§ 2. Сознание как элемент умысла

Марксистско-ленинское учение о вине исходит из положения о связи воли и сознания. Связь воли и сознания, действия и мысли была выражена Лениным в его словах: «По каким признакам судить нам о реальных «помыслах и чувствах» реальных личностей? Понятно, что такой признак может быть лишь один: действия этих личностей,—а так как речь идет только об общественных «помыслах и чувствах», то следует добавить еще общественные действия личностей, т.

Установленное классиками марксизма-ленинизма положение о связи воли и сознания в психике человека легло в основу советской психологии. Б. Теплов пишет о том, как глубока связь воли с мышлением. «Волевое действие — это действие обдуманное. Раньше чем заставить себя поступать так, как нужно, человек должен понять, осознать, продумать, как же нужно поступать в данном случае. Раньше чем преодолевать внешние препятствия, стоящие на пути к цели, надо найти наилучшие пути и средства для этого, надо обдумать замысел действия и составить план его» 3.

Связь воли и сознания находит свое выражение в содержании умысла. Советское уголовное законодательство и советская наука уголовного права твердо кладут в основу учения об умысле сочетание в нем волевого и интеллектуального моментов. Уже Уголовный кодекс РСФСР 1922 г. в ст. 11 признавал действовавшими умышленно лиц, которые «предвидели последствия своего деяния и их желали или же сознательно допускали их

1 Хотя умысел содержит наряду с интеллектуальным и волевым элементами также и элемент чувства, этот последний элемент и настоящей работе не исследуется (это относится и к анализу неосторожности). Исследование этого элемента требует самостоятельной работы.

з Ленин, Соч., т. 1, стр. 279—280.

3 Б. Теплов, Психология, .1946 г., стр. 171.

185

наступление». Это положение перешло в ст. 6 «Основных начал» 1924 г. и, следовательно, в уголовные кодексы союзных республик (ст.

Положение о связи при умысле воли и сознания, как выше уже отмечалось, можно считать господствующим в советской науке уголовного права !. Точно так же сознание (предвидение) всегда рассматривается и судебной практикой как один из элементов умысла. Пленум Верховного суда СССР указал в постановлении от 15 апреля 1943 г. по делу Шлеичика: «Высказывания против советской власти, если они сознательно допущены лицом, находящимся во вменяемом состоянии, сами по себе являются достаточными для признания виновности по ст. 58 10 УК» 2-По другому делу в постановлении Пленума Верховного суда СССР от 6 января 1944 г. говорилось: «В деле нет данных, свидетельствующих о том, чтобы несовершеннолетняя Цыбина была осведомлена о секретности разглашенных его сведений..., при этих условиях действия Цы-биной и в этой части не могут рассматриваться как уголовно-наказуемые» 3.

Говоря об интеллектуальном моменте в содержании умысла, советские криминалисты обычно пользуются термином «предвидение». Иногда в качестве равнозначащего понятия они прибегают к термину «сознание». Так, например, учебник Общей части уголовного права ВИЮН говорит о «предвидении (сознании)»4, о необходимости «предвидеть (сознавать)» 5 или только о «предвидении» 6.

1А. Трайнин, Уголовное право. Часть Общая, 1929 г., стр. 266. А. А. П и о н т к о в с к и й, Советское уголовное право, том первый. Общая часть, 1929 г., стр. 239. Советское уголовное право, учебник для юридических школ, 1940 г., стр. 23. Уголовное право, учебник для юридических школ, 1947 г., стр. 81—82. А. Герцен-зон, стр. 331. Уголовное право. Общая часть, 1948, стр. 339.

3 «Судебная практика Верховного суда СССР», 1943 г., вып.У, стр. 4.

3 «Судебная практика Верховного суда СССР», 1944 г> вып. III (IX), стр. 6.

4 Уголовное право. Общая часть, 1948 г., стр. 339.

5 Т а м ж е, стр.

6 Tga м ж е, стр. 339.

186

Проф. А. Трайнин говорит о «предвидении», но иногда заменяет «предвидение» термином «знание» '.

Сведение интеллектуального процесса, входящего в содержание умысла, к одному только «предвидению» или к понимаемому в том же смысле «сознанию» упрощает этот психический процесс и лишает возможности психологически дифференцировать его и тем самым уточнить юридический анализ умысла. Это упрощение усугубляется еще и тем, что большинство авторов ограничивают психическое отношение субъекта при умысле только последствиями деяния, отношение же к самому деянию совершенно упускают из виду2.

«Предвидение» является психическим переживанием, относящимся к будущему. Предвидеть настоящее нельзя. Между тем для выполнения состава умышленного преступления одного предвидения будущих событий (последствий совершаемого) недостаточно. Для наличия умысла требуется также, чтобы субъект знал (сознавал) ряд обстоятельств, лежащих в настоящем. Вор, похищающий чужое имущество, не только предвидит переход этого имущества в свою собственность — в будущем, но и знает (сознает), что оно является собственностью другого лица — в настоящем. Сознание, что похищаемое имущество является собственностью не другого лица, а самого виновного, изменяет содержание умысла, и умысел перестает быть умыслом на совершение кражи. Виновный знает (сознает) и ряд других обстоятельств, сопровождающих совершаемое им преступление и делающих возможным совершение этого преступления (что чужое имущество находится в сарае, что сарай заперт на замок, что сарай ночью не охраняется и т. д.). Если, таким образом, при так называемых материальных преступлениях для наличия умысла недостаточно одного предвидения наступления в будущем определенных последствий, то при формальных преступлениях у виновного вообще может

1 А. Трайнин, Учение о составе преступления, 1946 г., стр. 135—136.

3 Исключение составляют М. Ша prop о деки й, говорящий о сознании субъектом «того, что он делает, и того, каковы будут последствия его деяния».

187

не быть предвидения последствий его деяния. Сознание виновного в умышленном преступлении охватывает в таких случаях только совершаемое.

Таким образом, психический процесс при умысле слагается из знания (сознания) виновным относящихся к задуманному им деянию обстоятельств и фактов (и правовых норм) в настоящем времени и из предвидения последствий своего деяния — в будущем.

Необходимость сознания виновным в совершении умышленного преступления обстоятельств, относящихся к совершаемому им, и требование наличия у него представления (предвидения) о последствиях деяния и послужили поводом для появления в буржуазном уголовном праве так называемой «теории представления» '. Теория эта не заслуживала бы сколько-нибудь подробного упоминания, если бы она не была одним из ярких образцов схоластического конструирования, за которым, однако, скрывается определенная политическая цель, преследовавшаяся представителями этой теории.

Теория эта сводит все содержание умысла к представлению виновным желаемого (водимого) им поведения и обстоятельств, при которых он действует, с одной стороны, и к представлению о последствиях, которые должны наступить в результате действий виновного, — с другой. Некоторые сторонники теории представления присовокупляли к указанным требованиям еще и требование при преступных действиях (delicta commissionis) представления о причинной связи между поведением виновного и наступлением результата, а при преступном бездействии (delicta ommissionis) — представления о том, что виновный не препятствует наступлению преступных последствий (мать сознает, что ребенок, если его не кормить, погибнет, но она этому не противодействует, т. е. не кормит его).

Было бы неверным полагать, что сторонники теории представления не отводят в содержании умысла никакого места воле, точно так же, как неправильно' было бы полагать, что сторонники волевой теории не оставляют никакого места для представления виновного о действии и его последствиях.

1 Из русских криминалистов, вообще оставшихся в стороне от спора теории представления и волевой теории, сторонником теории представления был Н. Сергиевский, Русское уголовное право, 1915 г., стр. 267.

18S

ния, писал: «Одни только представления не обосновывают правового упрека в виновности. Такой упрек возникает лишь потому, что деятель, несмотря на сознание им обстоятельств дела, действовал, что к этому его сознанию присоединялась воля, направленная на действование» '. Но сторонники теории представления, извращая действительность, отрицали наличие у виновного воли, направленной на наступление результата, По их мнению, виновный желает (волит) действовать или бездействовать. Его воля ограничивается совершением действия или бездействия. Что касается результата действия или бездействия, то субъект не волит его, а только предвидит его2.

В отрицании у виновного воли на наступление последствий и заключалась порочность теории представления. Ограничивать направление воли только действием и отрицать у виновного желание (воление) наступления результатов — это значит при ряде деликтов извращать психическую природу поведения человека. Можно ли серьезно говорить о том, что вор желал только запустить руку в чужой карман и переложить кошелек из чужого кармана в свой и не хотел, чтобы кошелек перешел в его, вора, собственность, т. е. что вор только предвидел такой переход?

Кроме того, если бы законодательство восприняло теорию представления, то это сильно расширило бы область умышленных преступлений за счет преступлений неосторожных. В самом деле, если для наличия умысла считать необходимым только предвидение последствий деяния и не требовать желания их наступления, то многие действия, относимые в настоящее время к совершаемым с преступной самонадеянностью, оказались бы действиями умышленными. Точно так же, как это было и с волевой теорией, теория представления оказалась не в состоянии разрешить проблему эвентуального умысла, ибо если для умысла не обязательно желание (воление) наступления последствий, то исчезает различие между умыслом прямым и эвентуальным, характеризуемым именно отсут-

1 Liszt, Lehrbuch, S.

2 См. обстоятельное изложение теории представления в учебнике С. Познышева «Основные начала науки уголовного права», 1912 г., стр. 273—278; критика этой теории у A. FT. T раин и на, Уголовное право. Часть общая, 1929 г., стр. 265.

189

Ствием у виновного желаний наступления последствий деяния. ¦ .

Таким образом, нет никаких оснований для сведения всего содержания умысла к интеллектуальному моменту, как это предлагали сторонники теории представления. Эта теория не только ничего не дала для развития учения о вине, умысле и неосторожности, но и явно извращает подлинное содержание умысла. Она является образчиком бесплодного формально-догматического метода буржуазной юриспруденции, стремящейся при помощи формально-юридических конструкций расширить сферу действий, признаваемых умышленными, ограничивая требования, предъявляемые к умыслу, одним только предвидением последствий т не требуя сочетания в умысле и интеллектуального и волевого момента. В этом и заключается политическая роль теории представления.

Советская теория считает сознание (включая предвидение последствий) существеннейшим, но не единственным элементом умысла. Но недостаточно ограничиться одной только констатацией этого положения. Сознание как элемент умысла — это явление сложное. В сознание при умысле входят следующие психологические процессы: 1) сознание виновным совершаемых им действий; 2) сознание виновным противоправности совершаемых им действий и 3) предвидение виновным последствий совершаемых им действий. Каждый из этих психических процессов требует анализа.

А. Сознание- виновным совершаемых им

действий

Судебная практика часто встречается со ссылками подсудимого на то, что он не знал тех или других фактических обстоятельств, относящихся к содеянному им, и с утверждением, на основании такого незнания, об отсутствии в его действиях умышленной вины, или с требованием переквалификации на этом же основании инкриминируемого подсудимому действия. Так как фактические обстоятельства, из которых слагается преступление или которые сопутствуют преступлению (обстановка, условия), часто крайне многочисленны и разнообразны и так как большинство из них не имеет существенного значения для решения вопроса о виновности и для квалифика-

190

цйй Преступления, to судебная практика постоянно сталкивается с необходимостью иметь твердые отправные линии по вопросу об объеме фактических обстоятельств, которые должны охватываться сознанием подсудимого при вменении ему в вину умышленного действия.

Верховный суд СССР в ряде постановлений Пленума и определений Судебной коллегии по уголовным делам дал принципиальные указания, делающие возможным определение круга тех фактических обстоятельств, относящихся к содеянному подсудимым, обвиняемым в совершении умышленного преступления, которые обязательно должны входить в его сознание для того, чтобы совершенное им могло быть вменено ему в умышленную вину.

Кореев был осужден по п. «г» ст. 162 УК РСФСР (кража из государственных и общественных хранилищ) за похищение 10 кг соленой капусты. По делу было установлено, что в погребе Лидовой, откуда была похищена Кореевым капуста, находилась капуста, принадлежащая как лично члену колхоза Лидовой, так и колхозу. По делу не видно было при этом, знал ли Кореев в момент хищения, что он взял капусту, принадлежащую не колхознице Лидовой, а колхозу. В связи с этим в определении Судебной коллегии по уголовным делам от 1 апреля 1944 г. говорится: «Можно ли данную кражу квалифицировать как кражу общественного имущества, поскольку она совершена не из общественного склада, а из помещения, принадлежащего лично члену колхоза? Как кражу общественной собственности при этом условии ее можно квалифицировать только в том случае, если Кореев, совершивший ее, знал, что похищаемая им капуста принадлежит колхозу» *.

Как видно, решение вопроса о квалификации совершенной Кореевым кражи как хищения общественной собственности Верховный суд СССР поставил в зависимость от того, знал ли подсудимый, что он похищает не личную, а социалистическую собственность.

По другому делу Котиков был осужден по ст. 182 УК РСФСР за незаконное хранение оружия. В постановлении по делу Котикова Пленум Верховного суда СССР 16 марта 1945 г. указал: «По смыслу ст. 182 УК РСФСР

1 «Судебная практика Верховного суда СССР», 1944 г., вып. 1 (XI), стр. 5.

191

за незаконное хранение йЛи ношение указанного в этой статье оружия отвечает не только собственник этого оружия, но и всякое иное лицо, которое хранит или носит оружие без надлежащего разрешения, если оно действует умышленно, т. е. если оно сознает, что оно не имеет права хранить или носить оружие» !.

И в данном деле вопрос шел о сознании подсудимым во время совершения им преступления одного из существенных признаков незаконного хранения оружия. В зависимости от наличия или отсутствия такого сознание и должен быть решен вопрос о виновности подсудимого в совершении им умышленного преступления.

Точно так же был поставлен Судебной коллегией Верховного суда СССР вопрос по делу Денекиса, осужденного по статье 128-а УК Узбекской ССР (уклонение от военного учета). В определении по этому делу от 24 июня 1944 г. Судебная коллегия установила: «Осужденный Денекис виновным себя в уклонении от военного учета не признал и показал, что он в ноябре 1942 г. по эвакуации приехал в г. Фергану и устроился на работу на маслозавод в качестве экспедитора, где проработал до момента ареста. Устроившись на работу на маслозавод, Денекис тут же передал свои документы коменданту общежития Жабрицкой с просьбой оформить паспорт на прописку, а военный билет — на военный учет; на другой день Жабрицкая вернула ему эти документы, и он, будучи убежден в том, что его документы оформлены, сам свои документы не проверил». Судебная коллегия признала, что при таких обстоятельствах у суда не было достаточных оснований признать Денекиса виновным, и дело направила на новое рассмотрение со стадии судебного следствия 2. Таким образом, вопрос о виновности Дене-киса должен был быть разрешен судом ъ зависимости ш

1 «Судебная практика Верховного суда СССР», 1945 г., вып. III, стр. 6. Так же поставила вопрос в связи с квалификацией действий подсудимого по п. «г» ст. 162 УК РСФСР Судебная коллегия Верховного суда СССР в определении от 15 февраля 1947 г. по делу Крайиова. —«Судебная практика Верховного суда СССР», 1947 г., вып. IV, стр. 19.

2 «Судебная практика Верховного суда СССР», 1944 г., вып. VII (ХШ), стр. 17. См. аналогичные определения в «Судебной практике Верховного суда СССР», 1944 г., вып. IV (X), стр. 18 по делу Загайчновой и др.; 1945 г., вып. V, стр. 15, по делу Кузнецова и др,

192

Наличия или отсутствия у iiero сознания объективной стороны преступления, предусмотренного ст. 128-а УК Узбекской ССР, т. е. от наличия или отсутствия сознания оформления его военных документов свидетельницей Жаб-рицкой.

13 полном соответствии с судебной практикой находится и точка зрения, высказываемая по данному вопросу советскими: криминалистами. Еще в 1924 г. в Практическом Комментарии к Уголовному кодексу РСФСР ясно и четко было высказано положение, что «Сознание совершаемого предполагает сознание наличности всех тех обстоятельств, которые являются элементами состава данного преступления, например, виновный в краже должен сознавать, что похищаемая вещь ему не принадлежит, что он действует тайно, т. е. что другие не видят то, что он совершает, и т. д.» '. На этой же точке, зрения стоят и последние работы советских криминалистов, которые формулируют эту же мысль, хотя и указывают не на сознание наличия обстоятельств, являющихся элементами состава данного преступления (что было бы точнее), а на предвидение этих обстоятельств2 (что является не вполне точным).

Сознание виновного при умысле должно охватывать не только объективную сторону состава совершаемого им преступления, но и другие элементы состава данного преступления, в частности и 'характер объекта преступления. Поэтому неправильным следует признать утверждение авторов учебника «Советское уголовное право» для юридических школ (изд. 1940 г.), которые говорили не о предвидении виновным признаков состава данного преступления, а о предвидении только объективной стороны состава преступления3. Сознание должно охватывать и объект преступления, т. е. те признаки объекта преступления, которые входят в состав данного преступления. Лучшим

1 Практический Комментарий к Уголовному кодексу РСФСР под ред. М. Гернета и А. Трайиина, 1924 г., стр. 25.

2 А. Т р а й н и н, Учение о составе преступления, 1946 г., стр. 138. Также о предвидении в данном смысле говорят и А. Пи-онтковский в учебнике «Советское уголовное право. Часть общая», 1929 г., стр.239, 240; В. Ма каш вили и Т. Церетели в статье «О неосторожности по советскому уголовному праву». «Проблемы социалистического права», 1939 г., № 4—5, стр. 1Ш и др.

'л Советское уголовное право, учебник для юридических школ, 1940 г., стр. 53—54.

13 Зак. 55й8, Б. С, Утмскяй. 193

примером этого является приведенное вЫше бПреДеле-ние Верховного суда СССР по делу Кореева, в котором указывалось, что отсутствие сознания того, что похищаемое имущество является социалистической собственностью, лишает возможности квалифицировать кражу как хищение социалистической собственности.

Нельзя согласиться и с А. Трайниным, который говорит о предвидении виновным в умышленном преступлении только фактических признаков последствия, которые образуют с точки зрения закона конкретный состав умышленного преступления '. Если А. Трайнин под предвидением разумеет сознание совершаемого, то следовало говорить о сознании не только «фактических признаков последствия», но о сознании элементов состава преступления вообще, в целом. Если же А. Трайнин действительно имеет в виду только предвидение последствий деяния, то . у него вовсе выпадает сознание виновным совершаемого им, выпадает и сознание виновным существенных призна-

>— ков, относящихся к объекту преступления.

^ Наиболее правильным представляется, таким образом,

говорить о сознании виновным в совершении умышленного преступления всех обстоятельств, являющихся элементами состава данного преступления.

Как было выше установлено, сознание умышленно действующим совершаемого охватывает обстоятельства, относящиеся к разным элементам состава данного преступления, следовательно, и объективную сторону.

В связи с этим встает вопрос о сознании умышленно действующим причинной связи между совершаемыми им действиями и предвиденными им последствиями. Так как согласно общепринятому в советской уголовно-правовой теории мнению в объективную сторону входит и причинная связь между действиями субъекта и теми последствиями его деяния, которые он предвидел, то следует притти к выводу, что сознание виновного должно при умысле охватывать и эту связь. Тем не менее в советской юридической литературе встречаются предложения — специально предусмотреть в формуле умысла обязательное сознание субъектом причинной связи между его действиями и их последствиями. Так, А. Трайнин утверждает, что формула умысла должна быть пополнена указанием

А. Трайнин, Учение о составе преступления, 1946 г., стр. 138.

194

на знание (и Желание) причинной связи действий субъекта и их последствий '. На этой же точке зрения стоит и А. Г ер цензом 2.

Вопрос о необходимости сознания виновным в совершении умышленного преступления причинной связи бесспорен, но он представляется ясным и без такой оговорки. Сознание причинной связи охватывает при этом сознание субъектом, что его действия приведут к определенным желаемым им последствиям. Он может не сознавать еще, как именно будет фактически развиваться причинная связь, но он знает, что желаемые им последствия будут находиться в причинной связи с его действиями. Субъект может еще не знать, какой способ действий он выберет для достижения тех последствий, которых он добивается при помощи преступления (совершит ли он убийство, выстрелив из имеющегося при нем револьвера, или ударив жертву имеющимся при нем кинжалом, или, наконец, задушив ее), но он знает, что в результате его действий подсудимый умрет, т. е. что между его действиями и смертью потерпевшего будет иметься причинная связь.

От такого сознания причинной связи между действиями виновного и последствиями этих действий надо отличать предвидение виновным фактического хода развития причинной связи.

А., избрав способом лишения жизни Б. убийство из револьвера, предвидит, что пуля попадет в сердце Б. и что в результате Б. погибнет. Совершая вымогательство, А. предвидит, что потерпевший явится в обусловленное место и положит под указанный камень пакет с деньгами. Однако вполне возможно, что причинная связь будет развиваться не так, как это предвидел виновный. Может случиться, что пуля попадет не в сердце, а в глаз потерпевшего, что жертва вымогательства не положит деньги под камень, а доставит деньги вымогателю домой. В связи с этим и встает вопрос, необходимо ли для наличия умысла точное предвидение развития причинной связи (например, что пуля попадет именно в сердце) или же достаточно, чтобы ход развития причинной связи предвиделся только в общих чертах (пуля попадет в жертву и причинит

1 А. Тр айнип, Учение о составе преступления, 1946 г., ст. 140.

3 А. Герцензон, Уголовное право, Часть Общая, 1948 г., стр. 333: «Сознание причинной связи между деянием и его последствиями». ¦ .-

13*

195

I

Смерть). На этот вопрос в советской уголовно-правовой литературе дается вполне правильный ответ, что при умысле не требуется точного предвидения виновным развития причинной связи, а достаточно предвидения ее в общих чертах.

О предвидении виновным причинной связи не может быть речи при формальных преступлениях, при которых не требуется для наличия состава преступления наступления каких-либо последствий, не требуется, следовательно, и предвидения4 виновным фактического хода развития причинной связи.

Принципиальное отличие учения о вине в советской науке уголовного права от учения о вине в буржуазной науке находит свое выражение и в отношении к делению умысла на заранее обдуманный и внезапный.

В буржуазной науке уголовного права и в буржуазном законодательстве нередко формы умысла дифференцируются с точки зрения времени и характера появления у виновного умысла.

Русское дореволюционное уголовное законодательство и уголовное законодательство некоторых иностранных государств различали умысел, обдуманный заранее (dolus praemediatus, praemeditatio, Ueberleigung), внезапный умысел (dolus repentinus) « аффектированный умысел (dolus impetus).

Под умыслом, обдуманным заранее (предумышленным), подразумевались те случаи умысла, когда виновный, придя к решению совершить определенное преступление, заранее в течение более или менее продолжительного времени обдумал все наиболее важные моменты намеченного преступления, составил план и т. д. !.

Умысел внезапный, наоборот, имелся в виду в тех случаях, когда решимость виновного совершить преступление приводится в исполнение немедленно же после возникновения у него этой решимости и виновный не имеет возможности обдумать свое решение.

1 См. Н. Та ганце в, Русское уголовное право, 1902 г., т. I, стр. 604—607; А. Ф. Кистяковский, Элементарный учебник общего уголовного права, 1882 г., стр. 373; В. Спасович, Учебник уголовного права, 1863г., стр. 159—160; Колоколов, Общая часть уголовного права, составленная студентами по лекциям, 1897 г., стр. 156—157; С. П о з н ы ш е в, Основные начала науки уголовного права, 1912 г., стр. 284.

196

Деление умысла на заранее обдуманный и внезапный предусматривало русское Уложение о наказаниях исправительных 1845 г. Его сохранило и Уложение о наказаниях исправительных 1885 г. '.

Такое деление не может быть принято советским уго-ловным законодательством. Если по обстоятельствам дела доказано предварительное намерение подсудимого совершить преступление, то это может быть учтено судом при определении наказания 2.

Советская теория не видит основания для конструирования и аффектированного умысла как особого вида умысла. Вопрос об особенностях умысла в этом случае чрезвычайно просто разрешается в диспозициях двух статей Особенной части советских уголовных кодексов. Умысел в этих двух статьях — это тот же умысел, что и в других случаях умысла, но лишь обладающий некоторыми добавочными, характеризующими его обстоятельствами (ст.ст. 138, 144 УК РСФСР).

Внезапно возникшее сильное душевное волнение, о котором говорят ст.ст. 138 и 144 УК РСФСР, вызывает у потерпевшего от насилия или тяжелого оскорбления внезапное же решение совершить убийство или причинить тяжкое телесное повреждение. Это решение тотчас же приводится в исполнение.

Б.