V. Правоведение в до-петровской русской высшей школе. Иоасаф Кроковский. Владимир Каллиграф
Мы ознакомились с теми течениями уголовно-правовой мысли, которые могут быть подмечены в характере нашего старого уголовного законодательства и литературе нравоучительной и описательной.
Вполне естественно обратиться теперь к школе до-петровской Руси и в ней поискать зачатков уголовного права, как науки.Как ни бесспорен низкий уровень образованности допетровской Руси, всякий знает, что первые шаги русской школы недостаточно еще установлены исторической наукой. Здесь приходится часто пользоваться непроверенными данными, которые не могут дать прочных опорных пунктов для выяснения даже таких вопросов, чему учили в этой школе*(84).
Проф. Морошкин возводит преподавание права в русской школе ко временам Иоанна Грозного. Он упоминает, что уже царь Иоанн Васильевич Грозный предписал священникам учредить в домах своих училища закона Божия и гражданского*(85). Вряд ли, однако, будет ошибкой предположить, что первые семена научно-юридического исследования появляются впервые только в юго-западной Руси в жизни высшей духовной школы.
В истории этой последней нужно различать два периода, на границе которых стоит в первой половине XVII в. личность Петра Могилы*(86).
Историк киевской академии Мак. Булгаков возводит ее начало к 1589 году, т. е. ко времени появления так называемой киевской школы или училища*(87). Киевское училище, как видно из грамоты патриарха Феофана, данной киевскому братству, предназначалось к "увеченю побожного живота, в подаваню наук належных, где вызваня веры не порушно и догмат св. Вселенскими 7 соборами церкви восточной, установленных неотменне, хотящимся учити"*(88). Хотя обучение благочестивому житию и преподавание потребных наук в пределах непротиворечия догматам церкви было широкою программою, в которой могли находить место целые группы наук, трудно предположить, что это было так и в действительности. Мак. Булгаков высказывает догадку, весьма вероятную, что "все преподаваемое в киевском училище, преподавалось по методу и руководствам, употреблявшимся тогда в училищах европейских"; и что такое преподавание, вне посторонних препятствий, было в состоянии цветущем"*(89).
Если отбросить мало обоснованное предположение о том, что преподавание было в состоянии цветущем, хотя бы по тому соображению, что как новое дело, при отсутствии обеспеченного прилива ученых, оно не могло процветать и остановиться на предположении, что программа преподаваемых наук в первую пору деятельности киевского училища совпадала с программой школ западноевропейских, то придется признать, что вряд ли юридическим наукам было отведено сколько-нибудь самостоятельное место. Не нужно забывать, что училище это было, главным образом, школой духовной. Если исходить из того, что в основу религиозного образования полагался принятый в то время на Западе цикл наук, то придется признать, что в учреждении этом приютились науки, входящие в так называемые trivium и quadrivium с переводом первых*(90) и с прибавкой философии и богословия*(91). Правда, философия обнимала и этику, и вместе с тем принципы нравственной философии, являвшейся звеном, соприкасавшимся с принципами правового порядка; вряд ли, однако, в этой дисциплине находили себе место, по условиям времени, принципы карательного права в сколько-нибудь конкретной форме. Вообще, суждение о том, поскольку были представлены в программе киевского училища принципы юридические, лучше отложить до более позднего момента в жизни этого учреждения, о котором имеются более точные фактические сведения.О более позднем моменте жизни академии в Киеве, начинающемся с эрой Петра Могилы в половине XVII в., можно с большей уверенностью утверждать, что юридическому элементу было в ней отведено некоторое место. Мы берем на себя смелость высказать такой взгляд, хотя по этому вопросу есть как раз противоположное мнение таких авторитетных ученых в этой области, как акад. П. Пекарский*(92) и проф. В. Иконников*(93). Первый пишет, между прочим: "киевский коллегиум являлся сколком с модных в Польше латинских академий, и по тем же самым причинам, как и там, не имел ничего общего с народом: Самые способнейшие из представителей коллегиума растрачивали свои дарования лишь на бесплодную полемику, или на еще более бесплодные панегирики.
Ни одного сочинения на пользу науки, ни одного ученого трактата с практическою целью не произвела киевская ученость в XVII в., да и не нуждалась в них"*(94). Такой суровый приговор значительно теряет в своей силе, если мы припомним условия реформы преподавания в киевском коллегиуме в эпоху Петра Могилы. Этот выдающийся по энергии и своим знаниям человек понимал задачи возрождаемого им ученого учреждения в том смысле, чтобы ввести в преподавание в нем "науки вызволенные (т. е. свободные) Грецким, Словенским и Латинским языком: вшеляким так Духовного, яко и Свецкого, стану людем", в видах "размноженья наук вызволенных"; он видел задачу учреждения в том, чтобы "наук вшялких школьных вызволенных пильновати: узычати и росширати ведлуг потребы"*(95). "Могила, - читаем мы у митроп. Евгения*(96), - завел в школах: полный круг словесных наук от нижних классов до философии и богословии, и училище начал именовать Коллегиею": Весь вопрос, однако, только в том, что преподносили ученикам под именем свободных наук*(97). Нам думается, что есть полное основание утверждать, что круг их обнимал в отделе философии и начатки юриспруденции*(98).По имеющимся у нас сведениям, начатки юриспруденции в духе изложения начал естественного права давались уже Иоасафом Кроковским, деятелем киевского коллегиума и академии*(99) конца XVII и начала XVIII века.
Иоасаф Кроковский (1708)*(100), бывший воспитанником киево-могилянской коллегии, закончил свое образование на Западе. Побывав в Риме, он изучал там философию и богословие, а впоследствии преподавал те же дисциплины в Киеве*(101). Есть основание полагать на основании конспекта его курса, хранящегося, по сведениям, сообщаемым Булгаковым, в библиотеке Киево-печерской лавры*(102), что он понимал преподаваемые им дисциплины в весьма широком смысле. Tractatus theologicus de peccatis, принадлежащий Кроковскому и выходящий к 1695 году, дает общий материал для характеристики элементов преступления. Автор рассуждает de pura omissione libera, de causis, subjecto et poenis peccati, de peccato theologico et philosophico, commissionis et omissionis etc.*(103).
Другой труд Кроковского, носящий название: Tractatus theologicus de iustitia, разбирает вопросы de essentia iustitiae, de eius speciebus, - subiecto, - actibus, - de iniustitia*(104).О том, что преподавание в киево-могилянском коллегиуме стояло на значительной высоте, свидетельствуют красноречиво и признания его противников*(105). Акад. П. Пекарский аргументирует в пользу ненаучной постановки преподавания в киево-могилянском коллегиуме рядом доводов, далеко не бесспорных. Он ссылается, напр., на отрицательный отзыв о киевских ученых Мелетия Смотрицкого. Вряд ли, однако, заключение последнего может иметь решающее значение ввиду несомненно полемического характера этого отзыва*(106). Не прибавляет убедительности заключению акад. Пекарского и его ссылка на Александра Тышкевича, закончившего свое юридическое образование в Париже получением там степени magister utriusque juris*(107).
Семена юриспруденции были заложены, однако, не только в среде ученых киевской академии, но и академии московской. Это случилось в силу исторической необходимости, и этому не могло помешать отрицательное отношение ко всему иноземному руководящих представителей духовной власти*(108) и московских книжников. История возникновения московской академии и стремления ее деятелей заложить основание ученого правоведения не подлежат сомнению.
Когда в 1679 году, по настоянию некоего иеромонаха Тимофея*(109), царь Феодор Алексеевич признает необходимость учреждения в Москве греческого училища*(110) и вскоре возникает мысль о преобразовании его в академию, им заготавливается около 1682 года грамота, дарующая будущей академии большие привилегии и определяющая, ближайшим образом, круг знаний, имеющих преподаваться в ней. В этом памятнике благих намерений*(111) мы видим в ряду дисциплин, преподавание которых допускается в академии, "учение правосудия духовного и мирского"*(112). Царь Феодор Алексеевич предоставил для ученых нужд академии царскую библиотеку, содержавшую и издания, трактовавшие правовые вопросы*(113).
Есть основание полагать, что попытка привить семена юридических знаний в московской академии не была совершенно бесплодной, и нетрудно привести соответственные доказательства, по крайней мере относительно более позднего момента жизни московской академии.Наставник философии московской академии в половине XVIII века Владимир Каллиграф (с 1755 г.), несомненно, вводил юридический элемент в курс преподававшейся им "эфики"*(114). В его преподавании она захватывала отчасти и области права гражданского, уголовного и церковного. В первой части своего курса Каллиграф трактовал, между прочим, de actionibus humanis earumque differentia, de obligatione, de lege naturae, de poenis et praemiis, de imputatione. В 4-й же части затрагивал вопросы церковного права (de jure ecclesiastico). Он разделял эту часть на отделы: de idea ecclesiae; de potestate ecclesiastica, de potestate conciliorum, de potestate excommunicandi, de membris ecclesiae, de jure efficioque docentium, de jure et officio antistitum*(115). Будучи знаком с лекциями Иоасафа Кроковского, Каллиграф идет далее его. В основание своего мировоззрения он полагает философию Лейбница и часто ссылается на нее.