162. Ступени развития преступной деятельности. Обнаружение преступной воли
162. Энергичным актом решимости преступная воля из периода замысла переходит в деятельность; но путь, который предстоит пройти преступнику до осуществления задуманного, бывает иногда весьма продолжительным, и его отдельные ступени представляют значительный интерес в учении о юридической конструкции преступного деяния.
Эти ступени развивающейся преступной деятельности, как проявление вовне преступной воли, логически могут быть сведены к трем типам: 1) воли обнаружившейся, заявившей чем-либо свое бытие, но не приступавшей еще к осуществлению задуманного; 2) воли осуществляющейся, т.
е. покушающейся учинить преступное деяние, и 3) воли осуществившейся.Каждый из этих трех типов подлежит отдельному рассмотрению[1].
Обнаружение преступной воли. Психический процесс развития преступной воли может иногда длиться более или менее значительное время: промелькнувшее желание должно установиться, окрепнуть, намеченная дорога должна определенно выясниться; иногда задумавший преступное деяние должен подробно вникнуть в конкретные условия деятельности, чтобы его воля получила действительно опасный для общества характер, а не оставалась в области мечтаний; но весь этот, иногда весьма сложный, процесс сформирования умысла лежит за пределами человеческой юстиции: она не имеет ни средств, ни способов проникнуть в эту сокровенную для других работу мысли. "Бессмертный, гордый разум человека лишь самому себе дает ответ за каждое движенье тайной мысли", или, как говорит наш великий поэт, "слова твои, деянья судят люди, но помышления единый видит Бог"[2]
Таким образом, для возбуждения вопроса об уголовной ответственности[3] необходимо, чтобы формирующийся или сформировавшийся умысел чем-либо проявил или обнаружил себя вовне, хотя бы притом виновный и не приступал еще к выполнению задуманного; таким обнаружением, применяясь к терминологии нашего Уложения о наказаниях, могут быть признаки умысла и приготовление.
Признаком умысла, как говорило Уложение 1845 г.
(ст. 7), почитается изъявление на словах или письменно, или же иным каким-либо действием намерения учинить преступление. К числу таких признаков, прибавляло оно далее, принадлежат: угрозы, похвальбы и предложение сделать какое-либо зло; но, очевидно, такое указание имеет только характер примеров, так как, по словам той же статьи, о бытии умысла может быть заявлено и всяким иным действием, как, например, занесением преступных предположений в дневник[4], простой перепиской, мимикой и т. п.Но может ли почитаться наказуемым одно такое заявление о преступном умысле?[5]
Конечно, в подобных случаях суд имеет перед собой известную материальную основу, дающую возможность начать уголовное преследование, так как заявление может быть обставлено такими условиями, которые устраняют всякое сомнение в наличности преступной воли; с другой стороны, нельзя отрицать, что иногда наказуемость таких заявлений может быть полезной для интересов частного лица и в особенности общества, пресекая преступную волю в самом ее зародыше. Но все эти доводы парализуются еще более вескими соображениями против наказуемости обнаруженного умысла.
Прежде всего, наказание получает при такой постановке вопроса совершенно случайный характер: далеко не всякий преступник окажется настолько болтливым, что без нужды, не приступая к действию, будет заявлять о питаемых им преступных замыслах; напротив того, чем хладнокровнее и опытнее преступник, тем менее шансов, чтобы он раскрыл свой замысел. Далее, наказуемость одного умысла дает слишком широкий простор судейскому произволу: такое заявление дает право заключать о существовании преступной мысли, желания; но каким образом удостоверится судья в степени энергии преступной воли, удостоверится в том, что за этими словами, предположениями следовала бы деятельность, как отличит он фантастические построения от действительной преступной решимости? А между тем карательная деятельность государства может иметь дело с действиями людей, а не с их желаниями, предположениями.
Если лицо, заявившее преступное намерение, возбуждает опасение, то власть может усугубить надзор за ним, но она не может карать, пока не обнаружится со стороны этого лица действительная попытка ниспровергнуть требования авторитетной воли; с мысли, как говорит народная поговорка, пошлины не берут[6].Это начало принимает и наше действующее Уложение, вовсе не упоминающее в Общей части о наказуемости обнаружения умысла. Даже Уложение 1845 г. хотя и говорило в ст. 111, что случаи, в коих за умысел, смотря по роду и важности преднамеренного преступления, полагается наказание, именно означены в законе[7], но в Особенной части такие специальные правила встречались только в группе преступлений государственных.
Правда, закон называл в числе признаков умысла угрозу, а угроза, даже не соединенная с корыстной целью, подлежит наказанию, но угроза наказывается не как обнаружение умысла, а как самостоятельное преступное деяние, благодаря тому беспокойству, волнению, которое угроза или похвальба производят в угрожаемом лице или в обществе. На этом основании для применения наказания за угрозу не имеет никакого существенного значения вопрос о том, имел ли угрожавший действительно намерение выполнить то, чем он угрожал, или нет: написавший из шутки подметное письмо с угрозой сжечь чей-либо дом подлежит наказанию, хотя бы он доказал, что никогда не думал совершать, да и не мог совершить поджога.
Точно так же не знает наше право общего положения о наказуемости предложения учинить преступление, как это принято Законом бельгийским 1875 г. и германским 1876 г., так как такое предложение не может быть подводимо под понятие подстрекательства. Исключение составляют лишь государственные преступления, и то лишь в том отношении, что по ст. 102 наказывается виновный в подстрекательстве к составлению мятежнического сообщества, хотя бы таковое и не образовалось[8].
________________________________________
[1] См. литературные указания в моем "Курсе", II, №284, прим. 1; из отдельных приведенных там монографий, а равно и из последующих исследований можно указать: Ратовский.
О покушении, 1842 г.; Чебышев-Дмитриев. Опыты по уголовному праву, I, О покушении, 1866 г.; Орлов. О покушении на преступление по началам теории и современным законодательствам, 1868 г.; Колоколов Г. К учению о покушении, 1884 г.; H. Zachariae, Die Lehre vom Versuche der Verbrechen, т. 2, 1836-1839 гг., в дополнение к этому его статья в Архиве Гольтдаммера; Bauer, Von dem Versuche eines Verbrechens, в его Abhandlungen, 1840 г.; статьи Миттермайера в "Архиве уголовного права": Beitrage zur Lehre vom Versuche der Verbrechen, I, c. 163; Ueber den Anfangspunkt der Strafbarkeit der Versuchshandlungen, II, c. 602; uber den Unterschied vollendeter und versuchter Verbrechen und uber die Grade des Versuchs, IV, c. l и след.; Sautois, Des principes theoriques de la tentative, 1847 г.; Bar, Zur Lehre vom Versuche und Theilnahme am Verbrechen, 1859 г.; L. Cohn, Zur Lehre vom versuchten und unvollendeten Verbrechen, 1880 г., L. Baumgarten, Die Lehre vom Versuche der Verbrechen, 1888 г.; с подробной исторической частью и обзором предшествующей доктрины о покушении во Франции, Италии и Германии; К. Klee, Die Wille und Erfolg in der Versuchslehre, 1898 г.; Eisenmann Die Grenzen des strafbaren Versuchs, L. Z. XIII, c. 454 и след.; Horn, Der Versuch, L. Z. XX, c. 300-362. Подробные литературные указания у Geyer, Grundriss. Обстоятельно изложен этот отдел у новых французских криминалистов: Molinier; у Garraud и у Laine; оба последних различают шесть ступеней развития: 1) преступный умысел, 2) приготовление, 3) покушение, 4) неудавшееся преступление, 5) покушение, неудавшееся по негодности средств и объекта и 6) оконченное преступное деяние. Champcommunal, Etude critique de la legislation comparee sur la tentative [критическое изучение сравнительного законодательства о покушении (фр.)}, 1895 г.[2] Так и Екатерина II в Наказе говорила: "Законы не обязаны наказывать никаких других, кроме внешних или наружных действий". Уложение 1845 г. в ст. 6 говорило: при суждении о преступлениях умышленных принимаются во внимание и различаются: один лишь через что-либо обнаруженный на преступление умысел, приготовление к приведению оного в действо, покушение на совершение и самое совершение.
[3] Еще далее идут сторонники "личной преступности"; В.
Есипов полагает, что умысел необнаруженный свидетельствует только о личном состоянии нравственной порочности, о личном состоянии опасности, а лишь умысел обнаруженный - о личном состоянии преступности. Таким образом, одно занесение преступной мысли в дневник обращает безнравственное в преступное.[4] Известный процесс отравительницы маркизы de Brinvilliers, которая записывала в дневнике все свои преступные деяния.
[5] Ср. Rossi, Traite, И, глава XXVI; Zachariae, I, ї 98; весьма обстоятельные возражения против наказуемости обнаружения умысла у Haus, №272-275; Garraud, №177; А. Кистяковский, №283 и 284. Еще Терезиана говорила об оскорблении величества durch blossen Willen, durch Bestrebung und durch Wissenschaft [через голый умысел, стремление или знание (нем.)]. Еще шире было применение преследования за голый умысел в области религиозных преступлений.
[6] Тo же выражают и немецкие пословицы: "Gedanken sind zollfrei", но, прибавляет она, "nicht hollenfrei"; "fur's Denken thut man Keinem henken" [мысли не облагаются пошлиной, но мысли не свободны от ада; за мысли не вешают (нем.)]', это же начало выразилось и в известном изречении Ульпиан: "Cogitationis poenam nemo patitur" [Никто не несет наказания за мысли (лат.)]. Из наших старых криминалистов еще Цветаев, Начертание, говорил: где было одно намерение, но не было действия, там нет вины. Еще ранее императрица Екатерина II в Наказе высказала: законы не обязаны наказывать никаких других, кроме внешних или наружных действий (ст. 477).
[7] Так, Уголовный кассационный департамент признал ненаказуемым обнаружение умысла: при краже (реш. 71/835, Басалаева); при мошенничестве (реш. 71/290, Максимовско-го; реш. 72/1587, Попова; при убийстве (реш. 72/941, Корниевского).
[8] Более широкие исключения знало Уложение 1845 г. в ст. 241; см. подробный разбор этих случаев в моем "Курсе", II, №291-293; ср. в "Судебном вестнике" за 1876 г. статьи по этому вопросу: Фойницкого (№20, 21, 35), Анцыферова (№33, 34, 35) и Кистяковского (№37).