158. Теоретические попытки обоснования причинной связи

158. Крайне разнообразными представляются и попытки разрешения вопроса о причинной связи в доктрине, причем и в новейших исследованиях, устранивших учение о так называемой исключительной причинности, намечаются два резко отличных направления, из коих одно, субъективное, отождествляет понятие причинности и виновности, а другое пытается разрешить вопрос о причинной связи на основании объективных условий, не зависимых от виновности.

В средневековой доктрине вопрос о причинной связи рассматривался специально при убийстве[1], и само понятие "причинения", благодаря в особенности стремлению смягчить суровость наказаний, понималось весьма ограниченно.

Против такой постановки вопроса о причинности и была направлена работа Штюбеля[2], получившая значение классического труда по Общей части уголовного права.

Можно ли действительно в сфере конечных явлений говорить об исключительной причинности? Те результаты, которые мы называем непосредственными, так же мало могут возникнуть из одних действий человека, как и посредственные; для причинения требуется целая масса условий окружающей среды, ряд содействующих сил: виновный убил наповал выстрелом, дал яд, причинивший моментальную смерть; но как много должно присоединиться к мускульным движениям виновного разнообразных физических или физиологических сил, для того чтобы произошел выстрел, разрушилась жизнь.

Этому конкретному представлению о сложном характере причинения соответствует и отвлеченное понятие причины как совокупности предыдущих, за которыми необходимо должно последовать данное явление[3].

Доштюбелевская теория исключительной причастности крайне ограничивала вменение последствий, создавала положение неверное и практически и теоретически; но к каким результатам приводит противоположный взгляд?

Действие человека никогда не может быть исключительной причиной события: оно всегда является только одним из условий его воспроизведения; следовательно, нельзя ли сделать отсюда и обратное заключение, что действие человека может быть признаваемо причиной события, как скоро оно было одним из условий, его вызвавших?

Такое широкое воззрение не понятие уголовной причинности было выставлено в германской литературе с половины пятидесятых годов прошлого столетия.

Раз известное лицо, заметил еще Кестлин в Neue Revision, совершило какое-либо действие, оно положило жизнью одаренное яйцо в общую цепь мировых явлений, и как бы мало ни было участие его в причинении известного результата, если только это участие существует, то неделимость самого результата дает право поставить его целиком на счет виновному, так как без его действия событие в данный момент, в данном месте и в данной форме совершиться не могло.

На той же почве метафизического учения причинности строит свою теорию Глазер[5]. Для разрешения вопроса о бытии причинной связи, говорит он, необходимо попытаться выделить действия виновного из общей суммы явлений, определивших данное событие, и если окажется, что, несмотря на то, последствия наступили бы, ряд промежуточных причин стал бы действовать в том же порядке, то данные последствия не могут быть приписываемы обвиняемому как причине; если же, напротив, окажется, что за выделением его действий результат не воспоследовал бы или событие совершилось бы не в том порядке, то мы должны признать это лицо виновником происшедшего результата.

Всего полнее развил эту теорию Бури, являющийся, в его бесчисленных статьях по данному вопросу, главным ее представителем.

"Рассматривая,- говорит он[6],- последствие, возникшее из действия различных сил, мы увидим, что если представить себе хотя одно из этих действий непроисходившим, если выделить какую-либо одну из этих сил, то и самое последствие в конкретной его обстановке изменится.

Но простота этого построения не устраняет возбуждаемых им теоретических и практических возражений[9].

Представим себе, что кто-либо выстрелил в другого с целью лишить его жизни; выстрел причинил легкую рану, но это обстоятельство заставило раненого остаться еще на день в том городе, из которого он собирался уехать; затем, на другой день, когда раненый проходил по улице, обвалился карниз дома и задавил его.

Но и основное положение этого взгляда возбуждает значительное сомнение: во-первых, если причиной какого-либо события является только вся сумма его предшествующих, то отсюда казалось бы естественным заключение, что ни одно предыдущее в отдельности не может быть почитаемо причиной, но не противоположный вывод, что каждое предыдущее является причиной; во-вторых, если каждое предыдущее должно быть признаваемо причиной, то отсюда отнюдь не следует, чтобы этому предыдущему всегда вменялся результат полностью, в том предположении, что результат неделим; событие может быть столь сложным, что отдельные его элементы могут иметь свои предыдущие; потому нет никакого основания не вменять этому предыдущему только корреспондирующую ему часть события. Представим себе, что раненый умер в комнате, в которую он был перенесен по распоряжению доктора; в числе условий, определивших данное событие, с его конкретной обстановкой места и времени, конечно, находится и распоряжение доктора, без которого раненый умер бы в другом месте; но можем ли мы сказать, держась теории неделимости результата, что распоряжение доктора есть причина смерти раненого?[11]

Таким образом, теория отождествления каждого отдельного условия с причиной приводит к признанию безграничной причинности, а потому и представляется неопределенной; поэтому необходимо приискать такие основания, которые давали бы возможность ограничить понятие причины как преобладающего, с точки зрения вопроса о причинении, условия.

По воззрениям первой группы, со стороны объективной понятие причины безгранично; но это понятие находит свои естественные границы в условиях субъективных, причинность должна быть отождествлена с виновностью: я могу быть признан причиной только такого результата, который может быть мне вменен в умысел или неосторожность.

В оригинальной форме выразилось это учение у Бара[12]: причиной, говорит он, должно быть почитаемо только такое условие, которым изменяется течение событий, представляющееся в прочих своих частях для нас нормальным. Человек (или человеческое действие) является в юридическом смысле причиной явления лишь настолько, насколько его действие составляет условие, изменяющее совершающиеся по естественному порядку вещей явления человеческой жизни. Поэтому причиной преступного деяния может быть почитаемо только такое действие, которое отклоняется от правильного порядка жизни (Ursache ist von der Regel des Lebens abweichende Handlung). Но чем же определяется согласие или несогласие с правилами жизни в области человеческой деятельности? Конечно, не физическими свойствами события, даже не подмеченной правильностью его повторений, а соответствием его с законами морали или права; поэтому Бар и приходит к такому выводу, что в юридическом смысле причиной являются только противонравственные и противоправовые действия, а так как противозаконно можно действовать только умышленно или неосторожно, то действующий умышленно будет прямой, а действующий неосторожно - непрямой причиной[13].

Несостоятельность теории Бури всего яснее выступает при вменении преступных последствий неосторожности, а теория Бара в особенности недостаточна для обоснования вменения последствий умышленных. Я буду действовать согласно с правилами жизни, если я проявлю по отношению к моим действиям полную заботливость и внимание в видах устранения их вредных последствий, и если, несмотря на это, от моего действия возникло преступное последствие, то я за него не только не отвечаю, но вместе с тем не могу быть почитаем и причиной этого события.

К практической беспомощности этой теории присоединяется и та бьющая в глаза теоретическая несообразность, что причинность признается только при противозаконных поступках, что мировое, всю область конечных явлений объемлющее начало заменяется ограниченным этическим положением. По теории Бара, человек, выстреливший в другого и убивший его, будет причиной, если действовал с преступной целью, и не будет причиной, если стрелявший находился в состоянии необходимой обороны.

По теории Бара, установление виновности лица по отношению к преступному деянию заключает в себе и установление причинности, виновность постулирует причинность; а потому само понятие виновности умышленной и неосторожной строится независимо от объективных условий причинности.

С иным характером является другая попытка того же направления, сделанная Н. Сергеевским в его исследовании о причинной связи[14]. Сергеевский выходит из понятия о причинной связи, взятого из теории Бури. Каждый элемент предыдущего, говорит он, является безусловно необходимым для последующего; каждый из них есть необходимое условие последующего; все они в совокупности суть причина явления... но по принятой в русском и других языках терминологии обыкновенно называют причиной лишь один из предшествующих фактов, другие же называют условиями. Эти отдельные условия г-н Сергеевский не только называет причинами, но он действительно считает их таковыми, повторяя слова Бури: "Всякая отдельная сила придает жизнь мертвой массе всех прочих отдельных сил, одна сила делает и все остальные причинами... Действие человека,- продолжает Сергеевский,- тогда только может быть признано причиной запрещенного явления, когда оно входит в число его условий; всякое действие человека, служащее условием явления, есть в то же время и его причина; нет причин главных и второстепенных, а все они одинаково необходимы для воспроизведения явления... Следует только мысленно выделить это действие из всей суммы предшествующих фактов, и если окажется, что, несмотря на то, последствия наступили бы в том же порядке, то это значит, что эти последствия не могут быть приписаны обвиняемому; если же, напротив того, окажется, что за выделением действий обвиняемого результат не воспоследовал бы или хотя бы и воспоследовал, но не в том порядке, то это значит, что данное лицо есть причина происшедшего результата... При этом, причиной может быть всякое действие человека, в какую бы форму оно ни облекалось". Но таким образом получается только общее понятие о причинной связи, а для вменения учиненного хотя эта общая связь и необходима, но необходимы и другие условия, необходимо построение ограниченного понятия о причине.

Таким ограничением, по мнению автора, являются субъективные условия вменения: только то может быть признано причиной, что не выходит за пределы вменения в вину за dolus или culpa.

Но это ограничение, как и указанное Баром, в сущности практически ни на что не пригодно: виновный выстрелил с целью лишить кого-либо жизни, ранил жертву, раненый, брошенный в поле, умер, но от того, что его загрызли волки; можно ли выстрелившего признать виновным в оконченном убийстве, т. е. можно ли его действие считать причиной смерти? На это отвечают: да, если эту смерть можно вменить в умысел; но подобный ответ или слишком широк, или совершенно неопределенен: он широк, если для утвердительного ответа нужно только сказать, что виновный желал смерти и сознавал свое действие (выстрел); он совершенно неопределенен, если прибавить, что он сознавал, что причиняет смерть, и желал не только смерти, но и причинения смерти данным способом.

На эту последнюю точку зрения становится, однако, проф. Сергеевский и дает ряд крайне неопределенных положений об отношении сознания действующего к приходящим силам и их взаимодействию, постоянно смешивая предвидение последствия (смерть) с предвидением порядка наступления последствия (смерть от загрызения раненого волками), действительное предвидение, как условие умысла, и возможность предвидения, как условие неосторожности. Так, он говорит: "Только те явления могут быть вменены человеку, которые проистекли из действий его, совершившихся при возможности их предвидения... Мы можем предвидеть явление только тогда, когда знаем соответствующую ему комбинацию сил и фактов... но в каждом конкретном случае остается целая масса подробностей и признаков, предвидение или непредвидение которых не имеет никакого значения для вменения деяния". Далее, "причинная связь действия человека и результата существует только тогда, когда он сознавал или мог сознавать комбинацию предыдущих сил, знал или мог знать их действие, и это условие сохраняет свое полное значение, как бы ни было велико осложнение в развитии явления, сколь бы ни было велико число промежуточных фактов, событий и сил"; но затем сам автор приводит слова Гейера, что "при таком требовании пришлось бы наказывать как убийцу только того, кто имеет правильные понятия о физиологическом значении телесных повреждений"; почему и оказывается, что это обязательное предвидение не распространяется на совпадающие силы, предусмотрение которых в отдельности не необходимо, а в большинстве случаев даже невозможно. Поэтому, говорит он, переходя незаметно для себя с субъективной на объективную почву, вся масса присоединяющихся сил может быть разбита на две категории: сил совпадающих и сил при-вступающих... Незнание и непредусмотрение какой-нибудь из совпадающих сил не прерывает причинной связи между действием и последствием; наоборот, незнание и непредусмотрение силы привступающей прерывает причинную связь безусловно. Положение это имеет одинаковое значение как для тех случаев, когда деятель предвидел последствие, так и для тех, когда он его не предвидел, но мог и должен был предвидеть.

Затем, однако, остается без всякого разрешения ряд вопросов: как же отделить силы совпадающие от сил привходящих, почему для вменения необходимо предвидение или возможность предвидения сил привходящих и не требуются таковые относительно сил совпадающих? И, наконец, остается необъяснимым, вменять ли в умысел или в неосторожность тот случай, когда действующий желал последствия, направлял на него свою деятельность, но не предвидел, а только мог предвидеть присоединение привходящих сил?

Неверность выводов теорий как Бара, так и Сергеевского, лежит, по моему мнению, в самой попытке объединить понятия виновности и причинности, между тем как, по справедливому замечанию Листа[15], "самое строгое отделение этих обоих вопросов составляет необходимое предположение понимания как учения о виновности, так и учения о причинной связи". Так же естественно и необходимо это различие и в практическом отношении: наказуема не субъективная виновность сама по себе и не объективная причинность, а только виновная причинность;* где нет причинения, нет уголовно наказуемого вменения, но точно так же и там, где есть причинение, не всегда еще есть вменение; суд должен констатировать прежде всего, совершилось ли событие, затем установить, что оно было деянием подсудимого или, другими словами, что подсудимый был его причиной, и уже в заключение решить, должно ли оно быть ему вменено в вину, умышленную или неосторожную[16].

Еще более значительное разнообразие представляют попытки ограничения понятия причинности на почве объективной.

Выходя из того, что причиной может быть только одно из предшествующих событию условий, что, с другой стороны, неправильно и практически непригодно считать причиной всякое условие, естественно искать характеристического признака причинности в преобладающем значении отдельных условий.

Такова попытка, сделанная Биндингом[17] в его теории равновесия (Gleichgewichtstheorie). Всякое изменение во внешнем мире есть результат победоносной борьбы одной силы с другой, элементов, разрушающих данное состояние, с элементами, его сохраняющими или влекущими к другому направлению... Причинение какого-либо изменения тождественно с изменением равновесия между противодействующими и содействующими силами в сторону последних, причины суть содействующие условия, достигшие перевеса над условиями противодействующими. При этом понятие причинности определяется Биндингом независимо от субъективной виновности, так как во втором томе своего исследования он замечает: все, что причинено осуществлением воли, то и охватывается волей, безразлично, было ли оно представлено действующим или нет.

Но в действительности такая простейшая форма причинных отношений может встретиться разве в исключительных случаях: как перенесем мы идею покоя и равновесия на вечно движущийся и изменяющийся мир жизненных явлений- мир, коего все содержание исчерпывается понятием движения и перемены? Далее, если мы можем признавать человеческое действие нарушающим взаимное отношение сил, проявивших себя до этого момента или одновременно с ним существующих, то это понятие неприменимо по отношению к силам после входящим; напротив того, всякая вновь привходящая сила изменяет взаимное отношение сил, созданных действием человека, и, следовательно, становится причиной. Таким образом, является двоякая необходимость: или признать, что всякое действие человека, раз ставшее причиной, сохраняет это значение, несмотря на все позднее примыкающие силы, т. е. прийти к тому положению, что всякое условие есть причина; или же поставить такой вывод, что только непосредственно предшествующее результату человеческое действие может быть почитаемо причиной, т. е. перенестись в доштюбелевскую теорию причинности. К последнему выводу и приходит сторонник Биндинга - Ортман[18], высказывающий следующее соображение: исходя от правильного понятия причины, нетрудно усмотреть, говорит он, что только последний из тех фактов, которых последовательным содействием обусловлено было возникновение известного явления, может быть рассматриваем как причина этого явления; этот вывод сохраняет свою силу и в том случае, когда уже в каком-либо из прежде совершившихся фактов заключалась возможная причина этого явления; в этих случаях возможная причинность прежнего события устраняется действительной причинностью последнего[19].

Другая, наиболее старая попытка объективного ограничения понятия причины основывается на условии соотношения между действием и результатом, на степени вероятности их наступления[20]. В этом отношении результаты сводятся к трем категориям: а) результаты необходимые или неизбежные, т. е. такие, с которыми известное действие мыслится нами при всевозможных комбинациях и обстановке, так что ненаступление их было бы нарушением естественных законов; такова, например, смерть как последствие отсечения головы;

б) результаты вероятные, т. е. такие, которые в большей части случаев сопровождают известное действие, хотя мы можем представить себе действие и независимо от них; такова, например, смерть как последствие выстрела в упор;

в) результаты случайные, которые обыкновенно не сопровождают известное действие, а могут возникнуть только благодаря особенным исключительным условиям; такова, например, смерть как последствие легкого удара по голове.

Существование этого различия, конечно, несомненно, но можно ли воспользоваться им для разрешения вопроса о причинной связи? Можем ли мы сказать, что действие человека тогда только будет причиной результата, когда этот результат мог быть признан неизбежным или, по крайней мере, вероятным его последствием ?

Утвердительный ответ давала доктрина и практика до Штюбеля, но он представляется совершенно неверным, так как объективное понятие причинности определяется не по какой-либо абстрактной схеме, а по конкретным условиям события: в этом отношении роль отсечения головы, выстрела в упор, удара палкой по голове, как скоро это действие вызвало смерть, совершенно одинакова.

Указанное различие в практике может иметь только процессуальное значение, как доказательство вины, и притом при вине умышленной, для установления наличности желания или допущения результата, а при вине неосторожной- для доказательства возможности предвидения вреда. Дееспособный человек, из заведомо заряженного пистолета стрелявший в кого-либо в упор, разве только при каких-либо совершенно исключительных условиях может утверждать, что он не желал или не допускал последовавшей смерти; с другой стороны, ссылка человека на то, что он не мог предвидеть известного исхода своего действия, представляется вполне основательной, когда само последствие по отношению к действию было невероятным[21].

________________________________________

[1] Ср. исторический очерк в статьях Миттермайера, Die Lehre von der Herstellung des Thatbestandes in Bezug auf die Todtlichkeit von Verletzungen, G. за 1855 и 1856 гг.

[2] Ueber den Thatbestand der Verbrechen, 1805 г.; практическое же развитие высказанных им положений было дано Фейербахом. Более подробное изложение у Н. Сергеевского - "Причинная связь".

[3] Метафизического понятия о причине как о передающейся силе, как о внутренней таинственной связи явлений я вовсе не касаюсь, так как это понятие не имело никакого отношения к учениям уголовного права. Ср. Колоколов-"О соучастии".

[4] Милль Д. С. Логика, I, глава 5, ї 3 и след., замечает: говоря научным языком, причина заключается в сумме положительных и отрицательных условий, в совокупности деяний разного рода, за которыми непременно следует известный результат, коль скоро они действительно реализуются. Для понятия причины в смысле, нами ему придаваемом, необходимо думать не только, что за предыдущим всегда следует последующее, но также, что пока не изменятся ныне существующие свойства вещей, оно и будет следовать.

[5] Abhandlungen aus dem Strafrechte, 1858 г., с. 298.

[6] В первом его исследовании Zur Lehre von der Todtung в "Архиве Гольтдаммера" за 1863 г., с. 753; позднее он несколько изменил это воззрение, в особенности отказался от отождествления причинения с виновностью, и различил вменение результатов при умысле и неосторожности и т. п.; но я указываю на его первоначальное учение потому, что меня интересует не взгляд Бури на причинную связь, а возможная постановка самого вопроса. Указания на позднейшие воззрения Бури - у Н. Сергеевского; учение Бури подробно изложено у Hartmann, Kausalproblem. B 1897 г. юридический факультет в Halle, признавая эту теорию господствующей, поставил изложение и разбор ее темой. Ср. диссертацию Brunneck.

[7] Необходимое условие (лат.).

[8] Воззрение Бури, что всякое условие есть причина и что человек отвечает за результат, как скоро его деятельность является одним из условий наступления результата, вполне принимается и германским Reichsgericht'oM в многочисленных его решениях. Ср. Birkmeyer, прим. 59. Биркмейер замечает, что это совпадение вполне объясняется влиянием Бури как члена имперского суда; оттого по многим вопросам Общей части в этих решениях не только проводятся взгляды Бури, но и его доводы, даже способ выражений. К сторонникам этого воззрения можно отнести Листа в прежних изданиях его учебника, Belling'a Grundzuge, а в особенности Hartmann, хотя и с некоторыми ограничениями.

[9] Наиболее обстоятельный разбор теории Бури дает Биркмейер, а также и Kries и шведский криминалист Thyren.

[10] Эти указания были сделаны еще Оеуег'ом в его статье Zur Lehre vom dolus generalis und vom Causalzusammenhang в "Архиве Гольтдаммера", 1865 г., с. 245; сам Бури признал справедливость этих указаний (в особенности в G., 1877 г., с. 270), а потому и пытался создать особые условия вменения результатов при неосторожности.

[11] Ср. Меркель, в разборе учебника Гелыднера в L. Z. I; Lehrbuch, ї40; Birkmeyer, в. с., в особенности прим. 71; Horn, в. с.

[12] Die Lehre vom Causalzusammenhange im Rechte, besonders im Strafrechte, 1871 г.; изложение и разбор его теории у Lammasch, Handlung und Erfolg; Birmeyer; H. Сергеевский. Против попытки Бара высказались: Geyer, Binding, Wachter, Halschner, Liszt, Janka и др.

[13] Действующий согласно с правилами жизни, говорит он (Causalzusammenhang), не может быть виновен ни в умысле, ни в неосторожности; см. примеры у Birkmeyer.

[14] В "Пособиях" г-н Сергеевский, на первый взгляд, несколько иначе смотрит на причинение, говоря, что для ответственности достаточно, если виновный был одним из условий и если его деятельность может быть ему вменена в dolus и culpa; но в действительности он остался при прежнем взгляде, так как все его рассуждения о предвидении комбинации присоединяющихся сил и о различии сил совпадающих и присоединяющихся повторены в изложении учения о содержании умысла. Более подробный разбор теории проф. Сергеевского был сделан мной в "Журнале гражданского и уголовного права" за 1880 г., №3. Крайне субъективной теории держится Колоколов - "Учение о соучастии".

[15] Lehrbuch, 3-е изд.; также Geyer, Grundriss, ї33; Halschner, Birkmeyer, Janka, ї39; Kohler, Studien; H. Meyer, ї 28; германский Reichsgericht в своих решениях также неоднократно высказывал ту мысль, что эти два понятия взаимно не покрывают друг друга; Н. Сергеевский приходит к противоположному выводу, говоря, что все попытки определить понятия причины на почве объективной окончательно не удались, а решение вопроса нужно искать в субъективных условиях действия.

[16] Ср. Geyer, Grundriss, ї33.

[17] Normen, I, с. 38 и след., II, ї47 и 48. Изложение и разбор erdj теории, а также примыкающей к ней теории Ортмана, у Н. Сергеевского, Horn.

[18] В статье в G. 1875 г., с. 209.

[19] К этой же группе должна быть относима и теория Виркмейера в G. за 1887 г., с. 272, признающего причиной то условие, которое наиболее содействовало (die wirksamste Bedingung) возникновению деяния; эта теория также применима только к весьма небольшому количеству случаев, когда практически можно доказать преобладающее значение какого-либо отдельного условия; попытка распространить это положение на все случаи причинения опровергается примерами, приведенными самим же автором. Наконец, к этой же школе принадлежит и Тон (Begriff), который считает причиной условие, делающее вероятным наступление результата.

[20] Ср. мой "Курс", II, №396 и 397.

[21] Совершенно аналогично с этим делением различие последствий общих и особенных, т. е. или относящихся ко всем объектам, при всех условиях данного действия, или же к отдельному лицу, при особенных условиях места и времени совершения. Ср. мой "Курс", II, №' 398 и 399.