3. АНТИРОССИЙСКИЙ АСПЕКТ ГЛОБАЛЬНОЙ СТРАТЕГИИ США
Западные политологи предпочитают сейчас называть 1990/92 годы «временем эйфории», «романтическим периодом», «эпохой несбыточных надежд» в отношениях между новой Россией и Западом, подразумевая под этим в первую голову «сумасбродность» идей, вдохновлявших тогда непрактичных европейцев. Под категорию скоропортящихся плодов заоблачного романтизма подводится и известная Парижская Хартия для новой Европы, единогласно принятая 21 ноября 1990 года на встрече глав государств и правительств стран-членов Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе в качестве главного ориен-
тира развития континента на предстоящие десятилетия.
Смысл зачисления в старый хлам этого документа, который вполне заслуживал характеристики основополагающего, раскрывается при ближайшем знакомстве со сформулированными там коллективными обязательствами европейцев. Уже вторая фраза текста Хартии содержит важнейшее положение, выражающее самую сущность нового отрезка европейской истории: «Эра конфронтации и раскола Европы закончилась». Затем следовала постановка ряда конкретных задач, выполнение которых должно было гарантировать конструктивный характер постконфронтационного периода.В частности, участники хартии обязались под знаком «занимающейся над Европой зари новой эры. расширять и укреплять дружественные отношения и сотрудничество между государствами Европы, Соединенными Штатами Америки и Канадой, а также способствовать дружбе между нашими народами». Далее они декларировали: «С прекращением раскола Европы мы будем стремиться придать новое качество нашим отношениям в сфере безопасности.», а также «... преодолеть существовавшее на протяжении десятилетий недоверие, повысить стабильность и построить единую Европу». Отмечалось, что «составляющая единое целое и свободная Европа зовет к новому почину». Хартией сформулированы также тезисы, развивающие ее основные положения, нацеленные на скорейшее построение Большой Европы. Например: «Достижение национального единства Германии — важный вклад в установление справедливого и прочного мирного порядка в единой демократической Европе, сознающей свою ответственность за обеспечение стабильности, мира и сотрудничества». Или: «Мы признаем важнейший вклад нашей общей европейской культуры и разделяемых нами ценностей в преодоление раскола на континенте». Вполне логично, что декларация следующей, Хельсинкской, встречи европейских руководителей на высшем уровне, получившая наименование «Вызовы времени перемен» (10 июля 1992 года), констатировала: «В Парижской Хартии для новой Европы. изложены руководящие принципы создания сообщества свободных и де-мократических государств от Ванкувера до Владивостока».
Уже несколько приведенных выше выдержек из документа, который был призван стать путеводной звездой для каждого ответственного европейского (и американского) политика, убедительно показывают, что при серьезном подходе к его реализации не было и не могло быть места для укрепления и расширения зоны действия военного союза, доставшегося Европе в наследство от недоброй памяти прошлого.
В особенности, если эта реанимация и накачка практически открыто мотивируются намерением поставить преграду «новой опасности», якобы исходящей или могущей исходить когда-либо в будущем от страны, против которой в свое время и создавался упомянутый альянс. Однако поскольку очень влиятельные круги Запада пришли к выводу, что пора мягкую линию на изоляцию и дальнейшее ослабление России дополнить жесткими действиями, ускоряющими события, Парижская Хартия была объявлена «необязательной», и НАТО получила добро на то, чтобы начать марш на восток.Российская внешняя политика во главе с А.В. Козыревым оказалась совершенно неготовой к фланговой атаке США на абсолютно лояльную по отношению к ним Россию. С первых же лет достаточно быстрого и радикального процесса преодоления идеологического противостояния Россия стала вести себя как неформальный, но тем не менее полноценный союзник Запада, совместными усилиями с которым она всемерно предотвращала угрозу спонтанных осложнений, способных
поставить под вопрос сближение всех частей континента (союзник, как любили выражаться марксистские теоретики 30-х годов, «особого рода» — с целой кучей обязательств, но без каких бы то ни было прав). Запад на первых порах с удивлением, затем с иронией, но тем не менее всегда весьма охотно принимал беззаветную преданность России «западному делу», рассматривая ее как одностороннюю уступку России, не требующую ответных шагов Запада. В конце концов отказ от активной защиты собственных интересов новыми людьми у власти в Москве стал восприниматься Западом как само собой разумеющаяся основа российской позиции, отступать от которой Россия отныне не имеет права. До сих пор линия России в европейских и мировых делах по-прежнему остается, несмотря на все разочарования, по существу прозападной, ориентированной на однобокий союз с США. Начало подготовки «натоизации» Европы вплоть до российских границ, т. е. процесса поэтапного вовлечения европейских стран в военный союз, в котором заведомо нет места для России, не привело к коренной коррекции внешнеполитической концепции, которая принесла столь ощутимое международное поражение.
Возможно, что для подобной коррекции просто нет сил.Хотя крушение козыревской философии, согласно которой Россия может сохранить вес в мире, только встроившись в кильватер США, очевидно, тем не менее с огромным трудом утверждается реалистическая точка зрения, что Европа и мир не нуждаются в России как придатке США (таких придатков и без нее хватает); они могут нуждаться в ней лишь как в самостоятельной силе, не привязанной намертво к американской политике. Россия нужна, конечно, не как антагонист, не как противник, не как соперник США, а лишь как своего рода противовес, само существование которого в определенных условиях способно релятивировать всемогущество даже самой сильной страны мира, требует с ее стороны дополнительной оглядки, не позволяет совершать опасные глупости. Россия в состоянии утвердить себя как великая держава лишь в качестве независимого от США фактора международной политики.