143. Влияние неведения и заблуждения на виновность и ответственность

143. Римское право[1], постановления которого до последнего времени служили главным основанием для решения данного вопроса, признавало безнаказанность не только в случаях неведения и заблуждения относительно фактических обстоятельств, но и при заблуждении касательно конкретных юридических отношений и даже и правовых норм; но от этого неведения оно резко отделяло ссылку на неведение запрещенности совершенного, постоянно проводя то начало, что незнание закона всегда вредит и не может служить для оправдания не только при нарушениях общественных, коих преступность ех animo, non extra venit, но и при delicta juris civilis[2][3].

Однако из этого сурового принципа римское право со свойственным ему юридическим тактом допускало изъятия для таких лиц, которые не имели возможности ознакомления с законом,- quibus jus ignorare permissum est.

Эта система с небольшими редакционными изменениями была принята и в кодексах начала нынешнего столетия, также строго отделявших фактическое и юридическое заблуждение[4].

Кодексы французский, бельгийский, голландский и итальянский[7] вовсе не упоминают о влиянии ошибки и заблуждения на ответственность; французские комментаторы и кассационная практика пополняют в этом отношении пробел закона и признают, что неведение и заблуждение фактическое разрушает умышленность, а вместе с тем и преступность; но ссылка на неведение запрещенное деяния ни в каком случае не может служить оправданием[8].

В нашем праве особые постановления по этому вопросу появились только в Уложении 1845 г. Статья 99 говорила: кто учинит что-либо, противное закону, единственно по совершенному, от случайной ошибки или вследствие обмана происшедшему, неведению тех обстоятельств, от коих именно деяние его обратилось в противозаконное, тому содеянное им не вменяется в вину. Он может, однако же, в некоторых случаях, законом определяемых, быть принуждаем к церковному покаянию.

Это положение относится ко всем преступным деяниям, за исключением только тех, где, по особому постановлению закона, достаточна объективная наличность какого-либо условия.

Относительно неведения запрещенное наше Уложение никаких постановлений не содержало; но ст. 62 Законов основных говорит общим образом, что никто не может отговариваться неведением закона, если только закон был обнародован установленным порядком[9].

Действующее Уложение сохранило специальное правило, что неведение обстоятельства, которым обусловливается преступность деяния или которое усиливает ответственность, устраняет вменение оного в вину; при неосторожных деяниях правило это не применяется, коль скоро само неведение произошло от небрежности виновного.

Обращаясь к более подробному рассмотрению этих положений, я прежде всего считаю необходимым исследовать отдельно, как делает это действующее право, ошибку фактическую и ошибку юридическую. В обоих случаях действующий ошибочно предполагает, что учиненное им не составляет преступного деяния, но ошибка его различна: или он ошибочно предполагает, что учиненное не содержит в себе тех условий, которые требуются для бытия преступного деяния,- ошибка относительно наличности условий преступного деяния, или ошибка фактическая; или же он ошибочно предполагает, что учиненное не относится к категории преступных деяний, ошибается относительно его запрещенное - ошибка юридическая[10].

Я начну с рассмотрения ошибки первого рода.

Несоответствие предположения и действительности может проистекать или от незнания данным лицом фактических условий деятельности, от недостатка представлений, соответствующих действительности,- неведение в тесном смысле, или от неправильного представления этой обстановки - заблуждение; но как неведение, так и заблуждение подходят под одно родовое понятие - ошибки (error, Irrtum), так как их общий результат - отсутствие сознания действительности.

Причина неведения или заблуждения может лежать исключительно в самом действующем, в условиях его психической деятельности, может быть последствием его темперамента, степени развития, состояния возбужденности и т.

Во всяком случае, и неведение, и заблуждение предполагают отсутствие сознания действительности; поэтому к ним не могут быть приравниваемы случаи сомнения в свойствах совершаемого, когда предполагаемое и выполненное оказались сходными друг с другом, но действовавший в момент действия только не был уверен, сомневался в достоверности своих предположений.

По своему содержанию такая ошибка может относиться или 1)к деянию и его последствиям, и притом или к отдельным фактическим условиям совершенного, или к установлению взаимного отношения этих условий, к выводам из фактов; или же 2) к предположениям об основаниях деятельности, к ее мотивам.

Таким образом, ошибка первого рода возможна:

во-первых, относительно объекта посягательства, его физических свойств, его общественного и государственного положения и т. д.; такова, например, ссылка обвиняемого в убийстве на то, что он предполагал, что предмет, лежавший под кустом, в который он стрелял, был заяц, а не человек; ссылка обвиняемого в растлении малолетней с ее согласия на то, что он полагал, что девушке, вступившей с ним в связь, давно уже исполнилось 14 лет, и т. д.;

во-вторых, ошибка может относиться к обстановке преступного деяния, как, например: а) к месту действия, когда обвиняемый в святотатстве ссылается на то, что он не знал, что место, из которого он совершил кражу, есть часовня или временное церковное хранилище; б) ко времени совершения, когда обвиняемый в несвоевременном освещении улицы оправдывается тем, что он не знал, что наступил требуемый час; в) к средствам и способам действия, когда обвиняемый в отравлении оправдывается тем, что он не знал, что употребляемое им вещество было ядовито, и т.

в-третьих, ошибка может относиться к причинной связи явлений, к тем изменениям, которые учиненный поступок может вызвать в окружающем мире, когда, например, лицо, обвиняемое в поджоге, ссылается в свое оправдание на то, что оно не знало, что от трения данного предмета произойдет воспламенение или что от прибавки данного вещества к известному составу произойдет взрыв.

Но к каким бы элементам состава ни относилось неведение и заблуждение, значение этих ошибочно представляемых обстоятельств по отношению к существу вменяемого в вину преступного деяния может быть троякое:

1) ошибка может относиться к обстоятельствам, обусловливающим преступность деяния и входящим в число его законных признаков;

2) ошибка может относиться к обстоятельствам, выделяющим данное деяние из родового понятия преступления в особый вид, подлежащий усиленной или уменьшенной ответственности;

3) ошибка может относиться к таким фактическим обстоятельствам, которые хотя и встречаются в данном случае, но не имеют значения ни для состава преступного деяния, ни для его наказуемости.

Какое же влияние имеет эта ошибка действующего относительно фактической обстановки деяния на вменение учиненного в вину и на наказуемость?

Ответ на это зависит от значения этих обстоятельств для состава преступных деяний, как это и выражено в Уложении.

Так, если ошибка относится к обстоятельствам, обусловливающим преступность, от которых, именно деяние обратилось в противозаконное, то учиненное утрачивает характер умышленного посягательства, так как нельзя желать или даже допускать наступления таких фактов, которых не предвидел действующий; нельзя считать причинение кому-либо вреда или смерти умышленным расстройством здоровья или убийством, если виновный предполагал, что его удар или выстрел направлены на неодушевленный предмет или на животное; нельзя считать тайное взятие вещей кражей, если взявший добросовестно предполагал, что вещь, которую он берет, составляет его собственность.

Но, устраняя умышленность, подобная ошибка не устраняет еще возможной ответственности за легкомыслие и небрежность, если действующий мог, при надлежащей с его стороны внимательности, предвидеть и узнать то, что в действительности произошло, и если, конечно, неосторожность по отношению к данному роду посягательств признается наказуемой.

Если, далее, ошибка относится к обстоятельствам, выделяющим данный случай из родового понятия, то такая ошибка не устраняет умышленности действия, но устраняет возможность усиления ответственности по поводу обстоятельства, оставшегося учинившему неизвестным: если виновный знал, что он посягает на жизнь человека, но не знал, что убитый - его отец, то он может быть признан виновным в умышленном убийстве, но не в отцеубийстве.

Наконец, если ошибка относится к обстоятельствам, не имеющим никакого значения для состава или квалификации преступного деяния, то она остается без всякого влияния на виновность и ответственность: ошибочное предположение вора о том, что украденные вещи принадлежат его соседу, когда они в действительности принадлежат другому лицу, ошибочное предположение отравителя, что он дает дигиталин, когда он на самом деле отравил морфием, или неверное предположение его о том, что данный им яд произведет прекращение действия сердца, между тем как смерть произошла от заражения крови, и т. д., не могут иметь никакого значения для вменения в вину и ответственности.

При этом, конечно, все эти соображения не относятся к тем условиям преступности или условиям, квалифицирующим ответственность, для влияния которых закон требует только констатирования объективного их существования, как бы предполагая знание их виновным, а в особенности если такая презумпция является характером praesumptio juris et de jure[11], т. е. не допускает опровержения.

Все предшествующие указания имеют в виду чисто фактические условия преступного деяния; но состав многих преступных деяний обставляется еще известными юридическими фактами, предположениями, вытекающими из положений права гражданского, государственного, финансового и т. д.; поэтому мы можем себе представить и такие случаи, когда неведение и заблуждение о наличности условий преступного деяния будет относиться к этой юридической его обстановке[12]: обвиняемый в кровосмешении с двоюродной сестрой ссылается в оправдание свое на то, что он не знал, что он состоит с этой женщиной в 4-й степени родства, обусловливающей бытие кровосмешения; обвиняемый в двоебрачии оправдывается тем, что он не знал, что решение духовного суда, которым был расторгнут его первый брак, оказалось недействительным; обвиняемый в похищении или присвоении вещи ссылается на то, что он думал, что вещь законно была ему уступлена, и т.

Такое неведение и заблуждение может относиться или к конкретно существующим юридическим отношениям, обусловливающим данное преступное деяние, или к самим нормам и законоположениям, на которых покоятся эти отношения.

Эти юридические отношения и предположения по той роли, которую они играют в составе преступного деяния, представляют, как и фактические обстоятельства, три оттенка: или они определяют самую преступность деяния, или • они являются условиями, выделяющими известное деяние из родового типа, или же они хотя и упоминаются в обрисовке состава деяния, но не имеют никакого существенного значения; а потому и юридическое значение такой ошибки определяется совершенно аналогично с ошибкой в фактических обстоятельствах деяния.

К числу таких обстоятельств, обусловливающих бытие преступного деяния, могут относиться и известные предположения и условия, устанавливаемые законом уголовным, а в частности, условия, уничтожающие преступность деяния. Какое значение имеет, например, ошибочное предположение действующего, что он находился в условиях, устраняющих непреступность посягательства на пра-воохраненный интерес? Вопрос этот считается спорным и в доктрине, и в практике, но я полагаю, что он должен быть разрешен по тем же основаниям, как и ошибка в фактической обстановке деяния, так как мы должны иметь в виду, что мы говорим не об умышленных или неосторожных действиях вообще, а о преступном умысле и преступной неосторожности; что, говоря о сознании как элементе умышленной вины, мы говорим не о сознании и предвидении известного события, действия и его результатов, а о сознании и предвидении преступного деяния, т. е. деяния, запрещенного законом под страхом наказания, в состав которого входят и фактические, и юридические моменты.

Кроме того, расстояние, отделяющее чисто фактические моменты от юридических, весьма невелико, и заблуждение часто незаметно переходит из одной группы в другую. Ошибочная ссылка обвиняемого на согласие пострадавшего есть ошибка в фактической обстановке, насколько она относится к бытию согласия, и ошибка в юридической обстановке, насколько она относится к действительности согласия, к дееспособности согласившегося, к объему прав, принадлежащих ему относительно уступаемого блага, и т. д.

Подобные же соображения применимы и к наиболее спорному вопросу об ошибочной ссылке на необходимость или оборону, при мнимой обороне. Если кто-либо ошибочно, от страха, вообразил, что встретившийся с ним в поле, шедший ему навстречу человек готовился нанести ему удар, и выстрелил в него, между тем оказалось, что шел его хороший знакомый, то мы можем обвинить стрелявшего в легкомысленном, небрежном отношении к правоохраненному интересу, мы можем применить к нему постановления о неосторожном лишении жизни, но не можем считать его умышленным убийцей. Но положим, что заблуждение такого лица по обстоятельствам дела представляется извинительным, что его нельзя укорить даже в легкомыслии и небрежности: тогда мы должны признать учиненное им не вменяемым ни в какую вину. Представим себе, что несколько человек ради шутки, чтобы попугать своего знакомого, напали на него замаскированные, требуя отдачи часов и кошелька, но встретили от него неожиданный отпор и один из подшутивших был убит; нападения объективно на правоохраненный интерес не существовало, оборона была мнимая; но не можем ли мы сказать, что учиненное обратилось в противозаконное единственно по совершенному, от случайной ошибки, неведению тех обстоятельств, от которых зависит его противозаконность, а потому это убийство и не может быть вменено ни в какую вину[14].

В близком отношении к вопросу об ошибке в обстановке деяния стоит вопрос о заблуждении относительно оснований, побудивших лицо к преступному действию, или ошибка в мотивах; но так как мотив деятельности, по общему правилу, не признается существенным условием преступности, то и ошибочность мотива или несуществование предполагаемых оснований деятельности далеко не всегда уничтожает умышленность вины, если только преступный путь деятельности был выбран сознательно. Так, несомненно отвечает за убийство тот, кто ошибочно полагал, что убитый был любовником его жены; убийство с целью ограбления не утрачивает квалифицированного характера, хотя бы оказалось, что у убитого нет никакого имущества. Но из этого общего правила, конечно, должно быть сделано изъятие для тех преступных деяний, где наличность известного мотива входит в самый их состав. Сверх сего, ошибочный мотив деятельности может быть основанием смягчения ответственности в тех случаях, когда предполагаемое основание деятельности, если бы предположение оказалось верным, послужило основанием смягчения наказания или когда оно, несмотря на его ошибочность, вызвало аффектированное состояние действующего[15].

Обращаясь к другой группе случаев ошибки действующего, а именно к ссылке на неведение или заблуждение относительно преступности и наказуемости учиненного[16], мы встречаем, как было указано выше, в практике всех западных государств твердо установившееся положение, что ссылка на неведение запрещенное деяния никогда не может иметь оправдательного значения; точно так же и наш Уголовный кассационный департамент в целом ряде решений[17], опираясь на ст. 62 Законов основных, установил то положение, что никто не может отговариваться незнанием закона уголовного.

Уложение не касается этого вопроса, а объяснительная записка замечает: ввиду прямого постановления по сему предмету ст. 62 Законов основных, ссылка подсудимого на то, что он не знал, что учиненное им деяние запрещено законом, не может иметь никакого влияния на его ответственность; но через это не устраняется право обвиняемого ссылаться на то, что, по обстоятельствам дела, он не только не знал, но и не мог знать запрещенности учиненного, так что его деяние должно быть рассматриваемо как случайное.

В доктрине воззрение на недопустимость ссылки на неведение запрещенности учиненного ныне, несомненно, господствует, и притом как во французской, так и в немецкой литературе[18], хотя в последнее время встречаются представители иного направления, возвращающиеся к доктрине XVIII в. и доказывающие, что положение--ignorantia juris semper nocet[19], проводимое с неумолимой последовательностью, вносит в уголовное право формализм, противоречащий природе уголовной ответственности[20]. Биндинг идет в этом отношении даже так далеко, что в сознании противоправности учиняемого видит сущность преступного умысла[21], как направления воли не на учинение деяния вообще, а на учинение преступного деяния.

Посмотрим, на каких устоях покоится господствующее мнение.

Теоретические основания этого учения затрагивают один из принципиальных вопросов уголовного права: где лежит основание обязанности каждого не делать запрещенного? В самом ли акте возникновения запретительной нормы или воплощающего ее закона или в моменте сознания лицом действующим бытия такого запрета или приказа? Сторонники господствующего воззрения, особенно представители абсолютных теорий[22], говорят, что так как существо преступного деяния состоит в отпадении единичной воли от общей, от того идеала, который должен быть присущ каждому лицу, то потому с момента появления нормы она определяет деятельность каждого. Но таково ли действительно значение норм права? Можем ли мы сказать, что в них воплощается закон, начертанный в совести каждого? Уже в общем определении понятия преступного деяния я старался указать различие принципов морали и требований права; те же соображения применимы и здесь. Нормы права суть заявления авторитетной воли, ее предписания, налагаемые на нас извне; эти требования не только не зависят от личных воззрений отдельных граждан, но иногда и противоречат им. Норма права - это жизненные правила, долженствующие служить для каждого из нас одним из оснований деятельности; но, справедливо замечает Биндинг, если право требует подчинения, то это непременно предполагает со стороны подчиняющегося представление о том, что существует авторитетная воля определенного содержания, которой он подчиняется. Если человек должен подчиняться, то он должен знать, что существует тот, кто требует подчинения, и то, чего он требует. Сознательное противоположение деятельности требованиям права немыслимо без знания этих требований. Следовательно, идя последовательно, мы должны сказать, что сообразно с общим понятием о нормах права отсутствие сознания запрещенности учиненного устраняет умышленность преступного посягательства, и притом не только при тех деяниях, в состав которых введено сознание запрещенности, но вообще при всех преступных посягательствах.

Практическими основаниями положения ignorantia juris semper nocet[23] ставят невозможность охраны общественного порядка и спокойствия при допущении оправдания ссылкой на незнание запрещенности учиненного: все требования власти и ее органов сделаются эфемерными при признании такого верховенства личного усмотрения над требованиями закона[24].

Но эти практические опасения представляются значительно преувеличенными.

Прежде всего, необходимо различать запрещенность деяния от его наказуемости[25]: каждый должен подчиняться требованиям права только потому, что такое требование существует, а не потому, что за неисполнение этого требования положена каторга или тюрьма; поэтому ссылка на незнание запрещенности не должна быть смешиваема со ссылкой на незнание меры наказания[26], а очевидно, что практически эти два вида ссылки на ошибочность предположений весьма различны: трудно представить себе добросовестную ссылку на то, что обвиняемый не знал, что воровать законом запрещено; но весьма легко представить себе вполне добросовестную ссылку на то, что виновный не знал, что за простое воровство положена тюрьма не ниже трех месяцев[27].

Далее, уничтожать умысел может только действительное неведение или заблуждение о запрещенности деяния; одно сомнение в том, запрещено ли деяние законом, как и при ошибке фактической, не устраняет еще вменения учиненного в умысел. Даже более, ссылка на то, что данный проступок был терпим местной администрацией, был совершен как бы с ее дозволения или что обвиняемый советовался по поводу совершенного им со специалистами-юристами, сама по себе недостаточна для устранения умышленности, так как, повторяю, сомнение не равносильно незнанию.

Разумеется, юридическое значение может иметь только ссылка на неведение требований права, а не ссылка на неразумность этих требований: лицо, заявляющее, что оно не признает существующего правового порядка, не признает закона и его требования, конечно, не может быть освобождаемо от ответственности на основании подобной ссылки.

Неведение и заблуждение исключает ответственность за умышленное посягательство на норму, оставшуюся неизвестной виновному, но не устраняют еще ответственности за сам факт неведения, за выразившуюся в нем легкомысленность или небрежность. Если закон наказывает посягательство на норму, учиненное по небрежности, то ответственность может существовать и тогда, когда небрежность проявилась именно в неознакомлении с требованиями права и закона[28]. Поэтому в тех деяниях; в которых умышленность и неосторожность наказываются одинаково, как, например, при многих полицейских нарушениях, при посягательствах на Уставы казенных управлений, ссылка на неведение запрещенности не окажет весьма часто никакого влияния на ответственность, в особенности если нарушение сделано таким лицом, которое по своему званию или деятельности было специально обязано познакомиться не только с требованиями закона, но и с постановлениями и распоряжениями компетентных властей. Поэтому питейный сиделец будет наказан за продажу водки ниже установленной крепости как в том случае, когда он разбавил водку, вполне сознавая противозаконность его действия, так и в том, когда он думал, что при розничной продаже подбавка воды к водке не воспрещается.

Таким образом, вполне добросовестная ссылка обвиняемого на незнание им запрещенности содеянного, на незнание бытия нормы или ее содержания может повлечь безнаказанность, во-первых, по отношению к таким деяниям, при которых наказывается только умышленное посягательство на правоохраненный интерес, и, во-вторых, при тех посягательствах, учиняя которые обвиняемый не только не знал о запрещенности деяния, но и не мог узнать о существовании запрета. На этом основании признаются не обладающими способностью ко вменению лица, выросшие вне социальных условий; так, наше Уложение 1845 г. признавало невменяемость поступков детей и глухонемых как не имеющих понятия об их обязанностях; равным образом может быть допущена оправдательная ссылка для иностранца, если нарушение имеет местный характер и учинено им вслед за прибытием в страну.

Конечно, наличность неведения или заблуждения относительно запрещенности деяния тогда только уничтожает ответственность, когда незнание будет точно доказано; но само доказательство должно быть делаемо по общим правилам процесса, и допущение в этом отношении предположения знания запретов, а в особенности предположения, не допускающего опровержения (juris et de jure), не оправдывается действительностью[29]. Правда, что представления о том, что кража, убийство, изнасилование запрещены, впитываются нами с юношеских лет, в семье, в школе; со многими нормами права мы знакомимся при первых наших жизненных столкновениях, так что неведение этих коренных условий общественной жизни возможно только при особых условиях; но исчерпывается ли этими тяжкими преступными деяниями вся область уголовных проступков и нарушений? Если мы вспомним всю сеть полицейских законов, охватывающих нашу жизнь, если мы вспомним наш многостатейный Свод, то с уверенностью можем сказать, что ни один, даже опытный юрист не в состоянии похвалиться полным знанием велений и запретов закона[30].

Весьма верные замечания делает по этому поводу известный бельгийский криминалист Гос. "Государственная власть,- говорит он,- обнародуй закон в установленном порядке, имеет полное основание предполагать, что частные лица озаботятся изучением постановлений действующего законодательства; такое предположение основывается, с одной стороны, на обязанности всех лиц, пребывающих на территории государства, знать закон, надлежащим образом опубликованный, а с другой стороны - на возможности приобрести этого рода познания в определенный срок; но эта презумпция не исключает возможности ее опровержения".

________________________________________

[1] Ср. Savigny, System des heutigen romischen Rechts, III, c. 390; Gessler в G., 1859 г., с. 228 и след.; Kostlin, ї 113, пр. 6 и 7. Примеры из истории права у евреев, греков и римлян - см. у Mayer, Geschichte des Straf rechtes, 1876 г., ї 32. Более подробные исторические указания приведены в моем "Курсе", II, №206 и след.

[2] От всего сердца, не извне приходит, но и при гражданских уголовных преступлениях (лат.).

[3] Таково в особенности постановление Валёнтиниана и др.: constitutiones principum necignorare quemquam, nee dissimulare permittimus [мы позволяем законам как не оставлять незамеченным, так и не скрывать главного (лат.)] (I 12 God de jur. et facti ignor. I, 18), или еще более известное положение Павла: regula est, juris quidem ignorantiam cuique nocere, facti vero ignorantiam non nocere [правило гласит: именно незнание какого-то закона приносит вред (не является оправданием, незнанием истинного факта, не приносит вреда, т. е. является оправданием) (лат.)]. Binding, Normen, II, ї 53, защищает, впрочем, ту мысль, что в позднейшем римском праве требовалось сознание противозаконности; разбор его мнения у Heinemann, die Bindingsche Schuldlehre, ї 6, у Loffler.

[4] Ввиду устранения фиктивности положения, что никто не может отговариваться не4-ведением закона, в конце прошлого столетия явилось предположение сделать обучение уголовным законам обязательным в школах. Ср. Tittman, Ueber den Unterricht des Volks in den Strafgesetzen auf Schulen, 1799 г. Таково же известное положение Наказа Екатерины II (ст. 158): "Уложение, все законы в себе содержащее, должно быть книгой весьма употребительной и которую бы за малую цену достать можно было, наподобие букваря. Преступления не столь часты будут, чем большее число людей Уложение читати и разумети станут. И для того предписать надлежит, чтобы во всех школах учили детей грамоте попеременно из церковных книг и из тех книг, кои законодательство содержат". То же предлагал и Штельцер для Германии в 1795 году.

[5] Судопроизводства (нем.).

[6] Ср Olshausen, ї59, №14, а также решение германского Reichsgericht'a от 16 апреля 1880 г., коим признано, что неведение положений гражданского права, обусловливающее состав преступного деяния, имеет такое же значение, как и неведение фактическое; особенно подробно рассмотрен этот вопрос в решении 27 мая 1881 г. Указания на практику высших немецких судов по применению ї 59, до введения нового германского судопроизводства, сделаны в моем Курсе, №207, прим. 97.

[7] Последний говорит только (ї 44), что никто не может сослаться в свое оправдание на неведение закона уголовного.

[8] Ср. Ortolan, № 407; Blanche, II, №268; E. Pochonnet, De l'erreur de droit, 1858 г., с. 16, замечает, что французский судья, освободивший обвиняемого от ответственности на основании неведения закона, был бы виновен в превышении власти. Нельзя не указать, что Декрет 5 ноября 1870 г. допустил возможность оправдательной ссылки на неведение закона, если нарушение закона учинено не позже трех дней после его обнародования. Ср. в особенности решение Уголовного кассационного суда 1862 г., по делу Миреса, по которому докладчик был F. Helle. Впрочем, некоторые французские писатели, как Garraud, № 236, Laine, № 205, вообще допускают ссылку на невозможность узнать постановления закона.

[9] Правило это взято из Указа Петра Первого 10 апреля 1716 г. (Полное собрание законов, №3010), где было сказано, чтобы напечатать Воинский устав в большом числе экземпляров и разослать по губерниям и канцеляриям, дабы неведением никто не отговаривался. Потом это правило было точно формулировано в Уставе таможенном 1819 г., ї446 (Полный свод законов, №28030). О взгляде на ст. 62 нашей литературы ср. мой курс, №208, примеч. 104. Практика наша не останавливалась на определении объема и условий применения статьи 62, а довольствуется только категорической ссылкой на нее: реш. 67/421, Ильина; 69/153, Простакова, и др.

[10] Ср. в особенности Zittelmann. В доктрине различают еще третий случай ошибки относительно соотношения между учиняемым деянием и запретом закона, когда действующий знает то, что он делает, сознает то, что запрещено законом, но ошибается относительно того, что совершаемое им соответствует условиям преступного деяния, так называемая Sub-sumtionsirrthum [предпосылка (лат., нем.)]', но, по справедливому замечанию Бара, признание этого особого вида ошибки основывается на недоразумении; если дееспособный субъект не сознает тождества между двумя тождественными предметами, то это значит, что он ошибочно смотрит на один из них.

[11] Неопровержимого предположения (лат.).

[12] Ср. примеры из колеблющейся практики Reichsgericht'a у Kohn.

[13] Ср. примеры в статье Gessler'a в G. за 1859 г.; Schutze, Lehrburg, ї42, пр. 6, хотя и приравнивает эти условия к фактическим, но саму ошибку этого рода рассматривает как uneigentlicher Rechtsirrthum [ненастоящая правовая ошибка (нем.)]. Даже большинство тех криминалистов, которые не придают значения ссылке на неведение запрещенное?, в разбираемых случаях не допускают вменения учиненного в умышленную вину. Contra - Bar в G., 1886 г.

[14] В немецкой литературе этот вопрос весьма спорен. Так, из новейших криминалистов Н. Meyer допускает в этом случае наказуемость за неосторожность, Liszt - наказуемость за умысел, a Halschner - безнаказанность.

[15] Совершенно вне данного вопроса стоят случаи заведомого учинения преступных деяний из религиозного или политического фанатизма, когда виновный, сознавая, что он учиняет преступление, полагал, что он обязан к этому требованиями религии или его политическими убеждениями; конечно, в этих случаях не может быть и речи о ссылке на неведение и заблуждение. Ср. Haberlin, Ueber Rechtswahn und Wahnverbrechen в архиве Goltdammer'a, т. XIII, с. 233 и след. Многие из партикулярных немецких кодексов, по примеру Баварского уложения 1813 г., особо упоминали о неизвиняемости деяний этого рода. С. Баршев - "Начала", переводит термин Rechtswahn выражением "правомечтание" и определяет как предпочтение субъективного убеждения - объективной истине. Тот же термин принимает А. Кистяковский.

[16] См. литературные указания в моем Курсе, II, №201, пр. 56. Из позднейших монографий и многочисленных статей, посвященных этому вопросу, можно указать F. Oetker, Ueber den Einfluss des Rechtsirrthums im Strafrechte, 1876 г.; Gessler в G. 1859 г., с. 217-237, 307-359; в 1862 г., с. 232-239; Heinze в G. 1861 г., с. 397-449; Ortmann в G. 1877 г., с. 241-268; 1878 г., с. 30 и след.; Simon в G. 1880 г, с. 416 и след.; Fuchs в G. 1884 г., с. 1; Bar, Zur Lehre vom Rechtsirrthum im Strafrechte в G. 1886 г., с. 252-289; Lucas, Subjective Verschuldung, с. 60-105 и в G. 1884 г. с. 401; О. Hammerer, Der Einfluss des Rechtsirrthums auf die Bestrafung, 1890 r.; Ortloff, Die Strafbarkeitserkenntniss und Schuldvoraussetzung 1891 г.; O. Kohn, Der ausserstrafrechtliche Rechtsirrthum, 1900 r.; Heinemann, Zur Dogmengeschichte des Rechtsirrthums, L. Z. XIII, c. 371; свод мнений французских криминалистов по этому вопросу у Le-Selleyer, Traite de la criminalite, I, № 126, пр. 1. Бельгийские криминалисты, Haus Thonissen и в особенности Thiry, допускают ссылку на невозможность ознакомиться с законом.

[17] См. мой Курс, И, №208, пр. 105.

[18] Так, из новейших немецких писателей к сторонникам этого взгляда относятся Kostlin, Berner, Liszt, H. Meyer, Schaper, Wachter, Halschner, в особенности Heinemann'в его Dogmengeschichte. Ср. сопоставление различных определений умышленности по отношению к данному вопросу у E. Hertz, Das Wesen des Vorsatzes, 1885 г., с. 40 и след. Heinemann, Dogmengeschichte, Liszt, ї 39, выходя из того положения, что умысел (Vorsatz) заключает в себе только сознание причинной связи последствий с действием, а вовсе не объемлет сознания всего юридического состава преступного деяния, приходит к тому выводу, что подобно тому как ложное представление о противозаконности учиненного (delicta putativa) не может служить во вред учинившему, так и ложное представление о непреступности содеянного (error juris criminalis) не может служить ему в пользу, и что это последнее положение одинаково относится как к представлению о незапрещенности деяния, так и к ложному предположению о том, что действующий находится в состоянии, исключающем преступность деяния. Н. Meyer, ї 24, признавая, что ссылка на неведение запрета деяния никакого значения не имеет, в то же время допускает, что ссылка на заблуждение относительно обстоятельств, устраняющих преступность деяния, исключает умышленную виновность. Bar, Zur Lehre vom Rechtsirrthum, высказываясь за возможно строгое проведение этого взгляда в уголовном праве, сознается, что он может привести к значительной суровости, и указывает ряд средств смягчения этой доктрины, между прочим и помилование. Посредствующую теорию защищает Heinze, в его статье в G. 1861 г.; отрицая необходимость для умысла сознания противозаконности, он ставит, однако, условием умышленности Pflichtwidrigkeit. Разбор его теории у Ortmann, G., 1877 г. Гейер, в Grundriss, ставит условием умышленности не знание противозаконности учиненного, а знание вредоносности этого деяния для других. Halschner, Strafrecht, развивая воззрение Heinze, приходит к тому выводу, что сознание Pflichtwidrigkeit в сущности то же, что и сознание Normwidrigkeit у Binding'a, так как для виновности важно не сознание бытия нормы, а сознание обязанности, из нее вытекающей Но, по мнению Гельшнера, признак, установленный Гейнце, заслуживает предпочтения на том основании, что требование знания нормы легко может привести к совершенно неверному требованию знания закона, в коем объективируется норма.

[19] Незнание закона не исключает ответственности (лат.).

[20] Binding, Normen, II, замечает, что вред, причиненный этим положением римского права или, вернее, тем распространением, которое придали ему позднейшие юристы, превосходит все другие случаи вредного влияния римского права, так как тяжело вспомнить, сколько безвинных человеческих жертв принесено этому божку. Такой же отзыв о крайне несправедливой постановке вопроса о юридическом заблуждении в новых кодексах дает Geyer, Erorterungen; Grundriss. Из старых криминалистов такое же значение неведению закона придавали, конечно, сторонники теории предупреждения: Фейербах, Бауер, Грольман, еще ранее Штюбель, Штельцер. На теории Биндинга построена монография Oetker'a, а равно и Ва-sedow'a; к этой же группе примыкают Schwarze, Schutze, Ortmann, Olshausen, Osenbruggen, Jancka, Hammerer; в защиту этого взгляда - подробные указания в моем "Курсе", №202 и след. По поводу практики Reichsgericht'a, устраняющего всякую ссылку на неведение закона, ср. в особенности Ortloff, Die Strafbarkeitserkenntniss.

[21] Ср. Heinemann, Die Bindingsche Schuldlehre, 1889 г., пристрастно написанная диссертация из семинарии Листа.

[22] Ср. Luden, Abhandlungen, II; Кестлин, System, ї113.

[23] Юридическое невежество зачастую приносит вред (лат.).

[24] Нa этой почве стоит в особенности Ваг, в G. 1886 г.: "Если бы ссылка на ошибку в праве,- говорит он,- могла быть оправдательным аргументом, то это было бы равносильно учреждению государством премии за незнание закона, за полное безучастие и безразличие к интересам общественного порядка: кто знает закон, тот должен страшиться наказания, а кто его не знает, тот может быть спокоен". Ср. также Heinemann, ї 5.

[25] Как замечает Oetker, такая ссылка может иметь троякую форму: 1) действующий не считал учиненное им противозаконным; 2) он считал его противозаконным, но ненаказуемым; 3) он ошибался относительно рода и меры наказания. Что же касается четвертого приводимого им случая, ошибки относительно наличности усиливающих или уменьшающих вину обстоятельств, то этот случай образует особую группу, по отношению к которой возможны опять-таки все три приведенных выше вида ошибки.

[26] Иначе, конечно, относилась у этому вопросу теория психического принуждения Фейербаха, так как, на основании ее, незнание угрозы закона исключало возможность руководствоваться этой угрозой и, следовательно, исключало не только умышленность, но и вменяемость. Впрочем, сам Фейербах допускал много отступлений от своего основного положения, то вводя презумпцию знания угрозы закона, то расширяя ответственность за culpa, так что практически он примыкал к господствующему воззрению. Нельзя не заметить также, что многие из немецких писателей начала нынешнего столетия, защищая положение, что igno-rantia juris semper nocet [незнание законов не освобождает от ответственности (лат.)], ставили в то же время сознание противозаконности условием умысла. См. указания в моем "Курсе", II, №203.

[27] Finger, Strafrecht, ї 33, делает к теории Биндинга такую поправку, что для понятия умышленности не требуется знания отдельной определенной нормы, а вообще Normwidrigkeit, сознание противоправности деяния; но раз норма есть статья определенного тома Свода законов, то такая поправка теряет всякое действительное значение.

[28] Вопрос этот, практически весьма важный, считается спорным в немецкой доктрине. Против различения "невиновного" и "виновного" незнания права (unverschuldeter und verschuldeter Rechtsunkenntniss), a равно и против возможности применения наказания за неосторожность в последнем случае, высказались и некоторые противники положения juris ignorantia semper nocet, как Binding, Normen, II, ї 34, Oetker, ї 16, Halschner, ї 115, защищающие то положение, что неведение нормы или юридической обязанности одинаково исключает вменение и в умысел, и в неосторожность. Но, по моему мнению, такое решение вопроса остается прежде всего теоретически не обоснованным, в особенности по отношению к тем деяниям, сущность коих заключается именно в неподчинении запрету или требованию закона: я нарушил веление права, я ссылаюсь в мое оправдание, что не знал этого веления, меня нельзя обвинять в сознательном и волимом нарушении этого веления; но меня могут обвинять в том, что я легкомысленно и по небрежности не узнал, а потому и не исполнил это веление. С практической же стороны, оспариваемое мнение или заставит весьма расширить область случаев, для наказуемости коих не будет требоваться наличности субъективной виновности, или же, в интересах общественного порядка, заставит отказаться от проведения принципа возможности оправдательной ссылки на незнание запрещенности деяния.

[29] на этой точке зрения стоит Жиряев- "Курс", гл. VIII, а также А. Кистяковский, находящий, что главное и единственное основание положения, что неведением закона никто отговариваться не может, заключается в том, что, вообще говоря, незнание закона немыслимо, потому что преступления в тесном смысле суть деяния, считаемые преступными по мнению не только всего народа, но и целой семьи народов, стоящих на той же ступени цивилизации; а знание полицейских законов объясняется тем, что такие запреты или существуют издавна, или же обнародованы во всеобщее сведение. Далее, впрочем, он допускает случаи, в коих незнание закона он считает возможным, не замечая, что этим подрывается его "единственное" основание.

[30] Berner, Wirkungskreis des Strafgesetzes [Бернер, Сфера действия закона о наказании (нем.)], ставит решение вопроса в зависимость от тройственного деления преступных деяний, допуская ссылку на неведение закона только при полицейских нарушениях; но он забывает чисто формальный характер этого деления.