Относимость, допустимость, достоверность доказательств

Относимость доказательств. Характеристика доказательств с точки зрения их относимости не представляет значительной сложности. Однако в судебной практике нередко возникают ситуации, связанные с тем, что в вопросах оценки доказательств с точки зрения их относимости мнение суда и мнение органов предварительного расследования несколько расходятся.

С точки зрения полноты расследования (в том числе и с позиции обвинения) наличие в материалах дела тех доказательств, которые следователь в момент их обнаружения оценивает как неотносимые, имеет существенное значение.

Во-первых, на первоначальном этапе отыскания, сбора, закрепления и оценки доказательств какое-либо доказательство в рамках выбранной версии изучаемого события может выглядеть не относимым к делу, «мелочью», но в ходе следствия (в связи с увеличением объема полученной информации и появлением новой версии или существенной корректировкой выбранной ранее версии изучаемого события) характеристика указанного доказательства может измениться, а иногда такое доказательство способно кардинально повлиять на юридическую оценку изучаемого события.

Во-вторых, в ходе предварительного расследования работа следователя может контролироваться как руководством следственного отдела, так и надзирающим прокурором. В рамках оказания организационно-методической помощи вполне возможно выявление факта неточной или ошибочной оценки следователем данного доказательства.

И, наконец, в-третьих. Доказательство, не относимое к делу с точки зрения следователя и иных лиц, причастных к досудебному расследованию уголовного дела, может оказаться на поверку очень относимым, более того, проливающим свет на само изучаемое событие и даже в корне меняющим юридическое представление о событии.

Одним из интересных примеров судебного правоприменения является уголовное дело (автор участвовал в судебном процессе в качестве защитника), по результатам судебного рассмотрения которого был постановлен оправдательный приговор, оставленный в силе судебной коллегией по уголовным делам Владимирского областного суда (июль 2003 года).

Приговором Камешковского районного суда Владимирской области от 22 мая 2003 года подсудимая В. и подсудимый В. были оправданы по п. «б», «в» ч. 2 ст. 160, ч. 3 ст. 160 и ст. 292 УК РФ и п. «б», «в» ч. 2 ст. 160 и ст. 292 УК РФ.

Существо предъявленного обвинения заключалось в том, что под-судимые, занимая (поочередно) должность руководителя «Центра детского и юношеского туризма и экскурсий» при городском отделе народного образования, получали от руководителей приезжавших туристических групп денежные суммы в размере стоимости туристической путевки, однако в кассу «Центра» вносилась только часть денежной суммы.

Вместе с тем подсудимые утверждали, что на протяжении нескольких лет работа «Центра детского и юношеского туризма и экскурсий» строилась именно таким образом: в кассу предприятия вно-силась лишь часть денежной суммы от общей стоимости путевок, а оставшаяся часть денежной суммы в кассу не вносилась. Это было вызвано рядом обоснованных причин, в том числе тем, что все расходы, связанные с проведением экскурсий и требовавшие наличной оплаты, производились как раз за счет тех денежных сумм, которые в кассу не вносились. Эти расходы состояли из наличной оплаты транспорта (в основном автобусов), наличной оплаты экскурсий по выставкам и музеям, наличной оплаты питания детей во время экскурсий за пределами г. Суздаля. Указанные денежные средства не могли вноситься в кассу предприятия, поскольку касса «Центра» не имела лимита на круглосуточное хранение денежных средств, в связи с чем группы туристов понросту перед выездом на экскурсии могли оказаться без наличных средств.

Все денежные средства, которые не вносились в кассу предприятия, не проходили бухгалтерского учета по главной книге, однако учет расхода данных денежных сумм всегда был полным и ни разу у ревизоров не вызывал вопросов. В частности, экскурсовод перед выездом с группой получал определенную денежную сумму, исходя из намеченной программы. Точную сумму знать было невозможно. Однако все расходы, понесенные в ходе туристической поездки, экскурсовод подтверждал соответствующими кассовыми чеками и квитанциями. Никогда «Центр» не брал с туристических групп доплат, так как стоимость путевок оговаривалась заранее. Поскольку расходы на проведение экскурсионных поездок за пределы г. Суздаля производились путем наличных платежей и не проводились по балансу предприятия, то и отчетности в этой части расходов не было, однако велась подшивка денежных квитанций за экскурсионное обслуживание. Данная подшивка по указанным причинам к бухгалтерским отчетам «Центра» не приобщалась, а просто хранилась у руководителя предприятия.

С другой стороны, суд установил, что органами предварительного следствия были допущены нарушения уголовно-процессуального закона, устранить процессуальные последствия которых не представляется возможным. В ходе предварительного следствия была произведена выемка финансово-бухгалтерской документации. Однако в нарушение процессуальных требований о всесторонности и полноте проводимого следствия часть изъятых документов, опровергающих выводы следствия о присвоении подсудимыми денежных средств, не изучена, к материалам уголовного дела не приобщена. Такими документами, в том числе, являлись денежные квитанции за экскурсионное обслуживание, питание, контрольно-кассовые ленты и т. д. Кроме того, согласно постановлению о производстве выемки были изъяты: журнал регистрации проживающих, журнал учета заезда туристических групп, кассовые документы в количестве 18 папок, кассовые книги и контрольные ленты контрольно-кассовых машин. Указанные документы не были изучены, не приобщены к материалам дела. Суд оказался лишен возможности изучить все указанные документы и проверить версию подзащитных.

Отступая от юридической канвы, следует отметить, что такие следственные действия, когда документы изымаются и описываются «оптом», а затем «исчезают» из уголовного дела о финансовых нарушениях, становятся «неоценимой услугой» для защиты.

«Умолчать» или «не заметить» эти нарушения, допущенные кем бы то ни было (особенно прокурором), — значит отнестись к принципу презумпции невиновности, как известный отрицательный сказочный персонаж относится к ладану.

Для суда только этих оснований было более чем достаточно, чтобы постановить оправдательный приговор, однако суд указал в при-говоре следующее: «...суд исходит из того, что необходимость расходов на автотранспорт, на посещение музеев, выставок, на иные экскурсионные программы, а также на питание экскурсионных групп не требует доказательств.

Приведенный пример с теоретической точки зрения представляет интерес как раз в рамка^ рассуждения о судьбе тех доказательств по уголовному делу, которые следователь оценил как не относимые к делу. На первый взгляд, действительно, кассовые чеки, денежные квитанции, иные финансовые документы, которые не проходили по бухгалтерскому учету «Центра», не относятся к делу. Как посчитали и следователь, и три прокурора (подписавший обвинительное заключение, поддержавший обвинение в суде первой инстанции и поддержавший кассационное представление в суде второй инстанции), не о чем рассуждать: если руководитель «Центра» часть денежных средств не приходовал, значит — присваивал. По мнению этих должностных лиц, необходимо было доказать лишь то обстоятельство, что между суммой, которую руководитель «Центра» получил от каждой туристической группы, и суммой, которая была оприходована в бухгалтерии «Центра», имеется разница, которая и должна быть инкриминирована руководителю «Центра» как присвоенная. Все остальное не относится к делу. Следователь и прокуроры до последнего утверждали, что кассовые чеки, денежные квитанции, иные финансовые до-кументы, которые не проходили по бухгалтерскому учету «Центра», не относятся к делу.

Логика подобных рассуждений до невероятности проста: вначале руководитель присвоил деньги, а уж затем распорядился ими по своему усмотрению (в приведенном примере — потратил их на вы-полнение обязательств по предоставлению туристических услуг группам туристов).

Очевидно, что все квитанции и иные финансовые документы, которые не проходили по бухгалтерскому учету «Центра», но подтверждали факт произведенных затрат на обслуживание туристических групп, являлись относимыми к делу доказательствами, поскольку характеризовали как объективную, так и субъективную сторону изучаемых событий.

Допустимость доказательств. Характеристика доказательств с точки зрения их допустимости имеет правовое обоснование (ст. 75 УПК РФ). Критерием оценки доказательства с точки зрения допустимости является не его содержание, а его форма. Юридически порочным (в силу требований ст. 75 УПК РФ) признается такое доказательство, которое было получено с нарушением требований УПК РФ.

Не будем останавливаться на качестве нормы права, сформулированной в ст. 75 УПК РФ, в частности — на допущенном (по нашему мнению, неоправданно) повторении: первое предложение ч. 1 и п. 3 ч. 2. Отметим лишь, что с учетом реалий сегодняшнего дня, в том числе недостаточного уровня теоретической подготовки современного российского правоприменителя, правовая регламентация понятия недо- ] пустимости доказательств требует значительной детализации. При этом ’ на законодательном уровне необходимо четко разграничить понятия допустимости и достоверности, поскольку указанные характеристики доказательств крайне важны для уголовного правоприменения. По существу, ст. 75 УПК РФ, раскрывающая понятие допустимости доказательств, содержит лишь две правовые позиции по вопросу допустимости:

недопустимыми доказательствами являются все доказательства, полученные с нарушением требований УПК РФ;

недопустимыми доказательствами являются показания подозреваемого или обвиняемого, данные без защитника и не подтвержденные данным лицом в суде.

Фактически, использование показаний подозреваемого, обви-няемого и подсудимого в качестве доказательств обвинения представляет собой не что иное, как пережиток прошлого, а именно сохранение правил древнего судопроизводства, когда суд Божий хотя и был признаком «ребяческой немощи умственной везде и у всех народов»22", но с учетом тогдашнего уровня развития цивилизации представлял собой понятные для всех, конкретные и определенные общие правила судебного процесса. Никакой альтернативы суду Божьему и пытке (при неочевидности произошедшего события) низкий уровень развития цивилизации предложить не мог.

Петр I в России старался ограничить пытку, поставить ее на зад-ний план, допускать ее только при недостатке иных доказательств. Доказательствами в те времена считались:

собственное добровольное признание; когда оно дано, преступник без пытки приговаривался к наказанию;

при отсутствии добровольного признания — показания не менее двух достоверных свидетелей-очевидцев (неочевидцу по молве или по слуху свидетельствовать было воспрещено);

полудоказательства и улики, навлекающие подозрение на обвиняемого. Пытка в России XVIII века как способ получения доказательства в виде признания вины обвиняемым допускалась в трех случаях:

а) когда преступление несомненно;

б) когда против подсудимого есть сильные улики или полудока- зательства;

в) когда подсудимый не сознается в преступлении221.

Таким образом, при отсутствии технических возможностей и умственных способностей, позволяющих доказать без применения насилия к обвиняемому вину последнего в совершении преступления, наши предки в рамках уголовного правоприменения использовали в качестве доказательства вины показания обвиняемого, данные последним под пыткой.

Сегодня такого способа получения показаний обвиняемого, как пытка, уголовно-процессуальный закон не предусматривает, однако предусматривает показания подозреваемого, обвиняемого и подсудимого в качестве доказательства обвинения. Поэтому если имеющихся по делу доказательств без признательных показаний подсудимого «маловато», то с признательными показаниями — достаточно.

Итак, если согласиться с высказанными нами доводами о том, что показания лица, подвергнутого уголовно-правовому преследова-нию, необходимо из перечня доказательств обвинения исключить, то в ст. 75 УПК РФ останется лишь одно юридически значимое указание относительно характеристики недопустимости доказательств — установление факта получения доказательств с нарушениями требований, предусмотренных УПК РФ.

Именно потому, что законодатель четко не регламентировал вопрос оценки доказательств с точки зрения их допустимости, правоприменительная практика (в том числе судебная) в избытке демонстрирует примеры противоположного подхода и неоднозначного отношения к многочисленным вопросам, возникающим в связи с необходимостью оценки доказательств по данному критерию.

Например, будут ли допустимы доказательства по уголовному делу, если:

¦ — дело возбуждено некомпетентным субъектом;

•* — дело возбуждено в нарушение требований ч. 1 ст. 24 УПК РФ;

доказательства собраны некомпетентным субъектом;

доказательства собраны следователем, которому официально поручение на производство следствия по делу не дано (в деле отсутствует постановление о передаче дела);

доказательства собраны за пределами сроков следствия без продления сроков следствия компетентным субъектом;

доказательства собраны за рамками сроков следствия, но впоследствии сроки следствия были продлены («задним числом»);

доказательства представляют собой показания психически больного человека (например, больного шизофренией);

доказательства представляют собой показания малолетнего ребенка (с какого возраста, с каким уровнем умственного развития и т. п.).

Таких вопросов правоприменительная практика задает великое множество и отвечает на них по-разному даже в одном и том же органе уголовного правоприменения.

Достоверность доказательств — такая характеристика доказательства, которая затрагивает не столько его форму, сколько его суть. В связи с этим принципиальным отличием достоверности от допустимости доказательств является юридическая порочность сути доказательства в первом случае и формы — во втором.

Достоверность доказательства кроется в его содержании и, в конечном счете, в его согласовании (совместимости) со всеми обстоятельствами дела. Однако не следует забывать, что достоверность доказательства — это юридическая категория, а следовательно, юридическая достоверность определяет юридическую суть, юридическое содержание доказательства.

Как, например, оценцть показания свидетеля, если они представляют собой умозаключение, сделанное на основе утверждений «ясновидящего», при этом по форме свидетель допрошен безукоризненно? Законодатель предлагает такие показания рассматривать как недопустимое доказательство (п. 2 ч. 2 ст. 75 УПК РФ) и тем самым размывает грань между разноплановыми характеристиками доказательств — допустимостью и достоверностью.

Указанный подход законодателя с методологической, научной и практической точек зрения видится неоправданным. С точки зрения правоприменительной практики нет принципиальной разницы, какие характеристики доказательств законодатель определит как осно- вание д ля исключения доказательств из обвинения на стадии предва-рительного слушания или судебного разбирательства. Однако зако-нодательное смешение понятий допустимости и достоверности исключает конкретизацию этих характеристик, а следовательно, их четкое уяснение правоприменителем. То обстоятельство, что законодатель включил в перечень недопустимых доказательств (ч. 2 ст. 75 УПК РФ) недостоверные доказательства (п. 2 ч. 2 ст. 75 УПК РФ), представляется нам закономерным. С одной стороны, такое смешение есть результат отсутствия в УПК детальной правовой регламентации юридической процедуры доказывания, а с другой — подтверждает высказанное нами предположение, что законодатель явно не-дооценил важность и значение указанной юридической процедуры.

На правильность сделанного вывода указывает и регламентация процессуальных действий, которые могут осуществить участники процесса на предварительном слушании в рамках разрешения вопроса об исключении доказательств (ст. 235 УПК РФ). Принципиальным в данном вопросе является то, что законодатель по существу свел вопрос о возможности исключения доказательств к оценке доказательств с точки зрения их допустимости. Об этом свидетельствует в том числе и ч. 7 ст. 235 УПК РФ. Вместе с тем существующая по сути единственная норма права, дающая общее представление о правилах оценки доказательств (ч. 1 ст. 88 УПК РФ), закрепляет три характеристики оценки каждого в отдельности доказательства: относимость, допустимость и достоверность. Следовательно, любое исследуемое доказательство должно обладать каждой из этих характеристик, в противном случае оно не может находиться в перечне доказательств (в особенности — доказательств обвинения) и не может входить в совокупность доказательств, на основе которой делается вывод о ви-новности лица в совершении преступления. С учетом этого мнения (о равенстве значения всех трех характеристик для оценки доказательства) выглядит юридически неубедительной регламентация процедуры исключения доказательств на стадии предварительного слушания, когда бремя опровержения доводов защиты возлагается на прокурора лишь в случае характеристики доказательства с точки зрения недопустимости, а в остальных случаях бремя доказывания лежит на стороне, заявившей ходатайство. Как и каким образом, например, сторона защиты будет доказывать необходимость исключения из доказательств показания свидетеля, получившего сведения во сне или от гадалки?

Человеческие знания о жизни крайне скудны, существуют явления, научного объяснения которым пока нет: иногда во сне человек получает достоверную информацию; среди людей есть единицы, на-деленные природой сверхъестественными способностями, позволяющими получать достаточно точные сведения о прошедших и будущих событиях непонятным для окружающих образом; интуиция как свойство человеческой психики демонстрирует порой удивительные вещи и т. п. Но...

Дело заключается именно в том, что право как объективный, закономерный результат существования и развития человеческой цивилизации является механизмом регулирования общественных отношений. Нормы права представляют собой правила поведения людей, правила, которые устанавливаются самими людьми (субъективный фактор), но вынужденно, под воздействием условий жизни и закономерностей существования того или иного социального образования (объективный фактор). Именно по этой причине юридическая жизнь (представляя собой часть реальной жизни) отличается от фактической, реальной жизни во всех ее проявлениях тем, что имеет характер оформленности и определенности. Юридическая жизнь определена правом. Следовательно, в юридической жизни есть место только тому, что определено правом. Все, что правом не предусмотрено, для правовой жизни не существует. Даже предсказания Нострадамуса и Ванги не могут существовать в правовой жизни (по крайней мере, до тех пор, пока законодатель эту возможность не предусмотрит).

На первый взгляд может показаться, что последний абзац оторван от правоприменительной (особенно судебной) практики и носит несколько абстрактный характер. Однако это далеко не так. Доказательством тому служит следующий пример (июнь 2003 года).

В одном из сельских населенных пунктов Владимирской области произошли трагические события, которые стали предметом изучения правоохранительных органов и суда. Классический «треугольник» состоял из девушки и двух молодых ребят разного возраста. Современные свободные нравы позволяют молодому поколению вести достаточно раскованную интимную жизнь, что предопределило наличие у каждого из этой трагической тройки нескольких половых партнеров. Тем не менее, однажды девушка и юноша ее возраста решили создать семью, в связи с чем подали заявление в органы загса и стали вести приготовления к свадьбе.

Несчастье случилось за два дня до свадьбы, когда ночью жених находился со своей невестой в деревенском клубе, но внезапно исчез. Все свидетельствовало о том, что произошла трагедия, поскольку у жениха не было никаких оснований внезапно исчезать. Поиски всем селом не дали желаемого результата. Милиция тоже оказалась бессильна. Мать исчезнувшего повезла бывшую невесту своего сына к ясновидящей для того, чтобы последняя, «проникнув» в сознание девушки, раскрыла истинную картину произошедшего. Однако девушка отказалась от этой затеи.

Через продолжительное время труп жениха был случайно обнаружен жителем деревни, косившим траву в одном из оврагов. Ввиду гнилостных изменений судебно-медицинский эксперт не смог установить причину смерти, однако обнаружил черепно-мозговую травму, происхождение которой не исключало удара тупым твердым предметом по голове, каковым мог быть и камень. Подозрение в причастности к исчезновению жениха пало на второго (более старшего по возрасту и к тому же ранее судимого) молодого человека, поскольку за несколько часов до исчезновения жениха подозреваемый при-езжал из соседней деревни и передавал несостоявшейся жене через ее подругу записку. Подозреваемый, будучи арестован по подозрению в совершении преступления, вину в убийстве жениха отрицал. Бывшая невеста никакой полезной для следствия информации не дала, несмотря на достаточно долгий и обстоятельный допрос, пояснив, что содержание записки носило личный характер, а причина исчезновения жениха ей неизвестна. При этом она исключала причастность своего второго друга к гибели жениха. Через некоторое время невеста покончила жизнь самоубийством путем повешения. Впоследствии стало известно, что незадолго до суицида невеста в одном из городов Московской области произвела искусственное прерывание беремен-ности, имевшей большой срок.

В ходе предварительного следствия в багажнике автомашины подозреваемого (впоследствии — осужденного) были обнаружены микроскопические следы высохшего вещества, похожего на кровь. Генная экспертиза дала заключение, согласно которому обнаруженное вещество является кровью, принадлежащей погибшему. Обвиняемый признал себя виновным и сообщил, что в ночь исчезновения жениха он ехал по деревне, где проживал последний. Жених остановил его автомашину, а когда он вышел из машины, жених набросился на него, угрожая убить. Чем было вызвано поведение жениха, ему неизвестно, но он предполагает, что, возможно, невеста была беременна от него и сообщила об этом жениху, решив до свадьбы рассказать правду. Во время борьбы они оба упали, жених оказался сверху и стал его душить. Он физически слабее жениха. Когда почувствовал, что справиться не может и начинает задыхаться, схватил попавшийся под руку тяжелый предмет и ударил жениха по голове. Через некоторое время, придя в себя, обнаружил, что жених мертв. Испугался со-деянного, погрузил тело жениха в багажник машины и отвез от деревни в овраг, где и захоронил. В ходе следствия обвиняемый показал место, где произошел его конфликт с погибшим. В указанном месте было много камней, которыми мог быть нанесен смертельный удар потерпевшему.

Все, что могло сделать следствие — это передать суду дело по обвинению Н. в совершении преступления, предусмотренного ч. 1 ст. 105 УК РФ. Однако место совершения преступления, орудие убийства, причина смерти, мотив преступления были указаны лишь в виде предположения, поскольку версия обвиняемого была отвергнута, а из доказательств обвинения был лишь труп погибшего, следы крови погибшего в автомашине обвиняемого и заключение эксперта, который не смог установить причину смерти.

Приговор суда первой инстанции, которым Н. был приговорен к лишению свободы сроком на 10 лет по ч. 1 ст. 105 УК РФ, был обжалован во Владимирский областной суд, но был оставлен в силе.

Приведем несколько выдержек из кассационной жалобы, которые подтверждают ряд сделанных ранее выводов о необходимости правовой регламентации вопроса оценки доказательств. В частности, речь идет о такой характеристике доказательств, как достоверность, и такой общей характеристике оценки совокупности доказательств, как достаточность. Обжалуя состоявшийся приговор, защита указала, что согласно

ч. 1 ст. 88 УПК РФ для разрешения уголовного дела и признания лица виновным в совершении преступления все собранные доказательства должны оцениваться в совокупности и быть достаточными. В силу ч. 3 ст. 49 Конституции РФ неустранимые сомнения в виновности лица толкуются в пользу обвиняемого.

По данному уголовному делу собранные предварительным следствием доказательства подтверждают лишь два факта — факт обнаружения трупа потерпевшего М. и факт наличия крови потерпевшего в автомашине Н.

Ни то, ни другое доказательство (в отдельности или в совокупности) не дают возможности сформулировать единственную версию произошедшего события, которая должна носить достоверный, а не вероятный характер.

Относительную ясность в картину произошедших событий по данному уголовному делу (с учетом отсутствия других доказательств обвинения) могли внести лишь показания подсудимого Н.

Поскольку по уголовному делу следствие не смогло собрать иных доказательств, выводы предварительного следствия в нарушение требований ст. 73 УПК РФ основаны на эмоциях и носят вероятностный характер. В частности, не установлены ни место преступления, ни предмет (орудие) преступления, ни причина смерти потерпевшего, мотив преступления указан «из ревности». Поскольку никаких доказательств в подтверждение мотива преступления по делу не обнаружено, в обвинительной речи прокурора в судебном заседании мотив получил интерпретацию «уязвленное самолюбие». Однако по данному делу с таким же успехом можно указать любой иной мотив, поскольку никаких доказательств, подтверждающих мотив преступления, по делу нет.

Данное обстоятельство (отсутствие по делу достаточных доказательств виновности Н. в совершении инкриминируемого деяния) послужило причиной юридической несостоятельности и профессиональной некорректности речи обвинителя в суде, которая не могла быть основана на доказательствах, а потому полностью состояла из эмоций и предположений типа: «наверное, убить потерпевшего можно было только в ночь на 30 июня»; «видимо, Н. приготовил какое-то орудие убийства»; «я думаю, что в записке был приказ вывести М. в укромное место»; «наверное, было сказано, что хочет побеседовать»; «видимо, нападение на М. было неожиданным» и т. п. При этом, оценивая версию Н. о необходимой обороне как несостоятельную, обви-нение в основу выводов о причастности Н. к гибели М. кладет показания самого Н. (!), поскольку других доказательств, что именно Н. причинил смерть М., по делу нет.

В результате постановленный судом приговор основан не на доказательствах, а на мистицизме и сомнительной версии причастности Б-вой (невесты) к гибели М.

В качестве доказательств виновности лица в совершении того или иного преступления законодатель не указал «общественное звучание дела» и «эмоциональное отношение к событию». А между тем только этими основаниями можно объяснить состоявшийся приговор.

В частности, доказательства вины Н. начинаются с информации о ясновидящей, от которой сбежала Б-ва, испугавшись предстоящего «сеанса» и якобы по указанию которой был обнаружен труп М. Ссылка на ясновидящую напоминает о средневековом суде инквизиции, а вто-рое упомянутое обстоятельство противоречит установленным фактам, поскольку труп М. был обнаружен случайно лицом, косившим траву рядом с местом захоронения. Кроме того, вывод о причастности Б-вой к произошедшей трагедии суд опять же обосновывает тем, что Б-ва «отказалась общаться с экстрасенсом, скрывая известные лишь ей факты».

Подобная судебная правоприменительная практика, когда основу выводов о виновности лица в совершении преступления образуют не доказательства, которые можно реально изучить, а элементы мистицизма, а также сомнительная версия о причастности к преступлению другого лица, к тому же не являвшаяся предметом изучения органов предварительного следствия, способна подорвать принципы правосудия.

Другие доводы суда, изложенные в приговоре, либо противоречат собранным по делу доказательствам, либо явно носят вероятностный характер.

В частности, в основе выводов суда о ревности как мотиве преступления находится предположение, будто на почве интимных отношений между Б-вой и Н. сложилась тесная связь и Б-ва, не желая возникновения семейных отношений с М., вольно или невольно оказала Н. содействие в убийстве своего жениха.

Однако материалами дела доказано, что все трое вели свободный образ жизни и имели разнообразные интимные связи. Н., в частности, как до встречи с Б-вой, так и после налаживания с последней интимных отношений, имел значительный «охват» в этой сфере, в том числе и в населенном пункте по месту жительства Б-вой. Поэтому никаких данных о сверхъестественной ценности для Н. отношений с Б-вой не имеется. Вывод же суда о стремлении Б-вой избавиться от жениха выглядит явно неубедительным на фоне той информации, что именно Б-ва была инициатором создания семьи с М.

Б-ва была беременна. Кто был отцом ее ребенка, мы не узнаем. Однако, если подчиняться требованию процессуального закона о проверке всех возможных версий, то одной из версий, которую необходимо было озвучить, была та, согласно которой Б-ва призналась М. втом, что она ожидает ребенка не от него, а от Н. По уровню доказанности эта версия даже более доказана совокупностью доказательств, нежели та, которую следствие и суд приняли за основу. В этом случае вполне объясняется и поведение М., который был физически сильнее Н., и поведение Н., который после нападения, защищаясь, нанес удар камнем в голову М. При осмотре места происшествия, указанного Н., обнаружены камни, одним из которых мог быть нанесен смертельный удар М. Наконец, если Б-ва была беременна не от Н., а от своего жениха М., зачем ей было избавляться не только от своего жениха, но и от отца своего ребенка?

Без показаний Н. у суда нет данных о событии преступления, а есть лишь домыслы, в то время как показания Н. фиксируют и место события, и предмет (орудие) преступления, и причину смерти потерпевшего, и мотив.

Что касается содержания записки Н., переданной Б-вой, то, кроме Н., только ясновидящая может сообщить нам ее текст. В данном деле в роли ясновидящей выступили прокурор и суд.

В свою очередь, связывать суицид Б-вой с задержанием Н. даже меньше оснований (поскольку в этом случае наличие предсмертной записки было бы весьма вероятно), чем связывать самоубийство Б-вой с результатами воздействия черной магии и наведенной «порчей» со стороны ясно- и «прочевидящих».

У автора настоящей работы при изучении дела Н. возникло двойственное чувство. С одной стороны, трагедия унесла жизни двух молодых людей (19 и 20 лет) и не родившегося ребенка. С другой — оче-видно, что в основе выводов органов следствия и суда лежат эмоции, не подкрепленные достоверными доказательствами. По данному делу явно отсутствует достаточная совокупность относимых, допустимых и достоверных доказательств, которые позволили бы сделать императивный, не допускающий сомнений юридический вывод о виновности Н. в совершении умышленного убийства. Имеющиеся по делу доказательства позволяют существовать нескольким версиям обстоятельств гибели М.

«Какое из этих событий было на самом деле, знает один Бог (кстати, божественное присутствие и есть единственный критерий того, что мы называем — “на самом деле”)» . Но где юридический критерий, с помощью которого можно было бы произвести «взвешивание» доказательств на чаше весов Правосудия? Можно ли то обстоятельство, что беременная Б-ва отказалась общаться с ясновидящей, использовать в обвинительном приговоре в качестве довода, разъясняющего причину, по которой у суда сложилось убеждение в виновности Н. в умышленном убийстве? Можно ли крупицы информации, имеющейся по делу, расценивать как звенья одной цепи, одинаковые по юридической силе и значению, на основании которых преступник должен предстать перед мечом Правосудия именно по тому обвинению, которое было предъявлено органами предварительного следствия?

Не выходит ли так, что в связи с правовым вакуумом в вопросах оценки доказательств, «свято место, которое пусто не бывает», заполняется полууликами и полудоказательствами, полунамеками и полудогадками? При этом подобное «правосудие» обосновывается высокими нравственными началами: «справедливость должна восторжествовать». Подобные обоснования есть не что иное, как ширма, прикрывающая профессиональную полуграмотность, полупригодное™ и полную теоретико-правовую невежественность право-применителя. Здесь вполне уместно привести известный афоризм о том, что благими намерениями вымощена дорога в ад, поскольку право судить по совести, по справедливости, а не по закону дает широкую дорогу судейскому произволу.

И вновь повторим: свободное судейское усмотрение иногда может оказаться полезным для тех или других частных интересов личности, но оно всегда бесконечно вредно для основного и общего интереса личности, интереса в определенности ее правового положения, вне зависимости от чьей бы то ни было милости или немилости. Порожденное произволом благо не может выйти за узкоочерченные рамки, тогда как зло его безгранично, а потому и угроза, которую произвол несет в себе, также не имеет пределов . И в связи с этим вспоминается где-то прочитанная фраза: государство существует не для того, чтобы жизнь людей на Земле превратилась в рай, а для того, чтобы она не превратилась в ад.