§ 4. Субъективные признаки хищения

Субъектом хищений могут быть любые вменяемые лица, достигшие установленного законом возраста, который дифференцирован в ст. 20 УК применительно к различным способам хищений: в отношении кражи, грабежа и разбоя (ст.

Снижение возраста уголовной ответственности за кражу, грабеж и разбой объясняется не только более высокой общественной опасностью данных имущественных посягательств, обусловленной более опасным способом их совершения,[313] но и более широкой их распространенностью среди совершаемых подростками преступлений, обусловленной уровнем их социализации, предопределяющим как интеллектуальную, так и исполнительскую доступность данных способов хищения для 14-летних. Что же касается хищения предметов, имеющих особую ценность (ст. 164 УК), то несмотря на то, что оно может совершаться любыми из перечисленных способов, в том числе и теми, ответственность за которые начинается не с 16, а с 14 лет, способность в указанном возрастном диапазоне определить реальную значимость предметов (а тем более — документов) с точки зрения их исторической, научной, художественной или культурной ценности вызывает серьезные сомнения. Поэтому в случаях совершения подростками хищений таких предметов из музеев, частных коллекций целесообразнее квалифицировать содеянное в соответствии с представлениями самих подростков как кражу, грабеж или разбой, за которые ответственность наступает с 14 лет. Лица в возрасте от 14 до 16 лет, совершившие различные хищения в составе банды, также подлежат ответственности лишь за те конкретные преступления, ответственность за которые предусмотрена с 14-летнего

383

возраста.

Расшифровкой указанных общих признаков обычно и исчерпывается характеристика субъекта хищения и лишь в отношении хищений, предусмотренных ст.

Прежде всего отметим, что любое хищение по определению (коль скоро речь идет о завладении чужим имуществом) предполагает специального субъекта — несобственника, юридически противостоящего собственнику и обязанного воздерживаться от нарушения его имущественных прав уголовно-противоправным способом. Правда, этот специальный признак носит не положительный, а отрицательный характер, указывая не на свойства, присущие субъекту, а на свойства, отсутствующие у него, но от этого он не перестает быть признаком, дополнительно характеризующим субъекта, ибо с юридической стороны он характеризует лицо, обязанное относиться к имуществу, по поводу которого существует данное имущественное отношение с управомоченным собственником, как к чужому.

В свою очередь, отрицательные признаки несобственника по той же логической схеме дают основание для подразделения специальных субъектов на таких несобственников, которые не обладают никакими правомочиями в отношении изымаемого имущества, и

владеющих несобственников, которые, несмотря на то, что они не Являются собственниками, тем не менее обладают определенными правомочиями в отношении похищаемого имущества. В итоге иерархия дополнительных (к возрасту и вменяемости) признаков, характеризующих специального субъекта хищения, выстраивается следующим образом:

щ а) признаки несобственника, характерные для субъектов всех ^{юрм и видов хищения;

»в присвоения и растраты как лиц, наделенных определен-

[ризнаки владеющего несобственника, характеризующие

б)              признаки несобственника, характеризующие субъектов кражи, трабежа, разбоя и мошеннического обмана как лиц, не обладающих і правомочиями в отношении изымаемого имущества;

ными правомочиями в отношении похищаемого ими имущества;

г) признаки занимающего определенное служебное положение лица, характеризующие субъектов мошенничества (п.

д) признаки специального рецидива, характеризующие субъектов всех форм хищения (п. «в» ч. 3 ст. 158-161, п. «г» ч. 3 ст. 162 УК), отличающихся наличием неоднократной судимости расхитителя за хищение либо вымогательство.

Кроме того, выделение в качестве особого непосредственного объекта преступлений против собственности имущественных отношений, складывающихся между членами семьи, предопределяет и существование такого специального субъекта, как супруги, родители, дети, усыновители, усыновленные, родные братья и сестры, дедушка, бабушка и внуки, что также может породить вопрос об ответственности других (не указанных в приведенном перечне) лиц, принявших участие в совершаемом ими хищении.

Лицо, не обладающее указанными дополнительными признаками, не может быть ни индивидуальным исполнителем, ни соисполнителем этого преступления, даже если оно достигло соответствующего возраста и является вменяемым. Препятствием тому служит ч. 4 ст. 34 УК, которая отрицает возможность соисполни- Тельства в преступлении со специальным субъектом для лица, не являющегося таковым.

Так, по УК Испании положения об освобождении от уголовной ответственности супругов, а также близких родственников, совершивших имущественные преступления в отношении друг друга (ч. 1 ст. 268), не распространяются на посторонних лиц, принявших участие в совершении преступления (ч. 2 ст. 268).384 Напротив, в российской доктрине и практике XIX — начала XX в. ответственность соучастников таких посягательств находилась в непосредственной зависимости от ответственности исполнителя: если последний не подлежал уголовной ответственности за незаконное присвоение имущества своего супруга или близкого родственника, то не могли быть привлечены к уголовной ответственности и его соучастники. Так, по конкретному делу Сенатом было разъяснено: если потерпевшие, не желая обнаружить семейных тайн, не сочтут возможным заявить о краже, то и посторонние потерпевшему соучастники кражи не могут быть привлечены к ответственности.[314]

Что касается невменяемости, то совершение общественно опасного деяния имущественного характера лицом в психическом состоянии, исключающем вменяемость, исключает и уголовную ответственность за него, но является основанием для применения к такому лицу принудительных мер медицинского характера.

Характерными для клептомании являются неожиданность появления влечения, чрезвычайная аффективная напряженность, отсутствие признаков нарушенного сознания и каких-либо психических задержек. Обычно клептоманические импульсы возникают на фоне тяжелой дисфории,[315] а по выполнении желаемого действия больной испытывает чувство удовлетворения и облегчения. По мнению некоторых специалистов, истинная клептомания наблюдается у лиц психопатического склада с расстройствами настроения. Отмечается связь клептомании и с сексуальными переживаниями, в частности, с клептолагнией (от греч. — klepto и lagneia — похоть, сладострастие). В этом отношении одни указывают, что клептомания может служить формой восполнения сексуальной неудовлетворенности, другие же считают, что кража, связанная с сексуальными переживаниями, является средством вызывать у себя чувство страха и тревоги, стимулирующее усиление до того недостаточных сексуальных

387

импульсов с последующим достижением удовлетворения.

С субъективной стороны хищение является преступлением, совершаемым только с прямым умыслом и корыстной целью.

Неосторожный захват чужого имущества, конечно, возможен, но он не составляет хищения. Можно машинально положить в карман одолженную для учинения подписи авторучку (не осознав роскоши эксклюзивного PARKERa), можно надеть чужую шляпу, уходя из гостей в «приподнятом» настроении (не оценив воплощенных в ней творческих усилий великого Couturier), можно по рассеянности или невнимательности перепутать свой кейс с чужим (лишь впоследствии увидев, что он набит деньгами). Однако подобные действия, не образуя состава хищения, могут влечь ответственность лишь в связи с деятельностью, последовавшей за таким захватом, если в ней, например, заключались признаки присвоения случайно оказавшегося у виновного чужого имущества или его уничтожения.

Предумышленный характер действий при хищении с бесспорностью следует из самого понятия хищения, представляющего собой

306 Термин дисфория (от греч. — dysphoria — раздражение, досада) обозначает расстройство настроения с преобладанием мрачного, угрюмого, злобно-раздражительного эмоционального состояния, часто характеризующегося предметной неопределенностью. Дисфория наблюдается при многих психических заболеваниях, как функциональных, так и органических.

Блейхер В. М., Крук И. В. Толковый словарь психиатрических терминов: В 2 т. / Под ред. С. Н. Бокова. Т. 1. С. 355-356.

целенаправленную деятельность. Как считается в теории уголовного права, указание в том или ином составе на цель всегда является показателем прямого умысла. Констатация же того, что хищениям присущи только прямой умысел и корыстная цель, является предпосылкой для ответственности за предварительную преступную деятельность в случаях недоведения хищения до конца по не зависящим от похитителя обстоятельствам, поскольку согласно ст. 30 УК приготовлением к преступлению и покушением на преступление признаются только умышленные действия, а в теории и практике применения уголовного закона считается, что не просто умышленные, а совершаемые с прямым умыслом. Умышленный характер действий, свойственный хищениям, является необходимой предпосылкой для ответственности за хищения, совершаемые в соучастии, коль скоро соучастием в преступлении признается умышленное совместное участие двух или более лиц в совершении умышленного преступления (ст.

Осознание социальной упречности своего поведения прежде всего предполагает понимание виновным того, что он завладевает чужим для него имуществом. При этом понимание виновным принадлежности данного имущества к собственности другого лица, а равно осознание отсутствия какого-либо права у себя на изымаемое имущество отражает (хотя бы в основных чертах) его субъективное представление о свойствах объекта посягательства*

Интеллектуальная сторона умысла при хищении охватывает также и осознание субъектом всех тех юридически значимых фактических обстоятельств, которые образуют объективную сторону хищения, в частности, безвозмездность изъятия. Естественно, что в умышленно совершаемом преступлении в содержание умысла вино-

вного должны входить и осознание виновным формы (способа) хищения, т. е. понимание им того, что он изымает чужое имущество вопреки воле собственника (как это имеет место при краже) или помимо его воли (как это имеет место при грабеже и разбое) либо «по воле» собственника (как это имеет место при мошенничестве). Скажем, при обмане действия мошенника направлены на то, чтобы путем передачи ложной информации ввести в заблуждение или поддержать это состояние заблуждения для склонения потерпевшего к желаемому поведению. Поэтому и особенность психической деятельности при мошенничестве состоит в том, что «в сознании обманщика одновременно сосуществуют два противоположных комплекса представлений:              комплекс правильного отражения

действительности, который надо скрыть; комплекс ложных представлений, который, напротив, надо выразить вовне».[316] Столь же естественно, что в умышленно совершаемом преступлении сознанием субъекта должны охватываться и обстоятельства, квалифицирующие хищение (совершение его в составе группы, с насилием соответствующей интенсивности, с проникновением в помещение или жилище и т. д.), если таковые объективно имеют место.

При установлении направленности умысла следует также иметь в виду, что вина — сложный психический процесс, имеющий свою динамику. Поэтому при установлении умысла похитителя следует обращать внимание не только на его первоначальные намерения, но и на их возможное изменение под влиянием различных обстоятельств объективного и субъективного свойства. В частности, на изменение первоначальной направленности умысла при хищении может повлиять сопротивление собственника или лица, охраняющего имущество, вмешательство третьих лиц и т. д.

Одним из проявлений трансформации умысла на хищение являются случаи, когда в ходе реализации первоначально возникшего умысла на совершение менее тяжкого хищения (например, кражи) содержание и направленность его изменяются и перерастают в умысел на совершение более тяжкого хищения (например, грабежа или разбоя). Точно так же умысел на мелкое хищение может трансформироваться (следуя правилу: аппетит приходит во время еды) в умысел на хищение в значительном или крупном размере. Во всех этих случаях содеянное лицом следует квалифицировать не в соответствии с первоначально возникшими у него намерениями, а в соответствии с фактически совершенным деяниям^ в котором был реализован новый умысел.

Поскольку почти все формы хищений имеют материальный состав, в интеллектуальное содержание умысла при хищении входит не только осознание фактически совершаемых им действий, но и предвидение общественно опасного результата этих действий, т. е. нанесения определенного имущественного ущерба. При этом определение содержания умысла предполагает и установление его направленности на совершение хищения в том или ином размере, юридически значимом для дифференциации ответственности по видам хищения, в том числе и для констатации особой исторической, научной, художественной или культурной ценности похищенных предметов или документов (ст. 164 УК).

Волевой момент умысла характеризуется направленностью воли лица на изъятие материальных ценностей, чтобы получить имущественную выгоду для себя и других лиц. Причем подтверждением именно прямого умысла — желания виновного извлечь материальную выгоду — является цель виновного обратить чужое имущество в свою пользу или в пользу других лиц, поставить себя или других лиц на место собственника.

Так, Ю., работая заведующим складом, оформлял в течение нескольких лет приходные и расходные документы на получение и отпуск со склада телефонных аппаратов. Фактически же аппараты на склад не поступали, а завозились в другое помещение, откуда похищались начальником управления А., его заместителем Д. и экспедитором X. Поскольку заведующий складом Ю. не был осведомлен о преступных действиях своих коллег, т. е. не имел умысла на совершение хищения, Верховный Суд усмотрел в его действиях лишь ха- 389

латность.

В содержание умысла на хищение входят также понимание виновным принадлежности похищаемого имущества другому лицу и отсутствие своего права на это имущество. При этом виновный может заблуждаться относительно принадлежности похищаемого имущества тому или иному собственнику, однако ошибочное представление похитителя о личности собственника не влияет на квалификацию хищения, ибо никоим образом не изменяет социальное существо содеянного. Виновный стремился удовлетворить материальные потребности за счет чужого имущества и достигает этого, деформируя соответствующим образом отношения собственности.

Другое дело              заблуждение лица, выразившееся в том, что фак

тически изымая чужое имущество, он полагает, что берет свое, принадлежащее ему по праву. Такого рода ошибка, изменяя само существо изъятия имущества как завладения чужим, не может не сказаться на квалификации содеянного, которое в соответствии с направленностью умысла и при наличии необходимых признаков может быть расценено в качестве такого преступления против порядка управления, как самоуправство, т. е. самовольного, вопреки установленному законом или иным нормативным правовым актом порядку совершения каких-либо действий, правомерность которых оспаривается организацией или гражданином, если такими действиями причинен существенный вред (ст. 330 УК).

Так, Н. было предъявлено обвинение в том, что он совершил грабеж — открытое завладение видеомагнитофоном в квартире Т.

Однако за пределами предварительного расследования остался тот факт, что Н. продал этот видеомагнитофон брату Т., который не рассчитался с ним, так как вскоре переехал жить в другую местность.

Таким образом, Н. считал, что сделка не состоялась и он забирает свое имущество, что в конечном счете и привело к переквалификации его действий на самоуправство.

Действия Хоруженко и Бостякова, осужденных Великолукским судом Псковской области за совершение разбойного нападения по предварительному сговору группой лиц, соединенного с угрозой применения насилия, опасного для жизни и здоровья потерпевшего, также были переквалифицированы в связи с отсутствием у них умысла на совершение данного преступления.

Они признаны виновными в том, что около 14 час. в районе привокзальной площади станции Великие Луки, с целью завладения деньгами совершили нападение на водителя частного такси Корны- шева. При этом Хоруженко, используя пистолет-зажигалку, приставил его к животу потерпевшего, а Бостяков потребовал у Корнышева деньги в сумме 100 руб. Под воздействием психического насилия Корнышев отдал Бостякову имевшиеся у него 25 руб.

Заместитель Председателя Верховного Суда РФ указал в протесте, что суд не дал должной оценки показаниям Хоруженко и Бостякова о том, что их действия были направлены на то, чтобы «разобраться» с Корнышевым, который, как им стало известно от свидетеля Мясниковой, обидел ее и взял за проезд в такси сумму, значительно превышающую оговоренную. О том, что Хоруженко и Бостяков, встретив Корнышева, предъявили ему претензии указанно-

го характера, подтвердили также сам потерпевший, его жена и свидетель Алексеев.

Вместе с тем Хоруженко, угрожая Корнышеву пистолетом- зажигалкой, приставлял ее к животу потерпевшего, который, считая данный предмет настоящим оружием, воспринимал угрозу для жизни как реальную. Бостяков, кроме того, находился со сжатыми кулаками рядом, а позднее заявил Корнышеву, что они убьют его, если еще раз увидят в такси. Такой характер действий и высказываний Хоруженко и Бостякова свидетельствует об угрозе с их стороны убийством, реальность осуществления которой была для Корнышева очевидна. Поэтому, приняв во внимание, что причиненный потерпевшему материальный ущерб в размере 25 руб. не может быть признан существенным, в связи с чем действия Бостякова в части самоуправного завладения имуществом Корнышева не содержат состава преступления, Президиум Псковского областного суда переквалифицировал действия Хоруженко и Бостякова на статью об угрозе убийством.

Реальный ущерб имеет место и при уничтожении, порче, поломке, износе либо использовании чужого имущества не по назначению, однако понятием хищения охватываются лишь случаи причинения такого ущерба, который образуется в результате изъятия чужого имущества с намерением обратить его в свою пользу или в пользу третьих лиц. Этим хищение отличается прежде всего от случаев завладения чужим имуществом по другим, некорыстным (например, хулиганским) мотивам. Перефразируя известную политическую шутку, можно сказать, что плюрализм мотивов в одной голове — это шизофрения. Если же виновный признан вменяемым, то одновременное вменение ему факта изъятия имущества в качестве хулиганства (совершаемого, как известно, по хулиганской мотивации) и хищения (предполагающего, как правило, корыстную мотивацию) исключено.

Но именно так были квалифицированы Кировским районным судом г. Красноярска действия Гаврилова, который, находясь в состоянии алкогольного опьянения, около магазина подошел к ранее незнакомому Костюченко и, сказав «дай поносить», сорвал с его головы шляпу стоимостью 11 руб. Костюченко шляпу забрал. Тогда Гаврилов ударил его по лицу и вновь отнял шляпу, а после этого вместе со своим братом беспричинно, из хулиганских побуждений, избил потерпевшего, причинив легкие телесные повреждения, не по- ? влекшие кратковременного расстройства здоровья.

Удовлетворяя прокурорский протест об отмене приговора в , части осуждения Гаврилова за грабеж, Судебная коллегия Верховно- * го Суда прежде всего сослалась на показания Гаврилова, который ут- ч

верждал, что поскольку у него было хорошее настроение, он с целью пошутить снял с Костюченко шляпу и надел ее на себя, не имея намерения присваивать. Шляпа потерпевшего ему была не нужна. Однако когда Костк)ченко отобрал у него свою шляпу и оскорбил его, он избил потерпевшего. Потерпевший Костюченко также показал, что когда он забрал свою шляпу, братья Гавриловы стали избивать его, но завладеть каким-либо другим имуществом не пытались. Таким образом, было признано, что каких-либо доказательств, свидетельствующих об умысле Гаврилова на завладение чужим имуществом, не установлено, в связи с чем в формуле обвинения осталось

390

лишь злостное хулиганство.

Кроме того, заметим, что в понятии хищения говорится не о корыстном мотиве, а о корыстной цели, предполагающей стремление к извлечению материальной выгоды за счет изъятия чужого имущества, но не за счет неосновательного сбережения своего. Этим хищение отличается от других посягательств против собственности, корыстных по своей мотивации и направленности, но влекущих ущерб в виде упущенной выгоды, а именно: от причинения имущественного ущерба путем обмана или злоупотребления доверием (ст. 165 УК), от корыстного злоупотребления управленческими и должностными полномочиями (ст. 201 и 285 УК) и некоторых других деяний, включая самоуправное изъятие своего имущества и временное пользование чужим имуществом без намерения обратить его в собственное.[317]

В этой связи не признается хищением так называемое временное позаимствование чужого имущества, т. е. завладение этим имуществом с намерением в дальнейшем вернуть его или погасить задолженность, так как в данных случаях отсутствует умысел на безвозмездное изъятие имущества как необходимый элемент субъективной стороны хищения.[318] Именно это обстоятельство позволяет отграничить, например, хищение транспортных средств от их угона без цели хищения, хищение товаров и денежных средств от незаконного получения их в кредит, хотя с объективной стороны во всех случаях такого рода изъятие оказывается на определенный момент незаконным и безвозмездным. Однако поскольку субъект имел в виду лишь временно попользоваться чужим имуществом и вернуть его в натуре или погасить долг, то умысел на безвозмездное изъятие данного имущества отсутствует и оценка этих действий как хищения была бы ошибочной. Таким образом, особое внимание в подобных случаях следует обращать на то, была ли у субъекта в самом начале, уже в тот момент, когда он изымал имущество, намерение возместить стоимость изъятого или нет.

Помимо прямого умысла на завладение чужим имуществом субъективная сторона хищения включает в себя корыстную цель, прямо названную среди конститутивных его признаков в законода-

391 тт              «

тельном определении. По поводу этого признака в отечественной юридической литературе давно ведется дискуссия, в которой сторонники понимания хищения как сугубо корыстного преступления время от времени объявляли о своей полной и окончательной победе, но вновь оказывались втянутыми в полемику.

Русские дореволюционные криминалисты в своем большинстве считали, что, хотя корысть и присуща посягательствам на собственность, но их обязательным признаком не является. В советской доктрине того периода, когда в уголовном законе указание на корыстную цель хищения отсутствовало, многие криминалисты тем не менее считали, что хищение, будучи противозаконным средством удовлетворения материальных потребностей, без корыстной цели невозможно.[319] Именно это положение, находя последовательное

отражение в судебной практике, служило для нее критерием для отграничения хищения от уничтожения или повреждения имущества, самоуправства, злоупотребления полномочиями, хулиганства и других преступлений действий, сопряженных с посягательством на собственность, но не с целями наживы.

Однако после издания Указа Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 г. «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества» наметилась тенденция к расширению понятия хищения за счет появления прецедентов привлечения к ответственности за это преступление при отсутствии цели наживы.[320] Последние послужили для некоторых авторов поводом для постановки вопроса об отказе от признания корыстной цели в качестве обязательного признака хищения. В частности, Б. С. Никифоровым было высказано мнение, что при хищении имущества виновный действует «с целью обратить его в свою собственность или, говоря конкретно, с целью совершить по отношению к нему такие действия, которые может совершить только собственник, независимо от того, каково было содержание совершенного или намеченного им собственнического действия. Этим действием может быть отчуждение имущества, владение или пользование им “на правах” собственника, его потребление, повреждение или уничтожение».[321]

После издания Указа от 27 марта 1953 г. «Об амнистии» колебания судебной практики были преодолены, и уже в постановление Пленума Верховного Суда СССР от 28 мая 1954 г. было включено указание о том, что незаконная передача государственного или общественного имущества в собственность других лиц может рассматриваться как хищение лишь тогда, когда виновные в этом должностные лица действовали с корыстной целью.[322] В последующих постановлениях высших судебных органов также подчеркивалась необходимость наличия корыстной цели при хищении. 98

Видимо, это обстоятельство и послужило основанием для вывода, что «среди советских юристов теперь уже, вероятно, трудно найти сторонников той точки зрения, что хищение может совершаться и бескорыстно».[323]

Однако оппоненты концепции исключительно корыстной природы хищений оставались не только среди зарубежных криминалистов,[324] но и в отечественной научной среде. В частности, С. Ф. Милюковым было обращено внимание на то, что изъятие чужого имущества может иметь целью финансовое и материальное обеспечение политического противоборства, а также по мотивам страха перед сообщниками, карьеристских соображений и т. п.[325]

В одном из проектов УК, подготовленном группой ученых и практических работников по инициативе Министерства юстиции РФ и представленном 19 октября 1992 г. Президентом в Верховный Совет РФ, также предлагалось вместо корыстной цели завладения чужим имуществом указать на содержательно более широкую его цель «обращения в свою собственность или распоряжения как своим собственным».[326] Очевидно, что указанная в приведенной формулировке цель обращения чужого имущества в свою собственность, в сущности, тождественна корыстной цели, тогда как стремление к распоряжению чужим имуществом как своим собственным охватывает собой и завладение чужим имуществом для последующего его уничтожения, и распоряжение им в интересах организации, и прочие подобные действия, не являющиеся хищением.

Законодатель, тем не менее, проигнорировал это обстоятельство, первоначально включив корыстную цель в легальное определение хищения применительно к соответствующим статьям главы о преступлениях против собственности УК РСФСР,[327] а в последующем распространив это определение на все составы, в объективную сторону которых по УК РФ 1996 г. входит хищение чужого имущества в качестве способа совершения преступления.

Прямое указание в законодательном определении хищения на корыстную цель положило конец старому спору, решил Г. Н. Борзенков.[328] Однако и этот вывод представляется преждевременным. Ибо в отличие от практикующих юристов, которые обязаны руководствоваться в своей работе законом, как бы они к нему ни относились, ученые-юристы могут позволить себе роскошь не соглашаться с теми или иными его положениями.[329] Поэтому констатируем лишь то, что введение корыстной цели в число обязательных признаков хищения подводит некий итог затянувшейся дискуссии, но станет ли он окончательным или промежуточным, покажет время. Во всяком случае этот факт сам по себе не освобождает нас от обязанности поверить алгебру законодательной практики гармонией теории, исходя из которой цель и действия немыслимы вне такой взаимной связи и обусловленности, при которой как действия расхитителя должны быть подчинены строго определенной цели, средством достижения которой они служат, так и сама цель должна закономерным образом вытекать из характера совершаемых действий. Поэтому формулировка цели должна сообразовываться с описанием объективных признаков хищения.

С этой точки зрения, определение корыстной цели как намерения вобрать чужое имущество в сферу своего хозяйственного господства, навсегда поставить его в исключительную зависимость от себя и тем самым получить прибыль сообразуется с описанием объективной стороны хищения как противоправного безвозмездного изъятия чужого имущества. Субъективным отражением безвозмездности является корыстная цель, заключающаяся в стремлении виновного безвозвратно обратить чужое имущество в свою пользу или в пользу других лиц и тем самым причинить ущерб собственнику или иному владельцу этого имущества. В то же время социальная сущность хищения, как паразитического способа материального обогащения за счет чужого труда, за счет чужих средств, столь же сообразно предполагает намерение извлечения материальной выгоды без затрат своего труда, без вложения своих средств. Отсутствие подобного намерения исключает возможность признания содеянного хищением, даже если результатом совершения таких действий явилось причинение потерпевшему имущественного ущерба. В частности, нельзя считать хищением незаконное завладение имуществом с целью его уничтожения или повреждения по мотивам мести, ревности, зависти и т. д., если, конечно, субъект не завладел имуществом, чтобы обратить его в свою пользу, а затем вынужден был уничтожить его под давлением каких-либо обстоятельств, например, под угрозой опасности изобличения. Отсутствует корыстная цель и там, где имущество изымается для того, чтобы «подшутить» над потерпевшим или понудить его таким способом к выполнению какого- либо обязательства и т. д. Неполнота и односторонность следствия при установлении рассматриваемых субъективных признаков служат причиной многих ошибок в квалификации.

В частности, действия Гаязова, выразившиеся в умышленном уничтожении путем поджога автомобиля, которым он завладел в результате разбойного нападения, необоснованно были квалифицированы по ч. 2 ст. 167 УК.

Как явствует из приговора, Гаязов, заранее спланировав разбойное нападение, договорился на автомобильном рынке с гражданином Шевченко о покупке у него автомобиля «VOLVO-460». После оформления доверенности в пути следования на этом автомобиле к месту, где якобы должна состояться передача денег, Гаязов убил из обреза Шевченко и его брата, завладев, таким образом, машиной. Однако, обнаружив, что в результате выстрелов автомобиль поврежден, Гаязов отогнал его в балку и сжег с целью сокрытия убийства.

Военная коллегия, рассмотрев дело по кассационным жалобам осужденного и его защитника, отменила приговор в части осуждения Гаязова по ч. 2 ст. 167 УК и дело по этому обвинению прекратила за отсутствием состава преступления, указав, что Гаязов совершил разбойное нападение с целью завладения автомобилем. Преступный замысел им был осуществлен, и он получил полную возможность пользоваться этим автомобилем. Поэтому последующее после хищения, в том числе и путем разбойного нападения, распоряжение имуществом, хотя бы и его уничтожение путем поджога, дополнительной юридической оценки не требует.[330]

Таким образом, поскольку в соответствии с законом под хищением понимается совершенное с корыстной целью противоправное безвозмездное изъятие и (или) обращение чужого имущества в пользу виновного или других лиц, составом этого преступления охватывается как само завладение, так и последующее пользование или распоряжение похищенным имуществом фактически как своим собственным, в том числе и его уничтожение. Но при этом предполагается, что изъятие чужого имущества было совершено не с целью его уничтожения. Следовательно, действия лица, совершившего хищение и в последующем утратившего, повредившего или уничтожившего его, какой-либо дополнительной квалификации не требуют.

Нельзя также не отметить, что конструируя составы хищений в главе 21 УК, законодатель исходил из единства цели для этих форм посягательства. Но на каком основании он распространил понятие хищения как сугубо корыстного преступления на другие главы УК, остается непонятным. Скажем, при совершении таких преступлений, как похищение человека (ст. 126 УК), а также документов, штампов печатей (ст. 325 УК), корыстная цель не является единственно возможной доминантой поведения, что прямо вытекает из текста указанных статей. Правда, законодатель использует здесь термин «похищение», позволяющий при строго буквальном подходе говорить, что прим. 1 к ст. 158 УК не имеет отношения к данным статьям. Но так ли уж велика разница между «хищением» и «похищением» и стоит ли возвращаться в уяснении их специфики к тем временам, когда в законодательстве они использовались для того, чтобы подчеркнуть отличие преступлений против личной собственности от преступлений против социалистической собственности, которое, как оказалось в. действительности, совершенно искусственно. Поэтому несмотря на то, что законодатель терминологически одинаково описал объективные внешние процессы, имеющие место при совершении посягательств на ординарное имущество, значение законодательной дефиниции хищения, изложенной в прим. 1 к ст. 158 УК, следовало все же ограничить соответствующими статьями главы о преступлениях против собственности.

Таким образом, корыстная цель, представляющая собой намерение извлечь конкретную имущественную выгоду из чужого имущества, является обязательным элементом субъективной стороны хищения, при недоказанности наличия которой на момент совершения деяния безвозмездное изъятие имущества не может квалифицироваться как хищение. Содержательно же корыстная цель заключается E стремлении виновного к обогащению: а) лично себя; б) близких для него физических лиц, в улучшении материального положения которых он заинтересован; в) юридических лиц, с функционированием которых напрямую связано его материальное благополучие; г) любых других лиц, действующих с ним в соучастии.

Первый вариант, предполагающий стремление к личному потреблению чужого имущества, в комментариях не нуждается. Заметим лишь, что цель личного обогащения может достигаться как путем изъятия имущества непосредственно для себя, так и посредством передачи его третьим лицам, но с последующим обращением полученного в свою пользу полностью или частично.

Изъятие чужого имущества не для себя, а «для свата», «для брата», «детишкам на молочишко» или в пользу других близких для виновного лиц, в судьбе которых он заинтересован, также ничего не изменяет в социально-юридической природе содеянного, так как получение материальной выгоды родственниками, иждивенцами, сожителями к другими близкими преступнику лицами равнозначно его личному обогащению. Между тем в практике все еще встречаются дела, когда суд, не утруждая себя доказательствами наличия между виновным и другими лицами столь близких отношений, которые толкнули бы первого на преступление ради материального благополучия вторых, включает в объем похищенного все имущество, полученное тем или иным образом третьими лицами, расценивая это как хищение в пользу третьих лиц.

Подобное происходит, например, при осуждении должностных лиц за хищение денежных средств под видом получения премий. Не считая нужным отделять суммы премий, полученные лично указанными должностными лицами, от денежных средств, полученных в виде премий другими работниками данного учреждения, вся дифференциация этих средств сводится к обвинению должностных лиц в хищении денежных средств путем их незаконного личного получения (т. е. путем присвоения) и путем их незаконного начисления и выплаты другим работникам учреждения (т. е. путем растраты в пользу третьих лиц), однако окончательный размер похищенных средств все же определяется по сумме указанных слагаемых.

Подоплека такого рода решений понятна. В некогда существовавших постановлениях Пленума Верховного Суда СССР, посвященных припискам, разъяснялось, что если приписки в государственной отчетности и предоставление других умышленно искаженных данных сопряжены с последующим умышленным внесением в соответствующие документы (бухгалтерские отчеты, балансы, ведомости на получение премий и т. п.) заведомо ложных сведений и с незаконным безвозмездным обращением материальных средств в свою собственность или собственность других лиц, содеянное должно квалифицироваться по совокупности статей УК, предусматривающих ответственность за приписки и хищение. При этом размер хищения должен определяться с учетом всей суммы денежных средств, как присвоенных должностным лицом, совершившим приписки, так и безвозмездно переданных другим лицам в виде премий либо иных выплат.[331]

Изложенное разъяснение было подвергнуто критике на том основании, что в нем ничего не говорилось о значении для квалификации мотивов и целей поведения должностных лиц, не учитывать которые было бы неправильно.[332] Возможно, не без ее влияния Верховный Суд СССР изменил свою позицию, разъяснив в дальнейшем, что приписки, совершенные должностными лицами с целью присвоения денежных средств, должны квалифицироваться по совокупности как приписки и хищение в размере суммы, полученной всеми участниками хищения, а если приписки повлекли также незаконную выдачу премий или иные выплаты работникам, не состоящим в сговоре о хищении, чем причинен существенный материальный ущерб, то и как злоупотребление служебным положением.[333]

Что касается изъятия чужого имущества в пользу соучастников, при котором виновный, не обогащаясь сам и даже действуя не по корыстным мотивам, осознает наличие таких мотивов и целей у кого- либо из соучастников, то в теории уголовного права признается, что мотивы и цели соучастников могут не совпадать, однако наличие хотя бы у одного из них определенной цели, например, корыстной, при том, что об этом было известно другим соучастникам, «бескорыстно» (из ложно понятого чувства товарищества, из-за страха, возникшего под угрозой насилия и т. д.) способствовавшим осуществлению его корыстных устремлений, предопределяет аналогичную квалификацию и действий последних.

Признание возможности хищения в пользу третьих лиц не означает, вопреки мнению С. Ф. Милюкова,[334] возможность совершения его без корыстной цели. В данном случае автором допускается явное смешение мотива и цели преступления. Будучи тесно связанными, взаимообусловленными, корррелятивными, эти понятия в то же время характеризуют разные стороны волевого процесса: если мотив отвечает на вопрос, зачем человек совершает то или иное деяние, то цель определяет направление деятельности; если мотив объясняет, почему человек поступил так, а не иначе, чем он при этом руководствовался, то цель объясняет, для чего он это сделал, что преследовал своими действиями, чего хотел достичь; если мотив отвечает на вопрос, что движет человеком, то цель — куда направлено его движение; если мотив характеризует субъективную причину, психологический источник преступления, то цель характеризует направленность действий виновного.[335]

Таким образом, мотив приводит к постановке цели, но сам не является ею. Он стимулятор, побудительная причина, лежащая в истоке акта поведения, а цель — это предполагаемый результат поведения, который лежит в его завершении. Так как мотив обусловливает действия личности, направленные на удовлетворение какой- либо потребности, а цель выражает конечную направленность этих действий, они в значительной своей части имеют одинаковое содержание, представляя известное единство при совершении преступления. Поэтому совершенно естественно, что типичной для корыстной преступности в целом и для хищений, в частности, являются корыстная мотивация, формирующая и корыстную цель, что собственно отмечается и в криминологии, изучающей криминальное поведение, как массововидное явление. Сказанное, однако, не означает, что корыстная мотивация является неотъемлемым признаком любого хи-

412

щения, как полагают некоторые специалисты, поскольку в той же криминологии отмечается, что мотивация преступного поведения не всегда прямолинейно связана с характером совершенного преступления. Мотив следует «извлекать» из личности, а не приписывать его ей, ИСХОДЯ из внешних обстоятельств И привычных схем: коры-

413

стное преступление — крпыстныи мотив.

Мотив и цель не могут противоречить друг другу, но в то же время это несовпадающие понятия. Содержательное несовпадение мотива и цели в том и проявляется, что на почве одной и той же мотивации могут формироваться различные цели, равно как и тождественные цели могут иметь под собой различную мотивацию. Поэтому совершенно не случайно в прим. 1 к ст. 158 УК прямо названа цель хищения, но ничего не говорится о его мотивах. Правда, последнее обстоятельство само по себе еще не дает оснований говорить о том, что корыстные мотивы при хищении не должны быть единственными. Поэтому несмотря на то, что мнение о необязательности корыстного мотива в составах хищений высказывалось многими,[336] сие нуждается в доказательствах.

Одним из первых попытка доказать возможность хищения не по корыстным мотивам была предпринята И. Г. Филановским, подкрепившим свой тезис о том, что корыстная цель может появляться на почве других мотивов (в том числе, альтруистических, ложно понятых интересов ведомства, мести и т. п.), ссылкой на уголовное дело артиста Новосибирской филармонии Н., который на почве мести К. изъял из квартиры последнего уникальную скрипку, золотые часы и хрустальный сервиз. Скрипку он тотчас же подарил оркестру военного госпиталя, а часы и сервиз передал в фонд помощи детям, родители которых погибли на фронте.[337] Однако в чем же состояла корыстная цель в данном случае и почему действия Н. были квалифицированы судом как кража (с чем согласен И. Г. Филанов- ский), так и осталось неясным.

С равным успехом можно осудить за хищение и Деточкина — героя кинофильма «Берегись автомобиля», будь он реальным персонажем, при том, что корыстная цель в его действиях совершенно не видна. Впрочем, ряд авторов проявляют обеспокоенность тем, что при изложенной выше трактовке корыстной цели «нельзя привлечь к уголовной ответственности лиц, противозаконно завладевших тайным или открытым способом (даже насильственным) имуществом для передачи этого имущества другим лицам или организациям и не преследовавших целей личного обогащения (например, субъект путем разбойного нападения похищает имущество для передачи его в какой-либо благотворительный фонд)».[338]

Подобного рода хищение в пользу юридических лиц возможно лишь при том непременном условии, что виновный заинтересован в экономически успешном (прибыльном) их функционировании, поскольку с этим напрямую связано его материальное благополучие (в качестве совладельца, вкладчика, акционера, менеджера и т. п.). Феномен же Деточкина в том, что он своеобразное воплощение Робин Гуда — этакого современного поборника справедливости, пытающегося в соответствии со своими представлениями о ней отобрать у богатых то, что нажито ими неправедным путем, и отдать бедным, нуждающимся. Но не стоит спешить с констатацией пробела в уголовном законе, озабочиваясь мыслью, что если примеру Деточкина последует другие, то при только что продемонстрированной логике, отрицающей какую бы то ни было корыстность его устремлений, безнаказанными окажутся и его последователи. В том-то и дело, что не последуют. Деточкин — одинок и одиночен. Он — чудак, а с точки зрения обывателя — и вовсе «странный» человек. Он — принц датский Гамлет, быть может, более комфортно чувствующий себя в этой роли на сцене любительского театра, нежели в жизни. Поэтому никакой надобности запрещать подобное поведение уголовным законом нет, ибо уголовно-правовая норма, как и всякая норма, рассчитана все же на типичные случаи, а запрещать уникальное и неповторимое не имеет практического смысла. Если же на смену интеллигентному бунтарю-одиночке против несправедливости придут профессионалы, ведущие за собой массы, и возьмутся за «экспроприацию экспроприаторов», то никакие уголовно-правовые заслоны не помогут. Они моментально будут выброшены «с корабля истории» и тотчас же заменены новыми, как только «экспроприация» завершится.

Таким образом, в индивидуально совершаемом акте изъятия чужого имущества, отсутствие корыстной цели может быть объяснено только отсутствием корыстной мотивации, равно как и ее присутствие — только наличием корыстной мотивации. Коль скоро мотив движет человеком, а цель — конечный пункт его движения, то едва ли можно признать разумным такое движение, которое основывалось бы на корыстных побуждениях, но не преследовало корыстных целей. Поэтому возникший корыстный мотив, означающий, что в основе побудительных причин общественно опасного деяния лежит стремление приобрести какую-либо материальную выгоду, вызывает и постановку корыстной цели, представляющей собой идеальное воплощение корыстных побуждений в виде мысленного

представления, модели того результата, к достижению которого стремится лицо, совершающее преступление.

Но наличные корыстные цели не всегда бывают вызваны корыстными побуждениями. Иллюстрацией к тезису о расхождении целей и мотива могут служить многочисленные случаи групповых хищений, совершаемых несовершеннолетними, одни из которых движимы стремлением добыть деньги либо какое-то другое имущество, другие — стремлением доказать свою «смелость», третьи —

стремлением к «приключениям», острым ощущениям, четвертые

столь свойственным для подросткового возраста «стадным инстинктом» («все пошли, и я пошел») или, как часто пишут, — ложно понятыми соображениями товарищества, пятые — страхом перед угрозой со стороны других участников хищения и т. д.[339] Однако наличие корыстной цели хотя бы у одного из участников этой группы при понимании данного обстоятельства другими ее участниками объединяет их всех «под знаменем» этой цели, подобно тому, скажем, как под знамена террористических целей может собираться также очень разношерстная публика, побуждаемая не только политическим, религиозным, националистическим экстремизмом, но и « движимая корыстной мотивацией.

Таким образом, в основе побудительной мотивации каждого отдельного хищения всегда лежит корысть, но из этого не следует, что исключительно по корыстным мотивам действует каждый отдельный соучастник хищения. Корыстные мотив и цель могут совпадать только в одиночку совершаемых хищениях, в которых только корыстная цель поведения преступника способна удовлетворить его мотивационные побуждения, тогда как в хищениях, совершаемых в соучастии, нельзя отрицать вероятности случаев, когда корыстная цель у одних соучастников возникает помимо корыстных мотивов, будучи «подсказанной» или даже навязанной другими соучастниками. Собственно, в том и состоит проблема, что мотив преступления как побудительная причина всегда вызревает внутри, представляя собой некое «состояние души», тогда как цель может быть навязана

извне. В этом смысле навязать «чужой мотив» невозможно, но можно принудить человека действовать целенаправленно, подчинив его поведение достижению целей, поставленных другими людьми. Поскольку же в любом хищении корыстный мотив всегда вызывает и , постановку корыстной цели у данного индивида, тогда как корыстная цель у отдельных соучастниках хищения не всегда вызывается корыстными мотивами, постольку в уголовном законе совершенно правильно не называется в качестве обязательного признака хищения корыстная мотивация, но упоминается в качестве такового корыстная цель.

То же обстоятельство, что корыстная цель, преследуемая похитителем, не тождественна реальному удовлетворению им материальных потребностей за счет изъятого имущества, позволяет сделать вывод, что и в том случае, когда виновному не удалось достичь желаемого, т. е. попользоваться или распорядиться этим имуществом таким образом, чтобы извлечь из этого материальную выгоду, правовая оценка содеянного как хищения от этого не меняеются. Ведь виновный может потерять только что похищенное имущество, не успев извлечь из него жакйе-либо полезные свойства, может даже выбросить, не сумев ни продать его, ни приспособить его для каких- либо хозяйственных нужд. Но факт реальной пользы от похищенного не представляет интереса для квалификации, коль скоро в данном законом понятии хищения говорится о корыстной цели изъятия имущества, а не о достижении этой цели в результате изъятия. Отсюда вряд ли корректным является утверждение, что корыстная цель в хищении «реализуется как получение фактической возможности владеть, пользоваться и распоряжаться похищенным имуществом как своим собственным».[340] В любом составе, содержащем указание на цель, реализация последней лежит за пределами состава, т. е. не входит в число его необходимых признаков и потому не имеет квалификационного значения.

Таковы общие признаки, которым должно отвечать каждое хищение, каким бы способом оно ни было совершено. А теперь можно приступить и к исследованию специфических признаков, свойственных для отдельных форм хищения.