О достаточности доказательств и профессиональном менталитете судьи
Но обратимся еще к одной характеристике оценки доказательств, а именно к той, которая должна представлять собой последний и главный критерий, позволяющий судье сделать вывод о вероятности как достоверности или как недостоверности — к достаточности.
«В Италии на здании одного из дворцов правосудия можно увидеть мемориальную доску с надписью: “Помни о мельнике!”
Эта мемориальная доска представляет собой своеобразный памятник невинным жертвам следственных и судебных ошибок, при-говоренным к смертной казни на основании незаконного и необоснованного обвинения в особо тяжком преступлении — убийстве.
Подозрение в совершении убийства пало на мельника при следующих обстоятельствах.
Стражники, обходя улицы ночного города, услышали крик о помощи. Они бросились к месту происшествия и обнаружили там неизвестного человека, стоявшего с ножом в руке над жертвой. Это был мельник.Сразу же после задержания и во время следствия он категорически отрицал свою причастность к убийству. Однако доказательства его вины (схвачен ночью на месте происшествия с ножом в руке, возле истекающего кровью человека) казались бесспорными, и по приговору суда он был казнен.
Через некоторое время выяснилось, что мельник невиновен. На месте происшествия он оказался случайно: идя по улице, он, как и стражники, услышал зов о помощи и поспешил к месту события. Увидев лежащего на земле человека с торчащим в теле ножом, мельник наклонился над ним, вынул из раны нож и в этот момент был схвачен прибежавшими стражниками» , — так начинается интересное научное исследование В. В. Мельника, опубликованное в 2000 году.
Сколько человеческих судеб было исковеркано, сколько жизней безвинных людей загублено за всю историю существования судебной власти на территории только нашего государства по той причине, что принцип достаточности доказательств носит сугубо декларативный характер (по крайней мере, в уголовном процессе)! И для подтверждения этой мысли вовсе не обязательно обращаться к многочисленным примерам реабилитации жертв политических репрессий, достаточно вспомнить примеры послевоенного судебного правоприменения в СССР и в России, когда после приведения приговоров в исполнение обнаруживались истинные виновники того или иного злодеяния.
В теории доказательств и доказывания под достаточным понимается такое количество качественных доказательств, совокупность которых позволяет суду разрешить правовой конфликт.
Ученые сходятся во мнении, что по каждому конкретному делу достаточность доказательств оценивается индивидуально и невозможно дать какой бы то ни было однозначный совет по поводу определения достаточности доказательств, приемлемый во всех случаях . При этом требование полноты предполагает необходимость получения и исследования доказательств в таком объеме, который является достаточным для истинного вывода. У судей не должно оставаться сомнений в обоснованности решения . Признание добытых доказательств достаточными для решения дела означает по существу убеждение в том, что осуществлено всестороннее, полное и объективное исследование всех обстоятельств дела . Закон не устанавливает, какая совокупность доказательств необходима для установления тех или иных об-стоятельств, это определяется самими субъектами доказывания в каждом конкретном случае. Указанным целям и служит понятие пределов доказывания, которое призвано, с одной стороны, обеспечить достаточность доказательств, а с другой — не допустить безмерного и необоснованного расширения этих пределов .Очевидно, что низкое качество существующей в отечественном законодательстве правовой регламентации оценки доказательств в целом и оценки достаточности доказательств в частности предоставляет правоприменителю безграничное поле для самодеятельности и творчества, что никак не способствует соблюдению принципа законности и противоречит закономерностям социального развития.
Правильность вывода об исторической взаимосвязи событий и явлений социальной действительности и о том социальном вреде, который возникает непременно в случае искусственного разрыва цепи временных событий, находит подтверждение в трудах великого гуманиста Ч. Беккариа.
Еще в середине XVIII века Ч. Беккариа утверждал, что существует общая теорема, весьма удобная для определения достоверности фактов, например улик :
когда доказываемые факты взаимно зависят друг от друга, т. е. когда одна улика доказывается только с помощью другой, чем многочисленнее доказательства, тем менее вероятной становится достоверность факта, поскольку недостаточная доказанность предшествую-щего факта влечет за собой недостаточную доказанность последующих;
когда все доказательства какого-либо факта в равной степени зависят только от одного из них, то число их не увеличивает и не уменьшает достоверность факта, так как она держится на силе одного только доказательства, от которого зависят все остальные;
если же доказательства не зависят друг от друга, т.
е. если улики доказываются не одна посредством другой, то чем больше доказательств приводится, тем выше вероятность достоверности факта, так как ложность одного из доказательств не влияет на другие.И далее Ч. Беккариа произносит фразу, которая часто ускользает от внимания современных судей, убежденных в том, что во время судебного разбирательства суд должен установить объективную истину по делу: «Я говорю о вероятности в области преступлений, достоверность которых, естественно, должна быть доказана прежде, чем они станут наказуемыми». Иными словами, вероятность (версия) события должна быть доказана таким образом, чтобы она стала достоверной. Сказанное о достоверности вероятности «вряд ли покажется странным человеку, для которого достоверность с моральной точки зрения, строго говоря, не что иное, как вероятность, но такая, которую я называю достоверностью, ибо любой здравомыслящий человек непременно сочтет ее таковой в силу своего опыта, накопленного в результате практической деятельности и потому предшествующего любому умозрению. Таким образом, для признания человека виновным требуется такая достоверность, которой руководствуется каждый в важнейших делах своей жизни»299.
Вместе с тем Ч. Беккариа не ограничивается указанием на опыт практической деятельности как единственный критерий оценки версии в качестве достоверной. По его утверждению, доказательства виновности необходимо различать на совершенные и несовершенные. «Совершенными я называю доказательства, исключающие возможность невиновности, а несовершенными те, которые этого не исключают. Из первых для обвинения достаточно одного. Вторых же необходимо столько, чтобы они составили в совокупности одно совершенное доказательство. Иначе говоря, если каждое из несовершенных доказательств в отдельности допускает возможность невиновности, то совокупность этих же доказательств по тому же делу такую возможность должна исключать» .
Высказанные Ч. Беккариа мысли нашли детальное и тщательное обоснование в указанной ранее монографии В.
В. Мельника «Искусство доказывания в состязательном уголовном процессе».Даже российское дореформенное законодательство начала — середины XVIII века предполагало подразделение уголовных доказательств на совершенные и несовершенные, о чем пишет в своей работе В. А. Линовский: «...наконец, и в Новоуказных статьях правило это сохранилось во всей силе, как это было прежде, чему может служить доказательством 24 Новоуказная статья. В “Кратком изображении процессов” предписывалось не подвергать преступ-ника смертной казни, если доказательства не были совершенные. Постановление, изложенное в “Кратком изображении процессов”, подтверждено указом Сент. 27, в котором сказано: “Буде же бы явных и достаточных улик и доказательств в преступлении не было и подсудимый сознания в оном не учинил: то в таком случае, смотря по степени доказательств, держаться смысла Воинских процессов 2-й части 5-й главы, 9, 10 и 11 главы, 7 пунктов, т. е.: Буде бы при отрицательстве подсудимого доказательства преступления были слишком слабы и недостаточны, то пристойнее есть оное дело предать воле Божией и положиться в том весьма на Бога, пока впредь само объявится,* понеже есть лучше десять виновных освободить, нежели одного невинного к смерти приговорить; но если бы, несмотря на отрицание подсудимого, могли явиться могущие дать повод к подозрению вучинении преступления какие-либо обстоятельства, впрочем, недостаточные однако же к решительному обвинению, тогда, хотя и следует подсудимого освободить, взяв с него полное число порук, но от преступления весьма не уволить; понеже временем могут новые явиться подозрения”» (курсив наш. — А. А.) .
Таким образом, существовала не только градация обвинительных доказательств на совершенные и несовершенные, но и четкая процессуальная регламентация, согласно которой оба вида доказа-тельств влияли на приговор суда.
Эти идеи были восприняты отечественным дореволюционным уголовным правоприменением и нашли отражение как в правовой реформе 60-х годов XIX века, так и в научной мысли середины — конца XIX века.
Например, вопросам об уголовных доказательствах уделяли внимание В. А. Линовский — «Опыт исторических розы- сканий о следственном уголовном судопроизводстве в России» (Одесса, 1849) ; В. Д. Спасович — «О теории судебно-уголовных доказательств в связи с судоустройством и судопроизводством» (СПб., I860) ; Л. Е. Владимиров — «Учение об уголовных доказательствах», в предисловии к третьему изданию которого (СПб., 1909) он пишет: «Говоря о принципе внутреннего убеждения как критерии судебной достоверности, вместо отмененной формальной теории доказательств даровитые творцы нового уголовного суда высказали надежду, что и у нас, как в Англии, со временем выработается на практике своя теория доказательств и что в этом деле «придет на помощь судье и наука». Настоящее мое «Учение об уголовных доказательствах», ныне совершенно законченное, и есть выполнение труда, много лет тому назад предпринятого — “по обещанию”» (курсив наш. — А. А.).В этой мысли «даровитых творцов нового уголовного суда», пол-ностью разделяемой и самим Л. Е. Владимировым, достаточно четко прослеживается наказ потомкам, который должен был быть воплощен в жизнь гораздо раньше, однако из-за социально-экономических катаклизмов в России не стал реальностью и до настоящего времени. Вспомним принципы «спирали» и «маятника», по которым развивается человеческая история. В судебном правоприменении маятник в вопросе оценки доказательств колеблется между двумя крайностями: полностью заформализованной функцией судьи при оценке доказательств (абсурдно-мелочной нормативно-правовой детализацией действий судьи при оценке доказательств, так называемой «формальной теорией доказательств») — с одной стороны, и дей-ствиями судьи, которые с правовой точки зрения «детализированы» лишь указанием на внутреннее убеждение судьи при оценке доказательств — с другой.
Так называемое «завинчивание и отвинчивание гаек» в истории происходит не только и не столько по воле отдельных людей или их групп. Происходящие социально-экономические события обусловлены закономерностями развития общества и будут либо соответствовать прогрессивному ходу истории, либо противодействовать ему до поры до времени, пока очередное социальное потрясение не возвратит все «на круги своя».
Таким образом, на известном этапе развития общества «произвол суда» в разрешении правовых конфликтов достиг такого уровня, когда потребовалось его ограничение, одним из проявлений которых и стала введенная на процессуальном уровне в правовую жизнь формальная теория доказательств.
Внутреннее убеждение судьи как альтернатива формальной теории доказательств в вопросе достоверности проверяемой судом версии правового конфликта появилось, в свою очередь, как реакция на крайность, в которую впала судебная практика с формальным критерием судебной дос-товерности. На смену одной крайности пришла другая. Однако уже тогда, т. е. в момент юридического рождения принципа внутреннего судебного убеждения как критерия достоверности, специалистам в области уголовного процесса было понятно, что одного этого принципа явно недостаточно, что потребуется некоторое время, в течение которого на практике будет выработана своя теория доказательств, способная прийти на помощь судебному правоприменению. Последнее может стать реальностью только тогда, когда научные рекомендации обретут правовую плоть в виде про-цессуальных норм, подчиняясь требованиям которых отечественное судопроизводство в вопросах оценки доказательств прекратит броуновское движение и войдет в предсказуемое русло под названием «цивилизованное правосудие».По мнению Ч. Беккариа, при ясных и точных законах обязанность судьи состоит лишь в установлении фактов. Если для сбора до-казательств требуется проявить способности и находчивость, а выводы, сделанные на основании этих доказательств, необходимо представить ясно и точно, то при принятии решения в соответствии с данными выводами следует руководствоваться исключительно здравым смыслом, который более надежен, чем знания судьи, склонного всюду видеть преступников и все подгонять под искусственную схему, усвоенную им со студенческой скамьи .
На современном этапе развития отечественного судопроизводства эти положения середины XVIII века звучат следующим образом: вопросы оценки доказательств при судебном исследовании правового конфликта должны быть регламентированы законом так, чтобы окончательные выводы суда, получаемые на основе совокупности тех правил оценки доказательств, которые установлены законом, соответствовали выводам, основанным на здравом смысле, не имеющем ни малейшего представления об этих самых правилах оценки доказательств.
Данное высказывание не содержит никакого парадокса. Напротив, оно направлено на то, чтобы максимально отнивелировать проверенное многовековой практикой правило судопроизводства: «незнание, которое судит, руководствуясь здравым смыслом, является более надежной гарантией, чем знание, которое судит субъективно, опираясь на собственное мнение» . Социально-психологические причины, по которым профессиональные судьи в абсолютном большинстве своем заранее предубежденно относятся к правовой позиции подсудимого и более чем лояльно к позиции обвинения (обвинительный уклон), довольно тщательно изучены отечественной правовой наукой.
Вопросы о соотношении здравого смысла и знаний судьи, склон-ного всюду видеть преступников и все подгонять под искусственную схему, усвоенную им со студенческой скамьи, обстоятельно изучены В. В. Мельником . И хотя в настоящее время суд присяжных в России — факт состоявшийся, доводы и аргументы, изложенные им в обоснование объективной необходимости возрождения и существования суда присяжных на современном этапе отечественного уголовного правоприменения, своей актуальности не потеряли.
Противники суда присяжных (в основном представители силовых структур) исходят из того, что «чрезмерная предвзятость» коллегии присяжных по отношению к собранным доказательствам объясняется низким уровнем их профессиональной (юридической) подготовки. Нет необходимости повторять доводы В. В. Мельника, согласно которым для суждения о виновности преступника нужны только здравый смысл (т. е. практический рассудок) и совесть — ничего более . Тем не менее логика поставленных нами вопросов требует определенной детализации позиции указанного автора.
В частности, В. В. Мельник, на наш взгляд, безусловно доказал, что суд присяжных перед профессиональным судом имеет ряд преимуществ, к важнейшим из которых относятся следующие:
максимальная приближенность коллегии присяжных к реальной жизни, позволяющая при решении вопроса о виновности лица в совершении преступления пользоваться здравым смыслом (практическим рассудком);
отсутствие профессиональных стереотипов мышления судьи;
коллегиальное, а не единоличное противостояние общественному мнению (совокупный интеллектуальный потенциал здравого смысла), т. е. возможность противопоставления общественному мнению общественной совести.
Статистика — вещь упрямая. И она красноречиво свидетельствует о том, что обвинению гораздо проще убедить в доказанности вины по конкретному уголовному делу судью или состав профессиональных судей, чем коллегию присяжных . Этому феномену имеется много объ-яснений, которые обстоятельно рассмотрены цитируемым автором. Но дело заключается именно в том, что если суд присяжных можно рассматривать как дополнительную гарантию от судейского произвола в вопросах оценки доказательств виновности подсудимого, то можно ли создать какую-либо иную гарантию для основной массы уголовных дел, по которым присяжные не участвуют в разбирательстве уголовно-правового конфликта? И что это должна быть за гарантия?
Ничего другого для современного уровня развития отечественного судебного правоприменения, кроме законодательного закрепления теории доказательств и доказывания, которая в известной степени детализирует действия судьи при оценке доказательств, предложить невозможно.
По существу, любое судебное разбирательство представляет собой изучение правового конфликта , т. е. такого социально-правового состояния, которое требует в рамках действующего законода-тельства судебной оценки. Судебная оценка любого правового конфликта может быть только юридической. Вопросы социальной жизни, находящиеся за рамками правовой регламентации, недосягаемы для суда, а любой правовой конфликт — это (назовем обобщающим термином) социальное явление, которое подпадает под действие правовых норм (находится в правовом поле). Следовательно, социальное явление, подпадающее под действие правовых норм, может быть изучено компетентным органом (судом) с точки зрения его соответствия нормам права. То есть в этом процессе требуются специальные профессиональные познания юриста, и никакой жизненный опыт, если он не подкреплен суммой знаний в области юриспруденции, на стадии юридического осмысления правового конфликта не сможет принести желаемого результата.
Таким образом, в основе судопроизводства по конкретному правовому конфликту находится обязанность суда (судьи) исследовать правоотношение, что без элементарных представлений о теории права сделать невозможно. Очевидно, именно это и является стержнем, вокруг которого должна формироваться теория законных доказательств и доказывания, в том числе в вопросе достаточности. Например, при исследовании гражданско-правового конфликта суд, прежде чем приступить к оценке совокупности собранных доказательств, обязан будет проверить наличие доказательств в отношении каждого элемента спорного правоотношения — субъектов, их прав и обязанностей, объекта, т. е. того, по поводу чего стороны вступили в правоотношения, и т. д. И тогда казус из судебной практики, когда суд признал законным увольнение работника по сокращению штатной численности, но при этом не истребовал и не исследовал само штатное расписание, действовавшее на момент увольнения работника и даже
_ 247
после, будет исключен .
В области уголовных правоотношений профессиональный суд, прежде чем формировать свое мнение о доказанности вины лица в совершении инкриминируемого деяния, обязан будет «разложить по полочкам» имеющиеся доказательства каждой стороны состава преступления и, кроме того, в соответствии с требованиями формальной теории доказательств (т. е. юридически закрепленной, или теории законных доказательств) обязан будет составить перечень относимых, допустимых, достоверных доказательств, указав, например, какие из имеющихся доказательств являются первостепенными, а какие — второстепенными, какие доказательства являются прямыми, а какие — косвенными (уликами) и т. д. Этот не очень трудоемкий процесс позволит профессиональному судье при разрешении вопроса о доказанности вины подсудимого в совершении инкриминируемого деяния реально взвесить имеющиеся доказательства на чаше весов Право-судия, посмотреть в процессуальный закон, которым формально закреплена теория доказательств и доказывания, регламентирующая процесс «взвешивания», после чего, «поднявшись» в профессиональных изысканиях и профессиональном мастерстве, «опуститься» до уровня здравого смысла (практического рассудка) и сделать вывод, который, с одной стороны, будет соответствовать процессуальному закону, а с другой — отвечать здравому смыслу.
Такая же формальная процедура нисколько не помешает и само-му суду присяжных, где для коллегии присяжных перед ее уходом на совещание не будет лишним краткий теоретико-правовой ликбез в виде простого перечня доказательств с указанием на «вес и значимость» каждого из них в соответствии с формализованной теорией доказательств (т. е. с уголовно-процессуальным законом).