149. Наказуемость неосторожной виновности
149. Это ограничение ответственности за неосторожную вину наводит и на другой, столь же важный практически вопрос: все ли типы преступных деяний допускают двойственную форму виновности - умысел и неосторожность?
С точки зрения охраны интересов, казалось бы, ответ должен быть утвердительный, так как всякий интерес может пострадать как от умышленного, так и от неосторожного Деяния; но рассмотрение законодательных определений отдельных преступных деяний указывает нам целый ряд посягательств, которые, по их конструкции, исключают возможность неосторожного учинения.
Конечно, точное определение этих деяний относится к Особенной части; но некоторые указания должны быть сделаны и при обрисовке общего учения о неосторожной вине.Так, сюда относятся те деяния, при которых причинение вреда известному интересу, даже его уничтожение, считается преступным и наказуемым только в том случае, когда оно сделано с особой, в законе указанной целью: как, например, поджог собственного имущества с целью получить страховую сумму, подделка метрического свидетельства с целью скрыть права состояния и т. д. Учинение подобных деяний по неосторожности, конечно, юридически немыслимо.
То же нужно сказать и относительно деяний, для состава которых хотя и не требуется специальная цель, но при которых преступность посягательств на известный интерес обусловливается сознательностью действий, определяющих состав преступного деяния, как, например, обида, клевета, преступные захваты и т. д.
Наконец, к этой группе должны быть отнесены те деяния, сам способ учинения которых предполагает наличность умышленности; таковы подделка монеты, подлоги, изнасилования, бунт и т. п.
Таким образом, с точки зрения, нас интересующей, все преступные посягательства распадаются на две группы: одни, по их составу, всегда предполагают наличность умышленной вины, другие допускают учинение их и по умыслу, и по неосторожности.
Но и в этой последней группе современные законодательства, и притом как французской, так и германской семьи, наказывают неосторожность только в некоторых особо указанных в законе случаях, причем выбор этих случаев представляется крайне разнообразным[1]. Однако эта система, вполне верная относительно тяжких преступных деяний, не применима к нарушениям, где оттенки виновности не играют особенной роли. На этом основании, например, большинство немецких комментаторов должны были допустить презумпцию, что при полицейских проступках неосторожность всегда наказуема, хотя на это нет прямых указаний в законе.В этом отношении, казалось бы, практичнее установить, применяясь к трехчленному делению, принятому во всех кодексах, общее правило, что при преступлениях и проступках неосторожность наказуема, а при нарушениях не наказуема только в случаях, особо указанных в законе.
Вместе с тем, в тех случаях, где наказуема и неосторожность, за исключением нарушений, размер ответственности за неосторожные деяния должен быть меньшим, так как самонадеянность и беспечность не могут быть приравнены к злой воле с ее разнообразными оттенками.
Наш Свод законов допускал наказуемость неосторожной вины в двух случаях: или на основании особых постановлений закона, или же по усмотрению суда, согласно с обстоятельством дела и состоянием виновного; но Уложение о наказаниях 1845 г. изменило эту систему, и ст. 110 прямо говорила: "Строгость определенного в законе наказания за преступление, учиненное без намерения, увеличивается". Таким образом, по тексту закона, для наказуемости неосторожности было недостаточно, чтобы деяние вообще было запрещено и неосторожное совершение его было возможно, а был необходим специальный запрет неосторожных поступков как таковых[2].
Несколько иначе решал этот вопрос Устав о наказаниях.
Статья 9 Устава постановляла: "За проступки, совершенные без намерения, мировым судьям предоставляется делать виновным, смотря по обстоятельствам, выговор, замечания и внушения. Более строгие наказания определяются за ненамеренные проступки только в следующих случаях: 1) когда сим уставом назначено наказание именно за неосторожность и 2) когда проступок состоит в неисполнении по небрежности какой-либо особой обязанности, возложенной законом".
Первая часть этой статьи не содержала никакого определения неосторожной вины, а давала мировому судье право привлекать к ответственности за всякий неосторожный поступок; причем, несмотря на то, что это постановление помещено в Общей части, Устав придавал ему характер специального проступка, нарушения гражданской обязанности быть внимательным, с самостоятельной санкцией.
Для пояснения возникновения этого положения необходимо обратиться к его истории.
В проекте Устава было принято, как правило, что "проступки, совершенные ненамеренно, не подлежат наказанию", кроме двух случаев, указанных ныне в пунктах 2 и 3 ст. 9; "во всех же прочих случаях неосторожности или небрежности,- прибавляла статья,- мировому судье предоставляется делать виновному внушение". Это внушение, как видно из объяснительной записки, не рассматривалось как наказание, и составители проекта, установляя его, имели в виду, что внушение, делаемое виновному лицом, избранным всеми сословиями и пользующимся в своей местности значительным весом, может иметь очень полезное влияние на людей, провинившихся без намерения, только по неосмотрительности. Таким образом, эта мера имела, так сказать, педагогический, а не карательный характер и была рассчитана на ту авторитетную роль, которую, как предполагалось, будет играть мировой судья в нашем обществе. Но при рассмотрении проекта в соединенных департаментах Государственного Совета последний, основываясь на том, что, по Основным положениям мировому судье предоставлено право делать не только внушения, но и выговоры и замечания, нашел необходимым дополнить в этом смысле и данную статью. Государственный Совет не обратил внимания на то, что через это произошло не только изменение редакции, но и существа данного постановления, так как эта трехчленная мера взыскания, согласно ст. 1 Устава о наказаниях и ст. 33 Устава уголовного судопроизводства, является уже низшим родом наказаний, налагаемых мировыми судьями, а не педагогическим внушением, что еще более подтверждается дальнейшим выражением статьи 9: "более строгие наказания определяются".На этом основании представлялось весьма важным с точностью определить, при каких условиях каждый мог быть за сделанную им неосторожность привлечен к уголовной ответственности и подвергнут наказанию, со всеми его невыгодными последствиями для наказанного[3].
Во-первых, статья 9 говорила только о "проступках", учиненных без намерения; поэтому, как неоднократно разъяснял Уголовный кассационный департамент, суд, применяя ст. 9, обязан был указать, под какую статью закона подходил бы учиненный виновным проступок, если бы был учинен умышленно[4].
Во-вторых, первая часть статьи 9 не могла быть применена к тем проступкам, за неосторожное учинение коих установлена особая ответственность в Уставе о наказаниях[5].
В-третьих, постановления ч.
1 ст. 9 не могли быть применимы к неосторожному учинению тех проступков, которые предусмотрены не в Уставе и не подлежали ведению мировых судей. Таким образом, например, хотя умышленное пролитие Св. Даров составляло преступное надругательство над святыней (ст. 210 Уложения), но пролитие кем-либо их по неосторожности не давало права мировому судье привлечь виновного к ответственности по ч. 1 ст. 9; то же нужно сказать об истреблении или повреждении по неосторожности публично выставленного бюста или портрета государя, о неосторожном лишении матерью жизни ее новорожденного, незаконнорожденного ребенка и т. д.В-четвертых, постановления ч. 1 ст. 9 не могли быть применимы ко всем тем преступным деяниям, в коих сама преступность зависела только от наличности злой воли, от умысла, причем безразлично, вытекало ли это условие из существа самих нарушений или из прямых указаний закона. К сожалению, практика нашего Уголовного кассационного департамента игнорировала это условие, а потому по отношению к некоторым преступным деяниям Сенат приходил к выводам и противоречивым, и практически совершенно несостоятельным.
Таковы, например, разъяснения Сената о применении ч. 1 ст. 9 к неосторожным оскорблениям, дававшие возможность возбуждать в уголовном порядке преследование по поводу всякого необдуманно сказанного выражения, всякой шутки, за которую обиделся тот, по поводу коего она была сделана[6]. Еще неудачнее была попытка признать возможность применения ст. 9 к случаям неосторожной растраты, присвоения, пользования чужим имуществом или кражи; Уголовный кассационный департамент, давая такое разъяснение, не заметил, что таким образом он допустил возможность уголовного преследования всякого, надевшего чужую шубу или галоши[7].
Что же касается обоих пунктов ч. 2 ст. 9, то их применение не встречало затруднений. К случаям, соответствующим первому пункту, относились деяния, предусмотренные ст. 98, 128, 129, а пункт 2, как указывают и объяснения составителей, имел в виду те формальные нарушения, в которых не придавалось значения оттенкам виновности, а мера наказания определялась преимущественно по объективным условиям.
Такие обязанности могли возникать или из общественного положения лица, свойства его занятий, деятельности, каковы, например, случаи ответственности домохозяев, владельцев недвижимости; или же они специально налагались на данное лицо, например полицией в пределах ее компетентности; или, наконец, они возникли из известных действий лица, какова, например, обязанность осмотрительной езды, осмотрительного выставления на окна тяжестей и т. д. Во всех этих случаях неосторожная виновность подводилась под те же постановления, как и умышленная, и выбор наказания по данной статье вполне зависел от усмотрения судьи.Уголовное уложение приняло такую постановку вопроса, что тяжкие преступления наказываются лишь при наличности вины умышленной, т. е. деяния, учиненные по неосторожности, ни в каком случае не могут быть тяжкими преступлениями и, следовательно, наказываться смертной казнью, каторгой или поселением; преступления также, по общему правилу, предполагают наличность умысла; но могут быть, однако, и преступления, в силу особого указания закона представляющие проявление неосторожности, как, например, неосторожное лишение жизни, поджог; наконец, все проступки наказываются как при наличности умысла, так и при неосторожности, если только закон не сделал в этом отношении каких-либо исключений; там, где одно общее постановление объемлет и умышленную, и неосторожную вину, различение их по наказуемости будет вполне зависеть от усмотрения судьи[8].
________________________________________
[1] Бернер замечает, что Германский кодекс наказывает culpa по трем основаниям: 1) по важности объекта; 2) вследствие нарушения виновным особой обязанности; 3) в большинстве полицейских нарушений; а в применении к трехчленному делению - большей частью при нарушениях, иногда при проступках, иногда при преступлениях. Из партикулярных немецких кодексов Баварское уложение 1813 г. держалось иной системы, а именно признавало неосторожность наказуемой при всех преступных деяниях, относительно коих закон не делал противоположного указания.
Ср. изложение этого вопроса у Bruck. По французскому праву ср. Ortolan Elements, №383; далее (№401 и 402) он перечисляет те случаи, в которых по французскому праву безусловно требуется для наказуемости наличность намерения; по бельгийскому праву - Haus, Principes, №290. Ср. мой "Курс", II, №244.[2] Ср. Лохвицкий. Курс.
[3] Подробный разбор этого вопроса сделан мной в "Курсе", II, №255 и след.; практика Сената приведена в моем издании "Устава о наказаниях", под ст. 9.
[4] Это правило окончательно установлено в решениях 1869 г., №323, по делу Мерперта, и 1870 г. №717, по делу крестьян деревни Голодаевки; прежде и Кассационный департамент колебался относительно этого условия. Ср. мой "Курс", II, №255, пр. 258.
[5] Ср. решение Сената 1867 г., №111 по делу Абидаровой.
[6] Ср. примеры из практики Сената и основывающейся на ней практики низших судебных мест, в особенности в решениях по делам: Горелина (68/139), Воронова (69/82), Ми-неева (71/67) и др. В то же время в решениях по делам Стишова (69/856) и Цилюрика (71/978) Сенат выставил другое положение, что обиды всегда предполагают наличность намерения.
[7] Таковы разъяснения относительно растраты по делам: Маркова (реш. 67/111), Ивле-ва (реш. 69/507), Климашевской (реш. .70/707), Щербаковой (реш. 71/1710), а относительно кражи - по делу Андреянова (реш. 72/1196). Нельзя, впрочем, не прибавить, что есть и противоположные решения - по делам Мерперта (69/323), Жукова (69/357), а в особенности позднейшие: Федорова (76/43), о пастьбе в Яндошевской роще (76/72).
[8] Подобная же система усвоена проектом Норвежского уголовного уложения.