§1. Объективные признаки преступлений против правосудия

Давно уже было отмечено ключевое значение объекта преступления для решения вопросов уголовного права. Ученые подчеркивали, что без определения такового нельзя познать сущность общественно опасного посягательства 4, что преступные посягательства различаются между собою ценностью общественных отношений, нарушаемых ими 5.

совершившее преступление, и которым в результате совершения преступного деяния причиняется или может быть причинен существенный вред»10. Мы же солидарны с теми, кто разделяет традиционную позицию 11. Так, Р.Р. Галиакбаров, оценивая иные суждения, обращает внимание на то, что «в конечном счете они не выходят за пределы устоявшихся в теории уголовного права решений проблемы объекта преступления»12. Действительно, если мы говорим об объекте преступления как о социальном благе, то предполагается, что нечто должно быть признано таковым. А это вряд ли возможно вне рамок общественных отношений. Если мы рассуждаем об объекте преступления как о каком-либо интересе, то за последним явственно вырисовывается социальная связь, без которой данный интерес не может быть реализован.

С учетом всего сказанного можно предположить, что объединение законодательных конструкций преступлений против правосудия в рамках одного структурного элемента Уголовного кодекса диктовалось, главным образом, качественным своеобразием нарушаемых этими посягательствами общественных отношений.

Из наименования главы 31 УК РФ вытекает, что центральное место среди этих отношений принадлежит деятельности по отправлению правосудия.

Говоря об анализируемой нами группе преступлений, В.С. Власов справедливо замечает, что «органы, осуществляющие правосудие и способствующие ему, интересуют законодателя не как звено государственного аппарата и не как отрасль государственного управления, а как особый «механизм», выполняющий задачи исключительной важности»14.

Именно своими целями, своей направленностью на защиту интересов личности, общества и государства прежде всего специфично правосудие как вид юрисдикционной деятельности. Не случайно на конституционном уровне оно объявлено гарантом прав и свобод человека и гражданина (ст. 18 Конституции РФ). Об охранительном характере деятельности по отправлению правосудия можно судить и на основе процессуального законодательства. Так, согласно ч. 1 ст. 6 УПК РФ «уголовное судопроизводство имеет своим назначением:

защиту прав и интересов лиц и организаций, потерпевших от преступлений;

защиту личности от незаконного и необоснованного обвинения, осуждения, ограничения ее прав и свобод».

Нельзя, конечно, упускать из вида, что «государственная защита прав и свобод имеет и другие, внесудебные, формы реализации. Однако в отличие от остальных органов государственной власти, в том числе и правоохранительных, только суд имеет охрану прав и свобод человека своей главной задачей».15 Кроме того, судебная защита имеет ряд неоспоримых преимуществ перед иными механизмами охраны. Эти преимущества заключаются в следующем.

Во-первых, судебная защита распространяется на неограниченный круг лиц.

Во-вторых, она касается всех без исключения прав и свобод, принадлежащих индивиду, в том числе не нашедших прямого нормативного закрепления, но не противоречащих закону.

В-третьих, судебной защитой охвачены права и свободы, нарушенные или ограниченные любым органом государственной власти, местного самоуправления, общественного объединения, должностным лицом любого уровня.

В-четвертых, сама судебная защита относится к числу прав, которые не подлежат ограничению ни при каких условиях (ч.

Но правосудие своеобразно не только свойственным ему правоохранительным характером, но и методами функционирования, ибо «оно может осуществляться только конкретными способами, а не произвольно по усмотрению каких-то должностных лиц или органов»17. В Конституции Российской Федерации в качестве методов функционирования правосудия 18 названы конституционное 19, гражданское 20, административное и уголовное судопроизводство (ч. 2 ст. 118). При обращении к любому из этих методов суды стремятся к разрешению конфликтов в правовой сфере жизни общества.

В этом ракурсе правосудие следует рассматривать как деятельность познавательную и правоприменительную. И.Я. Фой-ницкий подчеркивал: «Как уголовное, так и гражданское производство стремится к достижению правильного решения дела, сообразно с истиной, причем в основание кладутся общие логические приемы раскрытия истины. Решить судебное дело — значит дать ответ на два вопроса: произошло ли искомое и какая правовая норма должна быть применена к происшедшему? Второй вопрос решается на основании юридических учений о применении законов путем толкования и аналогии. Что же касается первого, то он есть лишь повторение общего вопроса об отыскании истины, и для судебного ответа на него необходимы те общие приемы, которые с этой целью применимы в области науки; подобно последней судебное производство слагается из исследования (следствие, розыск) и оценки (решение, приговор); анализ и синтез составляют и для него могучие устои»21.

Ученый в то же время обращал внимание на глубокое различие между областями теоретической и процессуальной. «Первая, — по его выражению, — покоится на свободе научного изыскания»22. А для второй «право становится не только целью, но и средством»23. Иными словами, специфичной чертой правосудия служит его достаточно жесткая регламентация процессуальным законом24.

Деятельность суда, таким образом, является охранительной по своей направленности, познавательной и правоприменительной (познавательно-правоприменительной) — по методу осуществления, а также протекающей в особой процессуальной форме.

Думается, что именно наличие у правосудия трех вышеуказанных нами специфических свойств и предопределяет необходимость выделения его в качестве самостоятельного объекта уголовно-правовой охраны.

С помощью мер уголовной репрессии законодатель стремится не только организовать защиту данного вида деятельности, но и создать благоприятные условия для таковой, а прежде всего придать определенную направленность связанной с правосудием деятельности правоохранительных органов, должностных лиц и субъектов процесса. Можно в этом смысле согласиться с Н.А. Носковой, которая в своей работе отмечает: «Посягательство на интересы правосудия есть посягательство на нормальную деятельность суда, прокурора, органов дознания и предварительного следствия по осуществлению задач правосудия»25. Таким образом, в объект уголовно-правовой охраны гл. 31 УК РФ включаются, наряду с общественными отношениями, возникающими в ходе осуществления правосудия, такие общественные отношения, которые возникают и реализуются в ходе деятельности других органов и лиц, направленной на решение задач, стоящих перед судебной властью. Заметим далее, что гл. 31 УК РФ рассчитана не только на защиту процессуальных отношений. С такой позицией законодателя соглашаются не все ученые.

Некоторые авторы подчеркивают, что в главе о преступлениях против правосудия логичнее было бы сосредоточить, исходя из родового объекта, только нормы, охраняющие деятельность по отправлению правосудия 26. Следуя логике подобных высказываний, необходимо было бы признать лишними в главе 31 УК значительное число составов преступлений. Например, побег из места лишения свободы, из-под ареста или из-под стражи (ст.

УК), уклонение от отбывания лишения свободы (ст.

УК, на наш взгляд, определено законодателем верно. Помещение этих составов в главу о преступлениях против правосудия означает, что законодатель направленность соответствующих норм видит не в защите порядка управления, а в обеспечении стоящих перед правосудием задач посредством гарантирования обязательности судебных и иных процессуальных актов. Последнюю не случайно подчас относят к неотъемлемым свойствам правосудия. «Судебные решения, — пишут, например, К.Ф. Гуценко и М.А. Ковалев, — принимаемые в процессе или по итогам отправления правосудия... в соответствии с законодательством наделяются особыми свойствами. Одно из них — обязательность»27. Можно, следовательно, заключить, что в объект уголовно-правовой охраны гл. 31 УК РФ включены общественные отношения, обеспечивающие обязательность процессуальных актов.

Учет природы преступлений, предусмотренных ст. ст. 312— 315 УК РФ позволяет правильно подойти к оценке ряда фактических ситуаций, в частности, исключить квалификацию по указанным статьям действий лиц, находящихся в местах лишения свободы или под стражей без законных на то оснований 28. В этом плане излишне категоричным выглядит определение судебной коллегии Верховного Суда СССР по делу С. от 25 декабря 1946 г., в котором отмечается, что «побег из места заключения является уголовно-наказуемым и в том случае, если впоследствии после совершенного побега прекращено дело, по которому обвиняемый был заключен под стражу»29. Данный тезис неверен, например, для случаев, когда принудительные меры применялись в ходе расследования не в процессуальных целях, а вопреки им.

При подобных обстоятельствах уклонение от осуществления этих мер не следует расценивать как преступное деяние.

И сама деятельность по отправлению правосудия, и связанная с нею процессуальная деятельность других органов и лиц, и деятельность, посредством которой обеспечивается обязательность процессуальных актов, требуют для своего надлежащего осуществления особых условий.

Таким образом, к объекту уголовно-правовой охраны гл. 31 УК РФ нужно относить также общественные отношения, обеспечивающие предпосылки для надлежащего осуществления деятельности по отправлению правосудия, а также деятельности органов и лиц, призванных содействовать суду в осуществлении стоящих перед ним задач и деятельности по реализации результатов правосудия.

Встречаются в юридической литературе и предложения по изменению наименования главы 31 УК, которая «рассчитана на охрану более широкой сферы общественных отношений — не только правосудия, но и деятельности, осуществляемой в ходе предварительного расследования»30. Думается, что к какому-либо уточнению прибегать нецелесообразно. Во-первых, вряд ли можно подобрать столь же лаконичное название. Во-вторых, следует помнить, что ни производство предварительного расследования, ни исполнение процессуальных решений не происходит во имя самих себя. Подобная деятельность есть обеспечение правосудия. Интересам последнего поэтому и причиняется вред (создается угроза причинения вреда) посягательствами, совершаемыми в рассматриваемой сфере.

Сказанное, на наш взгляд, позволяет предположить, что законодатель, обособив в главе 31 УК ряд преступлений и дав им название «Преступления против правосудия», сосредоточил здесь конструкции преступных деяний, сущностью которых является посягательство на общественные отношения, призванные обеспечить предпосылки, осуществление в рамках закона, а также реализацию результатов охранительной, познавательно-правоприменительной деятельности суда и содействующих ему органов и лиц.

Названным отношениям способны причинить вред не только рассматриваемые нами преступления. Им угрожают и деяния, ответственность за которые предусмотрена статьями, содержащимися в других разделах (главах) Уголовного кодекса, так как они (деяния) либо совершаются после вынесения соответствующего судебного акта и заключаются в невыполнении возложенных на лицо этим актом обязанностей (ст. 157, ч. 2 ст. 169, ст. 177), либо осуществляются с целью воспрепятствовать решению задач или выполнению функций правосудия (п. «к» ч. 2 ст. 105), либо, наконец, хотя подобной цели и не преследуют, но существенно затрудняют или могут затруднить возникновение, развитие процессуальной деятельности (ст. 174, 174№ 175, 265), либо деятельности по обеспечению исполнения уголовного наказания (ст. 321).

Но эти преступные посягательства, в отличие от преступлений, которым посвящена глава 31 УК, имеют в качестве основного объекта иное социальное благо 31.

Заметим, однако, что, придавая правосудию значение основного или дополнительного объекта уголовно-правовой охраны, законодатель, на наш взгляд, не сумел избежать ряда ошибок.

Одна из таких ошибок заключается в определении законодателем сущности состава легализации (отмывания) денежных средств или иного имущества, приобретенных незаконным путем.

Включение ст. 174 в УК непосредственно связано с присоединением России к принятой государствами-членами Совета Европы 8 ноября 1990 года конвенции «Об отмывании, выявлении, изъятии и конфискации доходов от преступной деятельно-сти»32. «Такого рода нормы, — пишет А.Э. Жалинский, — появившиеся в ряде стран, по замыслу законодателя направлены против лиц, которые получают деньги у преступников из первых рук, зная об их происхождении или имея обязанность знать, и нарушают установленные правила идентификации этих денег и сообщения о них»33.

Действительно, описанные в анализируемой статье УК деяния способны значительно затруднить процесс обнаружения и раскрытия преступных посягательств, в результате которых незаконно получено имущество.

Думается, именно в этом заключается общественная опасность подобных деяний, а вовсе не в том, что «отмывание» такого имущества делает экономику криминальной, нарушает принципы осуществления экономической деятельности, как пытаются представить некоторые авторы 34. Не соглашаясь с последними, Н.А. Егорова верно, по нашему мнению, замечает, что «вредоносность легализации преступных доходов для экономической деятельности как таковой не всегда очевидна»35. В самом деле, в криминальную экономику превращает вовсе не легализация. Скорее, наоборот, последняя способствует перемещению денежных средств из «теневого» бизнеса в законный 36. Но подобная деятельность, несмотря на то, что в ряде случаев она может служить социально-полезным целям, скажем, финансированию убыточных отраслей или предприятий, не одобряется, а напротив, в уголовном порядке преследуется государством потому, что мешает борьбе с преступными формами нелегальной экономики.

По указанным соображениям легализацию («отмывание») денежных средств или имущества, полученных незаконным путем, целесообразно было бы отнести к посягательствам против правосудия и рассматривать в качестве одного из проявлений прикосновенности к преступлениям. Так поступил, например, немецкий законодатель, поместив соответствующий параграф (§ 261) в раздел УК, посвященный различным формам укрывательства (Begunstigung und Hehlerei)37. Сходным образом решен вопрос о месте аналогичного состава преступления в УК Швейцарии. Статья 305 bis, именуемая «отмывание денег», помещена рядом со статьей, устанавливающей ответственность за укрывательство (ст. 305), и располагается в разделе XVII Кодекса «Преступления и проступки против правосудия»38.

Свою позицию российский законодатель подтвердил, сконструировав состав легализации доходов, полученных незаконным путем, совершаемым виновным в основном преступлении (ст. 1741 УК РФ). Если бы законодатель исходил из того, что «отмывание» преступных денег есть разновидность укрывательства, подобное решение вряд ли было бы им принято.

Сомнения, на наш взгляд, возможны и относительно правильности выбора законодателем места расположения ст. 295 УК «Посягательство на жизнь лица, осуществляющего правосудие или предварительное расследование». Помещение последней в главу о преступлениях против правосудия должно означать, что основной непосредственный объект посягательства на жизнь лица, осуществляющего правосудие или предварительное расследование, лежит в плоскости общественных отношений, обеспечивающих предпосылки для выполнения процессуальных функций, а также гарантирующих обязательность судебных актов 39. Но тогда становится непонятным, почему в указанной статье предусматривается ответственность и за посягательство на жизнь определенных лиц, совершенное из мести за деятельность по осуществлению правосудия или предварительного расследования. Причем никакой оговорки относительно того, что речь идет о деятельности, имеющей место в настоящем, в законе нет. Следовательно, в ст. 295 УК имеется в виду и деятельность, которая уже осуществлена, и которой никакого ущерба не причинено 40. В этой связи подчеркнем, что высказанное В.Н.Кудрявцевым мнение относительно цели преступившего запрет, содержащийся в данной норме, нуждается в уточнении. Автор пишет, будто таковая достигается физическим устранением указанных в статье лиц и «(одновременно) психологическим воздействием (запугиванием других участников процесса)»41. Но подобное суждение может быть признано верным лишь при условии, если иметь в виду не конкретный процесс, а процесс в абстрактном смысле. Думается, что не утратила своей актуальности высказанная в начале века рекомендация следующего содержания: «Если уголовное правонарушение содержит в себе несколько посягательств на несколько благ различного разряда, пользующихся уголовно-правовой охраной, но одно из этих благ страдает при всех преступлениях или проступках этой категории, а другие блага страдают не при всех, а только при некоторых из этих преступных деяний; в таком случае это уголовное правонарушение классифицируется по постоянно страдающему благу»42.

Представляется, что признаки, дифференцирующие ответственность за квалифицированное убийство и посягательство, предусмотренное ст. 295, находятся не в области объекта преступления, а в области мотивации последнего. Жизнь судьи и других лиц, которых, говоря словами Г.В.Ф. Гегеля, можно отнести к «всеобщему сословию»43, должна защищаться особым образом не только потому, что она является непосредственным условием осуществления определенного рода деятельности, но и потому, что итог последней способен вызвать недовольство отдельных людей, чьи интересы противоречат интересам правосудия. Поэтому логичнее было бы помещение анализируемого состава преступления в главу 16 «Преступления против жизни и здоровья»44. Именно таким образом решен вопрос о месте нормы, предусматривающей ответственность за умышленное убийство магистрата, судьи, адвоката, какого-либо должностного лица системы правосудия и т. п., в УК Франции. Французский законодатель поместил данную норму (п. 4 ст. 221—4) в главу I «О посягательствах на жизнь человека», хотя в Уголовном кодексе данного государства имеется отдельная глава (гл. 4) «О посягательствах на деятельность суда»45.

Подобный подход представляется верным и в свете ценностной иерархии объектов уголовно-правовой охраны 46, «вершину которой должна составлять жизнь человека как наиболее ценное социальное и личное благо, ради обеспечения которого, в конечном счете, и функционируют все социальные институты»47.

При конструировании составов преступлений, которыми умышленно причиняется вред этой высшей ценности, именно последней необходимо придавать значение основного защищаемого общественного отношения. Все же иные социальные блага могут занимать по отношению к ней лишь место дополнительного объекта уголовно-правовой охраны.

Небезупречными выглядят и конструкции составов преступлений, предусмотренных ст. 157 УК РФ. Согласно этой статье привлечение к уголовной ответственности за злостное уклонение от уплаты средств на содержание детей или нетрудоспособных родителей возможно лишь при условии, если виновный был обязан к уплате решением суда. Таким образом, охрана основного объекта, в качестве которого применительно к данной статье выступают общественные отношения, обеспечивающие интересы семьи, ставится в зависимость от необходимости обеспечения обязательности судебного акта, выступающей в качестве дополнительного объекта. Не разделяя мнения Ю.Е. Пудовочкина, полагающего, что в этом случае интересы правосудия превращаются в основной объект преступления48, мы в то же время согласны с его предложением о необходимости реконструирования упомянутой статьи. Право несовершеннолетних или нетрудоспособных детей получать от родителей средства на содержание, а равно право нетрудоспособных родителей на материальную поддержку от детей относятся к числу жизненно важных. Оно возникает и реализуется в рамках семейно-правовых отношений. Злостное уклонение от выполнения корреспондирующей этому праву обязанности, думается, должно регламентироваться в качестве преступного посягательства независимо от того, состоялось ли судебное решение, обязывающее лицо уплачивать алименты, либо об уплате таковых заключено нотариально удостоверенное соглашение между сторонами. Именно так подошел к вопросу о регламентации ответственности за нарушение обязанности по материальному содержанию законодатель Испании. В ч.1 ст. 228 УК данного государства говорится: «Тот, кто перестал в течение шести месячных заработных плат регулярно или три месяца подряд выплачивать материальную помощь в пользу своего супруга или своих детей, которая была установлена договором или судебным решением при разводе, объявлении брака недействительным, в процессе установления родства или алиментов на детей, рожденных вне брака, наказывается арестом от восьми до двадцати выходных дней»49.

Еще более кардинально поступил законодатель Швейцарии. В соответствии со ст. 217 УК данного государства тюремным заключением (по жалобе) наказывается тот, кто не выполняет свою семейно-правовую обязанность по содержанию или по материальной поддержке, хотя он располагает средствами для этого или может располагать 50.

Специфика объекта рассматриваемых посягательств определяет и особенности их объективной стороны. Дело, конечно, не только и не столько в том, что многие преступления против правосудия смоделированы законодателем как составы активных действий 51. Возможно, это-то как раз следует считать упущением российского правотворца. Недостатком целого ряда статей, включенных в гл. 31 УК РФ, является то, что они не охватывают собой невыполнение ответственными лицами возложенных на них процессуальным законом или иными нормативными актами обязанностей. Такой упрек можно сделать в адрес ст. 294, 300, 302, 303 УК РФ. Важно же, думается, обратить внимание на другую особенность. Нарушение соответствующего объекта уголовно-правовой охраны проявляется во вне в одной из следующих форм:

существенного отклонения субъекта от своих процессуальных функций или невыполнения обязанностей, связанных с реализацией процессуальных актов;

воспрепятствования осуществлению подобных функций и обязанностей, в том числе в виде понуждения (принуждения) носителей таковых к поведению, мешающему решению задач правосудия.

Подавляющее большинство неквалифицированных составов преступлений, включенных в главу 31 УК, по своей законодательной конструкции являются формальными. Даже приводимые в качестве примеров материальных составов нормативные модели незаконных действий в отношении имущества, подвергнутого описи или аресту либо подлежащего конфискации (ст. 312)52, весьма специфичны, на наш взгляд, в этом отношении. Диспозиция соответствующей статьи содержит указание отнюдь не на основные последствия преступного посягательства, а лишь на дополнительные, от которых защищается дополнительный объект53. Что же касается основных последствий, характеризующих вред, причиняемый основному объекту уголовно-правовой охраны, то они оказываются за рамками и данных составов преступлений.

Выбор законодателем именно такой конструкции при описании посягательств против правосудия, думается, не случаен. Он обусловливается не только неопределенностью нематериального вреда, преимущественно являющегося следствием подобных общественно опасных деяний, но и способностью последних, как правило, причинять значительный урон важным социальным отношениям, что порождает естественное стремление обезопасить данные отношения от названных посягательств 54.

Урон этот выражается в том, что либо цели правосудия вообще оказываются недостижимыми, либо создаются неблагоприятные условия для их достижения.

Можно предположить следующее. Если в описание, например, составов злоупотребления или превышения должностными полномочиями законодатель включает указание на существенное нарушение прав и законных интересов граждан или организаций либо охраняемых законом интересов общества или государства, то он тем самым предвидит типичность случаев, когда злоупотребление или превышение не обладает соответствующей вредоносностью. Отсутствие же среди конструктивных признаков некоторых составов преступлений против правосудия, сходных с посягательствами, предусмотренными ст. 285—286 УК (ст. ст. 299—303, 305 УК), такого рода последствий должно означать, напротив, признание нестандартности подобной ситуации. Соответственно, нетипичный случай следует рассматривать с позиции ч. 2 ст. 14 УК.

Сказанное относится и ко многим другим составам преступлений против правосудия.

Логично, однако, и иное предположение. Если в судебной практике законодательная презумпция вредоносности тех или иных посягательств, предусмотренных в главе 31 УК, опровергается слишком часто, то не может не возникнуть сомнения либо в правильности выбора конструкции состава преступления, либо даже в обоснованности криминализации такого рода деяний.

Нельзя не обратить внимания на особенности изложения нормативного материала при описании составов преступлений против правосудия. Во-первых, в главе 31 УК законодатель иногда прибегает к бланкетной форме конструирования диспозиции статьи уголовного закона (ст. ст. 300, 301, 305 УК). Во-вторых, подавляющее большинство запретов и предписаний, содержащихся в данной главе, сформулированы с использованием бланкетных признаков 55. И тот, и другой вариант предопределяют необходимость внимательного ознакомления правоприменителя с ГПК (АПК), УПК или УИК, другими нормативными актами аналогичного характера для уяснения содержания соответствующих уголовно-правовых положений. В то же время несовершенство и пробелы процессуального либо уголовно-исполнительного законодательства в ряде случаев могут затруднить уяснение смысла и применение уголовного закона, негативно повлиять на эффективность последних.