Оценка доказательств в уголовном процессе

Но обозначение проблемы — еще не ее решение. Прежде чем прийти к решению любой проблемы, необходимо четко уяснить ее суть.

Изучаемая проблема заключается в том, что правовая регламентация важнейшего, стержневого вопроса российского судопроизводства (в особенности уголовного) на сегодняшний день практически отсутствует.

Современное российское уголовно-процессуальное законодательство, регламентируя вопрос оценки доказательств, обязывает правоприменителя оценивать доказательства «по своему внутреннему убеждению, основанному на совокупности имеющихся в уголовном деле доказательств, руководствуясь при этом законом и совестью» (ст. 17 «Свобода оценки доказательств» УПК РФ). Хотя данная норма права и должна выполнять «цементирующую» роль для иных уголовно-процессуальных норм, регламентирующих вопросы доказывания и доказательств в уголовном судопроизводстве, она, по сути, не выполняет даже декларативно-правовой роли. В частности, имеющееся в ней указание на то, что в рамках уголовно-процессуальной деятельности правоприменитель должен руководствоваться законом, является неоправданной тратой типографской краски, поскольку чем же иным, как ни законом, нужно руководствоваться в рамках уголовно-процессуальной деятельности? Оценивать доказательства по своему внутреннему убеждению...

На чем убеждение правоприменителя должно базироваться? На совокупности доказательств. То есть оценивать доказательства необходимо в совокупности, при этом руководствоваться совестью (категория исключительно важная для человеческого общежития, хотя и не правовая). Отбросив слова и термины, не несущие нормативно-правовой нагрузки в рассматриваемой норме права, мы получим указание законодателя на то, что убеждение правоприменителя при оценке доказательств должно основываться на совокупности всех доказательств по делу.

Но как правоприменитель должен формировать убеждение на основе совокупности доказательств, чтобы оценить то или иное до-казательство? Если возвратимся к совести правоприменителя, то этим мы не скажем почти ничего, поскольку все люди разные и «уровень совести» у них может варьироваться.

Глава 10 «Доказательства в уголовном судопроизводстве» и гл. 11 «Доказывание» УПК РФ дают правовую регламентацию той стороны уголовного процесса, которая представляет собой сердцевину всего процесса, его содержание и смысл. Доказывание, «сущность которого

характеризуется, в принципе, одинаково, как и цель доказывания —

211

установление истины по делу» , получило правовую регламентацию в шести статьях УПК РФ, три из которых посвящены вопросам собирания доказательств, проверки доказательств и правилам оценки доказательств (соответственно, ст. 86—88 УПК РФ).

В рамках поставленного вопроса проанализируем степень конкретизации действий суда при проверке и оценке доказательств.

Кроме предоставленной правоприменителю свободы оценки до-казательств (ст. 17 УПК РФ), характеризующейся формированием убеждения правоприменителя на основе совокупности доказательств, законодатель закрепил правила проверки доказательств (ст. 87 УПК РФ), которые заключаются в том, что проверка доказательств производится путем их сопоставления, установления их источников, а также получения иных доказательств, подтверждающих или опровергающих проверяемое доказательство.

Получение иных доказательств, подтверждающих или опровергающих какое-либо доказательство, в значительной мере относится к этапу предварительного следствия, а не судебного разбирательства, хотя не исключено и для судебного процесса. Вместе с тем действия, связанные с получением доказательств, сами по себе составляют сущностную сторону предварительного следствия, а требование полноты расследования как раз и предполагает обязанность органов предварительного следствия собирать максимально возможное количество относимых доказательств. Кроме того, данное требование, закрепленное законодателем в виде требования проверки доказательств путем получения иных доказательств, представляет собой одну из существенных сторон оценки доказательства с точки зрения достоверности. Следовательно, по своей сути правила проверки уголовных доказательств, закрепленные в ст. 87 УПК РФ, не дают какой-либо специфической регламентации деятельности субъекта доказывания в рамках производства по уголовному делу.

Российское уголовно-процессуальное законодательство важнейшую сторону уголовного процесса регламентирует следующим образом: убеждение правоприменителя при оценке доказательств должно формироваться на основе совокупности доказательств по делу (ст.

Автор исходит из того, что любой мыслительный процесс — процесс творческий, а каждый человек — индивидуальность. Люди различаются между собой не только внешним видом, особенностями психики, образом жизни, но и образом мысли. Каждый мыслящий человек не только по-своему смотрит на мир, не только имеет исключительно ему присущее, индивидуальное восприятие себя в мире, но и не может не воспринимать окружающую его действительность иначе, как через призму своего внутреннего мира. Следовательно, полет человеческой фантазии и диапазон работы мысли человека ограничиваются лишь его возможностями и способностями. В связи с этим возникает естественный вопрос: возможны ли при оценке доказательств (в центральном, стержневом звене такой сферы человеческой деятельности, как судебное правоприменение) полная свобода «мыслительного творчества», безграничный полет фантазии, абсолютная индивидуализация, т. е. право на сугубо личное, ничем не ограниченное восприятие исследованной информации?

На самом деле, разве можно в рамках процесса судебного правоприменения, оценивая доказательства, принимать решения, не опи-раясь на четкие правила? В этом случае одна и та же информация будет получать самую разноплановую оценку в зависимости от фантазии конкретного исследователя, от того, как проявляют себя в данный момент иные факторы, влияющие на его эмоциональное состояние и умственную деятельность (степень голода, температура окружающей среды, комфортность условий, в которых он находится, личные проблемы и т. п.). Но самое главное — проверить ход мысли ни одного из таких исследователей не представится возможным.

Вместе с тем современная отечественная правовая регламентация вопроса оценки доказательств в уголовном процессе недалеко ушла от этого положения, поскольку содержит лишь общее указание на то, что каждое доказательство должно оцениваться с точки зрения относимости, допустимости, достоверности, а все собранные доказательства в совокупности — с точки зрения достаточности для разре-шения уголовного дела (ч.

Указанные критерии оценки уголовных доказательств, которым законодатель практически не уделил внимания (за исключением ст. 75 УПК РФ), как в отдельности, так и в совокупности требуют нормативно-правовой детализации. Это вытекает из того принципиального положения, что правоприменитель в рамках своей профессиональной деятельности должен четко представлять не только то, что от него требуется, но и то, как он должен достигать результата. Однако на сегодняшний день подобной нормативно-правовой регламентации в уголовном процессе нет, в связи с чем качество уголовного правоприменения всецело зависит от уровня теоретических и практических знаний правоприменителя. Вместе с тем в природе вакуума не бывает. Там, где существует дефицит знаний и профессионализма (к сожалению, приходится констатировать критическую нехватку и знаний, и профессионализма в современном отечественном уголовном правоприменении), он восполняется непомерной амбициозностью, причем на первый план выступают такие средства достижения поставленной цели, как волюнтаризм, обман, психическое и физическое насилие. В свою очередь, средства не оправдывают цель, а объясняют ее истинное значение. Лозунг «в борьбе с преступностью все средства хороши» объясняет истинное значение цели, стоящей перед теми, кто его использует. И речь идет отнюдь не о защите закона, поскольку нельзя защищать закон, нарушая его. Истинная цель в дан-ном случае заключается в пресловутой борьбе за показатели раскры-ваемости преступлений, за «галочки», за результаты отчетности и т. д., а в основе своей такая «борьба с преступностью» имеет банальные карьеристские устремления.

Разумеется, не все лица, наделенные властными полномочиями в области уголовного правоприменения, из-за карьеристских устремлений относятся «легковесно» к формализации (детальной нормативно-правовой регламентации) уголовного процесса. Многие работники прокуратуры разного уровня (вплоть до Генеральной прокуратуры) искренне убеждены в том, что ради материальной истины можно и должно нарушить закон, если иное невозможно.

Такая постановка вопроса далеко не нова. Квинтэссенция ее заключается в подходе к проблеме соотношения формы и содержания. Разумеется, не бывает бессодержательной формы и неоформленного содержания. Однако сторонники такого подхода упускают из виду одно обстоятельство: право как регулятор общественных отношений может существовать лишь там и тогда, где и когда правовая регламентация общественных отношений претворяется в жизнь либо добровольно, либо принудительно. В свою очередь, процессуальное право, которое существует специально для обеспечения жизни материального права, должно соблюдаться правоприменителем неукоснительно. И лишь в том случае, если общество придет к убеждению в «стеснительности» для него той или иной процессуальной нормы, а законодатель это общественное убеждение юридически оформит путем изменения соответствующей процессуальной нормы (в рассматриваемом примере — право на возбуждение уголовного дела предоставит любому лицу), тогда такое основание для признания собранных по уголовному делу доказательств недопустимыми, как незаконное возбуждение уголовного дела некомпетентным субъектом, из правовой жизни общества исчезнет.

Однако вернемся к поставленной проблеме. По нашему убеждению, на современном уровне развития отечественного уголовного правоприменения (с учетом комплексного подхода к оценке данной проблемы) требуется законодательная регламентация самой процедуры оценки доказательств. По существу, теория доказательств нуждается в процессуальном закреплении, что будет иметь «одно великое достоинство: между судьей и подсудимым она ставит закон, так что подсудимый не зависит от произвола судьи, от его личного, без-отчетного впечатления, но прямо от закона» .

Примеров судебной практики, когда «простому обывателю трудно подняться» до уровня мыслительного творчества судьи, определенным образом оценившего имеющиеся по делу доказательства, достаточно. В качестве яркой иллюстрации приведем один из них.

Бывшему должностному лицу С. было предъявлено обвинение в получении взятки от М. за»выполнение действий в интересах последнего. Из материалов уголовного дела следовало, что С. в интересах М., используя свое служебное положение, совершил определенные действия, за что в сентябре 1996 года М. передал С. взятку в размере 1000 долларов США. Через два с лишним года коммерсант М. (как следовало из его заявления, страдая длительное время от того, что совершил подлый поступок) добровольно пришел в одну из «непрозрачных» силовых структур, где сообщил о факте дачи взятки долж- ностномулицу С. Последний, естественно, данное обстоятельство не подтвердил. По данному обвинению имелись следующие доказательства:

заявление и показания свидетеля-взяткодателя М.;

показания свидетеля Б.;

показания свидетельницы 3. — бывшей жены свидетеля Б.

При исследовании материалов уголовного дела в суде выяснилось, что свидетель М. после «добровольно» сделанного заявления о факте передачи взятки С. дважды давал следствию не соответствующие действительности сведения об источнике своего финансирования, указывая разные пункты обмена валюты. После того как повторные утверждения М. были опровергнуты, свидетель М. «вспомнил», что сумму, необходимую для передачи взятки должностному лицу С., ему в сентябре 1996 года одолжил его близкий друг Б., который привез эти деньги из США. Допрошенный в ходе предварительного следствия свидетель Б. пояснил, что не помнит такого случая, однако если М. утверждает, что получал от него такую сумму в долг, значит, так и было. Свидетельница 3., бывшая жена Б., сообщила следствию, что Б. и М. являются близкими друзьями и ее бывший муж Б. вполне мог, заработав в Америке деньги, дать их в долг М. Кроме того, в ходе следствия прокуратурой была проведена проверка законности действий С. в интересах М. Согласно заключению прокуратуры действия С. были законными.

В ходе судебного разбирательства было установлено, что информация о факте передачи свидетелем Б. в долг свидетелю-взят- кодателю М. 1000 долларов США является ложной, поскольку Б. впервые выезжал в США на заработки летом 1997 года и впервые прилетал из США в Россию в сентябре 1997 года, а следовательно, в сентябре 1996 года он не мог давать М. в долг 1000 долларов США, поскольку у него таких денег просто не было. По ходатайст-ву защиты обозревался загранпаспорт Б. Кроме того, Б. пояснил суду, что во время следствия неоднократно говорил работникам одной из «непрозрачных» силовых структур, которые беседовали с ним, что он не мог в 1996 году давать деньги М., поскольку впервые прилетел из США в 1997 году.

Таким образом, по предъявленному обвинению в распоряжении суда в совещательной комнате оказались следующие данные:

за два с лишним года до сделанного М. заявления в одну из силовых структур о факте передачи взятки должностному лицу С. последний в рамках своих полномочий и в соответствии с ними совершил юридически значимые действия в отношении М. Эти действия являлись законными, обоснованными и были совершены должностным лицом С. вынужденно, в силу его служебных обязанностей;

факт передачи взяткодателем М. должностному лицу С. в качестве взятки 1000 долларов США подтверждался только показаниями самого М., который трижды следствию и один раз суду дал заведомо ложные показания об источнике своего финансирования.

И все...

Иными словами, М. сообщил, что около трех лет назад давал взятку С., при этом приврал об источнике финансирования, а С. сказал, что никакой взятки в глаза не видел. Других вводных для того, чтобы найти ответ на вопрос о вине С. в получении взятки от М., нет. Любому, кто сомневается, что именно так были установлены обстоятельства дела, автор готов предоставить ксерокопии всех материалов уголовного дела.

Какой вывод должен был сделать суд, опираясь на отечественную уголовно-процессуальную регламентацию вопроса оценки доказательств?

В это поверить невозможно, но суд признал С. виновным в получении взятки поданному обвинению. С. было назначено наказание в виде реального лишения свободы, свидетельствующее о том, что сделанный вывод о «доказанности вины» суд «не отрегулировал наказанием» . Кассационная инстанция, в свою очередь, сочла доказательства по данному обвинению относимыми, допустимыми, достоверными и достаточными.

В связи с изложенным возникает вопрос: что необходимо понимать под недостаточностью доказательств, если единственное доказательство по обвинению — непоследовательные показания свидетеля-взяткодателя (при отсутствии каких бы то ни было других доказательств) — было сочтено достаточным? Видимо, недостаточностью доказательств в приведенном примере было бы отсутствие и показаний самого взяткодателя.

Этот пример приведен не случайно, поскольку первой и второй инстанцией по описанному делу был Верховный Суд РФ. Выше, как говорится, некуда.

В кассационной жалобе на состоявшийся приговор защитой было указано, что обоснованием заявленного требования об отмене приговора является отсутствие по делу бесспорных доказательств, подтверждающих предъявленное подсудимому обвинение, а причина постановления неправосудного приговора — игнорирование судом первой инстанции при оценке доказательств понятия допустимости доказательств и принципа достаточности доказательств. В целом содержание кассационной жалобы можно охарактеризовать как оценку уголовного дела через призму теории уголовных доказательств. Однако приведем фрагмент этого процессуального документа, поскольку в нем раскрывается авторское видение понятия достаточности доказательств обвинения. Анализируя вопрос оценки показаний взяткодателей, в кассационной жалобе защита указала, что по каждому эпизоду обвинения по данному делу единственно достоверным, основным, атрибутивным доказательством являются лишь показания прямого свидетеля обвинения — конкретного лица, утверждающего, что в конкретное время, в конкретном месте, при конкретных обстоятельствах он передал должностному лицу С. взятку. При этом по каждому эпизоду обвинения прямой свидетель, давая показания в ходе предварительного и судебного следствия, всякий раз стоял (и по данному делу не мог не стоять) перед выбором — либо он сам должен нести бремя уголовной ответственности, либо С. То есть личная заинтересованность каждого прямого свидетеля обвинения не просто очевидна, а криком кричит.

Еще в середине XVIII века, во времена разгула инквизиции, итальянский просветитель Чезаре Беккариа в своем известном труде «О преступлениях и наказаниях» отмечал, что «истинным критерием правдивости свидетелей служит их заинтересованность в том, чтобы говорить правду» . О какой заинтересованности перечисленных свидетелей в том, чтобы сообщить правду, можно мечтать, если (хотя бы для проверки) дать право на существование версии, согласно которой посредники оставили деньги у себя? А ведь следствием, обязанным всесторонне и объективно исследовать все возможные версии, сделано все для того, чтобы данная версия даже не возникла.

Какую же оценку правовому конфликту необходимо дать в нашем случае, когда с одной стороны находится заинтересованный подсуди-мый, а с другой — не менее заинтересованный свидетель, и есть лишь их показания?

В том же труде Ч. Беккариа отмечает: «...необходимо иметь более одного свидетеля, так как если один утверждает что-либо, а другой то же самое отрицает, то нет ничего достоверного. И в этом случае следует отдать предпочтение правилу, согласно которому в отношении каждого действует презумпция невиновности» .

Чисто гипотетически, с точки зрения уголовно-правовой теории, при отсутствии объективных материальных следов преступления построить обвинение на показаниях единственного свидетеля, думается, все-таки возможно, однако при соблюдении двух непременных условий:

свидетель не должен быть лично заинтересован в искажении известной ему информации;

свидетель должен быть безупречно честным и безгрешным.

И если первое условие в правоприменительной практике встречается довольно часто (хотя и не относится к нашему случаю), то второе условие невыполнимо, поскольку безупречно честных и безгрешных людей не бывает.

Следовательно, при отсутствии объективных материальных следов преступления и наличии единственного свидетеля обвинения, кото-рый лично заинтересован (под угрозой личной безопасности или безопас-ности родных и близких) в даче обвинительных показаний, недопустимо признание лица виновным в совершении преступления.

Приведенный пример хотя и несколько необычен (из-за уровня субъекта правоприменения), но в рамках поднятой проблемы для отечественного судебного правоприменения является довольно типичным. Судебная практика, не имея четких, закрепленных в процессуально-правовых предписаниях ориентиров в деле оценки доказательств, представляет собой исключительно пеструю палитру позиций и мнений: от чрезмерно завышенных требований, предъявляемых к доказательствам обвинения, до полного игнорирования элементарных представлений и рекомендаций теории уголовных доказательств, как в рассматриваемом случае.

Таким образом, в целях упорядочения судебной правоприменительной практики при оценке уголовных доказательств необходимо на законодательном уровне не только дать общее понятие таких характеристик уголовных доказательств, как относимость, допустимость, достоверность и достаточность, не только сформулировать критерии этих характеристик, но и закрепить правила, которые должен будет использовать правоприменитель при оценке доказательств.

Например, если в этих правилах будет закреплено положение канонического права «Testis unus testis nullus» , то это будет означать, как минимум, что вывод, приведенный тремя абзацами выше и выделенный курсивом, имеет право на существование, хотя доказывание этого вывода, по нашему мнению, равносильно доказыванию того, что Волга впадает в Каспийское море.

Исторические сведения о возникновении, становлении и развитии судопроизводства (в том числе в России) содержат богатейшую информацию, которая может оказать пытливому уму помощь в формировании правил оценки уголовных доказательств при отправлении правосудия.

Безусловно, каждый судья, имеющий сравнительно большой опыт в отправлении правосудия, выработал для себя (пусть даже на эмпирическом, а не теоретическом уровне) определенные правила оценки доказательств, поэтому на этапе научного осмысления поднятой проблемы как подходов к обозначению данной темы, так и конкретных предложений со стороны практических работников по формулированию правил оценки доказательств может быть более чем достаточно.

Кратко затронем некоторые аспекты поднятой проблемы.