Теснейшим образом связана с растущим транснациональным континентом и спекулятивная, фантомная постэкономика финансов квази-Севера, извлекающая прибыль из неравновесности мировой среды, но в ней же обретающая особую, турбулентную устойчивость.

Помимо «летучих островов» Нового Севера, связанных с виртуальной неоэкономикой финансов и управления, к «нордической» части геоэкономического универсума относится также национальная инфраструктура стран североатлантического региона (преимущественно).

Не менее яркая характеристика ареала — впечатляющий результат интенсивной индустриализации эпохи Нового и новейшего времени. В североатлантическом регионе создано особое национальное богатство: развитая социальная, административная и промышленная инфраструктура, являющаяся основой для «новой экономики» высокотехнологичных отраслей как в сфере информационно- коммуникационных технологий, так и в процессе производства сложных, наукоемких, оригинальных промышленных изделий и образцов (своего рода «высокотехнологичного Версаче»), значительная часть которых затем тиражируется — отчасти посредством экспорта капитала — в других регионах планеты.

Наконец, новой геостратегической реальностью стал находящийся в переходном, хаотизированном состоянии еще один фрагмент былого Севера — постсоветский мир, похоронивший под обломками плановой экономики некогда могучий полюс власти — прежний Восток.

Утратил свое прежнее единство и мировой Юг, бывший третий мир, также представленный в современной картографии несколькими автономными пространствами.

Итак, массовое производство как системообразующий фактор (в геоэкономическом смысле) постепенно перемещается из североатлантического региона в азиатско-тихоокеанский. Здесь, на необъятных просторах Большого тихоокеанского кольца (включающего и такой нетрадиционный компонент, как ось Индостан — Латинская Америка) формируется второе промышленное пространство планеты — Новый Восток, в каком-то смысле пришедший на смену коммунистической цивилизации, заполняя образовавшийся с ее распадом биполярный вакуум.

Добыча сырьевых ресурсов — это по-прежнему специфика стран Юга (во многом мусульманских или со значительной частью мусульманского населения), расположенных преимущественно в тропиках и субтропиках — в основном в рай-

оне Индоокеанской дуги. Будучи заинтересованы в пересмотре существующей системы распределения природной ренты, члены этого геоэкономического макроре-гиона стремятся также к установлению на планете нового экологического порядка.

Одновременно на задворках цивилизации образуется еще один, весьма непростой, персонаж: архипелаг территорий, пораженных вирусом социального хаоса, постепенно превращающийся в самостоятельный стратегический пояс Нового мира — Глубокий Юг. Это как бы перевернутый транснациональный мир, чье бытие определено процессами радикальной демодернизации и теневой глобализацией асоциальных и просто криминальных тенденций различной этиологии.

Появление Глубокого Юга свидетельствует о реальной опасности для ряда государств вообще утратить свои социальные и мобилизационные функции, выставив «на продажу» буквально все, последовательно снижая финансирование затратных статей государственного бюджета, т.е. ограничивая расходы на воспроизводство организованной социальной среды и населения.

Страны, чьи социальные организмы не выдерживают прессинга новой гло-бальной пирамиды, деградируют, коррумпируются и разрушаются, фактически оказываясь во власти кланово-мафиозных и этноцентричных (центробежных) структур управления, по-своему включающих низкоэффективный хозяйственный и даже мобилизационный (цивилизационный) потенциал этих стран в мировой хозяйственный оборот. В них нарушается существующее экономическое равновесие и начинает действовать инволюционный механизм интенсивной трофейной экономики, превращающий ее плоды, по крайней мере отчасти, в средства и продукты, необходимые для поддержания минимальных норм существования насе-ления. (По этой причине растущее число людей на территориях Глубокого Юга в той или иной форме охвачены лихорадкой тотального грабежа. самих себя.) Но львиная доля полученной таким образом сверхприбыли уходит все-таки на жизнеобеспечение и предметы избыточной роскоши для руководителей кланов и,

кроме того, перемещается в сферу мирового спекулятивного капитала.

* * *

Мировое сообщество оказалось перед «дьявольской альтернативой», перед выбором между императивом создания комплексной системы глобальной безопасности, «ориентированной на новый орган всемирно-политической власти» (З. Бжезинский), или возможностью перехода к неклассическим сценариям новой, нестационарной системы глобальных отношений.

Определенная растерянность мирового сообщества перед происходящими переменами проявилась также в отсутствии у него перспективной социальной стратегии, адекватной масштабу и характеру этих перемен. Популярная, но крайне невнятная концепция устойчивого развития, поднятая на щит в ходе Всемирного экологического форума в Рио-де-Жанейро в 1992 г. [Конференция ООН 1992] — этого столь внушительного для современников, но оказавшегося ложным символа Нового мира, — вряд ли может считаться таковой стратегией, будучи все-таки частным и паллиативным ответом на вызов времени, скорее констатирующим серьезный характер блока эколого-экономических проблем, нежели предлагающим действенные средства выхода из засасывающей цивилизацию воронки. С ростом значимых для человечества видов риска, в условиях общей нестабильности постялтинского мироустройства, перманентной неравновесности новой экономической среды, хронически порождающей кризисные ситуации, все чаще возникает вопрос: не станут ли глобальный

геоэкономический универсум и североцентричный мировой порядок лишь очередной преходящей версией Нового мира, еще одной убедительной утопией, прикрывающей истинное, более драматичное развитие событий на планете?

История, которая есть бытие в действии, в своих построениях оказывается полифоничнее умозрительных конструкций и парадоксальнее инерционных прогнозов развития. Наряду с моделью исторически продолжительного (однако, все же преходящего) доминирования однополюсной схемы мирового порядка во главе с Соединенными Штатами, сейчас возникает новая череда сценариев грядущего мироустройства. Эти новейшие картины будущего объединяют две темы: проблема реориентализации мира и растущая уязвимость западной модели глобального сообщества. Ш. Перес в исследовании «Новый Ближний Восток» обратил внимание на идущую сейчас трансформацию начал современного общества: «До конца XX столетия концепция истории уходила корнями в европейскую модель государственной политики, определявшейся националистическими ценностями и символикой. Наступающая эпоха будет во все большей мере характеризоваться азиатской моделью государственной политики, базирующейся на экономических ценностях, которые предполагают в качестве основного принципа использование знаний для получения максимальной выгоды» [Перес 1994: 188]. Подобное типологическое перерождение социальной структуры дополняется, если так можно выразиться, демографической «ориентализацией» мира: вспомним, что в развивающихся странах проживает (по данным на начало 1999 г.) около 5/6 населения планеты и на их же долю приходится 97% его прогнозируемого прироста; повышается также удельный вес восточных диаспор непосредственно в странах Севера.

Процесс ориентализации мира имеет еще один серьезный аспект. Как отмечает профессор Йельского университета П. Брекен: «Созданному Западом миру брошен вызов. в культурной и в философской сферах. Азия, которая стала утверждаться в экономическом плане в 60-70-х годах, утверждается сейчас также в военном аспекте» [Foreign Affairs 2000]. Выдвигая тезис о наступлении «второго ядерного века» (т.е. ядерного противостояния вне прежней, биполярной конфигурации мира), политолог характеризует его так: «Баллистические ракеты, несущие обычные боеголовки или оружие массового поражения, наряду с другими аналогичными технологиями, сейчас доступны, по крайней мере, десятку азиатских стран — от Израиля до Северной Кореи, и это представляет собой важный сдвиг в мировом балансе сил. Рост азиатской военной мощи возвещает о начале второго ядерного века» [Foreign Affairs 2000]. Таким образом, экономистичному менталитету Запада может быть противопоставлен цивилизационный вызов Нового Востока, предполагающий более свободное, чем прежде, использование современных вооружений .

Еще более резко сформулировал свою позицию Международный институт стратегических исследований (IISS) в ежегодном докладе о тенденциях развития мировой политики за 1999 г. Его вывод: США в целом оказались неспособны претендовать на статус сверхдержавы, а главную угрозу для человечества представляют сейчас региональные конфликты в Азии с участием ядерных держав, в результате чего человечество «балансирует на грани между миром и войной» [Коммерсант 2000].

В футурологическом ящике Пандоры немало и других потенциальных сюр-призов: например, стремительное развитие глобального финансово-экономического кризиса с последующим кардинальным изменением политической конфигурации планеты; перспективы резкого социального расслоения мира или его квазиавтар- кичной регионализации либо неоархаизации; возможность контрнаступления раз-

личных мобилизационных проектов при параллельном возникновении на этой (может быть, иной) основе принципиально новых идеологических конструкций; радикальный отход некоторых ядерных держав от существующих правил игры, более свободное применение современных военных средств, в т.ч. в качестве репрессалий, демонстрационное использование оружия массового поражения, уверенная угроза его применения, растущая вероятность той или иной формы ядерного инцидента; превращение терроризма в международную систему, транснационализация и глобализация асоциальных и криминальных структур; центробежная, универсальная децентрализация международного сообщества.

Существуют и гораздо менее распространенные в общественном сознании планы обустройства мира Постмодерна — от исламских квазифундаменталистских проектов до разнообразных сценариев и концепций, связанных с темой приближения «века Китая». С ростом числа несостоявшихся государств проявилась также вероятность глобальной альтернативы цивилизации: возможность распечатывания запретных кодов антиистории, освобождения социального хаоса, выхода на поверхность и легитимации мирового андеграунда, его слияния с «несостоявшимися» и «обанкротившимися» государствами, «странами-изгоями», современными «пиратскими республиками», прочими социальными эфимериями, утверждающими причудливый строй новой мировой анархии.

Отсутствие согласия между членами мирового сообщества относительно идеалов и механизмов утверждающегося на планете строя чревато нарастанием как подспудного, так и все более открытого соперничества новых исторических проектов, международных систем и социальных мотиваций. Со временем подобное соперничество может стать источником коллизий, по крайней мере не менее значимых и судьбоносных, чем традиционные формы конфликтов между странами и народами. Так на рубеже третьего тысячелетия, во взаимодействии и столкновениях схем мироустройства, культурных архетипов, региональных и национальных интересов, рождается многомерный Новый мир будущего века.

Примечания: