§ 3. Субъективная сторона прикосновенности к преступлению

Хотя объективная сторона преступления занимает центральное место среди элементов состава преступления, однако ни объективно вредное последствие, ни вызвавшие его действия недостаточны для того, чтобы обосновать уголовную ответственность.

Субъективная сторона преступления (вина) представляет собой отражение в сознании субъекта объективных признаков содеянного[75]. Для уголовно-правового вменения необходимо, чтобы объективные признаки выступали как выражение воли, проявление психических свойств личности. Субъективная сторона порождает, направляет объективную сторону преступления[76]. Разумеется, мы при этом нисколько не отрицаем роль объективной реальности, на основе которой создается и формируется психический мир индивида. Рассматривая взаимоотношения объективной и субъективной сторон преступления, мы должны исходить из марксистского понимания детерминизма и свободы воли, в соответствии с которым человеческое поведение, изменяющее мир, в конечном счете обусловлено материальными условиями жизни общества.

Если субъективная сторона в известном смысле по-

71

рождает, направляет и контролирует объективную сторону, то, следовательно, лицо может нести уголовную ответственность лишь за те свои намерения и желания, которые осуществились реально, только в тех пределах, в которых оно охватывалось или могло охватываться субъективной стороной.

Таким образом, на любом человеческом действии лежит печать сознания и воли индивида. Различное соотношение воли и сознания дает основание для различия умысла и его видов, неосторожности и её видов[77].

Для понимания содержания умысла при совершении преступления необходимо выяснить его мотивы, т.е. те побуждения, которыми лицо руководствовалось. Ряд составов преступлений в качестве необходимых элементов субъективной стороны включает определенный мотив содеянного. Однако для большинства умышленных преступлений мотив его совершения лежит за пределами самого состава. Тем не менее он не является безразличным для суда, так как характеризует как степень опасности деяния, так и степень опасности лица.

Итак, субъективная сторона тонко передает особенности различных преступлений и имеет большое значение в процессе квалификации. Если одно преступление чем-либо отличается от другого, то непременно различна их субъективная сторона. Даже и в тех случаях, когда те или иные преступления совпадают по объекту, а также объективной стороне и субъекту, они всегда имеют различные признаки субъективной стороны. Отсюда правильное понимание содержания субъективных признаков прикосновенности к преступлению позволяет четко разграничить ее от смежных форм преступной деятельности и избежать ошибок, часто имеющих место в деятельности органов правосудия из-за неуяснения субъективных признаков преступления, либо по причине неглубокого их изучения на предварительном и судебном следствии.

Субъективная сторона прикосновенности так же, как и ее объективные признаки, характеризуется теми

72

же особенностями, вытекающими из специфической природы рассматриваемого нами уголовно-правового института.

С точки зрения форм вины прикосновенность относится к категории преступлений, совершаемых толькоумышленно. Что же входит в умысел прикосновенного лица, каково же «предметное содержание» ее субъективной стороны? Предметное содержание субъективной стороны прикосновенности определяется теми обстоятельствами, которые осознает прикосновенное лицо, куда входит сознание им:

а) того, что уже определенное преступление совершено или совершается другими лицами;

б) характера собственного поведения;

в) реальной возможности наступления общественно опасного последствия в виде воспрепятствования органам правосудия в предупреждении и раскрытии преступлений.

Из сказанного видно, что по своему содержанию умысел прикосновенного лица несколько шире, чем при остальных формах преступной деятельности. Если при других формах умышленной преступной деятельности содержание субъективной стороны в основном ограничивается сознанием характера лишь собственного действия или бездействия и возможности наступления преступного последствия, то при прикосновенности субъективная сторона, помимо указанных моментов, включает также сознание субъектом характера преступления, совершенного или совершаемого другими лицами.

В советской правовой литературе пока нет достаточно четкого определения характера осведомленности прикосновенного лица об основном преступлении. Между тем правильное уяснение этого вопроса помогает разграничить деятельность преступную от непреступной и тем самым избежать судебных ошибок, связанных с привлечением к уголовной ответственности лиц, в поведении которых отсутствует состав уголовно-наказуемого деяния.

При раскрытии понятия осведомленности следует руководствоваться указаниями, которые содержатся в нормах закона, предусматривающих ответственность за некоторые виды прикосновенности.

73

Так, ст. 19 Основ, устанавливая уголовную ответственность за недонесение, исходит из того, чтобы лицу было достоверно известно о готовящемся или совершенном преступлении. Ст. 208 УК РСФСР и соответствующие статьи уголовных кодексов других союзных республик предусматривают ответственность за приобретение или сбыт имущества, заведомо добытого преступным путем. Употребляя слово «заведомо», законодатель и в этом случае считает необходимым условием ответственности, чтобы лицо достоверно знало о преступном происхождении имущества. Следовательно, слова закона «достоверность» и «заведомость» по существу имеют идентичное значение.

На наш взгляд, приведенные указания закона имеют силу для раскрытия содержания субъективной стороны и при других формах прикосновенности. На такой же позиции стоит практика Верховного Суда СССР.

Так, Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда СССР, отменяя приговор и прекращая дело производством в отношении Кикоян, осужденного Верховным судом Армянской ССР по ст. 205 УК АрмССР (заранее не обещанное укрывательство), в аннотации к своему определению указала, что лицо, которому достоверно не было известно о совершенном преступлении, не может нести ответственности за заранее не обещанное укрывательство этого преступления[78].

Достоверность — это прежде всего соответствие тех или иных сведений реальным фактам. Когда говорят, что то или иное лицо располагает достоверными сведениями, этим самым имеют в виду их истинность, соответствие явлениям объективной действительности. Но вместе с тем необходимо отметить, что достоверное знание субъекта о каком-либо явлении, событии вовсе не означает, что он располагает исчерпывающими сведениями относительно всех деталей данного события, явления. Понятие достоверности характеризует наше знание главным образом не с точки зрения количественной, а со стороны его качества, т.е. его истинности.

74

Разумеется, чтобы знать достоверно о каком-либо явлении, событии, субъект должен располагать определенным минимумом сведений о нем. Каков же должен быть объем сведений, на основе которых складывается достоверное знание, и каковы критерии определения этого объема?

Объем таких сведений следует определять в зависимости от характера предмета, о котором идет речь. Поскольку предметом, о котором прикосновенное лицо должно обладать достоверным знанием, является преступление, то и сведения эти должны ограничиваться рамками его признаков. Объем этих признаков, знание которых необходимо прикосновенному лицу, неодинаков и определяется в зависимости от конкретной формы прикосновенной деятельности. Если в одних случаях осведомленность прикосновенного лица является достаточной, чтобы оно располагало общими данными о том, что имело место вообще общественно опасное деяние, носящее преступный характер, без конкретизации его вида, то в других случаях одних общих данных недостаточно для характеристики субъективной стороны прикосновенности.

Так, Льянов 17 августа 1963 г. купил у Кузеванова и Левина крой меха в количестве 1600 дециметров на 318 руб. (при фактической их стоимости 500 руб.), похищенный ими на кожгалантерейной фабрике[79]. Льянов, приобретая крой меха в таком количестве и за явно заниженную цену, был убежден в том, что мех добыт преступным путем. Для привле-

75

чения его к ответственности достаточно было общего сознания им того, что данное имущество добыто преступным путем, а то обстоятельство — в результате какого именно преступления оно добыто (разбоя, бандитизма, присвоения, мошенничества и т.д.), не входит в умысел виновного.

При попустительстве, как правило, субъект, присутствуя в момент совершения преступления, может располагать полными сведениями, характеризующими конкретное общественно опасное посягательство. Однако, как нам представляется, так же, как и в предыдущей форме прикосновенности, осведомленность попустителя должна ограничиваться общими сведениями, создающими у него уверенность в том, что совершается посягательство, носящее преступный характер.

Несколько иначе этот вопрос решается при заранее не обещанном укрывательстве и недоносительстве. Степень осведомленности при указанных формах прикосновенности обусловливается особенностями их законодательной конструкции. Как известно, заранее не обещанное укрывательство и недоносительство влекут уголовную ответственность лишь в случаях, специально предусмотренных законом. Следовательно, в уголовно-правовом значении можно говорить о заранее не обещанном укрывательстве и недоносительстве не вообще, а лишь в отношении строго ограниченного круга преступлений.

Осведомленность прикосновенного лица не вклю-

76

чает обязательное знание субъектом конкретных обстоятельств совершенного преступления, в частности сведений о месте и времени его совершения, о всех его участниках и т.д. В этой связи нельзя согласиться с В.Г. Смирновым, который пишет, что необходимым признаком субъективной стороны прикосновенности является осведомленность субъекта о конкретных обстоятельствах совершенного вторыми лицами общественно опасного деяния, сокрытию или реализации плодов которого они способствуют[80]. Расширение круга сведений, которыми должно располагать прикосновенное лицо, и включение сюда сведений о конкретных обстоятельствах совершенного преступления, как это предлагает Смирнов, вряд ли целесообразно. Такое решение вопроса, неправомерно суживая понятие прикосновенности, привело бы на практике к ослаблению борьбы с преступностью и нанесло бы серьезный ущерб развитию правосознания советских граждан. Несостоятельность такого взгляда можно проиллюстрировать на следующем примере.

Закурдаев 25 августа 1964 г. из хулиганских побуждений учинил драку с Пряхиным, в ходе которой путем нанесения ударов по голове металлическим колом совершил убийство последнего. Подошедший спустя несколько минут к месту происшествия Чистов увидел труп убитого и убегавшего Закурдаева, но никаких действий к тому, чтобы сообщить о совершенном убийстве в органы власти, не предпринял. Действительно, Чистов не был осведомлен о конкретных обстоятельствах дела, в частности, ему не было известно об учиненной убийцей драке, о мотивах и способах убийства и т.д. Однако незнание указанных обстоятельств не исключает общественно опасного характера поведения Чистова. Ему было достоверно известно о совершенном убийстве, а то обстоятельство, что он не знал о происшедшей драке между убийцей и потерпевшим, мотивах и орудии убийства, никакого юридического значения с точки зрения квалификации его действий не имеет[81].

77

Прикосновенное лицо должно быть твердо уверено в том, что преступление действительно готовится либо совершается или уже совершено, и по этому поводу у него не могло возникнуть каких-либо сомнений. Если же при рассмотрении дела будет установлено, что у субъекта не было твердой убежденности и что по делу имелись лишь некоторые данные, на основании которых он мог только предполагать о возможном событии преступления, то указанное обстоятельство свидетельствует об отсутствии субъективной стороны прикосновенности. Ибо при отсутствии у лица твердой убежденности в событии преступления невозможно говорить об его умысле на воспрепятствование нормальной деятельности органов правосудия. В свете изложенного мы поддерживаем критику П.И. Гришаева в отношении взглядов Г.Н. Александрова по данному вопросу[82].

Как известно, Г.Н. Александров, рассматривая вопрос об ответственности за недонесение по Указам Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 г., давал недостаточно четкое разъяснение понятию достоверности. Согласно его трактовке, достоверность следовало бы понимать лишь как объективную доброкачественность источников осведомления, а вопрос о том, действительно ли эти сведения создали у субъекта твердую уверенность по поводу факта совершенного или совершаемого преступления, игнорировался. При таком понимании достоверности лицо могло понести ответственность за недонесение даже и при отсутствии у него твердой убежденности в событии преступления, лишь на том основании, что оно располагало объективно истинными сведениями. В этом отношении показательно следующее дело.

Бекалдиев, работая заведующим складом Уразинского потребительского общества и имея растрату на сумму 15681 руб., обратился к Бажеву, работавшему заместителем председателя Докушинского горпо, принять участие в симуляции кражи с целью укрытия совершенной им растраты. Бажев, приняв предложение Бекалдиева за дружескую шутку, не придал ему

78

серьезного значения и не донес об этом в органы власти. В данном случае Бажев располагал объективно доброкачественными сведениями, но, однако, они все же не могли создать у Бажева субъективной уверенности в реальности события растраты и намерения Бекалдиева совершить симуляцию. При таком положении выводы Верховного суда Кабардино-Балкарской АССР о признании Бажева виновным в недоносительстве о совершенном хищении нельзя было признать обоснованными. Исходя из приведенных выше соображений, судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда РСФСР определением от 7 августа 1964 г. приговор в отношении Бажева отменила и прекратила дело производством за отсутствием в его действиях состава преступления.

Одним из существенных признаков субъективной стороны прикосновенности является сознание субъектом характера направленности своих действий. Необходимо, чтобы прикосновенное лицо, укрывая преступление, не сообщая о нем в органы власти, попустительствуя совершающемуся преступлению, либо приобретая или сбывая имущество, добытое преступным путем, сознавало, что оно своим поведением препятствует осуществлению правосудия. Отсутствие такого сознания исключает прикосновенность к преступлению.

Так, Новрузов и Алиев признаны Верховным судом Азербайджанской ССР виновными в том, что они, достоверно зная о совершенном убийстве Исаева осужденным по данному делу Азимурадом, не сообщили об этом в соответствующие органы власти.

Между тем по делу установлено, что Новрузов и Алиев 14 мая 1962 г., находясь вместе с осужденным по делу за убийство Азимурадом, потерпевшим Исаевым и свидетелями Балаевым и Джафаровым на одной из улиц г.Баку, выпили пиво, а затем на такси стали разъезжать по городу. В машине между Исаевым и Азимурадом возник спор, во время которого Азимурад имевшимся при нем ножом нанес удар в лопатку Исаеву, причинив ему смертельное ранение, и скрылся. Новрузов, Алиев с Балаевым доставили раненого Исаева в больницу. После этого Новрузов и Алиев по-

79

шли к себе домой, а Балаев пошел сообщить о случившемся семье Исаева. Исаев на следующий день скончался в больнице.

На следствии и суде Новрузов и Алиев показали, что они на следующий день действительно узнали о смерти Исаева, но не сообщили об этом в органы власти, так как они знали, что об убийстве уже известно органам милиции и не считали нужным дополнительно сообщить об этом. Кроме того, Новрузов и Алиев с первых же допросов, подробно рассказывая об обстоятельствах убийства Исаева, изобличали в этом Азимурада.

Следовательно, в данном случае со стороны Новрузова и Алиева не было сознания того, что они своим поведением лишают соответствующие органы власти возможности предпринять меры к изобличению преступника, поскольку были убеждены, что органам власти известны как сам факт убийства Исаева, так и лицо его совершившее.

По изложенным выше основаниям Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда СССР определением от 20 апреля 1963 г. приговор в отношении Новрузова и Алиева отменила и дело о них прекратила производством за отсутствием в их действиях состава преступления[83].

При рассмотрении этого признака субъективной стороны мы непосредственно сталкиваемся с вопросом о формах умысла при прикосновенности.

Как известно, умысел, будучи одной из форм психического отношения субъекта к совершенному им деянию, всегда наполнен определенным материальным содержанием, т.е. он должен воплощаться в тех или иных изменениях, вызванных субъектом в окружающей нас действительности (так, например, умысел лиц, совершивших хищение, убийство и т.д.). Следовательно, умысел непременно выступает в конкретно определенной форме. Установление форм умысла имеет значение с точки зрения разграничения некоторых форм преступной деятельности и определения степени опасности совершенного деяния. В теории со-

80

ветского уголовного права принято различать прямой и косвенный умысел.

Всякое действие человека, если брать его в психологическом аспекте, представляет собой диалектическое единство, взаимодействие двух моментов — сознания и воли. «Воля — это та сторона психической жизни человека, которая получает свое выражение в его сознательных действиях и поступках, на достижение поставленных целей»[84]. Любое действие предпринимается для осуществления той или иной цели. Цели же у людей возникают на основе критической переработки в своем сознании представлений об окружающем мире. Соответственно поставленной цели люди строят и свое поведение. Следовательно, любое действие человека, являясь средством осуществления намеченных целей, непременно обладает волевым качеством. Это означает, что всякое действие людей, взятое в отрыве от вызванных им в окружающем мире изменений, всегда является волевым (желаемым). Доказательство обратного положения означало бы отрыв сознания от воли, что противоречит принципу материалистической психологии, согласно которому диалектическое единство сознания и воли составляет основу деятельности человека.

Если в совершении самих действий имеет место полное совпадение интеллектуального и волевого моментов, то по отношению к фактически наступившим или возможным последствиям действия они могут и не совпадать. Зачастую последствия, возможность возникновения которых предвидит субъект, с точки зрения его волевой оценки могут быть нежелательными, но тем не менее он предпринимает действия, посредством которых вызывает их. Характер волевой оценки предпринимаемого действия и его последствия имеет решающее значение при разграничении форм умысла.

Законодательство конструирует формы умысла лишь применительно к материальным преступлениям. Сознание общественно опасного характера своего действия или бездействия, предвидение его общественно опасных последствий и желание их наступления рас-

81

сматривается как прямой умысел. Сознание общественно опасного характера своего действия или бездействия, предвидение общественно опасных последствий и сознательное допущение их наступления означает наличие косвенного умысла.

Относительно критерия разграничения формы умысла при так называемых формальных преступлениях, где, как известно, наступление общественно опасного последствия не составляет обязательного признака объективной стороны состава, законодательство не содержит указаний.

Поскольку законодательные нормы не предусматривают в качестве обязательного признака состава прикосновенности наступление вредных последствий, поэтому вопрос о формах умысла при различных формах прикосновенной деятельности должен рассматриваться в плане конструкции умысла при формальных преступлениях.

На наш взгляд, при рассмотрении данного вопроса следует различать два вида формальных преступлений.

При совершении формальных преступлений первой группы, действие или бездействие субъекта не заключают в себе реальной возможности наступления в последующем вредного результата. Например, умышленные действия, грубо нарушающие общественный порядок и выражающие явное неуважение к обществу, образуя состав хулиганства, по своим объективным свойствам не создают условий для возникновения опасных последствий. Так же обстоит дело при клевете, оскорблении и т.д.

Другую группу формальных преступлений образуют деяния, общественная опасность которых не может быть сведена непосредственно лишь к факту действия или бездействия, хотя совершением действия или бездействием в какой-то мере нарушаются те или иные общественные отношения, однако общественная опасность их главным образом обусловлена реальной возможностью в результате его совершения наступлением преступных последствий. Так, например, ст. 111 УК КазССР, предусматривая ответственность за неоказание помощи без уважительных причин лицом, обязанным ее оказывать по закону или специальному

82

правилу, исходит не столько из фактического нарушения субъектом своих обязанностей, сколько из реальной возможности в результате этого нарушения наступления опасных последствий в виде смерти больного или же серьезного ущерба его здоровью.

С точки зрения проведенной классификации прикосновенную деятельность можно было бы отнести ко второй группе формальных преступлений.

Как мы уже отмечали, действия прикосновенного лица приобретают общественно опасный характер в связи с создаваемой им возможностью общественно опасных последствий в виде фактического воспрепятствования нормальной деятельности органов правосудияпо предупреждению и раскрытию преступлений. Поэтому при раскрытии содержания умысла прикосновенного лица надлежит различать волевую оценку им своего действия и создаваемой этим действием возможности опасного последствия. При внимательном анализе деятельности прикосновенных лиц с точки зрения их волевой оценки возможных последствий можно констатировать, что за исключением заранее не обещанного укрывательства, совершаемого только с прямым умыслом, все остальные формы прикосновенности могут иметь место как при прямом, так и косвенном умысле.

Наличие умышленной вины при прикосновенной деятельности вовсе не предполагает обязательности субъективной связи между прикосновенным лицом и исполнителем основного преступления. Поэтому нельзя признать обоснованной позицию В.Г. Смирнова, который по существу не проводит никакого различия между прикосновенностью и соучастием с точки зрения их субъективных признаков[85]. Такой взгляд, по нашему мнению, является ошибочным и искажает природу прикосновенности, признавая ее во всех случаях как форму преступного сотрудничества подобно соучастию. Эта точка зрения привела бы к признанию того, что при конкретном случае между лицами, прикосновенными к преступлению, и исполнителем основного преступления, если ине существует согла-

83

шения по поводу предпринимаемых ими действий, то во всяком случае должна иметь место взаимная осведомленность по этому поводу. Однако такое утверждение не соответствует действительности. В реальной жизни зачастую имеют место случаи, когда деятельность прикосновенного лица протекает не только без установления какой-либо субъективной связи с исполнителем, но даже и без ведома последнего. Для иллюстрации сказанного приведем следующий пример.

Н., достоверно зная, что К. совершил убийство охранника магазина и хищение товароматериальных ценностей на крупную сумму, не доносит об этом в органы власти. Н. не посвящает К. в свое поведение, а последний не подозревает о том, что Н. известно о совершенном им преступлении. Как мы видим, какой-либо субъективной связи прикосновенного лица (в данном примере — недоносителя) с исполнителем не имеется, не говоря уже о соглашении между ними. Бездействие недоносителя предпринято вне ведома преступника.

Некоторые авторы высказывают мнение, что такой вид прикосновенности как недонесение о готовящемся преступлении якобы предполагает наличие виновной связи между поведением недоносителя и совершением преступления. Эта связь, как утверждает П.И. Гришаев, может выступать даже в форме умышленной вины[86].

В чем конкретно выражается эта «виновная связь», каково ее практическое назначение? На данные вопросы сторонники этого взгляда не дают ответа.

Итак, какое же будет толкование общепринятому в правовой литературе понятию «виновная связь»? Оно означает не что иное, как виновность субъекта в причинении общественно опасного результата. При этом презюмируется, что виновная связь выступает как субъективное выражение объективно существующей причинной связи с преступным результатом, без чего она теряет свое качество и, следовательно, беспредметна.

84

Между тем П.И. Гришаев, говоря о виновной связи между поведением недоносителя о готовящемся преступлении и совершением преступления, отрицает существование объективной причинной связи между ними. В результате создается довольно странная картина: лицо, не доносящее о готовящемся преступлении, причиняет результат идеально, мысленно, ибо виновная связь в данном случае не объективируется, поскольку нет объективного причинения в смысле воздействия на психику, волю исполнителя. Такая постановка вопроса, разумеется, не выдерживает критики.

При рассмотрении объективных и субъективных признаков преступления, причинной связи и вины советская уголовно-правовая наука основывается на данных марксистской материалистической психологии. В противовес дуализму, противопоставляющему психическое и физическое, и учению о тождестве психического и физического, психическое и физическое сохраняют свои специфические свойства[87].

Отсюда следует, что объективная и субъективная стороны преступления, причинная связь и вина, хотя и отличаются друг от друга как понятия, имеющие специфическое содержание, но находятся друг с другом в диалектическом единстве. Это диалектическое единство выражается в понятии преступления. «Деятельность и сознание — не два в разные стороны обращенных аспекта. Они образуют органическое целое — не тождество, но единство..., — при этом, — акт деятельности сам является единством внешнего и внутреннего...»[88]. Поэтому признание виновной связи недоносителя о готовящемся преступлении с совершением преступления при отсутствии ее объективного проявления (причинной связи) означает не что иное, как отрыв субъективных признаков преступления от его объективных признаков. Последовательное проведение кого взгляда может в конечном счете привести к признанию существования вины (голого умысла) без объективного содержания, что, разумеется, является

85

методологически ошибочным и противоречит основным принципам ответственности в советском уголовном праве.

Следовательно, при прикосновенности к преступлению отсутствует как причинная, так и виновная связь между поведением прикосновенного лица и совершением основного преступления.