§ 3. Присвоение и растрата

Присвоение — это противоправное обособление и удержание виновным вверенного ему чужого имущества и установление над ним незаконного владения (ст. 160 УК).

Специфику объективной стороны хищения путем присвоения определяет то, что в этом случае совершается изъятие и незаконное удержание у себя имущества, находившегося в правомерном владе-

НИИ виновного, который в силу служебного положения, договорных отношений либо специального поручения осуществлял в отношении этого имущества определенные правомочия и использовал имеющиеся у него правомочия в отношении похищаемого имущества.

Таким образом, вверение имущества, ставшего предметом посягательства, субъекту преступления на законных основаниях является определяющим признаком данного преступления, предполагающим, что специальный субъект такого хищения может завладеть лишь таким имуществом, которое ему вверено.

Имущество считается вверенным, если лицо является: а) его фактическим обладателем, б) на определенном правовом основании и в) осуществляет в отношении него правомочия по распоряжению, управлению, доставке или хранению (при этом не требуется, чтобы у субъекта был весь набор этих полномочий, достаточно любого из них).

Передача имущества в правомерное владение и наделение субъекта соответствующими полномочиями означает, что имущество принято им под отчет, т.е. с материальной ответственностью за него. Как правило, это находит отражение в соответствующих документах (договор, товарно-транспортная накладная, доверенность, квитанция, расписка либо иной официальный отчетный документ с указанием наименования, ассортимента, количества веса, а иногда и стоимости имущества), но может осуществляться и на основе устного соглашения или распоряжения лица, обладающего соответствующими полномочиями. В связи с этим к субъектам указанного преступления, наряду с лицами, осуществляющими управленческие (административно-хозяйственные) функции в различных учреждениях и организациях, должны быть отнесены экспедиторы, заведующие складами, продавцы, кассиры и другие лица, совершившие хищение вверенного им имущества, в отношении которого они осуществляли полномочия по распоряжению, управлению, доставке или хранению.

Вверенным следует считать также имущество, полученное на законном основании уполномоченными на то представителями какого-либо учреждения или организации в качестве налога, штрафа, членских взносов, оплаты за отпущенный товар, выполненную работу, коммунальную, транспортную, зрелищную и иную услугу. В частности, действия работников транспорта, уполномоченных в силу своего служебного положения на получение с граждан денег за проезд, провоз багажа или другие транспортные услуги и обративших полученные деньги в свою пользу, должны квалифицироваться как присвоение. Работники же транспорта, не обладающие указанными полномочиями, должны нести ответственность в случае получения от граждан и обращения в свою пользу денег за безбилетный проезд или незаконный провоз багажа за причинение имущественного ущерба путем обмана или злоупотребления доверием (по ст. 165 УК). В силу этого действия лиц, похитивших билеты для проезда на железнодорожном, воздушном, водном и автомобильном транспорте или другие знаки, которые могут быть использованы по назначению лишь после внесения в них дополнительных данных (заполнение текста, скрепление печатью, компостирование и т. п.), а равно лиц, совершивших хищение билетов, предназначенных для продажи через кассовые аппараты городских транспортных средств с целью последующей реализации через уполномоченных на то работников транспорта (кассиры, кондукторы, приемщики багажа и др.) и присвоения вырученных от продажи средств, могут квалифицироваться как приготовление к хищению, а в случае частичной или полной реализации похищенных документов, соответственно, как покушение либо оконченное преступление.[469]

При характеристике субъекта данного преступления следует также иметь в виду, что в ранее действовавшем законодательстве состав присвоения существовал в несколько отличном от нынешнего его вида, предусматривая ответственность лишь за посягательства в отношении государственного или общественного имущества (ст.

В соответствии с законом присвоение либо растрата от кражи отличается тем, что виновный использует имеющиеся у него правомочия в отношении похищаемого им имущества. Поэтому хищение, совершенное лицом, не обладающим определенными правомочиями по распоряжению, управлению, доставке или хранению имущества, но имеющим к нему доступ в связи с порученной работой, выполнением служебных обязанностей, учебным процессом либо в связи с близкими отношениями с потерпевшим, подлежит квалификации как кража. К слову сказать, едва ли не до 50% квартирных краж совершается лицами, знающими потерпевших: соседями, родственниками и их знакомыми, сослуживцами, приятелями, случайно встреченными земляками, сожителями, временными квартиросъемщиками, женщинами, оставленными на ночлег, домработницами, репетиторами. Одним из условий, способствующих совершению краж имущества граждан, называют и неразборчивость последних в связях, что в конечном счете создает преступнику возможность дос-

587

тупа к этому имуществу, но не превращает его хищение в присвоению или растрату.

Точно так же действия лиц, которые завладевают чужим имуществом в тех учреждениях или на тех предприятиях, где они работают, не будучи законными распорядителями этого имущества, подпадают под признаки обычной кражи (например, действия служащих аэропорта, похищающих перевозимые грузы). В качестве таковой подлежат квалификации и действия сторожей либо лиц, находящихся в составе караула, и прочих подобных субъектов, обеспечивающих сохранность имущества по договору на осуществление сторожевой охраны, но не наделенных полномочиями по обеспечению оборота охраняемого ими имущества.

Как уже отмечалось, определенное сходство имеет присвоение и с мошенничеством, коль скоро и в том, и в другом случае собственник сам добровольно передает преступнику свое имущество, похищая которое, последний злоупотребляет доверием собственника. Критерии же их отграничения сводятся к следующему.

При мошенничестве потерпевший передает имущество преступнику под влиянием обмана или злоупотребления доверием, тогда как при присвоении имущество передается виновному на законных основаниях, вытекающих из его служебного положения, договора и пр. Это означает, что при мошенничестве передача имущества только внешне кажется законной, оставаясь противоправной по существу, поскольку сделка, оформляющая указанную передачу, является ничтожной по причине того, что она страдает пороком воли, тогда как при присвоении передача имущества, а стало быть, и само владение этим имуществом со стороны виновного носит законный характер не только по форме, но и по содержанию.

Кроме того, если при мошенничестве имущество может передаваться преступнику и в собственность, то при присвоении передача права собственности на имущество материально ответственному лицу в принципе невозможна, коль скоро вверение имущества предполагает его передачу исключительно для оперативного управления, доставки, хранения и т. п.

Наконец, при мошенничестве умысел виновного на завладение переданным имуществом возникает до его передачи, а при присвоении — лишь после того, как имущество передано на законных основаниях. Иными словами, мошенник — тот, кто, получая имущество, уже знает, что не будет выполнять своих обязательств перед собст-

* венником, а обратит данное имущество в свою пользу или в пользу других лиц. Присвоение же предполагает, что умысел на хищение возникает у виновного только после того, как ему были вверены материальные ценности и он хотя бы некоторое время владел ими на законном основании, не имея намерений распорядиться им противозаконным образом.[470] Соответственно, с моментом перехода от правомерного владения имуществом к неправомерному и получением виновным возможности пользоваться и распоряжаться чужим имуществом как своим связывается и окончание хищения в данной форме.

Что же касается отграничения присвоения от мошенничества, совершенного лицом с использованием своего служебного положения, то в отличие от присвоения, предполагающего завладение субъектом вверенным ему имуществом, при мошенничестве виновный использует предоставленные ему полномочия по службе для похищения имущества, находящегося не в его правомерном владении, а в подотчете у других лиц (например, отдает незаконное распоряжение о его отпуске). Таким образом, в пункте «в» ч. 2 ст. 159 УК речь идет о специальном субъекте, которое благодаря наличию у него управленческих или властных полномочий либо других должностных возможностей, способно побудить к передаче в его пользу или в пользу третьих лиц не принадлежащее ему имущество.

Растрата — это противоправное и безвозмездное отчуждение или потребление (издержание) вверенного виновному имущества (ст. 160 УК).

Растрата имеет много общего с присвоением, поэтому все сказанное о вверении имущества в случаях присвоения непосредственно относится и к растрате. Общим для этих форм является и то, что они мыслятся и осуществляются виновным как некий хозяйственный акт утилитарного распоряжения вещью, лишающий потерпевшего этой вещи навсегда. Однако способы, при посредстве которого решается эта задача, все же остаются разными. Если растрата реализуется посредством действий, нарушающих субстанцию похищенной вещи, т. е. путем ее потребления, расходования либо посредством ее отчуждения (продажи и т. п.), то присвоение предполагает

держание ее за собой, внесение в состав своего имущества или имущества другого лица и увеличение тем самым его имущественной массы. Поэтому в случае присвоения лицо совершает различные действия, обеспечивающие изъятие вверенного имущества и незаконное удержание его у себя. Растрату же образуют действия, обеспечивающие незаконное распоряжение вверенным имуществом (отчуждение, продажа или передача третьим лицам, израсходование, потребление, дарение и т. п.). Таким образом, в случае присвоения правомерное владение вверенным имуществом с момента удержания его у себя переходит в неправомерное (незаконное), а в случае растраты правомерное владение, минуя незаконное владение, переходит в незаконное распоряжение.

Если субъект, присвоивший имущество, затем так или иначе распоряжается им или использует согласно его потребительскому назначению, содеянное остается все же хищением путем присвоения, поскольку изъятие имущества было совершено именно в форме присвоения и окончено с момента обособления имущества и установления над ним незаконного владения. Поэтому последующее распоряжение присвоенным имуществом находится уже за пределами состава присвоения, так же как распоряжение украденным лежит за пределами состава кражи.

В отличие от присвоения при растрате между правомерным владением и незаконным распоряжением вверенным имуществом отсутствует какой-либо промежуток времени, в течение которого виновный незаконно владеет чужим имуществом как своим собственным. Здесь виновный непосредственно сразу же отчуждает, расходует, потребляет вверенное ему имущество. Если же согласиться с довольно распространенным заблуждением, что прежде чем растратить имущество, его надо присвоить, то можно прийти к выводу, что в данном случае совершаются два хищения. Но совершенно невозможно, чтобы одно оконченное хищение (присвоение) затем при реализации присвоенного превращалось в другое (растрату). Если имущество уже присвоено, то нечего растрачивать, ибо последующее распоряжение похищенным, равно как и заранее не обещанное содействие этому распоряжению, находятся за пределами состава хищения. Если же имущество растрачено, то оно не может быть присвоено, так как в результате отчуждения исчезает предмет для присвоения. Вот почему выражение «виновный присвоил и растратил имущество», если оно относится к одному и тому же имуществу, является неправильным. В одном эпизоде данное имущество может быть либо присвоено, либо растрачено. Таким образом, растрата как отдельная самостоятельная форма хищения не связана с присвоением и не является последующим после него этапом преступной деятельности.[471]

Точное разграничение присвоения и растраты имеет важное значение для определения момента окончания хищения и круга лиц, имеющих к нему отношение как соучастников или только как прикосновенных субъектов. Ибо присвоение и растрата, отличаясь по способу изъятия имущества (в первом случае — это удержание вверенного имущества, а во втором — его отчуждение или потребление), предполагает и различную оценку распоряжения имуществом (в присвоении отчуждение или потребление имущества лежит за пределами состава хищения, а в растрате оно образует конститутивный признак состава, без которого не может быть данного хищения), а стало быть, и различие в моментах их окончания (присвоение окончено в момент установления над имуществом незаконного обладания, а растрата — в момент его утраты), которое, в свою очередь, определяет и различие в оценке поведения лиц, связанного с действиями исполнителя (оказание содействия в распоряжении уже присвоенным имуществом является прикосновенностью к хищению, а аналогичное содействие при растрате — соучастием в хищении).

Отграничение растраты от кражи и мошенничества производится по тем же критериям, которые изложены выше применительно к отграничению указанных составов от присвоения.

§ 4. Грабеж

Грабеж — это открытое хищение имущества, совершенное без насилия (ч. 1 ст. 161 УК) либо соединенное с насилием, не опасным для жизни или здоровья потерпевшего либо с угрозой применения такого насилия (п. «г» ч. 2 ст. 161 УК). Таким образом, основным определяющим признаком грабежа, отличающим его от кражи, является открытый характер действий виновного, или (что то же самое) отсутствие признака тайности.

Открытым является такое хищение, которое осуществляется в присутствии собственника или лиц, в ведении либо под охраной которых находится имущество, а равно на виду у посторонних, когда лицо, совершающее хищение, сознает, что присутствующие при этом лица понимают характер его действий, но игнорируют данное обстоятельство.

Как и кража, открытое хищение характеризуется двумя критериями: объективным (присутствие на месте преступления очевидцев, наблюдающих совершаемые виновным действия и адекватно воспринимающих их социальный смысл) и субъективным (основанное на объективных предпосылках понимание виновным того, что он действует заметно для этих лиц, понимающих характер его действий).

Относительно объективного признака заметим, что по УК РСФСР 1926 г. под грабежом понималось «открытое похищение чужого имущества в присутствии лица, обладающего, пользующегося или ведающегося им» (ст. 165). Ни в последующем УК 1960 г., ни в нынешнем об обязательном присутствии указанных лиц ничего не говорится. Из этого следует, что грабежом признается такое хищение имущества, которое совершается в присутствии кого бы то ни было, в том числе и посторонних по отношению к изымаемому имуществу лиц, за исключением, конечно, соучастников грабителя, лиц, заранее обещавших не донести о преступлении, либо родственников или близких, со стороны которых виновный не ожидает противодействия. Главное, что виновный, похищая имущество на виду у кого-либо, понимает, что это осознается или может быть осознано ими.

Что касается коллизии между объективным и субъективным критериями при грабеже, то И. Я. Фойницкий, утверждая в свое время, что «в условиях тайны наибольшую важность имеет субъективная сторона, т. е. чтобы виновный предполагал свою деятельность незаметною для других и не сознаваемую ими», в силу чего содеянное «остается кражею, хотя бы на самом деле потерпевший или иные лица за ним незаметно для него наблюдали», в то же время подчеркивал: «Но одно лишь мнение похитителя, что учиненное им похищение видят и сознают другие, между тем как на самом Деле этого не было, не превращает его похищения из тайного в открытое».[472] С точки же зрения принципа субъективного вменения убежденность виновного в открытом характере своих действий должна иметь такое же значение для квалификации, как и его стремление завладеть имуществом тайно. Поэтому более логичной представляется позиция 3. А. Незнамовой, считающей, что при конфликте объективного и субъективного критериев предпочтение должно отдаваться субъективному.[473] Однако вывод, который она делает, следуя данному правилу разрешения коллизии, представляется неправильным. «Если преступник полагал, что он действует открыто, — пишет она, — а фактически процесс изъятия имущества никем не наблюдался либо наблюдался, но свидетели не осознавали противоправного характера действий виновного, они квалифицируются по направленности умысла как грабеж».[474] В соответствии же с учением об ошибках в уголовном праве (в данном случае — в способе совершения хищения) содеянное должно квалифицироваться в такого рода ситуациях как покушение на грабеж.

Чаще всего изъятие имущества при грабеже от начала до конца носит открытый характер. Но возможны случаи, когда процесс изъятия начинается тайно, но в последующем преступник обнаруживается потерпевшим или посторонними лицами. Если при этом виновный продолжает процесс изъятия либо применяет насилие с целью удержания тайно изъятого имущества, налицо перерастание кражи в грабеж. Следовательно, похищение следует считать открытым и тогда, когда, начавшись тайно, оно заканчивается так, что виновный, будучи обнаруженным, осознает явность своих действий. Однако «перерастание» кражи в грабеж при изложенных обстоятельствах возможно лишь до полного завладения имуществом и получения возможности им распоряжаться, так как с этого момента кража считается оконченной.

Если лицо, которое пыталось совершить хищение тайно, было застигнуто на месте преступления и, спасаясь от преследования, бросает похищенное, его действия квалифицируются как покушение на кражу.[475] Но если виновному не удалось завладеть имуществом и оно было отобрано у него до завершения изъятия (непосредственно на месте преступления, во время борьбы за удержание похищенной вещи), содеянное квалифицируется как покушение на грабеж.

Открытый способ изъятия имущества не только объективно повышает опасность хищения, но и свидетельствует о большей социальной опасности субъекта как лица, игнорирующего присутствие собственника или иных лиц и потому пренебрегающего опасностью быть узнанным, изобличенным и взятым с поличным. В отличие от вора, грабитель полагается не на отсутствие или неведение очевидцев преступления, а на иные обстоятельства — внезапность и дерзость своих действий, быстрое исчезновение с места преступления, растерянность и замешательство очевидцев или их нерешительность, вызванную опасением перед вероятным насилием. Опасения же перед возможным насилием со стороны грабителя не всегда беспочвенны. Преступник, который изымает имущество на виду у лиц, ведающих этим имуществом или охраняющих его, отнюдь не может исключать того, что ему, возможно, придется столкнуться с каким- либо противодействием преступлению со стороны очевидцев его совершения. Поэтому открытое хищение нередко содержит в себе потенциальное насилие как средство подавления предполагаемого противодействия. В других случаях грабитель готов к тому, чтобы сразу прибегнуть к насилию как средству изъятия имущества.

По признаку отсутствия или наличия насилия российское уголовное законодательство различает грабеж ненасильственный (ч. 1 ст. 161 УК) и насильственный (п. «г» ч. 2 ст. 161 УК). Отсутствие насилия сближает грабеж с кражей, а присутствие такового сближает его с разбоем, в связи с чем особое значение приобретает уяснение как самого понятия «насилие», так и его особенностей в составе грабежа.

Такие термины, как насильственное преступление, насильственная преступность, насильственный преступник, прочно закрепились в криминологии, употребляются в работах по уголовноисполнительному праву, уголовному процессу и криминалистике. Криминологическую науку не может интересовать насилие для более глубокого изучения личности преступника, причин и условий совершения насильственных преступлений и разработки эффективных мер по их предупреждению. Перед наукой уголовноисполнительного права стоит задача отыскания наиболее оптимального пути исправления насильственных преступников. Представителей уголовно-процессуального права насильственный способ совершения преступления интересует с точки зрения его доказывания, криминалистов — для определения методики и тактики расследования насильственных преступлений. Словом, насильственная преступность — это комплексная междисциплинарная проблема. Однако разработка исходных понятий для нее является прерогативой науки уголовного права, коль скоро отнесение преступлений к числу насильственных должно быть основано только на нормах уголовного закона.

Не будем забывать при этом и внутрислужебное значение понятия «насилие», в том числе и для грабежа: во-первых, исключительно важное значение этот признак имеет для правильного применения ч. 2 ст. 161 УК, в которой насилие является обязательным элементом состава преступления; во-вторых, по наличию или отсутствию данного признака насильственный грабеж можно отличить не только от безнасильственного грабежа, но и от кражи; в-третьих, интенсивность насилия служит показателем характера и степени общественной опасности преступления, позволяющим разграничить такие смежные составы преступлений, как насильственный грабеж и разбой; в-четвертых, в качестве факультативного признака насилие также не теряет уголовно-правового значения, оказывая влияние на

594

назначение наказания, соразмерного содеянному.

Так что же такое насильственное преступление с точки зрения уголовного права? Очевидно, что насильственными являются такие преступления, которые совершаются с применением физического или психического насилия. Поэтому непременным условием пра-

бильного определения насильственного преступления является уяснение самого понятия «насилие».

Одним из первых к теме физического насилия в уголовном праве обратился JL Д. Гаухман.[476] Затем В. И. Симонов предпринял попытку выработать общее понятие физического насилия и показать его значение для квалификации.[477] В этих и других работах высказано немало плодотворных идей, хотя и не все из них представляются бесспорными.

Прежде всего необходимо ответить, что любое (во всяком случае умышленное) преступление, представляя собой разновидность антисоциального поведения человека, посягающего на жизненно важные условия существования человеческого сообщества, может быть охарактеризовано как попытка изменить насильственным (вне- правовым) путем существующий в этом сообществе порядок отношений между людьми. Именно это обстоятельство имел в виду Ф. Энгельс, говоря о преступности в современном ему обществе и отмечая, что общество, ставящее отдельного человека во враждебные отношения ко все остальным, приводит, таким образом, к социальной войне всех против всех, войне, которая у отдельных людей, особенно у малокультурных, неизбежно должна принять грубую, варварски насильственную форму — форму преступления.[478]

С таким пониманием насилия как нельзя лучше сочетается истолкование общеупотребительного значения этого слова, которое В. Далем характеризуется как «действие стеснительное, обидное, незакон-

598

ное и своевольное», если вспомнить, что в те времена, когда право не имело специального термина для обозначения преступления, в качестве такового в памятниках русского права встречается и выражение «обида». Данное определение насилия нередко используется в литературе по уголовному праву для характеристики соответствую-

599

щего вида преступного деяния.

Однако если всякое умышленное преступление представляет собой насильственный способ разрешения противоречий между индивидуалистическими интересами личности и интересами общества, анархистский протест «изолированного индивида» против господствующих в нем отношений, то отнюдь не каждое преступление сопряжено с применением специфического способа — насилия в уголовно-правовом значении этого понятия. Чтобы определить круг преступлений, охватываемых понятием «насильственные», необходимо установить то главное, чем характеризуется насилие, выявить наиболее существенные для него признаки.

В более поздних толковых словарях лексический акцент переносится на внешнее обличье насилия, которое стало толковаться как «принудительное воздействие на кого-нибудь или что-нибудь», «беззаконное применение силы», «притеснение, беззаконие», «применение физической силы к кому-нибудь».[479] Именно последнее значение оказалось наиболее привлекательным для грамматического толкования одноименного уголовно-правового понятия, предопределив для ряда криминалистов исследовательский подход к физическому насилию как к частному способу преступного деяния, выражающемуся в применении физической силы в отношении потерпевшего. Поэтому если трактовать насилие сугубо с внешней стороны, то не так уж далек от истины В. И. Симонов, утверждая, что «физическое насилие — это применение мускульной силы к телу (корпусу) другого человека».[480] Однако возникает вопрос: следует ли нажатие на спусковой курок огнестрельного оружия или на кнопку, приводящую в действие взрывное устройство, либо включение электрорубильника, а также натравливание собаки на потерпевшего путем подачи команды голосом и тому подобные поведенческие акты рассматривать как применение мускульной силы к телу человека?

Несмотря на то, что в такого рода действиях мускульные усилия минимальны, ибо разрушительное воздействие оказывают механизмы и силы, приводимые в движение виновным, исключать их из сферы физического насилия, безусловно, нельзя. Вероятно, предвидя этот вопрос, В. И. Симонов делает оговорку, что телесная неприкосновенность может быть нарушена не только путем непосредственного соприкосновения с телом потерпевшего (нанесение ударов ногами, руками), но и опосредованно (например, засыпание глаз песком или золой, выстрел из огнестрельного оружия).[481] Тем не менее главным для него, как и для авторов, разделяющих эту позицию, остается все же смысловое значение насилия как «силы на силу».

Действительно, насилие возникло и первоначально существовало в виде преимущественно прямого физического столкновения сторон, сводящегося главным образом к примитивному силовому воздействию одного человека на другого. И сегодня применение грубой физической силы остается довольно распространенным способом совершения ряда преступлений (в том числе и грабежей), причем не только в силу его эффективности, относительной легкости в реализации и низкоинтеллектуального уровня определенной категории преступников, которые в большинстве своем ориентированы на применение

Vi I              W              и              603

грубой физической силы для достижения своих целей, но и в силу того, что именно данная форма насилия более, нежели другая, обнаруживает наше генетическое родство с животными, которым кроме как на свои клыки, когти и мышцы надеяться не на что.

Вместе с тем человека отличают от животного речь и использование орудий труда. Поэтому по мере того, как в сферу человеческой деятельности вовлекалось все большее количество предметов овеществленного прошлого труда, совершенствовались и приемы физического насилия. В наше время, когда орудийные способы деятельности способны привести к колоссальным результатам без сколько-нибудь серьезных затрат живой мускульной энергии, столь узко трактовать физическое насилие — значит делать шаг назад, пренебрегая тем фактом, что в арсенале насильственного воздействия появилось немало изощренных методов, успешно реализуемых не столько при посредстве откровенно силового давления, сколько посредством других средств и приемов воздействия на человека. А дальнейшее развитие науки и техники может повлечь создание таких пригодных для физического насилия средств, для приведения в действие которых вовсе не потребуется мускульная энергия. Поэтому между физическим усилием и физическим насилием нельзя ставить знак равенства.

Вслед за развитием речи и письменности менялся арсенал и психического насилия. В науке уголовного права вопрос об ответственности за причинение физического вреда человеку путем информационного воздействия на него был поставлен еще в XIX в. В числе обсуждаемых в то время вопросов — механизм развития физиологических процессов в организме под влиянием психических факторов, причинная связь между психическим воздействием и физическим вредом, правовая оценка такого способа посягательства и соотношение его с обычными, механическими способами.[482] Следовательно, вряд ли можно определить насилие путем грамматического толкования этого термина или уяснения его этимологического значения, данного в толковых словарях. Еще Платон говорил, что «не у имен нужно изучать и исследовать вещи, но гораздо скорее из них самих» нужно искать истину вещей и если «имена» мешают ее нахождению, допустимо «искать помимо имен».[483]

Сущность способа посягательства невозможно раскрыть посредством обращения только к деянию, ибо деяние, а следовательно, и его операционная сторона, неразрывно связаны с объектом воздействия. Человек же как объект насильственного воздействия «является единством двух взаимодействующих, но качественно различных подструктур — надбиологической, обеспечивающей его социальную сущность, и биологической, составляющей предпосылку его социального существования».[484] Определяя сущность человека как совокупность общественных отношений,[485] К. Маркс вместе с тем подчеркивал, что человек, становясь общественным существом, не порывает с природой,[486] что «человек есть телесное, обладающее природными силами, живое, действительное, чувственное, предметное существо».[487] Конечно, жизнь человека не сводится к биологической стороне его существования, но и не мыслима вне ее. Как живой организм человек остается природным существом, подчиняющимся биологическим закономерностям, на уровне же сознательной психики он обращен к социальному бытию, которое развивается по своим специфическим законам.

Человек как субъект общественной деятельности в соответствии с выполняемой им социальной ролью может выступать носителем различных общественных отношений, в связи с чем преступные посягательства на него квалифицируются по статьям различных глав Уголовного кодекса. Общность же всех преступлений, в которых непосредственному воздействию подвергается субъект общественного отношения, заключается в сходстве способов их совершения, объем которых задан самой природой человека.

Коль скоро человек — это живая система, представляющая собой неразрывное единство физического и духовного, биологического и социального, то все возможные виды воздействия на него опосредствованы сферой их приложения:              биологической и

психической. Природа этих сфер обусловливает и способы воздействия на человека: энергетический (физическое воздействие) и информационный (психическое воздействие). Поэтому для полноты характеристики насилия необходимо характер воздействия (энергетический или информационный) рассматривать в неразрывной связи со сферой его непосредственного приложения (биологическая или психическая подструктура). Если отличительным признаком физического насилия (сколь бы ни многообразны были действия, его образующие, и какие бы орудия и средства при этом не использовались) является энергетическое воздействие на биологическую подструктуру человека, то психическое насилие предполагает информационное воздействие на психическую подструктуру.

При этом следует иметь в виду, что насилие можно рассматривать и как процесс, и как результат этого процесса, в связи с чем необходимо четко отличать характер вреда, причиненного тем или иным воздействием, от характера самого воздействия. Отождествление же физического вреда (результата) с физическим воздействием (процессом) приводит к неправильным выводам. Так, В. И. Ткаченко, полагая, что «внешней формой убийства может быть только действие, притом действие, непосредственно связанное с нарушением анатомической целостности человеческого Тела, с физическим воздействием на его органы, т. е. с физическим вредом», приходит к выводу о невозможности совершения убийства путем психического воздействия.[488] Между тем очевидно, что для достижения одного и того же результата могут использоваться различные способы, в том числе и сила слова, которая иногда бывает сокрушающей. Поэтому причинение психической травмы, повлекшей смерть лица, страдавшего, например, тяжким заболеванием сердца, также должно рассматриваться как убийство, если виновный, зная о характере болезни потерпевшего и желая лишить его жизни, рассчитывал именно на обострение болезни и смерть потерпевшего, оказывая непосредственное влияние на психическую сферу другого человека путем передачи ему сведений, вызывающих неблагоприятные психические процессы (стресс, тревогу, страх и др.), сопровождающиеся психосоматическими расстройствами.[489] В этой связи известная строчка «словом можно убить» — отнюдь не поэтическая гипербола. Сегодня не только поэт может сказать: «Я знаю силу слов, я знаю слов набат».[490] Сегодня словом можно не только «полки за собой повести», но и бесчинствующую толпу, участвующую в массовых беспорядках. «Сила слова, — пишут Ю. А. Красиков и А. М. Алакаев, — по своему воздействию в некоторых случаях во много раз превосходит физическое воздействие и может вызвать самые тяжкие последствия, вплоть до смерти».[491] Причем речь идет в данном случае об информационном воздействии в «чистом» его виде.

С точки зрения изменений, вызванных в объекте, грань между психическим и физическим воздействием весьма условна, подчас неразличима. Далеко не всегда можно выделить из общей массы разнообразных воздействий на человека именно те, которые травмируют только психику или затрагивают лишь телесную сферу. Нарушение физиологических функций организма и даже смерть человека могут быть результатом воздействия на психику, равно как и психическая травма возможна при посредстве физического воздействия. Практически же любое физическое насилие сопровождается изменением (хотя бы кратковременным) психических функций, точно так же, как и психическое насилие влечет физиологические изменения. С этой точки зрения при желании и драку можно рассматривать как обмен информацией при помощи жестов.

С точки же зрения процесса физическое и психическое насилие представляют собой качественно различные способы действия, обусловленные различием сфер их непосредственного приложения: телесной или психической.

Тело человека составляют клетки, дифференцированные в различные ткани, а также органы, которые образуют системы. Как живая система и единый комплекс, находящийся в непрерывных взаимоотношениях с внешней средой, человеческий организм обладает совокупностью таких основных жизненных свойств, отличающих его от неживой материи, как постоянный обмен веществ и энергии с окружающей средой и внутри самого организма, движение с его специфичными формами, рост и развитие, размножение, изменчивость и наследственность, раздражимость и отражение, приспособляемость к условиям существования и т. д. В соответствии с этим можно выделить такие сферы приложения физического воздействия, как наружные и внутренние ткани человека, органы тела и его системы, а также жизненные свойства и функции тканей, органов и организма в целом.

К физическому насилию первого вида относится воздействие на наружные и внутренние ткани тела, выражающееся в нанесении царапин, ссадин, кровоподтеков, ран, термических и химических ожогов и т. п. Для нарушения анатомической целости тканей виновным могут быть использованы части своего тела, различного рода орудия, в том числе оружие, животные, едкие вещества, электрическая, тепловая, а также другие виды энергии и т. д.

Второй вид физического насилия во многом сходен с первым. Он предполагает воздействие, влекущее повреждения внутренних органов (разрывы, переломы и пр.), для чего применяется мускульная сила человека, орудия, отравляющие, химические, биологические вещества, инфекционные и бактериальные средства, радиоактивные материалы и т. п.

Посягательство на жизненные свойства или функции организма заключается в энергетическом воздействии на обмен веществ и энергии организма с окружающей средой (например, удушение, утопление, воздействие холодом), на движение, контрольнорегуляторную функцию, осуществляемую нервной системой, и на другие физиологические функции.

В соответствии с принятым в психологии подразделением психических явлений на психические процессы (ощущения, восприятия, эмоции, чувства, внимание, воля, мышление, память), психические состояния (бодрость, эйфория, усталость, подавленность, депрессия, рассеянность, скука, уныние, страх, отчаяние) и свойства личности (темперамент, способности, характер, знания, навыки, привычки) можно выделить и соответствующие виды психического насилия.

Сознание, будучи функцией мозга, не материально, а идеально, в связи с чем непосредственное воздействие на него возможно только информационным путем. Главным средством информационного воздействия является речь (как устная, так и письменная). Кроме того, передача информации может осуществляться посредством смысловых жестов и выразительных движений (мимика и пантомима). К такого рода способам непосредственного воздействия на сознание следует отнести психическое насилие и обман.[492]

814 В. И. Симонов полагает, что воздействовать на организм можно не только путем физического насилия, но и путем обмана, например, угощения ядовитыми грибами (Симонов В. И. К вопросу о понятии физического насилия//Сборник аспирантских работ Свердловского юридического института. Свердловск, 1971. Вып. 13. С. 236). Это утверждение ошибочно. Посредством намеренного введения лица в заблуждение можно воздействовать непосредственно только на его психику, сознание, но не орга-

Разновидностями психического насилия прежде всего являются угрозы различного характера (угроза причинить физический, моральный или имущественный вред, угроза лишить каких-либо благ и т. п.). Определенные разногласия вызывает юридическая оценка фактов приведения человека в беспомощное состояние путем воздействия на него в преступных целях наркотиками, алкоголем, электронной стимуляцией мозга, гипнозом. За принадлежность такого рода способов воздействия на личность к сфере психического насилия выступил Л. В. Сердюк.[493] Однако этот вывод представляется необоснованным. Прежде всего вызывает возражение характеристика этих способов как «внеинформационных». С точки зрения терминологической они вполне укладываются в деление способов воздействия на энергетические и информационные. Необоснованным является и включение всех перечисленных видов воздействия в содержание психического насилия. Если введение в кору головного мозга, который является морфологическим субстратом памяти, соответствующих химических веществ является физическим насилием, то гипноз, в основе которого лежит ослабление действия сознательного контроля в отношении воспринимаемой информации, относится к разновидности психического насилия.

Биологической основой высших форм психики человека являются нейродинамические процессы, морфологическая и молекулярная организация мозга. Те формы воздействия, которые осуществляются путем прямого насильственного воздействия на мозг человека, минуя его сознание, представляют собой физическое насилие. К нему относятся воздействие наркотическими, психотропными, сильнодействующими, ядовитыми и тому подобными веществами, алкоголем и электронной стимуляцией. Сюда же следует отнести и вмешательство в деятельность мозга здорового человека хирургическим путем либо с применением фармакологических средств с целью воздействия на его социальное поведение.[494]

Характеризуя насилие, большинство авторов подчеркивает, что осуществляется оно «против воли» потерпевшего, когда последний осознает факт насильственного посягательства против него. Другие считают необходимым уточнить, что насилие имеет место и в случае воздействия «помимо воли» лица, подвергшегося воздействию.[495] Не следует, конечно, ограничивать насилие только воздействием, осуществляемым против воли потерпевшего, которое имеет место тогда, когда желание преступника причинить физический вред открыто противостоит желанию потерпевшего избежать причинения такого вреда, что нередко выражается в активном противоборстве сторон. Насилие не перестает быть таковым, если жертва не осознает факта совершения насильственного посягательства против себя и не выражает вовне свою волю по этому поводу.

Следовательно, физическое насилие может быть как открытым, так и тайным (нападение сзади, насилие в отношении лица, находящегося в беспомощном состоянии и пр.), либо с использованием обмана или злоупотребления доверием (введение в организм ядовитых и других сильнодействующих веществ, насилие над психически больным, который не осознает фактического характера действий, и др.). Главное, что во всех этих случаях преступник понимает, что причиняет физический вред вопреки действительным потребностям потерпевшего, который не желает или не пожелал бы стать жертвой насильственного преступления.

Аналогично должен решаться вопрос и с психическим насилием. Правда, специфика последнего заключается в том, что эффективность воздействия на психику человека во многом зависит от ряда моментов субъективного характера. В силу тех или иных причин лицо, на которое осуществляется воздействие, может вовсе не воспринимать соответствующую информацию или воспринимать ее в крайне искаженном виде. Можно ли в такого рода случаях говорить о применении психического насилия «помимо воли» потерпевшего? Как это ни парадоксально, но можно, видимо, при определенных условиях говорить о воздействии на психику, которое не осознается. Убедительные доводы в пользу того, что нет оснований в принципе отрицать качество психического насилия за угрозой, рассчитанной на устрашение лица и способной вызвать убеждение в ее осуществимости, если ввиду не зависящих от угрожающего причин, угроза вовсе не была воспринята либо воспринята как нереализуемая, предоставлены Г. К. Костровым.[496] Таким образом, изучение «бессознательного» также важно для понимания психического насилия, потому что и через него можно воздействовать на волю человека и управлять его поведением.

Таким образом, объектом насилия является любой человек, безотносительно к тому, осознает ли он оказываемое на него воздействие или нет. При этом отличительным признаком физического насилия, сколь бы многообразны ни были действия, его образующие, и какие бы орудия и средства при этом ни использовались, является энергетическое воздействие непосредственно на физиологическую подструктуру человека. Специфика психического насилия заключается в информационном воздействии на психическую подструктуру другого человека.[497]

Способ совершения преступления, являясь объективной характеристикой действия, в то же время наполнен и субъективным содержанием, коль скоро речь идет не о любом деянии, а о сознательном, целенаправленном и волевом акте человеческого поведения. Следовательно, помимо объективных насилие имеет и субъективные признаки.

Во-первых, к насильственному можно отнести лишь то воздействие, которое осуществляется осознанно. Из этого, однако, не следует, что насильственные преступления являются только умышленными, как считает, например, JI. Д. Гаухман. Определяя признаки, общие для всех насильственных преступлений, в одном месте своей работы она указывает на «умышленный (сознательный) характер фактически применяемого насилия», а в другом — на «умышленный характер преступного деяния в целом».[498] Указывая на необходимость раздельной оценки психического отношения виновного к насилию, с одной стороны, и к насилию и его последствиям в совокупности — с другой, JI. Д. Гаухман на деле отождествляет сознательный характер фактически применяемого насилия с умышленным характером преступного деяния в целом.

Это положение не вызывает сомнений, если речь идет о преступлениях с формальным составом, где волевой момент оказывается перенесенным с последствий на деяние. Что касается преступлений с материальным составом, то осознанный выбор насильственного способа совершения преступления и сознательный характер фактически применяемого насилия отнюдь не всегда предполагают умысел по отношению к последствиям, а значит, и умышленную форму вины преступления в целом. «Способ, — справедливо замечает В. Н. Кудрявцев — объективная характеристика действия, не зависящая от того, с какой формой вины оно совершается. Поэтому тот или иной способ совершения преступления присущ всем преступлениям, как умышленным, так и неосторожным».[499] Насилие остается насилием независимо от предвидения, желания и наступления тех или иных его результатов.

Другим субъективным признаком насилия является его цель, в зависимости от которой оно может быть направлено либо на устранение человека как субъекта из сферы общественных отношений или принуждения его к выполнению определенных действий, угодных виновному, или к воздержанию от нежелательного для виновного поведения, т. е. к бездействию. Устранение субъекта из сферы общественного отношения означает его физическое уничтожение или уничтожение его личностной индивидуальности, включающей в себя совокупность психических свойств, как унаследованных, так и приобретенных в процессе социализации. Принуждение заключается в таком воздействии на потерпевшего, которое направлено на подавление его воли, на приведение потерпевшего в такое состояние, при котором он был бы внутренне готов подчиниться требованиям виновного. В зависимости же от угодного виновному характера поведения, которого он добивается от потерпевшего посредством подчинения воли последнего своей, можно выделить две его цели, характеризующие стремление заставить потерпевшего выполнить нужные для виновного действия или воздержаться от неугодных для него действий. С учетом желаемого типа поведения потерпевшего (действие или бездействие), отвечающего цели насилия, можно соответственно подразделить и само поведение, явившееся результатом насилия, на активное, типичным примером которого служит передача имущества грабителю, и пассивное, примером которого может служить непротиводействие завладению имуществом или прекращение сопротивления при попытке грабителя завладеть имуществом.

Таким образом, этимологический, социологический, правовой и философский анализ насилия с убедительностью доказывает, что его сущностный смысл состоит в том, что им обозначали и обозначают некое деяние одного человека, совершенное в отношении другого вопреки его воле и направленное на его уничтожение или принуждение. Повышенная общественная опасность насилия как способа совершения преступления тем и обусловливается, что оно всегда характеризует деяние, посягающее на телесную или психическую неприкосновенность личности с целью устранения ее из сферы общественных отношений или принуждения к совершению потерпевшим нужных для преступника действий или воздержанию от не желаемых

им действий. Следовательно, к числу насильственных относятся те преступления в которых:

механизм нарушения общественного отношения, каким бы ни было это отношение, включает в себя противоправное общественно опасное воздействие непосредственно на его субъекта, осуществляемое против или помимо его воли;

способ совершения заключается в непосредственном энергетическом воздействии на биологическую подструктуру человека (физическое насилие) или в информационном воздействии на его психическую подструктуру (психическое насилие);

целью осуществляемых действий является устранения лица из сферы общественных отношений (физическое уничтожение или уничтожение личностной индивидуальности) либо принуждение его к желательному для виновного поведению (активному или пассивному).

Принимая во внимание указанные признаки, можно заключить, что насильственное преступление — это предусмотренное уголовным законом общественно опасное деяние, посягающее на общест- | венные отношения посредством физического или психического воздействия непосредственно на субъекта этих отношений, ' применяемого в целях устранения его из сферы общественных отношений или принуждения к желательному для виновного поведению

По характеру воздействия на человека насилие подразделяется на физическое и психическое, которые характеризуют не только сам способ действия, но направленность насилия или сферу его непосредственного приложения.

Данная классификация имеет давние традиции в российской уголовно-правовой доктрине. Еще И. Я. Фойницкий отмечал, что уголовное законодательство отличает «насилие в тесном смысле, или физическое, от угроз, как насилия психического». При этом собственно термин «насилие» означал только физическое воздействие, а психическое насилие особо предусматривалось постановлениями об угрозах.[500]

Первая попытка законодательного оформления классификации насилия на физическое и психическое в советском уголовном праве

была предпринята в УК РСФСР 1922 г., различавшем указанные виды насилия в составе разбоя (ст. 184). Уголовно-правовая теория того времени также исходила из широкой трактовки законодательного термина «насилие», включающего в себя не только физическое, но и психическое воздействие. Так, А. А. Жижиленко относил к не опасному для жизни и здоровья насилию, указанному в составе грабежа (ст. 183 УК РСФСР 1922 г.), и угрозу таким физическим насилием.[501] Аналогичное толкование насилия при грабеже и разбое, но уже применительно к УК РСФСР 1926 г., давал М. М. Исаев.[502]

В УК РСФСР 1960 г. угроза применения физического насилия фигурировала лишь в составе разбоя (ст. 92, 146), что порождало немало споров относительно возможности признания насильственным грабежа, соединенного с угрозой насилием, не опасным для жизни или здоровья потерпевшего. Действующий УК РФ предусматривает угрозу применения физического насилия уже не только в составе разбоя, но и грабежа. Несмотря на то, что указанные угрозы, применяемые при имущественных нападениях, выражаются, как правило, в более интенсивных, можно даже сказать крайних, формах

625

устрашения, возможность применения угрозы насилием, явно не представляющим опасности не только для жизни потерпевшего, но и для его здоровья, все же не исключена, что само по себе оправдывает эту новацию. Но дело в том, что законодатель (а вслед за ним и доктрина), проводя четкую грань между насилием и угрозой его применения, по-прежнему сводят действительное насилие к физическому воздействию, а психическое насилие рассматривают лишь в качестве потенциально возможного физического насилия.

Конечно, сама угроза, как правило, менее опасна, чем ее исполнение, однако степень воздействия угрозы на человека нередко бывает и такова, что она сама по себе вправе считаться самостоятельной разновидностью насилия (психическим насилием), существующим самостоятельно, а не в качестве своеобразной стадии «обнаружения умысла» на физическое насилие. Симптоматично также то, что несмотря на субсидиарный характер психического насилия, придаваемый ему некоторыми законодательными и доктринальными построениями, Правила судебно-медицинской экспертизы тяжести вреда здоровью от 10 декабря 1996 г. понимают под вредом здоровью телесные повреждения, заболевания или патологические состояния, возникшие в результате воздействия различных факторов внешней среды: механических, физических, химических, биологических и психических,[503] объединяя тем самым в единое целое все многообразие форм насильственного поведения.

В соответствии с этим энергетическое воздействие факторов внешней среды на органы и ткани человека, нарушающее их анатомическую целость или физиологические функции, может быть классифицировано, в зависимости от применяемых средств, на механическое, физическое, химическое и биологическое. Механическое воздействие влечет причинение вреда здоровью вследствие действия кинетической энергии какого-либо предмета (удары твердыми тупыми и острыми предметами, применение огнестрельного оружия и взрывных устройств, падения потерпевшего с высоты, наезды транспортными средствами, и т. п.). Физическое воздействие предполагает использование для причинения вреда здоровью действия высоких и низких температур, повышенного и пониженного барометрического давления, электрического тока, разных видов лучи-

/1^7

стой энергии и др. Химическое воздействие достигается путем использования различных ядовитых, отравляющих и сильно- действующих веществ в жидком, твердом или газообразном состоянии. Биологическое воздействие состоит в заражении потерпевшего разного рода патогенными микробами, бактериальными токсинами, вызывающими болезненные состояния организма.

Правильное определение факторов внешней среды, повлекших причинение физического вреда в конкретном случае, имеет важное значение не только для установления причинной связи между насильственным воздействием и преступными последствиями, но и для идентификации самого вида насилия. В этом отношении нельзя не заметить, что наиболее дискуссионным в литературе остается вопрос о химическом воздействии, а точнее — о правовой оценке приведения потерпевшего в бессознательное состояние посредством «угощения» наркотическими, психотропными, отравляющими, ядовитыми или одурманивающими веществами, если оно применено для последующего завладения имуществом, принадлежащим впавшему в беспамятство лицу. Причем сомнение в причислении к физическому насилию вызывает тайное или обманное использование различного рода препаратов отравляющего или седативного действия.[504]

В настоящее время такого рода «угощение» преступления с использованием химических веществ зачастую маскируется под совместное распитие различных напитков с железнодорожными попутчиками, гостиничными постояльцами, посетителями кафе и т. п.[505] При этом львиная доля отравлений лекарственными препаратами приходится на интоксикацию клофелином путем умышленного подмешивания его в алкогольные напитки, чай и пр.[506] Однако в арсенал преступников такие приемы «нейтрализации» потерпевших, судя по всему, попали давно. Проблема юридической оценки такого рода действий привлекла внимание криминалистов еще XIX в.[507] В ходе научных споров число сторонников признания насилием обманного приведения потерпевшего в беспомощное состояние возобладало. Такое решение восприняла и судебная практика тех лет. Законодательное оформление эта позиция получила в Уголовном уложении 1903 г. при описании составов разбоя, изнасилования и мужеложства, в которых приведение в бессознательное состояние предусматривалось, правда, как один из способов, наряду с насилием.

В уголовном законодательстве советского периода прямое указание на применение такого рода препаратов отсутствовало (следствием чего стало отсутствие на протяжении многих лет единой судебной позиции в толковании отдельных уголовно-правовых норм о насильственных преступлениях), в силу чего дискуссия о признании или непризнании физическим насилием тайного или обманного введения ядовитых, одурманивающих и других веществ в организм потерпевшего (в основном применительно к уголовно-правовому анализу корыстно-насильственных преступлений) вышла на новый виток актуальности.

Одки предлагали квалифицировать такие действия как насильственный грабеж или разбой.[508] Авторы, отрицательно относящиеся к признанию физическим насилием тайного или обманного введения одурманивающих веществ, отстаивая свою позицию, откровенно оперировали аргументами, продиктованными пониманием физического Василия как применения физической силы к потерпевшему, рассматриваемым как один из способов причинения физического вреда, наряду с обманом, злоупотреблением доверием потерпевшего и тайным способом. Насильственный способ, по их мнению, состоит в силовом воздействии субъекта преступления на потерпевшего, которое «может выражаться в непосредственном применении виновным своей мускульной силы к телу потерпевшего (нанесение ударов руками, ногами, и др.), либо в применении физической силы посредством использования различных предметов (оружия, иных предметов, в том числе жидких и сыпучих ядовитых или сильнодействующих веществ), или же в использовании силы других лиц (душевнобольных, лиц, не достигших возраста уголовной ответственности), а также животных, которые служат «орудием» в руках виновного»[509], тогда как тайное или обманное воздействие на внутренние органы, не сопряженное с применением физической силы, не связано с посягательством на телесную неприкосновенность человека.[510] В такой интерпретации физическим насилием признавалось только такое введение сильнодействующих или одурманивающих средств в организм потерпевшего, которое непосредственно достигалось силовым контактом с телом человека против его воли (вливание алкоголя, ядовитых жидкостей, вталкивание таблеток, порошков в рот, введение инъекций сильнодействующих препаратов при удержании потерпевшего, нанесении ему ударов, опыление газом и т. д.). Завладение же чужим имуществом, которому предшествовало приведение потерпевшего в бессознательное состояние с помощью одурманивающих веществ, тайным или обманным образом введенных в его организм, предлагалось квалифицировать как кражу и соответствующее преступление против личности, если при этом причинялся вред здоровью потерпевшего.[511]

Думается, здесь допускается явное смешение понятий, при котором физическое насилие отождествляется с применением физической силы, точнее с силовым воздействием на тело человека. Между тем с точки зрения юридической физическое воздействие на внешнюю оболочку человека ничем по существу не отличается от химического, биологического воздействия на его внутренние органы и ткани организма (головной мозг, кровеносную, нервную системы и т. Д.), которые также не могут быть исключены из сферы телесной неприкосновенности человека. Ее нарушение имеет место при противоправном воздействии не только на внешние покровы человеческого тела, но и на внутренние органы и ткани без повреждения кожного покрова, что имеет место, например, при отравлении. Природа указанного воздействия и в том и другом случае остается одинаковой -химико-энергетической, при которой общественно опасные последствия достигаются путем попадания ядовитых или сильнодействующих веществ в организм человека и происходящих там химических реакций патогенного характера.

Введение в организм потерпевшего одурманивающих веществ может привести в зависимости от их активности и количества к физическим и психическим последствиям весьма широкого диапазона: от комплекса седативных эффектов различной выраженности (вялости, сонливости, заторможенности мышления и речи) до полного нарушения сознания и впадения в бессознательное состояние, от мышечной слабости и незначительных изменений в сердечнососудистой системе до обширных патологий органов и тканей. Не исключено и причинение смерти в результате криминальных отравлений. Используемые же преступником обман или доверительные отношения с потерпевшим являются лишь средствами, облегчающими химическое воздействие, и не лишающими преступления статуса насильственного. Применение физической силы к человеку (удержание, нанесение ударов, связывание и т. п.) при введении ему химических средств также выполняет роль средства. Однако несмотря на то, что такой способ действия более общественно опасен,

чем обман и злоупотребление доверием, тайное введение одурманивающих веществ также является исключительно физическим насилием, поскольку для достижения результата субъект не задействует никаких информационных средств, используя поведение самого потерпевшего, пребывающего в неведении. Последний, не осознавая факта вредоносного воздействия на его организм указанных веществ, своим поведением объективно способствует причинению себе вреда, например, пьет кофе, в который предварительно была добавлена смертельная доза безвкусного яда.

Противоречия в решении данного вопроса не обошли стороной и руководящих разъяснений высших судебных органов. Так, в ряде постановлений пленумов проводилась мысль, что для признания изнасилования совершенным с использованием беспомощного состояния потерпевшей ие имеет значения, привел ли женщину в такое состояние сам виновный (например, напоил спиртными напитками, дал наркотики, снотворное и т. п.) или она находилась в беспомощном состоянии независимо от его действий.[512]

Изложенное вполне могло давать основания для вывода о том, что не столь уж важно, сама ли женщина употребила алкоголь, наркотики или снотворное, добровольно приняв их от виновного, или они были введены в ее организм тайным, обманным или откровенно силовым воздействием. Важно, что к моменту полового сношения потерпевшая была приведена в беспомощное состояние, использование которого и должно быть положено в основу квалификации. Именно к такому выводу пришел, например, Н. И. Панов, который писал, что «приведение потерпевшей в бессознательное состояние при изнасиловании путем дачи ей наркотиков, снотворного и т. п. не является физическим насилием, если даже от таких действий здоровью потерпевшей причинен вред».[513] Любопытно, что бы сказал ав-

тор, если бы в ряд приводящих в беспомощное состояние наркотиков, снотворного и т. п. поставить кастет, от удара которым потерпевшая оказывается в бессознательном состоянии?

Например, по делу Кабирова, который, желая смерти потерпевшей, стал душить ее руками, а после того как она потеряла сознание, нанес несколько ударов ножом в область сердца, Президиум Верховного Суда РФ, признав ошибочным вменение в качестве квалифицирующего признака использование виновным беспомощного состояния потерпевшей, переквалифицировал действия осужденного с п. «в» ч. 2 ст. 105 УК на ч. 1 ст. 105 УК на том основании, что потерпевшая была приведена в беспомощное состояние осужденным в процессе лишения ее жизни.[514]

Позволим себе в этой связи такую аналогию. Казалось бы, преступные действия, выразившиеся в завладении имуществом потерпевшего, находящегося в таком состоянии, когда он не сознает противоправности этих действий по причине нанесения нескольких ударов ножом в область сердца, совпадают по объективной стороне с кражей, т. е. совершаются тайно для лица, находящегося в беспомощном состоянии. Но надо ли доказывать, что потерпевший в данном случае был приведен в беспомощное состояние в процессе разбойного нападения? Точно так же преступные действия, выразившиеся в завладении имуществом потерпевшего, находящегося в таком состоянии, когда он не сознает противоправности этих действий по причине предварительного введения в его организм одурманивающих веществ, только на первый поверхностный взгляд совпадают по объективной стороне с тайным изъятием чужого имущества.

Стержень физического насилия составляет процесс энергетического воздействия на другого человека помимо или против его воли, нацеленный на подавление его свободы. В наглядном виде процесс такого воздействия можно наблюдать, например, при нанесении удара кулаком. Однако физическое насилие не исчерпывается только применением физической силы к внешним покровам тела потерпевшего, представляющим собой лишь одну из его форм. Функции насилия могут быть успешно реализованы и посредством других средств и приемов энергетического воздействия на организм человека. Однако от того, что причинение вреда энергетическим путем осуществляется тайно или с помощью обмана насилие остается таковым, не влияя на квалификацию. Как справедливо заметил А. X. Юнусов: «Внезапное насильственное воздействие на потерпевшего с ножом на улице ничем не отличается от внезапного для

639

потерпевшего воздействия ядом за столом».

Таким образом, дело не в том, под воздействием каких именно средств потерпевший оказывается в беспомощном состоянии, а в том, принимает ли он указанные средства по своей воли или их воздействие реализуется помимо (при тайном или обманном введении) либо против (при силовом введении) ее воли. И в том, и другом случае физическое насилие направлено на ограничение волеизъявления потерпевшего, т. е. либо на подавление его воли к противодействию преступнику, либо на полное исключение его возможности к сопротивления. «Как насильственное, так и обманное применение одурманивающих веществ, — пишет А. И. Санталов, — направлено прежде всего на то, чтобы лишить потерпевшего возможности сопротивляться похищению имущества, т. е. преследует те же цели и является таким же средством их достижения, что и применение физического насилия».[515]

Но прежде позиция, не связывающая жестко насилие со способом дачи ядовитых и одурманивающих средств, находит подтверждение в решениях по ряду конкретных дел, рассмотренных Верховным Судом РСФСР, который исходил при этом из возможности признания насильственными хищений, совершаемых посредством приведения потерпевшего в беспомощное состояние путем дачи ему сильнодействующих, ядовитых или одурманивающих веществ.[516] Впоследствии эта практика, став предметом обобщения в конце 80-х годов, нашла свое отражение в разъяснениях о том, что введение в организм потерпевшего «опасных для жизни и здоровья сильнодействующих, ядовитых или одурманивающих веществ с целью приведения его таким способом в беспомощное состояние и завладения... имуществом должно квалифицироваться как разбой. В случае, если с той же целью в организм потерпевшего введены вещества, не представлявшие опасности для его жизни и здоровья, содеянное надлежит квалифицировать в зависимости от последствий как грабеж, соединенный с наси-

-              642

лием, либо покушение на это преступление».

Конкретным примером применения изложенных разъяснений может служить дело Клюева и Мансурова, которые по приговору Верховного Суда Республики Татарстан признаны виновными в разбойном нападении на Султанова. При этом суд исходил из того, что подсудимые применили в отношении Султанова баллончик с газом иностранного производства, а когда потерпевший потерял способность к сопротивлению, завладели вещами в квартире и скрылись. Однако кассационная инстанция отметила, что в материалах данного уголовного дела отсутствуют данные об опасности для жизни и здоровья потерпевшего примененного газа, так как не установлены его свойства. Баллончик с газом не обнаружен, судебно-медицинская экспертиза в отношении Султанова не проводилась. Между тем потерпевший сознание не терял, после случившегося пошел сдавать экзамены. При изложенных обстоятельствах кассационная инстанция пришла к выводу о том, что в материалах дела нет доказательств, свидетельствующих о применении осужденными насилия, опасного для жизни и здоровья потерпевшего, поэтому переквалифицировала действия Клюева и Мансурова на грабеж.[517]

Поскольку с внешней стороны психическое насилие в преступлениях против собственности представляет собой воздействие, оказываемое при посредстве такого информационного фактора внешней среды, как угрозы применения физического насилия, постольку в целях общей характеристики угроз представляется необходимым использование таких характеристик угрозы, как ее адресат, формы и содержание, а также таких критериев угрозы, как ее наличность, конкретность и реальность.

Адресатом угрозы может быть как собственник, так и другие лица, во владении, ведении или под охраной которых находится имущество. Более того, несмотря на то, что ст. 161 УК, в отличие от ст. 131 УК, прямо говорящей о применении насилия или угрозы его применения не только к потерпевшей, но и к другим лицам, подобной оговорки не содержит, угроза при грабеже может иметь своей целью запугивание любых других лиц, пытавшихся воспрепятствовать хищению, либо поставление потерпевшего в такое положение, при котором он вынужден уступить виновному имущество, дабы спасти, скажем, избиваемую на его глазах жертву, или лишить возможности это «другое лицо» вступиться за потерпевшего и оказать ему помощь в сопротивлении.

Таким образом, ответственность за насильственный грабеж по признаку применения угрозы насилием наступает не только тогда, когда она являлась средством преодоления сопротивления потерпевшего, но и тогда, когда она являлась средством преодоления препятствий к завладению имуществом в виде противодействия со стороны какого бы то ни было лица. Это обстоятельство особенно важно иметь в виду, что потерпевший, имуществом которого намеревается завладеть виновный, мог находиться в таком состоянии, что для осуществления задуманного не требовалось применения к нему никакого насилия. Однако если надобность в таковом возникает в связи с попыткой какого-либо другого лица воспрепятствовать этому, то учиненное в отношении его насилие уже обязывает квалифицировать содеянное как хищение с применением насилия.

Для признания угрозы наличной необходимо, чтобы она была проявлена вовне в любой понятной потерпевшему и другим лицам форме, однако с учетом специфики грабежа используемая при его совершении угроза с точки зрения формы, как правило, все же выражается устно, а также при помощи соответствующих жестов, мимики или демонстрации каких-либо не отнесенных к оружию предметов и доводится до сведения потерпевшего непосредственно.

В содержательном плане угроза при грабеже обычно выражается в запугивании потерпевшего такими высказываниями или действиями, которые выражали намерение немедленно применить физическое насилие, не опасное для жизни и здоровья потерпевшего (т. е. нанести побои, связать, применить пытки или истязания и т. п.). Конкретность угрозы как раз и означает, что из ее содержания должно быть достаточно ясно, кому угрожал виновный (адресная конкретика), а также чем именно (содержательная конкретика) и каким образом он был намерен привести эту угрозу в исполнение.

Реальность угрозы предопределяет то, что ответственность за ее высказывание наступает только в том случае, когда имелись достаточные основания опасаться приведения этой угрозы в исполнение. Об этом могут свидетельствовать мотив, в связи с которым она была доведена до сведения потерпевшего, данные о личности угрожающего, место, время и обстановка, в которой угроза была проявлена. Для определения реальности угрозы имеет также значение, как воспринимал угрозу потерпевший. При этом вовсе не требуется доказывать, что виновный намеревался реализовать свою угрозу. Важно лишь, что она, выступая как средство изъятия имущества, по своему характеру должна быть такой, чтобы создать у потерпевшего убеждение в ее полной реальности, в способности и решимости нападающего немедленно ее реализовать, если он встретит какое-либо противодействие изъятию либо удержанию только что изъятого имущества.

Таким образом, угроза как средство принуждения потерпевшего к немедленной передаче его имущества должна отвечать ряду требований, а именно: а) по своему характеру быть равнозначащей физическому насилию; б) по содержанию быть серьезной; в) по внешнему выражению не должна оставлять сомнения в осуществлении.

В зависимости от интенсивности насилие можно подразделить на опасное и не опасное для жизни или здоровья.

Специфика насильственного грабежа состоит в том, что в качестве средства изъятия имущества или удержания только что изъятого имущества по отношению к лицам, пытающимся воспрепятствовать этому, используются пасшие, не опасное для жизни ти здоровья, либо угроза применения такого насшия.

Легального определения указанных разновидностей насилия уголовное законодательство не содержит. Обращение же к актам офици-

644

ального судебного толкования, равно как и к научным исследованиям по корыстно-насильственным преступлениям, позволяет заключить, что главным критерием различения упомянутых разновидностей насилия выступают составы преступлений, посягающих на жизнь и здоровье человека. Анализ указанных составов, дающих представление о качественно-количественной характеристике физического вреда человеку, показывает, что к насилию, не опасному для жизни или здоровья, не относятся такие действия, которые влекут смерть (ст. 105 УК), а также причинение тяжкого (ст. 111 УК), средней тяжести (ст. 112 УК) и легкого вреда здоровью (ст. 115 УК). При этом легкий вред здоровью, определяющий нижнюю границу уголовно-наказуемого ущерба здоровью человека, выражается в кратковременном расстройстве здоровья, каковым считается временная утрата трудоспособности продолжительностью не свыше 3 недель (до 21 дня), или в незначительной стойкой утрате общей трудоспособности, под которой подразумевается стойкая утрата общей трудоспособности, равная 5%. Стало быть, небольшие и немногочисленные повреждения (ссадины, кровоподтеки, поверхностные раны), вообще не влекущие за собой кратковременного расстройства здоровья или незначительной стойкой утраты общей трудоспособности, либо повреждения, имеющие незначительные, скоропреходящие последст-

645

вия, не расцениваются как опасные для здоровья.

Вместе с тем при оценке меры опасности примененного виновным насилия необходимо исходить не только из фактически наступивших последствий, характерных для той или иной разновидности насилия, но и учитывать интенсивность, продолжительность и локализацию насильственного воздействия (напр., жизненно важный участок организма человека), его силу и длительность, характер и свойства используемых при этом орудий, индивидуальные особенности потерпевшего (напр., старческий и малолетний возраст, болезненное состояние), обстановку и место преступления, количество нападавших и другие включенные в механизм насильственного посягательства обстоятельства, которые позволяют судить о наличии или отсутствии реальной угрозы для безопасности жизни или здоровья. Пленум Верховного Суда РСФСР еще в постановлении от 22 марта 1966 г. «О судебной практике по делам о грабеже и разбое» разъяснил, что по статье об ответственности за разбой следует квалифицировать нападение с целью завладения имуществом, которое причинило потерпевшему легкое телесное повреждение без расстройства здоровья либо вообще не причинило никакого вреда его здоровью, однако в момент применения создавало реальную опасность для жизни и здоровья потерпевшего.

Таким образом, под насилием, не опасным для жизни или здоровья потерпевшего, следует понимать нанесение побоев (ст. 116 УК) или совершение иных насильственных действий, причинивших физическую боль, но не повлекших последствий, характерных для легкого вреда здоровью, указанных в ст. 115 УК, а также сбивание с ног, выкручивание или заламывание рук и иное насильственное лишение или ограничение свободы передвижения и действия, если это не создавало реальной опасности для жизни или здоровья потерпевшего.[518] Любое же насилие, выходящее за рамки побоев, предусмотренных ст. 116 УК, уже связано с причинением вреда, опасного для здоровья или жизни человека.

Весьма проблематичным остается в практической деятельности установление интенсивности психического насилия, поскольку оценивать приходится не реально причиненный вред, а вред предполагаемый, вероятный, однако на решении этого вопроса имеет смысл остановиться подробнее при характеристике отграничения грабежа от разбоя.

Как и в мошенничестве, в котором обман призван обеспечить основное действие — завладение чужим имуществом, насилие при совершении грабежа функционально подчинено достижению все той же основной задаче любого хищения — облегчить совершение основного действия. Однако с учетом открытости данного действия основная задача насилия состоит в устранении препятствий к его совершению, каковыми могут стать предполагаемое или действительное противодействие потерпевшего. В одних случаях эта задача решается посредством упреждения возможного противодействия потерпевшего в процессе посягательства, в других — посредством подавления или преодоления уже начавшегося противодействия. Причем противодействие потерпевшего, как правильно отмечает Р. Д. Шарапов, может выражаться не только в виде активного физического сопротивления преступнику (например, в рамках необходимой обороны), но и в других действиях (бездействии), направленных к тому, чтобы помешать преступнику довести задуманное до конца (крики о помощи, вызов милиции по телефону, удержание имущества или отказ передать его преступнику, бегство от преступ-

\ 647

ника и т. п.).

Таким образом, для констатации насильственного грабежа важно установить, что противодействие потерпевшего было направлено на воспрепятствование завладению имуществом (объективный критерий), а примененное к нему насилие имело целью устранить это противодействие для беспрепятственного захвата этого имущества (субъективный критерий). Отсюда следует, что насилие при совершении грабежа обычно предваряет завладение имуществом, применяясь в качестве средства его изъятия, но в ряде случаев оно может и следовать за изъятием имущества, используясь для удержания только что изъятого имущества. Последнее может иметь место как в случаях, когда преступник, намереваясь совершить кражу, оказывается застигнутым на месте преступления и применяет насилие для удержания похищаемого имущества,[519] так и в случаях, когда противодействие преступнику, открыто завладевающему имуществом, оказывается после того, как это имущество окажется у него в руках. Таким образом, не имеет значения, когда было применено насилие — до изъятия имущества, одновременно с ним или непосредственно после его изъятия. Важно лишь, чтобы во всех этих случаях насилие являлось средством завладения этим имуществом либо средством удержания похищенного.

Насилие в ответ на заявление потерпевшего после открытого завладения его имуществом сообщить о случившемся в правоохранительные органы или другим лицам, равно как и в ответ на предпринятые им после фактического окончания преступления действия (задержание преступника, сообщение в милицию и пр.), не являются конститутивным признаком насильственного грабежа, так как функциональное назначение насилия в этих случаях состоит не в том, чтобы облегчить изъятие имущества, а в том, чтобы скрыться с места хищения либо скрыть факт его совершения. Поэтому насильственные действия, связанные с совершенным грабежом, но примененные не для завладения чужим имуществом, а с целью скрыться, избежать задержания, не могут рассматриваться в качестве признаков грабежа или разбоя и подлежат самостоятельной квалификации. По тем же причинам не может рассматриваться в качестве конститутивного признака насильственного грабежа и насилие, хотя бы и совершенное до того, как процесс изъятия имущества полностью завершен, но продиктованное иными мотивами и целями (например, мотивом мести за то, что потерпевший не показал сразу местонахождение имущества). Причинение даже тяжкого вреда здоровью в данном случае не означает перерастание грабежа в разбой, а образует самостоятельный состав преступления, выступает элементом реальной совокупности наряду с другим посягательством.

Правильная интерпретация функционального назначения насилия в корыстных посягательствах на собственность позволяет найти верное решение вопроса и о квалификации случаев хищения имущества способом, получившим название «рывка», т. е. посредством внезапного захвата чужого имущества, при котором виновный, не столько намереваясь оказать насильственное воздействие на потерпевшего, сколько рассчитывая на неожиданность своих действий для потерпевшего и окружающих, на их запоздалую реакцию, растерянность и испуг, выхватывает, например, из рук дамскую сумочку или портфель, срывает с потерпевшего меховую шапку или завладевает подобным образом другими вещами и скрывается. В такого рода случаях потерпевшему также могут быть по неосторожности причинены физическая боль, какие-то незначительные телесные повреждения (например, царапина на руке, нанесенная металлическими деталями вырванной сумки) и даже более серьезный вред здоровью (повреждение пальцев или кисти в результате срывания часов, браслета, физическая травма от падения потерпевшего в результате срывание сумки с его плеча или выхватывания ее из рук и т. п.), но это обстоятельство не превращает содеянное в насильственный грабеж, поскольку выхватывание вещи из рук направлено на захват имущества, а не на личность потерпевшего, причинение вреда здоровью которого по неосторожности выступает побочным результатом изъятия этого имущества. На сегодняшний день практически никем не оспаривается наличие в этом случае идеальной совокупности простого грабежа и преступления против здоровья (в зависимости от характера и степени тяжести вреда здоровью). В одном из судебных прецедентов по такому делу разъясняется, что «насилие при грабеже служит средством для завладения имуществом и применяется умышленно, чтобы лишить потерпевшего либо возможности, либо желания противодействовать похищению. Поэтому не являются насильственным грабежом случаи похищения имущества так называемым “рывком”, когда виновный не применяет и не желает применить насилие».[520] Другое дело, когда усилия виновного направлены на срывание с ушей каких-либо украшений, повлекшее разрыв мочки уха, на стаскивание с пальца перстня, вызвавшее повреждение фаланги, и т. д. Если при «рывке» действия виновного рассчитаны на неожиданность с целью исключения применения насилия, то в описанных ситуациях виновный явно осознает насильственный характер своих действий и, стало быть, если и не желает, то всяком случае допускает возможность причинения потерпевшему вреда здоровью.

Итак, открытое хищение может быть признано насильственным грабежом лишь при условиях, если примененное грабителем насилие: а) не создавало опасности для жизни или здоровья потерпевшего и б) было средством изъятия имущества или удержания только что изъятого имущества.