45. Различие толкования по его источнику
45. Право толковать законы принадлежит, конечно, как лицам частным, так и государственным установлениям и органам, причем в прямой связи с источником толкования стоит и вопрос об обязательности толкования[1].
Толкование может быть легальное или аутентическое, т.
е. исходящее от самой законодательной власти. Как говорит статья 55 Законов основных, изъяснения закона, коими определяется истинный его разум, могут быть излагаемы по словесным Высочайшим повелениям в виде указов, объявляемых местами и лицами, от верховной власти к сему уполномоченными, причем, по силе п. 3 ст. 31 Учреждения Государственного Совета, дела о таком разъяснении предварительно поступают на рассмотрение Государственного Совета и, согласно ст. 69 Учреждения, представляются непосредственно из департаментов на Высочайшее усмотрение. Такое разъяснение, конечно, как и закон, имеет обязательную силу для всех и каждого и, за силою ст. 61 Законов основных, будучи только подтверждением и изъяснением смысла закона прежнего, получает обратную силу, хотя нельзя при этом не прибавить, что по самим условиям своего возникновения это толкование резко отличается от всех иных, так как законодатель вовсе не стеснен теми приемами и способами, которые составляют необходимое условие всякого иного толкования.Другой вид толкования представляет толкование судебное. Как показывает история, не только вопрос о силе и значении судебного толкования, но и вопрос о самом праве суда толковать закон разрешались крайне разнообразно[2]. Была эпоха, и именно XVII столетие и первая половина XVIII, когда во всей Европе судебное толкование стояло не только наравне с законом, но и первенствовало над ним, когда наказания, не соответствовавшие гуманным стремлениям эпохи, заменялись иным путем судебной практики, когда тем же путем изменялся и ограничивался объем преступных деяний и т. д.
Этот полный произвол суда вызвал против себя не менее сильную реакцию в конце XVIII и начале XIX столетия, реакцию, пытавшуюся даже вовсе отнять у суда право толкования: была уже указана попытка баварского законодателя 1813 г.
воспретить как в суде, так даже и с университетской кафедры какие либо истолкования Уложения 1813 г. в ином смысле, кроме указанного в официальных к нему примечаниях.Наиболее резкий выразитель этого направления, Беккариа, в своих замечаниях о толковании законов говорит: власть толковать законы не может принадлежать судьям по тому соображению, что они не законодатели. Кто же должен быть законным толкователем закона? Государь, т. е. выразитель верховной воли общества, или судья, обязанность которого состоит только в том, чтобы исследовать, совершило или нет частное лицо действие, противное законам. Нет ничего опаснее общей аксиомы, что нужно руководствоваться духом закона. Каждый человек имеет свой способ воззрения, и даже один и тот же человек в разные времена смотрит различно на одни и те же предметы. Следовательно, дух закона будет результатом правильного или неправильного рассуждения судьи, легкого или трудного сварения его желудка, слабости обвиняемого, силы судейских страстей, его сношений с оскорбленным, наконец, всех малых причин, которые искажают видимость и искажают предметы в непостоянном уме человека. Таким образом, мы увидим те же самые преступления наказываемыми различно в различные времена одним и тем же судом, потому что вместо того, чтобы следовать постоянному и неизменному гласу законов, судья увлекается обманчивым непостоянством произвольных толкований. При существовании законов, точно и твердо определенных, каждый гражданин может точно рассчитать неудобство дурного деяния, а это полезно, потому что это знание может отвратить его от преступления. Он будет пользоваться в безопасности своей свободой и своим имуществом, а это справедливо, потому что в этом состоит цель соединения людей в обществе.
Мысли Беккариа, как известно, почти дословно были воспроизведены императрицей Екатериной II в ее Наказе (гл. X, об обряде криминального суда, ст. 151 и след.), а затем вошли в отдельные указы частью Екатерины II, а частью Александра I и этим путем перенесены в Свод законов, в наши Основные законы[3].
Ст. 65 постановляет: законы должны быть исполняемы по точному и буквальному смыслу оных, без всякого изменения или распространения. Все без изъятия места, не исключая и высших правительств, во всяком случае должны утверждать определения свои на точных словах закона, не переменяя в них, без доклада Императорскому Величеству, ни единой буквы и не допуская обманчивого непостоянства самопроизвольных толкований. Ст. 52 к этому добавляет, что в случае неясности или недостатка существующих законов всякое место и правительство имеют право и обязанность представить о том своему начальству, и если сомнение не разрешается прямым смыслом закона, то начальство обязано представить Сенату или министерству по принадлежности. Те же начала с еще большей определенностью выражены в ст. 200-202 Учреждения Правительствующего Сената. Но уже и в Основных законах этот принцип не был проведен последовательно, так как часть 2 ст. 65 говорила: "Но если бы где-либо по различию буквального смысла узаконений встретилось затруднение в избрании и приложении закона к рассматриваемому делу, в таком случае, по невозможности согласить буквальный смысл одного закона с таковым же другого, самая необходимость предписывает, особенно в высших местах, следовать общему духу законодательства и держаться смысла, наиболее оному соответствующего".С изданием Судебных уставов вопрос о праве суда толковать законы сделался уже бесспорным в силу ст. 9 и 10 Устава гражданского судопроизводства и ст. 12 и 13 Устава уголовного судопроизводства. Статья 12 постановляет: "Все судебные постановления обязаны решать дела по точному разуму существующих законов, а в случае неполноты, неясности или противоречия законов, коими судимое деяние воспрещается под страхом наказания- должны основывать решение на общем смысле законов". Таким образом, ныне толкование стало не только правом, но обязанностью для судьи, так что остановка дела, под предлогом неясности, противоречия или неполноты закона, влечет, по силе ст. 13, ответственность.
Конечно, всякое толкование судебное имеет полную силу и значение по тому делу, по которой оно состоялось; но распространяется ли его сила и на будущие решения того же суда или других мест и установлений? Как справедливо замечает в своей статье проф.
Градовский, "юридическая природа судебного решения определяется тем, что оно содержит в себе применение общего закона к отдельному случаю. Поэтому сила его исчерпывается его применением к делу, по которому оно состоялось; способ разрешения дела, принятый судом в данном случае, не обязывает юридически другой суд или даже тот же самый суд по другому однородному делу держаться того же способа. Это нисколько не говорит против необходимости единообразного применения законов судами, причем главным руководящим началом являются прецеденты, т. е. решения судов, прежде состоявшиеся по делам однородным. Здравые начала справедливости и общественной нравственности требуют, чтобы к каждому случаю, подлежащему рассмотрению суда, общий закон был применен в том же смысле, в каком он был уже применен к другому однородному делу; каждый тяжущийся имеет право ожидать, что его дело будет разрешено судом так же, как уже разрешено было другое, представлявшее однородные обстоятельства... Но, признавая вполне значение прецедента, нельзя не видеть, что это значение - фактическое, обычное, нравственное, но никак не юридическое. Сообщить обязательную юридическую силу прецеденту значило бы связать свободу судейского решения, необходимую ввиду индивидуального разнообразия отдельных случаев, и уничтожить возможность реакции против неверного истолкования закона в том или другом деле, реакции против дурных прецедентов". Эти соображения, конечно, относятся одинаково к толкованию как низших, так и высших судебных мест, как это, между прочим, изъяснено и в ст. 69 Законов основных, говорящей вообще, что судебные решения не могут быть признаваемы законом общим, для всех обязательным, ниже служить основанием окончательных решений по делам подобным.Но наша судебная практика несколько иначе отнеслась к этому вопросу. Так, уже старый Сенат[4] в своих решениях нередко делал замечания подчиненным местам по поводу толкования законов, ложно понятых низшими инстанциями, и как инстанция, имевшая право высшего надзора, нередко требовал подчинения делаемым им изъяснениям точного смысла законов.
Точно так же и Государственный Совет, как судебная инстанция, признал, что даваемые им по некоторым частным делам разъяснения закона должны быть почитаемы обязательными для будущего применения закона.
Так, в Высочайше утвержденном 9 декабря 1849 г. мнении Государственного Совета по делу Сивцевых было выражено, что "эти соображения, как основанные на точной силе постановлений Уложения о наказаниях и вполне соответствующие цели и разуму оных, поставить в виду всех мест и лиц, рассматривающих уголовные дела, для руководства на будущее время, не издавая, впрочем, никакого дополнения к существующим постановлениям в порядке законодательном, так как соображения те не содержат в себе ничего нового, но только указывают и объясняют примерами образ применения действующего закона к могущим встретиться в юридической практике случаям".На эту же точку зрения стал и Уголовный кассационный департамент Сената, разъясняя неоднократно (относительно дел уголовных, начиная с 1868 г.), что даваемое им толкование закона обязательно для всех судебных мест Империи[5], в случае неподчинения такому толкованию или в случае игнорирования его судом нередко делая замечания всему составу присутствия[6].
Практика Сената основывается на двух статьях устава уголовного судопроизводства - 930 и 933. Статья 930 гласит, что суд, в который обращено дело для нового решения, обязан, в изъяснении точного разума закона, подчиняться суждениям Правительствующего Сената; жалобы против постановленного на сем основании решения не допускаются. Но, как свидетельствует и сам текст, ст. 930 говорит только об обязательности толкования по данному делу и ни в коем случае не указывает на общую обязательность сенатских решений.
Более, по-видимому, значения имеет статья 933, на основании коей все решения и определения Кассационного департамента, которыми разъясняется точный смысл законов, публикуются во всеобщее сведение для руководства к единообразному истолкованию и применению оных.
Но и это постановление не говорит, чтобы разъяснения Сената были юридически обязательны; исходя от учреждения, так высоко поставленного в судебной иерархии, эти разъяснения несомненно могут и должны иметь сильное влияние на практику, но это будет влияние нравственное, а не юридическое.
Да и практически возводить в принцип юридическую обязательность всякого толкования Сената для всех судебных мест при разрешении однородных вопросов представляется неосуществимым. Как поступить в случае различия, а иногда и противоречия в последовательно данных Кассационными департаментами решениях, а с введением в 1877 г. отделений, с противоречиями иногда почти одновременными?[7].Вместе с тем нельзя забывать, что и до Реформы 1877 г. публиковались далеко не все решения Сената, а разве только 1/20 или 1/10 их часть, а после реформы даже и по Уставу уголовного судопроизводства публикуются только определения департамента, а на практике и из них не все; ввиду этого защитники противоположного воззрения должны признать, что юридическая обязательность сенатского толкования заключается не в природе самого судебного решения, а в усмотрении первоприсутствующего или разрешении департамента, предназначающих к печатанию то или другое из состоявшихся определений. Высказывают опасение, что с принятием воззрения о необязательности сенатских решений устранится возможность правильного надзора за применением закона судебными установлениями, что это подрывает самый разум бытия кассационной инстанции и водворение единства правоприменения, но такое опасение указывает на неясное понимание значения "юридической обязательности решений" и существа надзора за отношением судебных мест к этим толкованиям. Признать обязательную юридическую силу решений значит придать ему непререкаемую силу закона, а на это у Кассационных департаментов Правительтсвующего Сената нет уполномочия в законе (кроме случая ст. 930), и, напротив того, судьи по закону не только могут, но должны, по ст. 12 и 13 Устава уголовного судопроизводства, сметь свое юридическое суждение иметь. Конечно, право иметь суждение не равносильно с заменой его усмотрением, с правом устранения всякого суждения; для служителя закона немыслим девиз: sic volo, sic jubeo[8], и если за неправильное, не по разуму, толкование закона, не имевшее корыстной или иной противозаконной подкладки, судью нельзя привлечь к ответственности, то этим не устраняется обязанность учреждений, коим предоставлен надзор за судьями, не только обратить внимание на переходящее пределы терпимости недомыслие, халатность применителей закона, дать соответственные разъяснения, но в необходимых случаях подвергнуть их и установленной дисциплинарной ответственности. Эти же соображения нужно иметь в виду и по вопросу о силе разъяснения Сената: нельзя ставить в вину суду, что он, не разделяя воззрения Сената, высказал свое толкование закона, подкрепленное посильными основаниями, но Сенат имеет полное право применить ст. 265 Устава уголовного судопроизводства, как скоро суд просто игнорирует или безмотивно не подчиняется установившейся практике Сената, в особенности если это вызывает отмену приговора или отягчает участь подсудимого. В этом смысле понимает ныне свое право и Сенат, как в практике отделений, так и департамента, по крайней мере, с половины восьмидесятых годов.
Третий вид толкования по его источнику составляет толкование научное, являющееся или в форме разъяснения закона в литературе, или путем преподавания права с кафедры. Во всяком случае, это толкование может иметь только нравственное влияние, но не может быть признаваемо обязательным: чем выше стоит авторитет ученого изъяснителя закона, тем большую практическую важность приобретает и данное им истолкование; но все-таки оно не делается толкованием аутентическим.
________________________________________
[1] В представлении гр. Сперанского в Государственный Совет от 29 Августа 1834 г. сказано: "Отдельное пояснение закона всегда есть следствие возникших сомнений или средство к предупреждению их. Четыре есть вида таковых пояснений: 1) частное разрешение от начальства тому месту или лицу, где сомнение возникло; 2) циркулярное разъяснение от министров и главноуправляющих местам и лицам, им подведомственным; 3) разрешение сомнений, от Сената или Сенатом утвержденное; 4) разрешение, Верховной властью утвержденное.Из сих четырех видов один последний есть закон; третий занимает место закона, если пояснение закону непротивно; второй и первый вид имеют также силу исполнительную, но в пределах, особенно законом для сего установленных".
[2] Градовский А. О судебном толковании законов по русскому праву. Журнал гражданского и уголовного права, 1874 г., № 1; Кистяковский, ї 96 и след.
[3] См. подробные исторические данные в указанной выше статье А. Градовского.
[4] См. примеры в статье А. Градовского.
[5] Решения 67/433, Фроловых; 69/142, о порубке в Макарьевской даче.
[6] Ср. подробный разбор этого вопроса в статье проф. Градовского; фон Резон. О силе кассационных решений. Судебный журнал, 1873 г., № 7 и 8.
[7] Указывая на эти противоречия, я не могу не коснуться их значения и в особенности основанных на них аргументов о желательности упразднения самого кассационного производства ввиду явной будто бы непригодности его служить к установлению единства практики. Несомненно, что в многотысячных решениях Сената можно встретить противоречия, отступления, изменения, и даже весьма коренные, хотя и не бог знает в каком проценте, но, тем не менее, этот укор не имеет серьезного значения, и не потому, что не ошибается только тот, кто ничего не делает, и не потому только, что наш кассационный департамент, при том же численном составе, как германский Reichsgericht или французский cour de cassation, решает в год не сотню или maximum тысячу дел, а многие тысячи и даже десятки тысяч (по данным Н. И. Шрейбера к тридцатипятилетию кассационных департаментов, уголовный департамент разрешил с 1866 по 1901 г.- 268 108 дел и напечатал 12006 определений), но и по самому существу закона, условий и способов толкования правовых норм, в нем выраженных, при кассационном рассмотрении дела. Всякий закон ясен и его применение просто для того, кто читает закон на манер гоголевского Петрушки; раз усвоенное понимание закона непоколебимо у того, кто, как прокурор того же Гоголя, своим умом дошел до всего, даже до сотворения мира; непричастный к науке права или, с получением диплома, немедля стряхнувший прах школьного знания с летящих в высь судебной иерархии сандалий, всегда довлеет сам себе; но кто вкусил плодов древа юридической науки, сделался хотя бы пассивным сопричастником работам юридического творчества, тот знает, что в науке мало рецептов, годных к немедленному употреблению против всякого заболевания, что она живет и движется и на этом движении основывает свою силу. К этим общим условиям развития научного толкования права, делающим понятным изменение правовоззрений, присоединяются особенности кассационной практики: жизнь хитрая механика; рассматриваемый по кассационной жалобе или протесту отдельный случай часто затрагивает только часть, и иногда второстепенную, большого вопроса, приподымает лишь край завесы, скрывающий целый институт, а затем, позднее, этот вопрос, это учение, на которое иногда есть только намек в законе, встанет во весь рост, даст возможность понять и уразуметь его только при втором, третьем, а иногда и при десятом рассмотрении случаев того же рода.
[8] Так я хочу, так я велю (лат.).