Былое противостояние в значительной степени преодолено и в сфере идеологии.

Идеологическое успокоение, конец политического и военного противостояния внутри еврохристианской цивилизации означают, что Запад и прежде всего США, вышедшие из противоборства внешне вроде победителями, отныне лишаются «внутреннего врага» в собственном доме и остаются один на один с прочим миром. При этом социальное и экономическое деление на «золотой миллиард» и далеко отстоящее от него большинство человечества практически почти совпадает с цивилизационным, этноконфессиональным, военно- политическим размежеванием современного мира на Запад (в широком смысле этого понятия) и остальные народы, цивилизации, страны. Граница между Центром и Периферией, постиндустриальным и существенно менее продвинутым мирами проходит по тому же водоразделу.

Все изложенное означает, что определились формационные и цивилиза- ционные основы современного миропорядка. С формационной точки зрения это капитализм (частнособственническая формация; либеральная или же социально ориентированная рыночная экономика — все эти понятия означают по сути одно и то же). Цивилизационно это складывавшийся на протяжении двух тысяч, но особенно пятисот последних лет, мир белого человека, по менталитету, культуре, политическим и общественным ценностям, образу жизни — всему.

Это не хорошо и не плохо — просто таковы реалии современности.

Помимо прочего, такое положение означает, с одной стороны, резкий рост

по крайней мере, на определенный период) ожиданий, что Запад захочет и сможет эффективно сотрудничать с остальными государствами в решении неподъемных глобальных проблем. В конце концов, именно Запад (еврохристианская цивилизация, капитализм) во всех смыслах создал современный мир; следовательно, именно он в первую голову несет ответственность за все несовершенст-

ва, проблемы, пороки этого мира. С другой стороны, Западу с течением времени будет все сложнее оправдывать и удерживать фактическую привилегированность своего положения, особенно если в решении глобальных проблем не произойдет заметных изменений к лучшему.

Причем если раньше накопление таких проблем с натяжкой, но можно было объяснять «угрозой мирового коммунизма» или «происками империализма», то ныне убедительного объяснения пока не видно.

Теоретически с этой вершины открываются три пути. Стремление удержать выгоды и привилегии собственного положения рано или поздно обернется крахом и утратой достигнутого (в какие сроки и в каких формах это может произойти, — отдельный вопрос). Искренняя готовность подтягивать остальное человечество к достигнутым на Западе хотя бы нижним стандартам уже наталкивается на сильнейшее сопротивление среды (дикости, патриархальных форм и т.п.) и — что гораздо серьезнее, — на явные пределы несущей способности Планеты и, не исключено, диктуемую ими необходимость глубокого пересмотра сложившихся на Западе типов потребления, образа жизни и общественного устройства. Наконец, возможно такое закрепление качественного эволюционного отрыва Запада от прочего мира, когда проблема даже весьма относительного выравнивания уровней развития и качества жизни двух групп государств отпадет сама собой: реалии и их динамика, с одной стороны, и развитие представлений человека — с другой, сделают самоочевидными неосуществимость такой задачи и бессмысленность ее постановки.

Главным итогом XX века и всего развития цивилизации за все время ее существования стало пришедшееся именно на XX столетие становление техносферы как искусственной среды жизнедеятельности человека. В ведущих про- мышленно развитых государствах население не имеет практической возможности вернуться в случае социальной катастрофы к до-индустриальному образу жизни, не рискуя при этом еще большим углублением потрясений, расширением их масштабов, физическим вымиранием огромных масс людей. Индустрия и все с ней связанное сегодня — не дополнение к традиционному хозяйству и не просто средство обеспечения комфорта. Сочетание современных науки и техники, производства с необходимыми для него и им диктуемыми инфраструктурами, урбанизацией, коммуникациями создает особую среду обитания и активности человека — настолько искусственную, что меняется сама экология этой среды и, под ее влиянием, всей Планеты. Однако очаги этой искусственной среды распределены по миру неравномерно, а потому техносфера сложилась не в масштабах Планеты, но лишь в местах максимальной их концентрации. Поэтому представляется правомерным определять Центр современного мира как зоны с максимально выраженной искусственностью среды обитания и жизнедеятельности в них человека, а Периферию — как районы, где техноструктура отсутствует полностью или лишь зарождается.

Техносфера предоставляет «золотому миллиарду» и элитам соответствующих стран огромные, многочисленные и разнообразные выгоды, главными из которых являются сами образ и качество жизни в этой части мира. Естественно желание удержать эти достижения, при необходимости силой. В случае уси-

ления в международной жизни тенденций конфликтов, сепаратизма, хаоса может и, вероятно, будет усиливаться силовая компонента (военная, финансово- экономическая, иная) в отношении мирового Центра к мировой Периферии.

Рассуждая о третьем из обозначенных выше путей, мы вступаем в сферу философии мирового развития.

Политико-организационный тип постсоветской (ведущей отсчет с распада СССР) системы международных отношений можно в категориях современных социальных наук (в отличие от политических лозунгов момента) охарактеризовать как зародышево-авторитарный (бесспорное доминирование, но не господство Центра, в нем — Запада, а в нем — США), закамуфлированный под олигархический (G7/G8 или даже G15 — не суть важно). Это тип еще зарождающийся, не оформленный до конца, потому что ни США, ни даже Запад в целом не управляют всем ходом мировых экономики, политики, развития. Но это и тип уже зарождающийся, потому что объективное положение Запада в мире и США в пределах самого Запада, а также отношений по формуле Центр-Периферия предполагают известную их структурированность по вертикали, иерархичность, авторитарность.

Авторитарность постсоветской системы международных отношений зримо контрастирует с парадоксальным демократизмом предшествующей системы. В условиях советско-американской конфронтации и ядерного паритета на глобальном

уровне мировой политики в течение примерно трех десятилетий существовала ситуация «стратегического пата», когда чаша весов не склонялась зримо ни в одну сторону. Этот пат дал возможность и политическую нишу развитию целого ряда процессов, объективно демократических по содержанию и направленности.

Ликвидация колониализма, появление в ООН десятков новых членов, заметно возросшие политические вес и роль стран «третьего мира» в ООН и международных отношениях, Движение неприсоединения, «группа 77», целая плеяда ре-гиональных организаций — все это стало возможно и получило политическое значение только в ситуации пата. Нередко США и/или СССР поддерживали соответствующие процессы, надеясь таким образом обеспечить себе дополнительные тактические, стратегические преимущества во взаимном соперничестве. Каковы бы ни были мотивы двух сверхдержав, объективным итогом их действий и созданного ими миропорядка стала глубокая демократизация мировой политики и международных отношений на протяжении 60-80-х гг. Если бы не эта демократизация и не мера достигнутой ею глубины, мирный самораспад одной из сторон в обстановке ядерной конфронтации СССР и США оказался бы невозможен.

С распадом СССР и становлением постсоветской системы МО сразу же интенсивно пошли процессы ограничения, усечения степени ранее достигнутой демократизации МО.

Техносфера тяготеет к формированию концентрических кругов ее обеспечения и в этом смысле объективно подкрепляет как наличие четко выраженного авторитарного начала в системе международных и межгосударственных отношений (МО/МГО), так и сочетание этого начала с демократическим. Стихийно складывающаяся организация мировой Периферии по отношению к Центру (собственно техносфера; страны — наиболее реальные претенденты на скорое вхождение в нее; страны, жизненно необходимые как источники энергоресурсов и сырья и/или как наиболее емкие рынки для ее функционирования; страны, функции которых в отношении техносферы могут исполняться другими; страны, безразличные для существования и жизнедеятельности техносферы) носит от-четливо выраженный иерархический характер. С другой стороны, всякое производство (как в узком, так и в широком смыслах этого понятия) по природе требует сочетания авторитарного и демократического начал, что и может быть основой цикличности развития мирового политического процесса.

Необходимы, однако, как минимум три оговорки: (i) в рамках авторитарной модели МО/МГО США — лидер центральной ее части, а не модели в целом, и будут оставаться в этом качестве до тех пор, пока их принимает в таком качестве сама центральная часть, т.е. 15-20 наиболее развитых стран мира; (ii) под-

держание техносферы — непременное условие выживания мира в обстановке осложняющегося экологического, демографического и ресурсного положения; поэтому кризис места и роли США потребовал бы повышенного внимания к задачам сохранения техносферы и ее жизнеспособности; (iii) обеспечение техносферы энергией и функциональная надежность этого обеспечения — ключевая практическая и политическая проблема как техносферы, так и системы МО/МГО на всю обозримую перспективу.

Политико-идеологические основы постсоветской системы МО и формирующегося миропорядка определяются не мифической «победой над коммунизмом» (он остался в Китае, где живет каждый пятый человек на планете), но отсутствием в современном мире и западной его части реальной левой альтернати-

вы. Западный, под его влиянием и остальной мир идеологически поклоняются социал-реформизму или либерализму, ценностям и идеалам Просвещения либо в той или иной степени дискутируют с ними, отрицают их. Практически же нынешний мир в техносферной его части ушел неимоверно далеко от времени и общества, давших жизнь как названным воззрениям, ценностям, так и их отрицанию. Там же, где техносферы сегодня нет и перспективы ее появления неопределенны, мир как бы «не дошел» еще до сознания и представлений европейских Реформации и Просвещения.

Идеологии всех партий всех частей политического спектра — от либералов до коммунистов, — выстроены на идеях и ценностях, рожденных эпохой Просвещения. Все основные из этих партий хотя бы раз испробовали себя во власти и как минимум в этом отношении являются партиями статус-кво. Нигде не возникло нового видения современного мира и, на этой базе — новых политических стратегий и программ решения его проблем. Это дает основания утверждать, что политический спектр современного мира (включая компартии) смещен в сторону консерватизма и реакции. Особенно патологический характер такое смещение, отсутствие нового целостного видения современности и ее проблем и, как следствие, дефицит подлинно левой альтернативы приняли в пореформенной России, все заметные политические партии которой по западным критериям должны быть отнесены в спектр от правоконсервативных до реакционных.

Начиная с рубежа 80-х гг., на роль интегративного видения современного мира и прежде всего отношений человека с природой де-факто выдвигается идеология устойчивого развития (sustainable development). Неосуществимая в буквальном смысле, ибо она не дает видимой альтернативы западному способу хозяйствования, съедающему Планету в прямом смысле слова, эта идеология резче разделяет между собой развитые промышленные страны (техносферу, Центр) и развивающиеся (Периферию): первые видят в устойчивом развитии способ ограничить нарастающие ожидания и требования «третьего мира»; вторые — способ закрепить Запад на обязательствах реально и существенно содействовать развитию стран и экономик менее благополучной части современного мира. Но в том и другом случаях идеология устойчивого развития не сформулировала пока ни цельного видения мира первой трети XXI в., ни путей движения к нему.

Отсутствие левой альтернативы обедняет спектр находящихся в политическом обороте идей, видимых путей решения современных внутристрановых и международных задач; делает все более вероятным длительный период скольжения по пути традиционных подходов и политического консерватизма, чреватый взрывоопасным накоплением нерешаемых проблем и противоречий, в том

числе (если не в первую очередь) в системе МО. Вкупе с моноформационностью современного мира подобная политико-идеологическая его «однопартийность» может быть провозвестницей процессов, во многом аналогичных тем, что так хорошо знакомы россиянам по их личному и социальному опыту.

Между тем в мире наличествуют как минимум три важнейших отличия по сравнению даже с серединой XX столетия. Глобализация означает, что все страны (каждая в своей мере), хотят они того или нет, втягиваются в отношения и зависимости (экономические, экологические, технологические, иные) существенно более мощные, нежели сами государства, и тем самым встраиваются в структуру целостного взаимозависимого мира. Как следствие, если исторически внутренние потенциал и возможности государства выступали главным фактором положения данной страны в мире, то теперь все чаще и сильнее положение страны в иерархической структуре целостного мира определяет внутренние потенциал и возможности государств, и в особенности ведущих. Если раньше естественные преграды и территориальные масштабы страны могли служить достаточно весомым фактором ее безопасности, защищая от вторжений, то теперь страна может оказаться в жесточайшей экономической зависимости от внешних сил, не теряя при этом политической независимости и не подвергаясь военному вторжению.

Глобализация как явление не тождественна интернационализации — последняя существует с древнейших времен и означает вынесение во внешнюю, международную сферу явлений и процессов, бывших ранее сугубо внутренними. Глобализация возникла во второй половине XX в. и означает как минимум две вещи: (i) распространение некоторых явлений и процессов на весь земной шар; (ii) обретение отдельными субъектами мировых экономики и политики способности действовать в масштабах всего земного шара. Нет необходимости подчеркивать, что обе эти тенденции исходят из Центра и направлены к Периферии.

Международно-политические последствия глобализации включают, наряду со многими менее существенными:

появление единственного государства (США), способного действовать глобально и имеющего глобальные интересы одновременно во всех важнейших сферах: в экономике, политике, военном деле, науке и технологиях. Ближайшие к США по уровню развития страны и группировки обладают глобальными способностями и интересами в одной-двух, но никак не во всех сферах. Тем самым в МО/МГО ставится проблема лидерства США и одновременно конкуренции за выход в область глобальных возможностей и закрепление в ней;

с нарастанием объема связей и отношений глобального типа и уровня неизбежно обостряется проблема их регулирования. Причем для США эта проблема оборачивается такой гранью, как обеспечение способности США не про-сто влиять на те или иные стороны мировых экономики и политики (это они давно могут делать), но управлять направленностью и ходом именно глобального развития как наиболее для них важного. Для стран — потенциальных «олигархов» важнее всего было бы обеспечить относительно демократический характер такого управления. Для остальных государств первостепенной задачей ста-новится ограничение эгоизма и произвола наиболее дееспособной части современного мира средствами, которые были бы совместимы с сохранением и развитием техносферы, поскольку без опоры на ее научные, информационные, технологические, материальные достижения и возможности решение проблем мира первой половины XXI в. цивилизованным образом окажется невозможно;

— дальнейшее развитие тенденций к глобализации поставит в принципиально новое положение, в том числе в системе МО, институт суверенного государства, и без того уже на протяжении нескольких десятилетий испытывающий нарастающие вызовы во внутренней и во внешней сферах. Не касаясь внутренних проблем (главная из которых сепаратизм), подчеркнем лишь, что появление транснациональных корпораций, миграция по миру огромных капиталов и спекулятивных средств уже давно создали для государства проблему его отношений с этими явлениями, не до конца решенную и поныне. Международные отношения последней трети XX в. перевели в практическую плоскость и проблему ограничения в необходимых случаях извне меры реального суверенитета государства. Глобализация идет здесь гораздо дальше: государство должно быть политико-правовыми средствами вписано в миропорядок и нести ответственность, в том числе материальную, за его серьезные нарушения. Не исключено, что и платить своего рода налоги на поддержание такого миропорядка.

Выводы из последнего имеют весьма далеко идущий характер. В МО ис-торически господствовали межгосударственные отношения (МГО), в результате чего даже сами МО стали отождествляться с МГО, и «модель» системы таких МО приняла отчетливо выраженный двухмерный (плоскостной) характер: МО представлялись полем силовых связей и взаимодействий одинаковых по их природе единиц. Такое видение МО разделяют школы геополитики и «политического реализма». Однако во второй половине XX в. впервые возникает имеющая объективную природу иерархия государств по комплексу качественных признаков их развития, что уже означает придание былой плоскости третьего измерения. Затем явление глобализации перемещает на высшие этажи иерархии государств самые значимые процессы мирового развития, не только закрепляя этим становление третьего измерения системы ТИО, но и придавая ему (силой и значимостью идущих на этом уровне процессов) системообразующую роль. Эти качества проявились еще в системе «холодной войны»; но с распадом СССР они становятся ключевыми для формирования нового, будущего миропорядка.

Тем самым, во-первых, положено практическое начало процессу становления внутриглобальных отношений как отношений внутренних или по природе их более близких внутренним, чем международным, хотя во многом вырастающих из последних. Во-вторых, в системе внутриглобальных отношений межгосударственные отношения сохраняют (или даже увеличивают) свои объемы, место, значение; но перестают быть международными, становясь специфической частью внутренних (разумеется, это пока наметившаяся тенденция, а не свершившийся факт). И в-третьих, становление внутриглобальных отношений не пойдет прямолинейно хотя бы потому, что государства начнут все сильнее сопротивляться девальвации их суверенитета. Силы же, заинтересованные в укреплении глобалистского начала, будут, скорее всего, искать опоры во внутригосударственных сепаратизмах, а также в тех государствах, которые будут испытывать острую нужду во внешней поддержке своих правящих режимов, не имеющих необходимой им поддержки и опоры внутри.

В итоге международно-политическая глобализация будет, скорее, всего развиваться в сложной взаимосвязи с процессами локальных суверенизаций, равнодействующей чего станет, вероятно, укрепление тенденций к регионализации в отношениях между малыми и/или средними государствами; внутри крупных многонаселенных и многонациональных государств; а также между малыми

и/или средними государствами и регионами крупных государств. При этом социальная опора глобализации в современном мире имеет отчетливо западные происхождение и формы; все прочие окрашены в локальные цвета. Она западо- центрична по происхождению всех важнейших ее компонентов (знания, средства, технологии, структуры и т.п.) и американоцентрична по роли в ней экономики, национальной валюты и военной силы США.

На какие сроки может прийтись политически активная стадия подобной трансформации постсоветской системы МО и, следовательно, когда разумно ожидать появления устойчивых признаков миропорядка, наследующего нынешней, явно переходной системе?

По-видимому, ближайшие 10-15 лет (условно до 2010-2012 гг.) просто слишком короткий срок, чтобы в мире успели произойти новые радикальные сдвиги (гипотетически даже распад КНР не дал бы в эти годы миросистемного эффекта, сравнимого с тем, которым отозвалась ликвидация СССР). Нынешний постсоветский миропорядок будет в ряде его аспектов эволюционировать, но в основном и главном останется, видимо, узнаваем. Альтернатива капитализму, его идеям и ценностям пока даже не просматривается. Как бы ни ограничивался объективно суверенитет государства, альтернативы ему как институту также не видно. Никакие культура или сочетание культур не смогут заменить собой даже за десятилетия то, что западная цивилизация наработала за две с лишним тысячи лет. Ни одна страна или группа государств не сумеют приобрести потенциалы, по всем основным направлениям и комплексно (а не по одному и в изоляции от иных) соизмеримые с потенциалом США. В самих США тенденции постимперской энтропии (если и когда они проявятся) не успеют развиться в такой степени, чтобы поставить под угрозу и тем более изменить в значимо худшую сторону относительные вес и позиции США в мире.

Однако система МО/МГО будет в этот период эволюционировать. Наиболее вероятным направлением такой эволюции представляется реагирование отдельных компонентов и системы в целом на то, что с течением времени будет все более восприниматься как консервация статус-кво в мире, выгодная лишь успевшим преуспеть. Особую роль в стимулировании таких процессов может сыграть глобальный кризис, аналогичный кризису 1929-1932 гг., вероятность которого растет, судя по всему, не по дням, а по часам.

В более отдаленной перспективе (явные признаки и тенденции — за пределами 2015 г.; достаточно далеко продвинувшиеся явления и процессы — за пределами 2025 г.) постсоветская система МО неизбежно должна будет измениться просто в силу законов развития, но также и по причинам, отчасти зримым уже сейчас. Это:

объективная невозможность для США неопределенно долгое время сохранять в неприкосновенности первооснову своего лидерства в мире — роль доллара в мировой экономике;

завершение эпохи «мира белого человека», когда основные социально- исторические изменения были связаны со сменой формаций, и начало долгого, видимо, этапа, когда центр тяжести исторических перемен смещается в цивили- зационную сферу (не вытесняя вовсе, но дополняя формационные факторы);

выживание экологически целостного мира требует созидания его политической целостности, что изменит систему МО (в противном случае природа найдет массу способов отбросить назад зарвавшегося человека и его неадекватные образы жизни и хозяйствования);

сопротивление становлению такой целостности «аукнется» резким торможением мирового развития, что тоже изменит систему МО (но в другом направлении и с иным качеством);

дальнейшее закрепление и развитие техносферы потребует повышения надежности ее функциональных подсистем, а поскольку таковыми оказываются целые государства, то также приведет в том числе к изменению систем МО/МГО.

Если высказанное выше в общем и целом верно, то критическим оказывается отрезок примерно с 2012 до 2025 гг.: на эти полтора десятилетия придется, по- видимому, разворот постсоветской системы МО от прошлого к будущему (подобно тому, как ялтинско-потсдамская система развернулась на рубеже 60-х гг. от поли-

тического засилья итогов Второй мировой войны к началу ракетно-ядерной конфронтации и всему тому, что определяло далее ее эволюцию до конца 80-х гг.).

Можно выделить несколько групп противоречий, способных иметь центральное значение для эволюции МО/МГО в первые два десятилетия XXI в. Это, в первую очередь, все сильнее заявляющее о себе противоречие между США, с одной стороны, и теми наиболее динамично растущими странами и группировками государств, что могут претендовать на качественно новый вес в составе группы стран-олигархов или вхождение в нее. До какого предела потерпят США такой рост; каким образом и какими средствами станут они устанавливать его количественные и, главное, качественные рамки; какие государства, как и в какие сроки смогут вырываться за эти пределы?

Растущее значение будет приобретать разрыв между потребностями управления сферой МО, особенно на глобальном уровне, и дефицитом средств такого управления (включая дефицит готовности принять его). В создаваемый дефицитом вакуум, особенно в ситуации обострения противоречий внутри олигархической группировки ведущих государств, может устремиться стихия, знающая один регулятор — силу. «Столкновение цивилизаций» потребовало бы предварительно какого-то их организационного оформления, создание которого меняло бы положение института государства в системе МО и во внутристрановой сфере и, вероятнее всего, натолкнулось бы на явное и скрытое сопротивление большинства государств, сломить которое можно было бы только ставкой на наиболее фанатичные силы этноконфессионализма (религиозные, национал-патриотические и/или как-то сочетающие религиозную ортодоксию с национализмом).

Разрыв между беднейшими и наиболее богатыми странами сам по себе вряд ли станет угрозой для любого будущего миропорядка. Он, однако, может сыграть роль порохового погреба в случае, если противоречия между государст- вами-«олигархами» побудят отдельные из последних пойти на более широкое использование в борьбе с конкурентами средств и методов манипулирования некоторыми процессами мирового развития.

На всю обозримую перспективу процессы мирового развития, эволюции МО и МГО будут оставаться по их природе и протеканию преимущественно стихийными (отход от стихийности требует наличия соответствующих знаний и практических возможностей, чего в данных сферах нет). Поэтому прогнозирование их эволюции на базе моделей прагматически-рационального типа будет, скорее всего, недостаточным и должно быть дополнено оценкой факторов иррационального порядка, а также прогнозами эволюции сознания и мышления; ос-новных линий развития человеческой психики; центральных направлений и те-

чений политико-идеологических процессов (такие прогнозы выполнимы в принципе уже на сегодняшнем уровне знаний).

Глубочайшие перемены, произошедшие на протяжении XX столетия в образе жизни и хозяйствования наиболее развитой части планеты, не могут не отразиться на политической организации мира. Накапливаясь по ходу века, эти перемены и их значение очень долго отодвигались на задний план, затмевались действительно крупными или только казавшимися таковыми событиями, явлениями и процессами международной жизни: мировыми, локальными, гражданскими войнами, национально-освободительными движениями, идеологической борьбой, ракетно-ядерной конфронтацией, иллюзиями социально- политического, конфессионального, технократического порядков.

Ликвидация СССР, вызвавшие ее и вызванные ею перемены в мире враз осыпали эти истлевающие одежды мировой политики, сшитые по моде далекого исторического прошлого. На авансцену международной жизни выходят действительные проблемы современного мира:

его относительная (и абсолютная?) перенаселенность, усугубляемая неравномерным распределением населения по странам, регионам и центрам техно- экономического развития планеты;

непропорционально быстрое увеличение в общем населении планеты доли социальных категорий, по объективным причинам менее всего способных интегрироваться в техносферу;

необходимость осознания целостности техносферы, значения ее для сохранения жизни на планете, поддержания ее нормального функционирования, а для этого — надежной энергообеспеченности;

необходимость определения и установления нового баланса между человеком, техносферой и естественной средой, что требует объединения этих компонентов в рамках общей системы управления; все более острая потребность изменения образов жизни и хозяйствования на планете, которое позволило бы отодвинуть дальше угрозу исчерпания жизненно важных невозобновляемых ресурсов.

Эти проблемы можно затушевывать идеологическими догмами и политическим лицемерием. Но неспособность человека и государств хотя бы начать осознанно решать их по существу неизбежно приведет в действие стихийные механизмы саморегуляции мирового развития, которые в складывающихся условиях объективно должны будут снизить — и существенно, — антропогенную нагрузку на Планету, а значит, резко и надолго затормозить темпы и изменить качество мирового развития. Если такие механизмы окажутся «включены», их масштабы и содержание проявятся также ближе к концу первой четверти XXI в., добавив свое влияние в формирование следующего миропорядка.

За пределами 2025 г. игнорировать проблемы народонаселения, глобальной организованной преступности, экологии, регулирования мировой экономики и, вероятно, многие иные станет невозможно. Это потребует развития глобального политического процесса, который уже не сможет опираться на роль и возможности одних лишь США, и который объективно объектом и предметом регулирования будет иметь институт государства в его взаимосвязи с системами международных и внутриглобальных отношений. «Трехмерность» международной жизни станет самоочевидной, необходимость для государства вписываться в глобально-социальные отношения — императивной. Статус (а с ним и возможности) государства в мировом сообществе будут, вероятно, производны от места

страны в системе жизнеобеспечения техносферы, от типа и содержания выполняемых по отношению к ней функций.

Возможные под влиянием перечисленных факторов траектории изменения постсоветской системы МО/МГО включают как минимум две принципиально разные модели и набор вариантов в каждой из них.