145. Значение намерения, цели и плана для виновности и ответственности

145. Несомненно, что составные моменты хотения не всегда представляют непрерывную, последовательно развивающуюся цепь психических процессов; нередко они сливаются друг с другом во времени: одновременно с целью выбирается и путь, а план вырабатывается спустя долгое время; в одних преступных деяниях эти моменты выступают в их раздельности с полной рельефностью, в других они сливаются между собой.

С другой стороны, принятая выше терминология отдельных моментов хотения не представляет чего-либо установившегося ни в доктрине[1], ни в законодательствах[2]; в особенности не найдем мы никакой устойчивости в этом отношении в Уложении о наказаниях 1845 г., которое безразлично употребляет выражения "умысел", "намерение", "цель".

Действительно, значение этих моментов хотения выражается как в определении понятия об отдельных преступных деяниях, так и при установлении их наказуемости.

Остановимся прежде всего на соотношении этих моментов с понятиями о преступности деяния и ее видах.

Какую роль играют в этом отношении мотив или цель деятельности? Обозрение отдельных преступных деяний убеждает нас, что, за некоторыми исключениями, понятие о преступности учиненного, о юридической характеристике преступного деяния не зависит от этого момента хотения. С одной стороны, безнравственность или антирелигиозность цели еще не определяет преступности лица, как скоро то, что учинено для достижения этой цели, не противозаконно; с другой - возвышенный характер мотива, отсутствие в нем эгоистических элементов не устраняет преступности: кража, совершенная для раздачи покраденного бедным, убийство лица, считаемого вредным для общественного блага, не утрачивают только в силу этого своего преступного характера и не выделяются из соответственных групп преступных деяний.

Мало того, мотив и цель не только не могут отделять преступное от непреступного, неправду уголовную от гражданской, но даже не могут, по общему правилу, служить для классификации преступных деяний, так как, например, корыстная цель одинаково может быть достигнута кражей, разбоем, лишением свободы или убийством, а мотив отмщения, ревности может быть осуществлен обидой, изнасилованием, увечьем. Оттого смешение цели, которую хотел достигнуть виновный, и намерения, т. е. выбранного им пути, направления деятельности, при характеристике внутренней стороны отдельных преступных деяний может привести к совершенно неверным выводам.

Но из этого общего правила существуют, конечно, исключения. Во-первых, существуют преступные деяния, при которых путь, выбранный виновным, сам по себе имеет преступное значение только благодаря той цели, для осуществления которой он был избран: так, кощунство или богохуление в частном доме при свидетелях, почитается преступным и наказуемым, если оно учинено с целью поколебать веру присутствующих или произвести соблазн; во-вторых, иногда цель служит основанием классификации преступных деяний - при так называемом dolus specialis[3]: повреждение священных предметов относится или к имущественным преступлениям, или к надругательствам над святыней, смотря по цели виновного; такое же различие допускает закон при повреждении могил и т. п.

Все сказанное о мотиве и цели действия применяется и к плану преступного деяния. Взятие часов, выстрел из ружья сами по себе не содержат никакого указания на преступность или непреступность учиненного этим путем, а вместе с тем могут одинаково служить для осуществления различных преступных намерений, так что план действия, по общему правилу, оказывается непригодным и для классификации преступных деяний.

В результате оказывается, как говорит объяснительная записка к Уголовному уложению, что "сущность каждого преступного деяния определяется намерением, т. е. тем путем, который выбрал для себя виновный; цель же и план играют дополнительную роль и выдвигаются лишь в случаях, особо законом указанных". На этом основании везде, где в Уложении говорится об умысле вообще как об условии преступности, для полноты состава предполагается, что виновный сознательно направил себя по данному пути, какими бы мотивами он ни руководствовался, к каким бы средствам ни прибегал, при какой бы обстановке ни действовал. Таково, например, понятие умышленного убийства, для состава которого безразлично, действовал ли убийца из мести, ревности или корысти, прибег ли к кинжалу, револьверу или яду. Там же, где в состав преступного деяния вводится по тексту закона указание на определенную цель или определенный план, т. е. указывается на выбор известного способа или средства действия, закон всегда предполагает, что виновный не только сознавал то, что он делает, и то, что может произойти из его действий, и сознательно направил себя по этому пути, но, кроме того, что он исходил именно из указанных законом побуждений и сознательно пользовался тем способом, которым выполнено преступное деяние[4].

Несколько иначе ставится вопрос о влиянии составных элементов умысла на ответственность.

Конечно, и в этом отношении существенное значение имеет намерение лица, так как на нем основывается классификация преступных деяний, служащая, в свою очередь, базисом ответственности: посягательство на жизнь в среднем размере наказывается сильнее посягательства на собственность; но значение выбранного пути далеко не играет преобладающей роли, что доказывается уже и тем, что, например, наказуемость умышленного убийства колеблется, по нашему праву, между исправительным домом и каторгой без срока, а при других преступных деяниях, например при истреблении имущества, при краже, этот предел между максимумом и минимумом представляется еще более широким.

Факторами, влияющими на эту видоизменяемость наказуемости со стороны субъективной, являются прочие составные элементы хотения.

Так, нередко такое значение имеет способ действия, как скоро в нем проявляются жестокость, хитрость, свидетельствующие об испорченности и развращенности натуры виновного, или же выбранные виновным средства, когда благодаря им деяние получает особенно опасный для общества характер, и т.

Еще более значения имеют в этом отношении мотивы и цель действия, в особенности то соображение, руководился ли виновный исключительно эгоистическими побуждениями, личным расчетом, или же он исходил из неверно понятого чувства долга, любви к родине; определение преступной деятельности невежеством и суеверием или гнетом общественного предрассудка не может не отразиться на ответственности лица. Это значение мотива действия признают и кодексы, хотя сравнительно в небольшом объеме: так, по действующему нашему Уложению[5], на основании мотивов из убийства выделяется детоубийство; на основании мотива действия занимает особенное место в кодексе дуэль и т. д. В новых западноевропейских кодексах значение мотива выдвинулось еще более[6]; так, например, по Германскому уложению при целом ряде преступных деяний применение правопоражений ставится в прямое соотношение с характером мотива действия. В судебной практике всех стран значение мотива представляется еще большим, распространяясь на все преступные деяния, и притом как в делах, решаемых с участием присяжных, так и на суде коронном: иногда можно встретить даже случаи оправдания лиц, фактическая виновность которых представляется несомненно доказанной только благодаря мотивам, определившим их преступную деятельность, как, например, при убийстве из ревности, в отмщение за поруганную честь и т. п. Наконец, все большее и большее значение получает вопрос о значении мотивов в современной доктрине, и притом не только у представителей антропологического направления - Ферри, Дриля, Пшевальского, или более близких к ней, как Лист, но и у представителей "третьей школы", стоящих на почве объединения классического направления с новыми требованиями, как у Липмана и Макса Мейера в Германии, Риго во Франции, Чубинского и Фойницкого у нас. Мотивам придают решающее значение и при обрисовке многих учений Общей части - превышения пределов обороны, крайней необходимости, согласия пострадавшего, влияния ошибки и заблуждения, даже при установлении принципа вменяемости (теория мотивации Листа), а в особенности при установлении лестницы наказаний - при организации и применении поражения прав, установлении непозорящих видов лишения свободы и т. п.

Также большое значение придает мотивам Итальянское уложение созданием весьма широкого применения системы параллельных наказаний и применения за деяния, чуждые низкого, дурного мотива,- custodia honesta[8]. Но особенно важная роль отведена мотивам в проекте Швейцарского уложения, который внес в число общих обстоятельств, уменьшающих ответственность, учинение деяния из побуждений, достойных уважения (mobiles honorables[9], а в первоначальном проекте - по благородным, возвышенным мотивам),- как, например, нахождение в тяжком бедственном состоянии, под давлением тяжкой угрозы, по приказанию начальника и т. п. Первоначальный проект указывал также, что наказание должно превышать среднюю меру, если виновный совершил преступление по низости характера, по злобе, жестокости, хитрости, мстительности, алчности, наслаждению делать зло и т. п., но эта статья не перешла в окончательный проект[10]. Проект Норвежский хотя и не упоминает особо в Общей части о мотивах, но весьма широко смотрит на их значение в части Особенной, допуская в значительном числе постановлений угрозу параллельными наказаниями, в зависимости от особенностей субъективной виновности. При обработке проекта нашего действующего Уложения первоначально предполагалось дать более широкое влияние мотиву на выбор не только меры, но и рода наказания, как это и видно из объяснительной записки к проекту Общей части, но затем при обработке Особенной части, и в особенности при рассмотрении проекта в совещании при Министерстве юстиции и в Государственном Совете, эти предположения были значительно ограничены. Это выразилось в весьма ограниченном применении крепости, как custodia honesta, в недопустимости перехода от тюрьмы к другим наказаниям при многих незначительных имущественных преступлениях, в безусловном применении поражения сословие-служебных прав, как последствия тюрьмы, для преступников из привилегированных классов, и особенно в бесповоротности поражения многих видов служебно-профессиональной правоспособности, делающей приговор даже к тюрьме неизгладимым позорящим пятном в жизни преступника,- при каких бы условиях ни было учинено им преступное деяние и сколь бы ни было безупречно его позднейшее поведение.

________________________________________

[1] Так, в одной немецкой литературе мы встречаемся с целой массой попыток определения элементов умысла.

[2] Так, например, крайне неустановившейся является терминология даже в новом Германском уложении, которое безразлично употребляет слова "Vorsatz", "Absicht", даже "Zweck" [намерение, умысел, цель (нем.)], а равно и другие выражения - "boswillig" "boshaft", "arglistig" [злонамеренный, злой, обманный (нем.)] и т. д. Ср. примеры у Berner, ї 66. Ср. также Loffler, ї 12, который высказывает сожаление, что отсутствие единства терминологии лишает возможности установить учение о виновности по Германскому уложению.

[3] Специальной уловке (лат.).

[4] в объяснениях к имущественным преступлениям говорится: умысел виновного слагается, во-первых, из знания виновным того, что деяние направляется на причинение ущерба повреждением имущества; во-вторых, признанием, что виновный желал причинить имущественный ущерб умалением или совершенным уничтожением чужого имущества, или, по крайней мере, сознавая возможность этого, относился безразлично к последствиям своей деятельности, допускал их. Мотивы деятельности при этом безразличны: злоба и месть, корыстные расчеты и ревность, стремление унизить власть и желание оскорбить религиозное чувство данного общественного класса, шалость и противоправительственная агитация, все эти и иные, самые разнообразные мотивы в одинаковой степени могут приводить к ответственности за умышленное повреждение имущества. В некоторых же случаях, особо оговоренных законом, мотив деятельности изменяет самый состав преступного деяния, превращая его в посягательство против личных благ, в оскорбление святыни или в посягательство против государства.

[5] Ср. Мое "Исследование о преступлениях против жизни", I, №147; С. Баршев - "О влиянии народных предрассудков на определение наказания" в "Юридических записках Редкина", т. II; Левенстим. Суеверие и уголовное право, 1897 г.

[6] Подробно изложен вопрос о значении мотива в важнейших современных законодательствах и в проектах в монографии Чубинского.

[7] pie psychologischen Grundlagen der Kriminalpolitik, L. Z. XVI; Liepmann, Einleitung. Липман, впрочем, предостерегает против увлечений в этом направлении, напоминая, что, независимо от опасности, безнравственности и эгоистичности мотивов, для общественной и государственной оценки преступлений имеет значение и объективная сторона преступной деятельности, в особенности социальная важность правоохраненного блага, на которое направляется посягательство. Интересный обзор влияния мотивов на ответственность у Max Mayer, глава VI - Schuld erhohende und Schuld mindernde Faktoren.

[8] Достойный надзор (лат.).

[9] Быстро реагирующих действий, достойных уважения (лат.).

[10] Против такого обобщения возражает даже Лист; эта система не принята даже и Норвежским проектом. Чубинский, хотя и высказывается за такую формулу, но со значительными ограничениями: "Суду предоставляется право освободить виновного от наказания, если виновный, действуя по мотиву, чуждому низкого, позорного или своекорыстного характера, совершил маловажное деяние или деяние, от которого произошел незначительный вред, и если при этом из обстоятельств дела видно, что какого-либо другого законного способа достигнуть намеченного результата у виновного не было".