55. Комиссия 1826 г.; Свод законов 1835 г
55. Подводя итог всей кодификационной деятельности со времени Уложения царя Алексея Михайловича, нельзя не пожалеть этой массы бесплодно затраченного труда. В течение почти двух веков комиссия следовала за комиссией[1], изменялись приемы, цели и направления работ, сменялись люди, а законодательство все продолжало развиваться путем сепаратных указов, внося хаос и неурядицу в судебную практику, служа главной опорой лихоимству и неправосудию.
К судебной жизни по-прежнему применялось горькое признание великого преобразователя России, "что в судах в законы играют, как в карты, подбирая масть к масти, требуют указа на указ, чтобы удобнее было в мутной воде рыбу удить" (Полное собрание законов, № 3970), или, как говорили преемники Петра Великого, "после старого много раз указы изданы и в разное время выдавались, и затем одни с другими не согласны, через что случается поддержка бессовестным судьям, которые, подбирая указы, на которую сторону хотят, решают" (Полное собрание законов, № 5567).Не удались попытки построить законодательство на вечных и незыблемых началах разума, оказались негодными и нежизнеспособными и составляемые своды исторического материала; неумелыми явились для кодификации и чины служилые, и выборные земские излюбленные люди. Но, однако, эта непригодность к законодательному творчеству не была прирожденным недостатком русского юридического мышления. Блистательным опровержением служит величайшее творение XVII в.- Уложенная книга царя Алексея, умевшая сочетать труды дьяков и чинов земских, объединить разнохарактерные и разновековые источники и сделать из них, как сделал XVI век из лишенных видимой симметрии и гармонии куполов Василия Блаженного достойный удивления памятник русского зодчества. Очевидно, причины неудач нужно искать в особых условиях нашей государственной жизни XVIII века и едва ли не исключительно в том исполинском прыжке сказочного богатыря через тридевять веков, который сделала петровская Русь; в чрезмерностях попытки от своеобразного уклада, напоминавшего XI, XII века, перелиться в условия жизни XVIII века культурной Европы.
Проникшие к нам идеи, понятия, чаяния и верования не были взрощены на туземной почве, не были сдобрены народными свычаями и обычаями, не были политы, по меткому выражению былины, народною тугою, оттого и первые посевы взошли чахлые, ни в рост ни в зерно. Реформа по отношению к народной жизни не была ни плугом, ни даже матушкой-сохой, а, в особенности вначале, разве лишь бороной, пытавшейся поднять едва тронутую целину. Эта чуждость новшеств во многом применялась и к юридическим понятиям и установлениям, даже к самым основам юридического творчества, вносимым законами Петра и законопроектами Екатерины II. По справедливому замечанию проф. Сергеевича, "образование права в Московской Руси существенно отличалось от образования его в восемнадцатом веке. С Петра Великого мы все знаем, что воля государя творит закон. Московские цари не были еще в этом уверены. Правовая жизнь XVI и XVII веков развивалась если не путем народно-обычного права, то, во всяком случае, при помощи судебно-обычных норм, практикой обихода и лишь в малой степени государственным усмотрением". Как указывает далее проф. Сергеевич, "существующие указы как будто никого и ни к чему не обязывают, распоряжения правительства не исполняются не только подданными, которым они не нравятся, но и самими органами правительства. А XVIII век отодвигал всесильный обиход на задний план и даже в мягких формах наказа, неукоснительно ставил исключительным источником права - закон; оттого непригодными оказались еще не усвоившие принципов новой жизни и выборные люди". "Законодательная деятельность в новом ее направлении,- замечает проф. Сергеевский ("Пособия"),- не пользовалась симпатиями массы; она никого не интересовала, и в результате ей не верили. Идеалы XVII века еще преобладали в обществе, и закон, в новом его значении, казался лишь враждебной силой, по отношению к которой обыватель заботился лишь об одном: как бы не попасть под его удары. Восемнадцатый век представляет нам поразительное зрелище: правительство монархии неограниченной усиленно призывает население к участию в законодательной деятельности, требует присылки депутатов в законодательные комиссии; население отказывается от этого, депутатов не выбирает; выбранные депутаты не едут, правительство настаивает, посылает новые указы, предписывает губернаторам собрать выбранных депутатов и лично представить их в Петербург. Наконец, собираются депутаты, являются в комиссии и оказываются "стары, хворы, малоимущественны",- сами говорят, что "выбраны не из первостатейных". Следует распоряжение переменить и выбрать "добрых", с этими новыми выборами повторяется прежняя история и т. д.[2]Поэтому в истории нашего законодательства нельзя не придать важного значения деятельности эпохи императора Николая I.
Уже 31 января 1826 г. состоялось Высочайшее повеление о преобразовании бывшей Комиссии составления законов во Второе отделение Собственной Его Величества Канцелярии, с тем чтобы оно приступило к разработке наших законов на началах иных, чем те, кои были положены в основу работ комиссии предшествующего царствования.
Сам император Николай I в заседании Государственного Совета 19 января 1833 г. выразил, что постоянные слухи о недостатках нашего правосудия "побудили Меня с первых дней Моего правления рассмотреть состояние, в коем находилась комиссия, учрежденная для составления законов. К сожалению, представленные сведения убедили Меня, что ее труды остались почти совершенно бесплодными; нетрудно было открыть и причину этому: недостаток результатов происходил, главнейше, оттого, что всегда обращались к сочинению новых законов, тогда как надо было сперва основать старые на новых началах... Вместо сочинения новых законов Я велел сперва собрать вполне и привести в порядок те, которые уже существуют, а самое дело, по его важности, взял в непосредственное Мое руководство, закрыв прежнюю комиссию".
Всего нагляднее можно видеть различие нового правительственного течения сравнительно со стремлениями императора Александра I в первую пору царствования, из сопоставления только что сделанной выписки с мыслями, высказанными в Рескрипте графу Завадовскому 5 июня 1801 г. "Поставляя,- говорилось там,- в едином законе начало и источник народного блаженства и быв удостоверен в той истине, что все другие меры могут сделать в государстве счастливым временно, но один закон может утвердить сие навеки, в самых первых днях царствования Моего и при первом обозрении государственного управления, признал Я необходимым удостовериться в настоящем части сей положения.
Я всегда знал, что со дня издания Уложения до дней наших, т. е. в течение почти одного века с половиною, законы, истекая от законодательной власти различными и часто противоположными путями и быв издаваемы более по случаям, нежели по общим государственным соображениям, не могли иметь ни связи между собою, ни единства в их намерениях, ни постоянности в их действии. Отсюда всеобщее смешение прав и обязанностей каждого, мрак, облежащий равно судью и подсудимого, бессилие законов в их исполнении и удобность переменять их по первому движению прихоти или самовластия".Начальником Второго отделения был назначен Балугьянский, но ближайшее руководство новыми законодательными работами было возложено на члена Государственного Совета M. M. Сперанского, без назначения его, впрочем, заведующим новым Вторым отделением. Но это был уже не прежний Сперанский-реформатор; в составленном им историческом обозрении Свода он уже убедительно доказывал преждевременность уложений и необходимость сводов[3].
Первым делом Комиссии было собрание действующих законов[4]. Попытки такого собрания делались и прежде: при Петре Великом (в 1714-1718 и в 1719-1720 гг.), при Екатерине II (в 1762-1770 гг.), а в особенности при Александре I, в виде изданного Комиссией составления законов "Журнала законодательства" (1817-1820 гг.) и начатого, по указанию Государственного Совета, в 1815 г. систематического Свода существующих законов Российской Империи c основаниями права, из оных извлеченными; но этот Свод, коего вышло 15 тетрадей (14 т. по Гражданскому уложению и 1 т. по Уголовному), представлялся крайне неполным и, как отзывался о нем Сперанский, "есть безобразная смесь, где для тех двух или трех существенных слов, которые составляют силу закона, выписаны целиком кипы частных обстоятельств, не имеющих никакого к нему отношения"[5]. Недостаток официальных собраний пытались заменить частные лица изданием указателей, памятников, систематических собраний и т. п.; но все эти издания, начиная с первого самого краткого юридического словаря Ланганса 1788 г.
и кончая обширнейшим указателем законов Максимовича, были и неполны, и частью неверны в текстах, и, наконец, крайне дорогостоящи[6].Комиссия 1826 г. довела это предприятие до конца[7], и в 1830 г. было опубликовано первое Полное собрание законов Российской Империи в 45 томах, начиная с Уложения царя Алексея Михайловича и до вступления на престол императора Николая I, по 12 декабря 1825 г., а равно и первые тома второго Полного собрания[8].
На основании этого собрания началось составление сводов по отдельным частям законодательства и ревизия этих сводов в особых комитетах.
Ревизия сводов окончилась в мае 1832 г., и в течение этого года были отпечатаны все 15 томов, а 31 января 1833 г. Высочайшим манифестом объявлено окончание свода и постановлены правила о силе его и действии[9]. На основании этого манифеста Свод вступил в силу с 1 января 1835 г., совместно с продолжениями 1832 и 1833 г., сравненных именным Указом 1834 г. в силе со Сводом; затем Свод имел несколько перепечаток (так, Свод уголовных законов - три); но новое издание Свода, с включением в него позднейших узаконений, состоялось в 1842 г., а распубликовано 10 марта 1843 г.[10]
В знаменитом заседании Государственного Совета 19 января 1833 г., состоявшемся под личным председательством государя, Совету были представлены 15 томов Свода и 56 томов Полного собрания, и вместе с тем три предположения относительно юридического значения Свода: 1) признать Свод единственным основанием в решении дел, устраняющим непосредственную силу законов, из коих он был составлен; 2) признать его источником, но не исключительным, а действующим в том случае, когда нет сомнения ни о существовании закона, ни о его смысле[11], и 3) признать исключительным источником первоначальные законы, а статьи Свода - только средством вспомогательным, содействующим к приисканию законов и к удостоверению в их смысле.
После продолжительного обсуждения и сильных споров было принято первое мнение, к коему присоединился и император, который потом, по поводу образовавшегося при подписании журнала разногласия, сделал на составленном о разногласии особом журнале следующую надпись: "Журнал составлен совершенно правильно, согласно моим намерениям, в Совете изложенным.
Свод рассылается ныне же, как положительный закон, которого исключительное действие начнется с 1 генваря 1835 г.". Таким образом, Свод 1832 г. с момента вступления его в силу стал единственным непосредственным источником нашего права. Поэтому, как говорит проф. Цитович, а) та или другая статья получила свою силу не из того закона или законов, откуда она извлечена или помечена таковой, но из обнародования ее в составе Свода законов; б) смысл каждой статьи такой, какой она получила из собственного текста, а не такой, какой имели отдельные узаконения, из которых она извлечена; в) та или другая статья Свода имеет силу и тогда, когда она даже не извлечена ни из какого узаконения, хотя может быть и показана извлеченной по ошибке или недоразумению[12].Главной основой возражений против обязательности Свода были следующие соображения. Указывали: 1) что Свод искусственно вызвал к жизни не одно обветшавшее постановление, которое при общем движении законодательства само собою должно было исчезнуть и уступить место другим, более соответственным действительности; 2) что редакторы Свода, будучи стеснены буквой и считая сохраняющим силу все то, что не было впоследствии прямо отменено, часто не имели возможности уничтожить противоречия между разновременными законами, которые и вводили в Свод все наравне, несмотря на эпоху их издания; 3) что Свод не везде представлял верное извлечение из существующих законов, так как многие статьи его образованы лишь посредством наведений, весьма натянутых и произвольных; 4) что редакторы, держась правила сохранять лишь букву закона, независимо от ее разума, т. е. составлять свой текст из одних предписаний, с исключением всех вообще вступительных частей указов, именно истории дела, поводов и рассуждений, отняли тем и у буквы настоящее ее значение, или придали ей местами противоположный цели законодателя смысл, и из частных случаев, или из постановлений, имевших в виду временную и преходящую потребность, извлекли общие правила, не всегда удобно применимы[13].
В частности, Свод законов уголовных, отнесенный в том XV, имел и другие специальные недостатки. Он, во-первых, был неполон (всего в издании 1832 г. было 765 статей уголовных и 829 статей судопроизводственных)[14], так как в него не вошли не только маловажные полицейские и финансовые нарушения, но даже и значительные специальные преступления, как, например, постановления о морском разбое, помещенные в томе XI; во-вторых, в нем отсутствовала строго определенная лестница наказаний, так что отдельные наказания являлись несоподчиненными друг другу; в-третьих, не было точной характеристики отдельных наказаний, в силу чего устранялась возможность различения их между собой; в-четвертых, встречалась неопределенность уголовной санкции некоторых постановлений, в которых определялось только: "наказать яко преступника указов", "смотря по мере вины" и т. д., и вытекающий отсюда полный судейский произвол; в-пятых, наконец, допущена неверность и ненужность многих определений как Общей, так и Особенной части.
________________________________________
[1] Как указано в "Обозрении исторических сведений о Своде законов 1833 г.", с. 54, стоимость комиссий с 1754 по 1826 г. составляет 5678593 р. В обозрении Сперанским сделано подробное указание неудач всех этих кодификационных попыток. Ср. также В. Латкин. Упомянутые ранее произведения.
[2] Любопытно, что по поводу участия выборных в издании законов, в основных положениях указанного выше Систематического свода, в ї 25 было сказано: "Уложение Российской Империи, при составлении оного должно быть рассматриваемо избраннейшими сословиями в государстве".
[3] Дмитриев - "Сперанский и его государственная деятельность" в "Русском архиве", 1868 г., № 10, говорит: "Сперанский в это время едва ли был способен к сильной самостоятельной деятельности, в нем не было ни прежней силы мысли, ни прежней деятельности; в своих "Записках" он говорит языком, в котором нет и следа бывшего Сперанского".
[4] Сведений о'деятельно'сти комиссии 1826 г: в обоарёЕййИйтбрйчеСких сведений о Своде законов 1833 г.; Пахман С. История кодификации гражданского права, т. П.
[5] М. Корф. Жизнь Сперанского.
[6] Первым из таких изданий был "Словарь юридический, или Свод российских узаконений по азбучному порядку", составленный Ф. Лангансом, М., 1788, 2-е изд., 1791; Чулков М. Словарь юридический, или Свод российских узаконений, временных учреждений, суда и расправы, М., 1792-1795, в 2 ч.; Ф. и А. Правиковы. Памятник из законов, 10 ч. и 7 ч., прод. 1798-1827; Максимович М. Указатель российских законов, временных учреждений, суда и расправы, 14 ч. 1803-1812; Хавские и Петровы. Собрание российских законов, 22 ч. 1818- 1822, и др. Ср. Загоскин. История права русского народа, 1899, с. 81.
[7] О порядке работ комиссии подробные сведения у М. Корфа.
[8] Второе Полное собрание заключено по день восшествия на престол императора Александра III 2 марта 1881 г.; с этого дня началось третье Полное собрание. При этом, на основании п. 5 Закона 11 июня 1885 г. о дальнейшем издании Полного собрания, в нем предположено помещать и самые соображения, послужившие основанием важнейших узаконений; но это правило отменено Законом 22 декабря 1893 г.
[9] Свод был построен на принципе, так сказать, хронологической последовательности законов, т. е. при его составлении, как указывал и сам Сперанский, отдавали, безусловно, предпочтение законам позднейшим, безотносительно к их достоинствам; этим он и отличался от Свода Юстиниана.
[10] О порядке издания дальнейших продолжений см. Лозина-Лозинский. Ср. вообще обстоятельный труд Н. Корево "Об изданиях законов Российской империи 1830-1899", 1900.
[11] Это мнение разделял и Сперанский. Указание на три заявленные в Совете мнения сделано Корфом в его "Жизни графа Сперанского", a H. M. Коркунов на основании журнала Государственного Совета, заявляет, что было и четвертое мнение (совершенно, впрочем, несостоятельное): признать на некоторое время тексты прежних законов основаниями для решения дел, но вместе с ними приводить и статьи Свода, им соответствующие.
[12] Ср. Цитович. Курс русского гражданского права, 1878 г., с. 10. Таким образом, первое издание Свода прошло через Государственный Совет, хотя и не было им обсуждаемо ни в целом, ни в частях, но второе и третье издания Свода не были вносимы в Государственный Совет, а обращались в Сенат к исполнению при именных указах (Свод 1842 г. при Указе 10 марта 1843 г.; Свод 1857 г. при Указе 19 мая 1858 г.), в коих было изображено, что издания эти совершены под непосредственным ведением и руководством государя; издания же отдельных частей Свода препровождались в Сенат для обнародования на основании Высочайших повелений, объявляемых главноуправляющим II отделением. Из дальнейшего изложения проф. Цитовича можно заключить, что он придает такое же законодательное значение и позднейшим изданиям Свода, замечая, что внесенные в них постановления получают обязательную силу со дня опубликования каждого нового издания Свода, а не со дня выхода законов, в это издание внесенных. Но такое воззрение, очевидно, неправильно. Свод 1832 г. приобрел значение самостоятельного законодательного акта прямой волей законодательной власти, а такой силы не существует за позднейшими изданиями как всего Свода, так и большинства отдельных его томов. Да и не мог, например, Свод законов издания 1857 г. именоваться Сводом законов Российской империи, повелением государя императора Николая I составленным, если бы он был самостоятельным законом, при императоре Александре II изданным, а потому ошибки, неточности и опечатки в изданиях, после Свода 1832 г. оказавшиеся, должны быть исправляемы на основании прямого текста законоположений, из которых эти статьи извлечены, заимствованы или пополнены. Наконец, в Свод законов вносились не одни Высочайшие повеления, по самому своему источнику имевшие силу закона, но и, согласно Высочайше утвержденному мнению Государственного Совета от 15 декабря 1834 г., 1) распорядительные предписания министров, к постоянному и всегдашнему исполнению закона принадлежащие, когда они, по представлению министров, будут утверждены указами Сената, а предписания министра финансов и без утверждения Сената; 2) пояснительные и распорядительные меры, утвержденные и опубликованные от Сената, когда они согласны с законом и, не постановляя ничего нового, разрешают или предупреждают какие-либо сомнения в смысле закона. Все такие постановления приобретали бы силу закона при новом издании Свода вне всякого для сего установленного порядка. Ср. Лазаревский Н. Право, 1899 г. № 37; Лозина-Лозинский. Кодификация законов по русскому государственному праву. Журнал Министерства юстиции, 1897 г. № 4 и 5. Н. Коркунов - "Значение Свода законов", 1894 г., находит мнение Цитовича неверным, присоединяясь относительно значения Свода к второму из мнений, высказанны^: в Совете, "защищаемому и Сперанским"; но такому выводу противоречит как указание императора Николая I, так и дальнейшие приведенные в его же статье исторические данные. Когда по поводу продолжения к Своду 1832-1833 г. Сперанским был составлен проект наставления о приложении и употреблении Свода, то министр юстиции Дашков предложил установить следующие правила: что если отыщется такой предмет, на который нет разрешения в Своде, а есть в предшествующих узаконениях, то разрешать дела на точном основании сих узаконений; но если усмотрено будет, что статья Свода не во всей точности выражает узаконения, из коих извлечена, то решать дела по Своду. Равным образом и в мнении Государственного Совета от 12 января 1834 г. было прямо предписано судебным местам без всякого изъятия основывать свои решения единственно на статьях Свода, и это подтверждено п. 3 мнения Государственного Совета от 1 ноября 1835 г. Ср. Лозина-Лозинский. Ранее указ, произведение.
[13] М. Корф. Жизнь Сперанского. "С другой стороны,- прибавляет Корф,- в упрек Своду ставили еще и то, что им как бы устранялась необходимость новых Уложений, потому что работа приготовительная, более литературная, чем учено-зрелая, прикрывалась обольстительной правильностью внешней формы и, с разделением ее на томы, книги, разделы, главы и пр., получила обманчивый вид полного Кодекса, тогда как в истинном кодексе каждое слово и даже место, им занимаемое, должны быть строго определены и взвешены, по собственному выражению творца Свода, утверждавшего, что в законах управления первое дело есть знать силу слов". "Было,- прибавляет барон Корф,- и множество других нареканий, но те уже не имели вовсе никакого основания, проистекали или от невежества и закоснелости в старых навыках, или от непризнанных гениев, которые завидовали великому подвигу, совершенному не ими, а другим, или, наконец, просто от столь частой у нас наклонности все порицать". Еще более строгая оценка Свода была делаема позднее, в особенности при подготовительных работах к 4-му (1876) и 5-му (1885) изданиям Свода, когда недостатки его уже вполне успели обнаружиться на практике. Так, в 1862 г. главноуправляющий II отделением граф Корф замечал: "Кто имел в руках двадцать один колоссальный том, в которые разросся Свод, тот знает, до какой степени кажущаяся стройность внешней формы и плана мало соответствует в нем внутреннему содержанию; сколько в этих систематически расположенных книгах, разделах, главах и отделениях встречается противоречий, повторений, недомолвок; какое в них отсутствие общих руководящих начал, какое обилие запутывающих подробностей и какое множество статей праздных, часто совсем неуместных, а иногда и весьма странных". В особенности указывали на то, что составители Свода не проложили точной межи между законами в собственном смысле и предписаниями или правительственными распоряжениями, и пробелы, представлявшиеся в действующих законах, нередко восполняли даже инструкциями и циркулярами министров. Во втором и третьем изданиях Свода подробности еще более возрастали: достаточно сказать, что бывшее в 1-м издании число статей 42 тыс. в 3-м издании возросло до 80000; только с 4-го издания начались значительные сокращения; так, например, во 2-м томе издания 1857 г. было 5740 статей, в 1876-м - 2279, а в 1892-м -он распался на 10 отдельных учреждений и положений, причем в Общем губернском учреждении содержится только 1232 ст., в III томе в 1857 г. 2520 ст., а в 1897-м -1573 и т. д.
[14] В 1842 г. объем т. XV возрос слишком на 300 статей.