190. Отдельные типы прикосновенных к преступному деянию лиц

190. Отдельные типы прикосновенных по Уложению 1845 г. могли быть распределены по характеристическим свойствам деятельности на четыре группы: 1) попустители и недоносители о готовящемся преступном деянии, 2) укрыватели преступника и преступления; 3) воспользовавшиеся плодами преступного деяния; 4) недонесшие о совершившемся преступном деянии.

Попустителями по ст.

Оба эти типа прикосновенных предполагали, что прикосновенный не только не принимал участия в деянии, но и не обещал такового, а с другой стороны, что он действовал заведомо, т. е. сознавал, что готовится совершиться или совершается преступное деяние. Такое знание могло зависеть от присутствования на месте учинения деяния или могло быть получено каким-либо иным путем. Поэтому, например, мог быть признан виновным в попустительстве или недонесении тот, кто, видя, что вор залез к другому в карман, не делал ничего, чтобы остановить вора, или смотритель тюрьмы, который, получив известие о предполагаемом побеге арестантов, не принял никаких мер для его предотвращения. С другой стороны, виновный должен был знать о готовящемся данном, определенном деянии; одно сомнение в преступном характере того, что готовится, одно знание наклонностей, убеждений, планов и предположений недостаточно для признания знавшего попустителем или недоносителем, хотя бы подозреваемый и совершил потом что-либо преступное.

Для ответственности было безразлично, бездействовал ли виновный потому, что он сам сочувствовал предположенному, или же потому, что относился к нему безразлично, не желал потревожить себя, навлечь хлопоты и т.

Попустительство и недонесение предполагали возможность предупредить преступное деяние, и притом не только объективно, но и заведомо для прикосновенного. Как скоро обвиняемый ошибочно или верно предполагал, что у него нет достаточно сил или средств для предупреждения деяния или что его заявление будет бесполезно, несвоевременно, то, если добросовестность его ссылки была доказана, он не мог быть наказан ни за попустительство, ни за недонесение.

Со стороны объективной, попустители, как говорила ст. 14 Уложения 1845 г., должны были иметь власть или возможность предупредить преступление. Таким образом, попустителями могли быть или лица, занимающие такое общественное или государственное положение, при коем они могли ввиду известного им готовящегося преступления сделать необходимые распоряжения, принять меры для его предотвращения, поставить часовых, установить предохранительные знаки и т. д., или лица, находящиеся в таких отношениях к преступнику, при которых достаточно одного слова, требования, чтобы задуманное не осуществилось, как, например, при отношениях отца к сыну, начальника к подчиненному, или же, наконец, те, которые имели физическую возможность остановить преступление, употребив силу или даже просто заявив преступнику о своем присутствии, позвав на помощь посторонних лиц и т. д.

Что касается недонесения, то оно предполагало специальную форму невмешательства, а именно незаявление о готовящемся преступном деянии тому лицу, против коего оно было задумано, или правительству, т. е. такому органу власти, который компетентен в принятии каких-нибудь предупредительных мер.

И при попустительстве, и при недонесении ответственность не имела места, как скоро вмешательство в какой бы то ни было форме было или физически невозможно, или было соединено с опасностью, подходящей под понятие крайней необходимости.

В тех законодательствах, которые перенесли прикосновенность в Особенную часть, постановка недонесения о готовящихся преступлениях и попустительства представляется различной.

Основание такой постановки вопроса заключается прежде всего в том, что доктрина, а за нею и закон, как было указано выше, допускают ответственность за невмешательство только в том случае, когда оно стоит в причинном отношении к вреду, составляя особую форму обыкновенного виновничества.

Правда, защитники противоположного мнения говорят, что этим доводом еще не уничтожаются, так сказать, полицейские основания наказуемости попустительства и недонесения. Если полиция может в интересах предупреждения пожара требовать, чтобы на дворах были кадки с водой, или в интересах безопасности отдельных лиц она предписывает, например, освещение черных лестниц в домах, то, по-видимому, еще с большим правом она может требовать, чтобы каждый, могущий остановить преступление, действительно исполнил эту обязанность. С этой точки зрения, попустительство и недонесение признаются нарушением правил, ограждающих общественную безопасность; но и такая постановка вопроса вызывает существенные возражения.

Во-первых, в этом случае пришлось бы наказывать не только попустительство преступных деяний, но и всякого вреда, от кого бы он ни происходил, поэтому уголовной ответственности подлежал бы и тот, кто, заметив сильно надтреснувшую штукатурку на карнизе дома или образовавшуюся при переходе через реку полынью, не предотвратил грозящий вред или не озаботился о немедленном заявлении о том полиции или хозяину дома. Во-вторых, сходство между попустительством и, например, неисполнением каких-либо правил Пожарного устава или мер предупреждения опасности, грозящей кому-либо, весьма отдаленно.

Так же отнеслось к этим типам прикосновенных и действующее Уложение. За неизвещение без уважительных причин полицейского или судебного органа власти или угрожаемого лица о достоверно известных замышленных или предпринятых преступных деяниях оно наказывает как должностное лицо (за недонесение о всяком преступлении, 2-я часть ст. 630), так и частное лицо (за недонесение об убийстве, общеопасном повреждении имущества, подделке денежных знаков и о государственных преступлениях, ст. 161 и 162), а за попустительство, т. е. за непринятие надлежащих мер к пресечению или предупреждению, угрожает взысканиями только в том случае, когда оно учинено служащим, обязанным, по свойству его службы, предупреждать или пресекать преступные деяния, причем закон ставит условием ответственности - заведомую наличность доказательств существования преступления и наступление последствий (кроме государственных преступлений), а именно требует, чтобы непринятие мер повлекло учинение преступления (ст. 630). Кроме того, Уложение особо говорит о некоторых специальных видах попустительства со стороны акцизных и таможенных чиновников и цензоров.

Вторую группу составляли укрыватели преступления и преступника. Уложение 1845 г.

Конечно, и при этом требовалось, чтобы виновный не принимал никакого участия в преступлении и действовал заведомо, причем закон не придавал никакого особого значения мотивам укрывательства, а по отношению к внешней стороне только в виде примера называл некоторые виды сокрытия, но не перечислял их. Таким образом, под понятие укрывательства преступника можно было подводить: спрятание преступника, содействие ему в изменении внешнего вида, окраску волос, перемену костюма, доставление средств к побегу, снабжение паспортом и т. д.- одним словом, все то, в силу чего виновный на долгое или даже на короткое время, например на время обыска, был укрыт или долженствовал быть укрытым от органа власти, причем, однако, эта деятельность должна была иметь физический характер: содействие иными приемами и способами такому сокрытию виновного от правосудия под понятие укрывательства не подходило[3]. Скрытие же следов преступления предполагало уничтожение, изменение или временное устранение от рук правосудия всех тех внешних материальных предметов, которые свидетельствовали о совершившемся событии или могли служить к изобличению преступника. Таковы, например, замытие крови, увоз трупа жертвы, зарытие платья убитого лица и т. п.

Кроме того, в Особенной части Уложение 1845 г. знало ряд особых случаев укрывательства, наказывая притом виновных, или несмотря на специальную обрисовку учиненных ими деяний, как укрывателей (например, ст. 406, 422, 447, 452, 1236 и др.), или образуя из них совершенно самостоятельные типы, как, например, укрывательство военных беглых или беглых арестантов, освобождение арестантов, препятствование их поимке, некоторые виды лжесвидетельства, неправосудие по делам уголовным, пристанодержательство и пр.

Это разнообразие самостоятельных преступных видов укрывательства с полной наглядностью свидетельствует о правильности перенесения всего учения об укрывательстве в Особенную часть и образования из случаев этого рода особой группы посягательств на правильное отправление правосудия.

Отправление карающего правосудия составляет одну из важнейших функций правительственной деятельности, и, в видах ее успешного совершения, государство, во-первых, налагает на граждан ряд более или менее важных обязанностей содействовать правосудию, какова, например, обязанность быть свидетелем, экспертом, доносить об известных преступных деяниях и т.

Таким образом, и действующее Уложение отнесло к группе противодействия правосудию уничтожение или скрытие доказательств преступного деяния, приобщенных или не приобщенных к делу (ст. 166); укрывательство дачей убежища, доставлением средств к поимке, препятствованию поимке или иным каким-либо действием лиц осужденных, привлеченных к следствию или суду или разыскиваемых властью по подозрению в учинении преступления или проступка, а по отношению к учинившим тяжкое преступление в техническом смысле, даже и не разыскиваемых (ст. 168, 169); кроме того, Уложение отдельно говорит о специальных видах укрывательства принятием на себя чужой вины (ст. 170) и об освобождении арестантов или содействии их побегу (ст. 172 и 173), а засим в разделе злоупотреблений по службе указывает некоторые специальные случаи незадержания преступников или укрывательства оных, учиняемых лицами служащими (ст. 632).

К третьей группе относились лица, пользовавшиеся или участвовавшие в пользовании вещами, добытыми преступлением. Уложение определило их так: "Те, кои заведомо взяли к себе, или приняли на сбережение, или же передали или продали другим похищенные или отнятые у кого-либо или иным образом добытые вещи".

Этот вид прикосновенности, как и предшествующий, предполагал, что виновный не принимал никакого участия в преступном деянии, хотя и действовал, заведомо зная, что он противозаконно пользуется плодами определенного преступного деяния.

При этом безразлично, получены ли были вещи непосредственно от самого преступника или от третьих лиц, в самом преступном деянии не участвовавших, если только укрывавшему сделался известным индивидуальный случай, при котором добыты эти вещи. Могли быть даже случаи, например при укрывательстве значительных краж, когда укрыватель, зная о самом деянии, не знал его исполнителей[4].

Для наличности этого типа прикосновенных требовалось, во-первых, чтобы обвиняемый получил материальную, приобретенную преступником вещь или участвовал в ее сбыте; поэтому извлечение какой-либо иной выгоды из такого деяния, хотя бы имеющей материальный характер, не подходило под понятие укрывательства: таково, например, участие в пьянстве и кутежах преступника; во-вторых, деятельность виновного должна была иметь активный характер: одно знание и незаявление почиталось недонесением, хотя бы чиновный и извлек из этого материальную выгоду; в-третьих, самый перечень действий, указанный в ст. 14, имел только характер примеров: под понятие взятия могли быть

подводимы все юридические сделки, в силу коих вещь переходит к укрывателю, каковы, например, купля, принятие в заклад, в ссуду, в дар и т. п.; то же нужно сказать и о выражениях "передаст или продаст"; передача могла быть, например, отнесена и к отдаче в заклад или на сохранение.

Но даже и при этом широком толковании пользования плодами преступного деяния этот тип прикосновенных служил особенно наглядным доказательством несостоятельности системы, усвоенной Уложением[5], так как в Особенной части закон знал ряд отдельных деяний, совершенно сходных по своей конструкции с прикосновенностью. Таковы были постановления о продаже и отдаче в заклад преступно полученного имущества (ст. 1701 и 1705, ч. I по изд. 1885 г.) и случаи покупки и принятия в заклад имущества, добытого насилием (ст. 1702 и 1705, п. 2), а затем в особенности ст. 180 Устава о наказаниях, на основании коей за покупку или принятие в заклад заведомо краденого или полученного через обман имущества виновные подвергались аресту не свыше трех месяцев или денежному взысканию не свыше трехсот рублей, и только при обращении этой деятельности в ремесло наказывались как за кражу. При этом составители Устава не разъясняли, в каком отношении должна была находиться эта статья к общим постановлениям об укрывательстве, а по указателю статей Уложения изд. 1857 г., замененных ст. 180, следовало заключить, что она обнимала не только случаи покупки вещей, преступное получение коих продавцом подозревал покупатель, но и покупку вещей, заведомо для покупающего добытых преступлением, за что виновный по Уложению 1857 г. наказывался как за участие в краже.

На этом основании статью 180 можно было толковать в том смысле, что она исключала применение к указанным в ней случаям общих постановлений об укрывательстве; но такое толкование благодаря наказаниям, назначенным по ст. 180, вызывало ряд недоразумений: почему, например, лицо, принявшее краденую вещь в дар, на хранение могло быть наказано как прикосновенный, а скупщик или закладчик подвергался maximum трем месяцам ареста?

Поэтому Правительствующий Сенат признал, что ст. 180 применима только в том случае, когда покупщику не были известны индивидуальные условия приобретения покупаемых им вещей; если же покупщик знал не только о способе приобретения этих вещей, но и о самом случае совершившейся кражи, знал о лице, у которого имущество похищено, то он должен был быть признаваем укрывателем[6].

Действующее Уложение все случаи преступного пользования имуществом, добытым преступным деянием, отнесло к группе имущественных захватов, различая при этом приобретение, принятие в заклад или для сбыта и сбыт имущества, заведомо для виновного добытого преступлением или проступком, от случаев такового же принятия имущества торговцами, хотя и не знавшими о способе их приобретения, но действовавшими неосмотрительно, не удостоверившись в принадлежности его продавцу.

Последнюю группу прикосновенных составляли недоносители о совершившемся преступлении. Еще кодексы начала нынешнего столетия допускали наказуемость такого недонесения в весьма широком размере; но потом объем этого деяния все более и более уменьшался, и новые кодексы ограничиваются только наказуемостью недонесения со стороны лиц служащих, и то при наиболее важных преступных деяниях.

Причиной такого вымирания является прежде всего сознание того, что при современных условиях государственной жизни нет необходимости привлечения всех граждан к участию в преследовании преступников, что эта натуральная повинность представляется слишком тяжелой и что специальные органы могут вести дело открытия преступников и с несравненно большим успехом, и с меньшей затратой сил.

С другой стороны, это объясняется существующим во всяком не отжившем еще нравственно обществе презрением к доносу и доносчикам, которое не должно быть игнорировано законодателем. Не надо забывать, что здесь дело идет не о гласном обвинении преступника, при котором обвинитель несет и всю тягость последствий легкомысленного или недобросовестного привлечения кого-либо к ответственности, и даже не о добровольном заявлении органам суда о преступлении, которого заявивший был очевидцем или о котором он имеет несомненные сведения, а о тайном доносе, вынуждаемом угрозой наказания. Обязанность доноса имеет естественным дополнением награду за донос, всевозможные поощрения доносчиков. Конечно несомненно, что такая система может иногда содействовать раскрытию преступлений, борьба с которыми оказалась не под силу специальным органам, но горе той стране, которая обратит донос в необходимый элемент общественной жизни: ради временных выгод правительство посеет в обществе семена страшной нравственной заразы, которая или грозит вымиранием государственного организма, или потребует громадных и долгих жертв на его исцеление[7].

Уложение 1845 г. сохраняло на наказуемость доноса взгляд прежних кодексов, но, относя недоносителей к группе прикосновенных, установляло, однако, для них в ст. 126 совершенно самостоятельную наказуемость.

Недонесение по Уложению 1845 г. наказывалось по отношению ко всем преступным деяниям, безотносительно к их важности; но во всяком случае ст. 126 не могла быть применяема к случаям недонесения о проступках, наказуемых по Уставу о наказаниях.

Но и по Уложению эта ответственность имела известные пределы. Так, ответственность за недонесение не могла иметь места по отношению к деяниям уголовно-частным, так как в этом случае недонесение самого пострадавшего или его представителя было осуществлением его права, а заявление или незаявление третьих лиц не могло иметь никакого юридического значения, так как преследование могло быть возбуждено только по частной жалобе.

Далее, не могли отвечать за недонесение те лица, которые вовсе не могли являться доносителями или которым предоставлено право уклоняться от дачи свидетельских показаний. Так, по ст. 97 Закона о судопроизводстве по делам о преступлениях (изд. 1876 г.) запрещалось принимать доносы от лишенных всех прав состояния[8]. По ст. 94 запрещалось принимать, в известных случаях, доносы от детей на родителей, от приказчика, не сделавшего расчета с хозяином, на хозяина; очевидно, что эти лица не могли быть ответственными за недонесение.

Судебные уставы относительно доноса таких ограничений не знают; но зато они знают ряд лиц, которые не допускаются вовсе к свидетельству или могут отказаться от дачи свидетельских показаний. Очевидно, что если для этих лиц не существовало обязанности помогать суду в расследовании преступлений, то они не могли отвечать и за недонесение, так как большее право вмещает в себе и меньшее; таковы лица, поименованные в пп. 2 и 3 ст. 704, в пределах, этой статьей указанных[9], а равно и лица, в ст. 705 указанные; но последние за исключением преступлений государственных, согласно прямому постановлению последней части ст. 128 Уложения.

Также, по моему мнению, ст. 126 не могла быть распространяема на недонесение о преступных деяниях, совершенных над недоносителем, над его личными или имущественными правами. Если кому-либо нанесена тяжкая рана или увечье и пострадавший не заявил о преступлении, то мог ли прокурорский надзор привлечь к ответственности вместе с ранившим и раненого за недонесение? Обязан ли был хозяин дома, видевший, как на его глазах знакомый ему гость стащил тайно какую-либо его вещь, немедленно заявить о том полиции под страхом ответственности по ст. 126? Очевидно нет, так как нельзя забывать, что законы уголовные преследуют виновных не только в интересах общества, но и в интересах пострадавших лиц.

В тех ж случаях, где недонесение было наказуемо, оно предполагало наличность двух условий: во-первых, действительного знания о том, что совершилось определенное преступное деяние, так как общих предположений, сомнений в этом отношении было недостаточно: сам закон требовал, чтобы доноситель не основывался на слухах и подозрениях, а приводил в подкрепление своего доноса фактические доказательства; во-вторых, возможности заявления без опасности для донесшего, так как наличность опасности освобождала недонесшего от наказания.

Недонесение, по ст. 126, облагалось или крепостью, или тюрьмой, или арестом, или денежным штрафом, или выговором, замечанием или внушением, причем выбор зависел от усмотрения суда. Закон только замечал, что, выбирая наказание, суд соображается с важностью и обстоятельствами дела, следовательно, может принять в расчет и наказуемость того преступного деяния, о котором не донес обвиняемый; но суд не нарушил бы, собственно говоря, закона, если бы он даже назначил недоносителю наказание более тяжкое, чем какое полагается за скрытое им деяние.

По действующему Уложению обязанность донесения сохранялась в весьма ограниченных размерах, так как по ст. 163 назначается ответственность за недонесение без уважительных причин только о достоверно известных виновному участниках мятежа или измены, если притом учинивший не был членом семьи недонесшего. По отношению же к служащим (ст. 631), обязанность надлежащего извещения возложена на них по поводу всякого преступления или проступка, подлежащего преследованию не по частной жалобе, а равно и относительно всякого лица, участвовавшего в учинении такого деяния.

________________________________________

[1] Ср. литературные указания по этому вопросу в моем Курсе, III, №517, пр. 473. Plagge, UnterlasseneVerhinderung v. Verbrechen strafrechtlich und civilrechtlich etrachtet, 1896 г.; Hess, Die Anzeigepflicht in Straf recht, 1893 г. Нельзя не заметить, что по делу Асан-Бекир-оглы (75/62) и Сенат признал, что недонесение об умышляемом преступлении есть один из видов попустительства. Кроме того, по Уложению 1845 г. попустителем могло быть только лицо, не предупредившее само преступное деяние, а не его результаты; на этом основании человек, нашедший раненого, истекающего кровью, и не сделавший ему перевязки, не считался попустителем. Еще менее можно говорить о попустительстве вредоносных деяний, проистекающих не от злой воли человека.

[2] За ненаказуемость попустительства в том объеме, какой был придан ему Уложением 1845 г., высказывались В. Спасович; А. Лохвицкий; Н. Неклюдов; Кистяковский.

[3] Особенно широко обрисовывается деятельность укрывателя в Германском кодексе (ї 139) - "оказание содействия для избежания уголовной ответственности"; поэтому судебная практика немецкая и комментаторы относят сюда, например, принятие на себя преступного деяния, учиненного другим лицом, отбытие наказания под именем действительно приговоренного (решение Reichsgericht'а 11 июня 1883 г.), взнос за кого-либо денежного взыскания, даже приведение заведомо ложных фактов в просьбе о помиловании. Ср. по этому вопросу мой "Курс", III, №522. В особенности много споров возбуждал вопрос об уплате штрафа за приговоренного. Sp. v. Decken, Bezahlung fremder Geldstrafen в L. Z. XII, c. 97; Raff, Ist Zahlung einer Geldstrafe fur einem Anderen Begunstigung? 1892 г.; Friedmann, Begunstigung durch Bezahlung einer gegen einen anderen erkannten Geldstrafe, L. Z. XVIII, c. 821.

[4] Еще далее пошел Правительствующий Сенат, признав укрывателем (реш. 69/411, Соколовой) лицо, случайно узнавшее о совершившемся преступном деянии и воспользовавшееся его плодами.

[5] Этот вид преступной деятельности имеет так мало общего с главным преступлением, что многие из криминалистов, как, например, проф. Жиряев, защищавшие теорию прикосновенности как дополнительного соучастия, исключали из нее пользование плодами преступления.

[6] Ср. реш. 68/174, 68/626, 69/633, 70/156, 70/280, 70/1523, 71/578, 71/913, 71/1751 и др.

[7] В западноевропейской литературе вопрос о безнаказанности недонесения признается окончательно установившимся; из наших криминалистов за безнаказанность высказываются В. Спасович, А. Лохвицкий, Н. Неклюдов; за наказуемость--Жиряев и отчасти С. Бар-шев. Ср. Hahn, Von der Pflicht zur Denunziation von Verbrechen, 1839 г.; R. Hess, Die Anzeigepflicht im Straf recht, 1893 г., у него подробные литературные указания.

[8] По ст. 588 не только запрещалось от таких лиц доносы принимать, но постановлено их, как беспокойных, за то наказывать.

[9] Хотя ст. 583 Закона о судопроизводстве по делам о преступлениях и проступках (изд. 1876 г.) и говорила, что всякого состояния люди обязаны доносить о делах, касающихся преступлений государственных, а статьи 585 и 586 не освобождали от обязанности доноса и священнослужителей, узнавших о таковом замысле на исповеди, но эти правила не вошли в Устав уголовного судопроизводства и потеряли свое значение за силой Судебных уставов.