34. Значение уголовного закона как санкции нормы

34. Какое же юридическое значение имеет создание уголовного закона, установляющего ответственность за посягательство на норму?

Норма права заключает в себе двойственную природу: воспрещая или повелевая что-либо, она, с одной стороны, как положение, определяющее взаимоотношения людей, учит должному, указывает и наставляет в том, что признается правом и обязанностью при тех или других действиях и столкновениях; с другой, как выражение правополагающей воли, она, обращаясь к членам общежития, совершающим или имеющим совершать что-либо, требует подчинения воле, творящей право (создает Recht auf Botmassigkeit[1], по выражению Биндинга), создает обязанность подчинения: каждый обязан воздержаться от известного действия или выполнить известное действие, как скоро наступят условия, при наличности которых оно воспрещается или требуется нормой[2].

Оба эти момента всегда и безусловно присущи каждой норме, но практически второй получает действительное бытие лишь тогда, когда норма сделалась руководящим началом жизни, путем ее более или менее продолжительного и постоянного соблюдения в праве обычном или посредством воплощения в закон, хотя бы это был и lex imperfecta[3].

Но законодатель иногда идет дальше: он не только определяет последствия неподчинения его воле, выраженной в норме, но придает этим последствиям карательный характер, делает норму содержанием уголовного закона.

Норма права обращается исключительно к тому, на кого она налагает обязанность подчинения; уголовный закон, создавая особое отношение государства к посягающему на норму, имеет многоразличное отношение: во-первых, к лицам, обязанным воздерживаться от нарушений, к возможному виновнику; во-вторых, к органам власти, устанавливающим преступность и наказуемость; и, наконец, в-третьих, к самому государству, во имя и ради интересов которого налагается наказание.

Так как по отношению к отдельным лицам обязанность подчинения возникает из самой нормы, то закон уголовный не создает для них никаких новых обязанностей[5]; он только своей определительной частью установляет с большей точностью признаки того, что предписывается или воспрещается нормами, а в санкции, указывая на последствия неисполнения данной нормы, создает иногда, да и то только возможный, противовес тем чувственным побуждениям, которые могут вызвать неисполнение требований нормы.

По отношению к органам власти, определяющим виновность и наказуемость лиц, посягающих на нормы права, закон уголовный является только основой их деятельности, главной посылкой того силлогизма, в построении которого, по выражению Наказа Екатерины II, и заключается вся судейская деятельность: часть описательная указывает те признаки, которые должны заключаться в известном деянии для того, чтобы учинивший оное мог быть признан виновным в наказуемом нарушении нормы, а санкция указывает те юридические последствия, которые должны быть назначены приговором суда лицу, виновному в таком посягательстве. Постановления же о том, как именно должен действовать суд или его органы, констатируя преступное событие, установляя виновность, определяя меру ответственности, исполняя приговор и т. д., входят в особую область права, в законы процессуальные; но, разумеется, если в законе уголовном находятся постановления процессуального характера, указывающие на условия самого возбуждения преследования, или положения об условиях, устраняющих наказуемость, как, например, о давности, помиловании, о допустимости известных доказательств, например при клевете в печати, об условиях выдачи и т. д., то в этих своих постановлениях уголовный закон является нормой и для судьи, определяя его права и обязанности при разборе дел уголовных.

Вместе с тем закон уголовный установляет пределы карательной власти судьи по отношению к отдельным преступным деяниям, и в особенности устанавливает максимум тех стеснений и кар, которым может быть подвергнут преступник за данное деяние, а через это закон создает существенную гарантию для каждого подсудимого: виновный не может подвергнуться иному наказанию, кроме того, которое установлено авторитетной властью законодателя, или в размерах, превышающих размер, законом определенный.

Но наибольшее значение имеет закон уголовный для самого государства.

По нашему праву закон уголовный, как и всякий другой закон, должен быть велением верховной власти, т. е. должен, согласно с нашими основными законами, быть или законом за собственноручным Высочайшим подписанием (ст. 53 и 54 Законов основных), последовавшим на мнениях Государственного Совета (ст. 124 Учреждения Государственного Совета), или же словесным Высочайшим повелением в виде указа, объявляемого местами и лицами, от верховной власти к этому уполномоченными, как скоро закон состоит в дополнении и изъяснении закона, коими устанавливается токмо образ его исполнения, или же определяется истинный его разум (ст. 55 Законов основных)[6]. Причем по ст. 66 Законов основных для объявляемых Высочайших повелений установляется то ограничение, что никакой закон, за собственноручным Высочайшим подписанием изданный, не может быть отменен указом объявляемым и что объявляемый указ не может иметь силы между прочим в делах о лишении жизни, чести или имущества.

Сами нормы права, посягательства на которые уголовный закон облагает наказанием, могут быть или законодательными постановлениями, изложенными в Своде законов, касающимися вопросов гражданского, государственного, финансового или полицейского права, или законодательными постановлениями, создаваемыми одновременно с самим созданием законов уголовных, или, наконец, нормами права обычного народного или судебного, но признанными законодателем и получившими его утверждение, при назначении ответственности за неисполнение этих норм, при издании закона уголовного.

Но, кроме законов в тесном смысле, власть верховная выражается в повелениях, даваемых в порядке управления государством. Как говорил граф Сперанский[7], "всякое повеление верховной власти должно быть исполняемо, согласно с ст. 53 Основного закона, как закон. Но повеление от закона различается тем существенно, что предмет первого есть особенный отдельный какой-либо случай, а предмет второго есть постановление общего правила, по коему надлежит поступать во всех случаях одного и того же рода. Повеление указывает, как поступить в известном и определенном деле, а закон есть правило, как поступать всегда в делах сего рода... законы получают силу свою от верховной власти всегда непосредственно, какую бы форму они ни имели; повеления исходят также от верховной власти, но иногда они исходят непосредственно, иногда же посредством мест и властей, ею утвержденных".

Таким образом, законы и повеления, по мнению Сперанского, разнствуют в двояком отношении: во-первых, по содержанию своему, так как законы заключают общие начала, а повеления - распоряжения на отдельные случаи, а во-вторых потому, что закон всегда исходит от власти верховной, а проявления верховной власти в управлении государством могут исходить как от власти верховной, в виде Высочайших повелений, состоявшихся в порядке управления верховного, так и от уполномоченных на то верховной властью центральных и местных должностных лиц и учреждений, в виде обязательных постановлений в порядке управления подчиненного.

Различие закона и повеления в порядке управления верховного, по-видимому, столь ясное теоретически, но вызвавшее, однако, ряд разнообразных толкований в нашей литературе государственного права[8], не имеет существенного значения для рассматриваемого мною вопроса, так как все повеления верховной власти, до управления государством относящиеся, в какой бы форме они ни состоялись, имеют обязательную силу наравне с законами и должны быть исполняемы всеми и каждым как законы; даже, как видно из примечания к ст.

Но подобно тому как вновь издаваемые законы не должны противоречить существующим законам, ими не отменяемым, так тем более повеления, в порядке управления состоявшиеся, не могут противоречить законам или отменять таковые вне порядка, для этого установленного. В этом отношении ст. 73 Основных законов постановляет, что отмена законов совершается тем же порядком, какой установлен для составления законов, т. е. установленным в ст. 49- 52 Законов основных. Поэтому, так как ст. 66 тех же Законов говорит, что никакой закон, за собственноручным подписанием изданный, не может быть отменен указом объявляемым, а статья 239 Учреждения Правительствующего Сената указывает, что сенаторы не имеют права объявлять словесных Высочайших указов в отмену конфирмации и указов за собственноручным Его Величества подписанием, то очевидно, что это правило распространяется и на Высочайшие повеления в порядке управления верховного[9].

В тех же случаях, когда восприявшее силу повеление в порядке управления верховного окажется при судебном рассмотрении в противоречии с законом, то таковое устраняется так же, как и противоречие законов, т.

Другое значение имеют обязательные постановления, издаваемые в порядке управления подчиненного, лицами и учреждениями, на то уполномоченными.

К таким учреждениям должны быть отнесены: центральные правительственные установления; местные правительственные установления, как-то: главноначальствующий гражданской частью на Кавказе, генерал-губернаторы, губернаторы и градоначальники и т. д.; общественные установления, как то: губернские и уездные земские собрания и городские думы, если их постановления утверждены подлежащей властью. По природе своей все эти постановления должны заключать только развитие общих начал закона в применении к потребностям или отдельных местностей, или отдельных групп случаев; но в последнее время не только расширился круг учреждений, имеющих такое право, но значительно раздвинулись пределы этого права, так как им предоставляется издавать постановления и в видах восполнения закона, и даже некоторые части администрации в виде опыта управляются на основании циркуляров и распоряжений министров[11].

Но так как органы управления подчиненного могут действовать не иначе как по уполномочию верховной власти, выраженному в законе, указе или особом уполномочии, то поэтому постановления и распоряжения этих властей имеют обязательную силу не сами по себе, а только на основании и в пределах данных им полномочий; оттого и отношение судебной власти к этим постановлениям в случае рассмотрения дел по обвинению частных лиц в неисполнении требований, предъявляемых к ним на основаниях этих постановлений и распоряжений власти, совершенно иное, чем к неисполнению указов, последовавших в порядке управления верховного. Так как последние имеют силу закона, то и судебная власть только удостоверяется в их существовании и обнародовании в установленном порядке; по отношению же к постановлениям и распоряжениям властей подчиненных она не только может, но и обязана независимо от сего проверить соответствие таковых пределам власти, этим установлениям предоставленной; проверить, конечно, не целесообразность постановлений и распоряжений, но их законность.

На этом основании Уголовный кассационный департамент Правительствующего Сената в целом ряде своих решений разъяснил, что по каждому обвинению в неисполнении требования власти суд должен рассмотреть и установить, независимо от действительности предъявления такого требования, его законность, т. е. если такое требование основано на законе, коему оно служит развитием, то вытекает ли право такого требования из прямого указания закона или из общего смысла законов, определяющих круг ведомства этой власти (реш. 96/14, Грин-штейна; 93/36, Чичерина; 87/29, Левинштейна; 81/2, Гусленко и др.); а если оно основано на постановлениях органов управления подчиненного, то предоставлено ли право обязательных постановлений по сему роду предметов этому органу [реш. 92/42, Погодина; 89/20, Коновалова; 85/37, Варламова; 78/12, о взвешивании на частных весах (Общее собрание); реш. 79/63, об устройстве тротуаров (Общее собрание) и реш. 77/3, Вахрамеева (Общее собрание) и др.]. При этом Правительствующий Сенат указал: что одно необжалование постановления или распоряжения еще не придает им характера законности [реш. 90/35, Губаева; реш. 77/3, Вахрамеева (Общее собрание), 69/606, Иконникова, и др.]; что постановление или распоряжение не становится обязательным только потому, что обвиняемый дал подписку исполнить предъявленное к нему на сем основании требование (96/14, Гринштейна, и др.) и т. д. Наконец, Сенат признал, обсуждая вопрос о законности постановления киевского генерал-губернатора о воспрещении молитвенных собраний штундистов в частных домах в видах предупреждения раскола, что и законность постановлений, издаваемых на основании чрезвычайных полномочий, должна быть рассматриваема судебными органами и что так как, на основании ст. 15 и 16 Положения об усиленной охране, заведующим краем предоставлено издавать обязательные постановления лишь в видах предупреждения и пресечения крамолы и охранения государственного и общественного порядка, но не в интересах охранения церкви и предупреждения раскола, то таковое постановление не может быть признано законным.

Обязательный характер постановлений и распоряжений органов управления подчиненного выражается в том, что, пока они не отменены надлежащей властью, они подлежат, в случае надобности, понудительному исполнению самой администрацией, будет ли это понуждение заключаться в непосредственном физическом принуждении, в производстве каких-либо работ или действий за счет виновного и т. п. или же в угрозе привлечением к суду им подчинившегося?

Но уполномочены ли эти учреждения и на установление уголовных последствий их законных требований? Другими словами, являются ли они субъектами уголовных правоположений?

Уложение 1845 г. и Устав о наказаниях 1864 г., следуя примеру французского законодательства[12], не предоставляли им этого права. Карательная санкция этих постановлений заключалась или в специальных постановлениях уголовных законов, или же в особой статье 29 Устава о наказаниях, дававшей охрану всем этим, не получившим специальной охраны, постановлениям и назначавшей денежное взыскание до 50 рублей (после Закона 1883 г.) за неисполнение постановлений правительственных и полицейских властей, а равно земских и общественных учреждений.

Соответственно сему министр внутренних дел Циркуляром от 18 июня 1875 г. указал, что внесение в обязательные постановления городских дум указаний на карательные последствия их неисполнения превышает пределы прав, им предоставленных.

Равным образом Правительствующий Сенат, рассматривая в Общем собрании Первого и Кассационных департаментов обязательное постановление Рижской городской думы 1887 г. о браковании сельдей, разъяснил, что уста-новляемая ї 20 сих правил конфискация сельдей, не представленных для досмотра, а равно и установленная ї 13 правил ответственность лиц, на коих возложена браковка сельдей, не могут быть налагаемы судебным порядком, так как само установление их представляется незаконным (реш. 96/37, Общего собрания).

Исключения из этого, твердо установившегося в нашем законодательстве правила явились только в узаконениях, создавших для органов управления в некоторых местностях чрезвычайные уполномочия для борьбы с крамолой, начиная с 1881 г.[13] Так, на основании статьи 15 Положения о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия (Устав о предупреждении и пресечении преступлений, прил. 1 к примеч. 2 к ст. 1), в местностях, объявленных в состоянии усиленной охраны, генерал-губернаторы, губернаторы и градоначальники могут: 1) издавать обязательные постановления по предметам, относящимся к предупреждению нарушения общественного порядка и государственной безопасности, как, например, относительно обязанности владельцев недвижимых имуществ и их управляющих по внутреннему наблюдению в границах их владения, и 2) устанавливать за нарушение таковых обязательных постановлений взыскания, не превышающие трехмесячного ареста или денежного штрафа в пятьсот рублей (ст. 15). Такое же право предоставляется и по Правилам о чрезвычайной охране (ст. 26), а по Закону 18 июня 1892 г. о местностях, объявленных состоящими на военном положении (т. II, ст. 23 прил.), в последнем случае начальствующему в местности, объявленной на военном положении, за нарушение его обязательных постановлений предоставляется установлять взыскания, не превышающие заключения в тюрьме или крепости на три месяца или денежного штрафа до трех тысяч рублей.

Действующее Уложение в сущности сохранило систему Устава о наказаниях. По ст. 137 определяется денежная пеня до 50 рублей за всякое неисполнение обязательного постановления власти, если за такое неисполнение не определено законом особого наказания; по проекту редакционной комиссии в этой статье было прибавлено: и если в самом постановлении не установлен низший против установленного сею статьей предел денежной пени, чем указывалось на возможность предоставления этим лицам и учреждениям, вместе с изданием обязательных постановлений, указывать и высший предел денежной пени, следующей за нарушение этих постановлений в отдельности, с тем только условием, что этот предел должен быть менее 50 рублей; но это добавление было исключено Государственным Советом.

________________________________________

[1] Право на подчинение власти (нем.).

[2] О двойственной природе правовых положений: как наставления о пределах человеческого свободного взаимодействия в обществе (Recht als Lehre) и как веления, обязывающего к подчинению (Recht als Macht) ср. Merkel, Juristische Encyclopadie; 1885; Lehrbuch, c. 18-20. Об авторитетной воле, созидающей право, у него же ї 43; ср. также приведенную там литературу, в особенности Ihering, Das Zweck im Recht, 2-е изд. 1883 и 1884; A. Thon, Rechtsnorm und Subjectives Recht, 1878, ї 1.

[3] Несовершенный закон (лат.).

[4] Cp. Binding, Normen, ї 2, Die Bedeutung des Strafgesetzes. Против его вывода, что уголовный закон установляет только обязанность государства, см. замечания у Вехтера, Deutsches Strafrecht, ї 30.

[5] Binding (ї 2) даже высказывает такую мысль, что если бы обязанность подчинения требованиям права, а в частности угрозе закона, создавалась только уголовным законом, то скрывшийся убийца являлся бы виновным в двух преступных деяниях - убийстве и неподчинении закону; соответственно сему Биндинг во втором издании (ї5) относит уголовные законы не к повелевающим, а к уполномочивающим правоположениям.

[6] Таким образом, сделанное мной в 1-м издании указание, что всякий уголовный закон обязательно требует Высочайшей подписи и не может быть установлен словесным Высочайшим повелением, ввиду совершенно правильных возражений, сделанных проф. Н. Коркуно-вым-"Русское государственное право", 1897 г., т. II, с. 22, основанных на историческом разъяснении объема статей 66 и 77 Законов основных и их отношения к статьям 54 и 55, представляется неверным: законы уголовные в образе их совершения ничем не разнствуют от других законов.

[7] Руководство к познанию Законов 1845, с. 83; ср. также, Градовский А. Начала русского государственного права, т. I, ї 38; Коркунов Н. Указ и закон, 1894 г.

[8] Ср. Коркунов Н. Русское государственное право, ї 3; противоположными мнениями являются, с одной стороны, мнение проф. А. Д. Градовского, считавшего отличительным признаком законодательных актов Высочайшее утверждение или подпись, а с другой - Н. Коркунова, признающего, согласно ст. 50, законодательными постановлениями только рассмотренные предварительно в Государственном Совете. Ср. также мнение графа М. Корфа в записке, представленной в 1862 г. в Совет министров, по которой законом предполагалось признавать высочайше утвержденное мнение Государственного Совета и именные указы с приложением большой государственной печати.

[9] Граф М. Корф в своей записке предлагал при принятии его предложений о разграничении закона и указа: если в форме указа, в порядке управления, состоится Высочайшее повеление, в чем-либо изменяющее существующие законы, то министры должны его принимать как выражение Высочайшей воли о том, чтобы сделано было представление Его Императорскому Величеству в законодательном порядке об отмене или изменении подлежащей статьи закона. Коркунов приводит пример такого толкования высочайшей воли в 1891- 1893 гг. по вопросу об отыскании русскими подданными титулов, дарованных иностранными государями. Кроме того, граф Корф предполагал "предоставить Сенату, чтобы он при получении для распубликования постановлений правительства, в административном порядке изданных, если усмотрит несогласие их с законами, не приступал к обнародованию, но давал подлежащие указания министрам о представлении их на высочайшее разрешение и утверждение в законодательном порядке".

[10] Н. Коркунов ввиду ст. 73 Основных законов, приходит к тому выводу, что закон должен быть признан сохраняющим обязательную силу и после издания противоречащего ему указа и, следовательно, устраняющим действие указа и его обязательную силу во всем том, в чем указ может оказаться несогласным с законом; но такое толкование не применимо к указам в порядке управления, последовавшим за собственноручным подписанием государя.

[11] Так, в 1877 г. министру путей сообщения предоставлено установить обязательные правила для плавания судов по внутренним водным сообщениям (Устав путей сообщений, ст. 86 прим. 3); а в 1882 г. обязательные правила о сплавке леса и дров (ст. 89 прим. 2); министру внутренних дел предоставлено установить правила для устройства и эксплуатации загородных телефонов, открытия частных больниц, заведений для приготовления искусственных минеральных вод и т. п.; министру государственных имуществ в 1880 г. предоставлено установить правила об употреблении взрывчатых веществ при горных работах и даже установить правила об ответственности за неисполнение этих правил (Устав горный, с. 37 прим.) и т. п. Ср. у Коркунова, Русское государственное право, II, с. 244, доказательства несоответствия этих случаев с общим характером учреждения министерств.

[12] На основании Бельгийской конституции (ст. 9), никакое наказание не может быть установлено и применяемо иначе как в силу закона (qu'en vertu de la loi), но это, как замечает Thiry (№ 26), вовсе не означает, чтобы наказание назначалось непременно самим законом; оно может быть установлено и распоряжениями лиц и учреждений, уполномоченных на то законом. Так, по конституции королю предоставлено право издавать постановления и делать распоряжения, необходимые для исполнения законов, и назначать за нарушение этих распоряжений тюрьму до 2 недель и штраф до 100 флоринов; такое же право предоставлено провинциальным и коммунальным советам, но с ограничением для первых тюрьмы 8 днями и штрафа 200 франков, а для вторых - размерами взысканий, установленными за нарушения.

[13] Первый Закон 1876 г. июля 13 (по прод. 1886 г. прил. к ст. 415 прим. 2 II тома изд. 1876 г., вошедшее ныне в ст. 421 и след, того же тома), усиливавший власть местных органов, предоставляя генерал-губернаторам, губернаторам и градоначальникам издавать обязательные постановления для предупреждения или пресечения того или другого вида нарушения законов, обеспечивающих общественный порядок, установлял, однако, что они ни в каком случае не должны противоречить не только уголовным законам, но также и постановлениям высших правительственных лиц и учреждений, а вместе с тем прибавлял, что ответственность за неисполнение этих постановлений назначается или по ст. 29 Устава о наказаниях, или по специальным законам.