116. Юридические нормы как объект преступного деяния. Посягательствана собственные блага, на предметы внешнего мира и на отвлеченные понятия
116. Определяя преступное деяние как посягательство на правовую норму в ее реальном бытии или, другими словами, как посягательство на правоохраненные интересы жизни, мы тем самым устанавливаем и понятие об объекте преступного посягательства: таковым является заповедь или норма права, нашедшая свое выражение во входящем в сферу субъективных прав, охраненном этой нормой интересе жизни[1].
Так, говоря, что воровство есть похищение чужого движимого имущества, мы этим указываем, что конкретным предметом, на который направляется преступное деяние, являются часы, кошелек и т. п.[2], находящиеся в чьем-либо обладании, а отвлеченным объектом - норма права, определяющая отношения лиц по имуществу и защищающая неприкосновенность собственности и владения.Поэтому прежде всего деяние утрачивает свою преступность, как скоро окажется, что объективно не существует норма, которую бы нарушало это деяние, хотя бы преступник не только думал, но и был убежден, что такая запретительная или требовательная норма действительно существует; деяние будет мнимо преступным - delictum putativum.
При этом возможны три случая: 1) предполагаемая норма вовсе не существует: кто-либо закурил папиросу на улице, полагая, что курение воспрещено, между тем как оно дозволено; 2) или норма существует, но ею не устанавливается тех условий преступности, которые предполагал учинивший и благодаря которым учиненное им только и могло быть преступным: кто-либо провез через границу без объявления 10 штук папирос, полагая, что провоз хотя бы одной папиросы составляет таможенное нарушение, тогда как провоз не свыше сотни папирос не воспрещен таможенными правилами; или 3) норма существует, и притом с теми условиями преступности, которые предполагал учинивший, не зная, что в данном случае существовали и другие условия, в силу которых норма утрачивает запретительный или требовательный характер: кто-либо убил чужую собаку, которая едва было не загрызла его собаку, полагая, что он совершает воспрещенный законом убой чужого животного и не зная, что его деяние подходит под исключающее преступность состояние крайней необходимости[3].
Безнаказанность деяния, как бы вредоносно оно ни было, как скоро им не нарушалась правовая норма, устраняет наказуемость посягательства на собственные права и блага.
Право как внешний распорядок нашей деятельности регулирует отношения лиц между собой, а не отношения человека к его собственным благам и интересам; природе права, замечает Биндинг, не соответствует соединение в одном индивидууме субъекта и объекта прав. Обязанности, лежащие на нас относительно нормального развития умственных и физических сил, относительно охраны нравственной чистоты, незапятнанности человеческого идеала и т. п. могут быть налагаемы нашей совестью, выполнение их может быть требуемо религией; но они не входят в область права. Поэтому уничтожение или повреждение собственных благ не заключает в себе посягательства на юридические нормы и не почитается преступным, а является или юридически безразличным деянием, или даже осуществлением права.Вопрос, конечно, изменяется, если посягательство на собственные блага заключало в себе посягательство на какие-либо другие интересы, охраняемые нормами, или служило для них средством: не отвечая за самоповреждение, виновный, разумеется, будет отвечать за это привходящее к его действию правонарушение.
Этот принцип безнаказанности посягательств на собственные блага, бывший спорным еще в начале нынешнего столетия, сделался ныне почти незыблемым в доктрине[4] и мало-помалу установился в законодательствах, в том числе и в нашем. Некоторые кажущиеся исключения, встречающиеся в законе, только подтверждают общее правило.
Так, в области имущественных нарушений, хотя, например, наше Уложение и признает наказуемыми поджог и потопление собственного имущества, но только в том случае, если поврежденное имущество было застраховано или если от действий виновного подверглись опасности чья-либо жизнь или чье-либо имущество; истребление же собственного имущества иными способами или вне только что указанных выше условий не почитается преступным. Точно так же интересами общественного порядка, спокойствия или благосостояния объясняется существование некоторых других имущественных проступков и нарушений, в существе коих заключается ограничение права собственности или владения: таковы, например, случаи ответственности за нарушение правил о зарытии павшего скота, о возведении построек и т.
п.Такие же примеры кажущихся изъятий мы найдем и по отношению к случаям наказуемого распоряжения своей личностью и своими личными благами. Так, закон наказывает за непользование известными политическими правами, например, за неявку без законных причин в собрания земское или дворянское, так как в пользовании этим правом закон видит известную общественную обязанность, за неисполнение коей он и угрожает наказанием. С этой же точки зрения объясняются постановления Уложения о наказуемости членовредительства, учиненного лицом, подлежащим отбытию воинской повинности, и притом ради избежания этой повинности; или наказуемость скопчества, являющегося внешним доказательством принадлежности к преследуемой законом ереси, и т. п.
Единственным действительным исключением из указанного выше общего правила представлялось по Уложению 1845 г. самоубийство[5]. Свод законов считал его тяжким преступлением, назначая за покушение на самоубийство каторжную работу; в Уложении же 1845 г. хотя и была сохранена особая глава в X разделе о самоубийстве, однако ответственность за него утратила прежний характер, так как чакон назначал за покушение на самоубийство только церковное покаяние, а за оконченное - лишение христианского погребения и недействительность духовного завещания; причем с изданием Судебных уставов применение и этих взысканий, как было разъяснено практикой Сената, в порядке уголовного суда не могло иметь места ввиду того, что по Уставу уголовного судопроизводства суд над мертвым юридически невозможен; точно так же было немыслимо применение этих последствий и в порядке гражданского суда, потому что, с одной стороны, он некомпетентен для наложения взысканий уголовных, а с другой - недействительность духовных завещаний самоубийц, о которой говорит ст. 1017, ч. 1 т. X, не имела ничего общего с мерой, указанной в ст. 1472 Уложения 1845 г., ввиду того, что по законам гражданским недействительны только те завещания самоубийц, которые были составлены не в полном уме и твердой памяти.
Действующее Уголовное уложение не содержит никаких постановлений о самоубийстве, но устанавливает, однако, ответственность за доставление средств к таковому (ст.
408), а равно и за подстрекательство и пособничество самоубийству малолетних и недееспособных (ст. 409)[6].Точно так же не входят непосредственно в область юридических отношений предметы внешнего окружающего нас мира, неодушевленные и даже одушевленные, животные; посягательства на них по современным уголовным кодексам могут быть преступными настолько, насколько этим нарушаются права лиц физических или юридических, или же интересы общественные, или даже и государственные.
Так, по Уголовному уложению, например, наказуемо повреждение или похищение чужих вещей или животных, как посягательство на права их владельца или собственника наказуема ловля рыбы или пищепригодных птиц в недозволенное время, в недозволенных местах или недозволенными способами, как посягательство на охраняемые государством интересы общественного продовольствия. Даже наказуемое по ст. 287 жестокое обращение с животными имеет своим объектом не животное как таковое, а интересы народной нравственности, оскорбление чувства сострадания, опасность огрубения нравов и т. п., что доказывается как местом, отведенным этой статье, так отчасти и текстом закона, говорящим только об ответственности за причинение напрасных мучений животным, но вовсе не защищающим неприкосновенности жизни и здоровья животного, так как умерщвление животного не воспрещается законом[7].
По тем же основаниям исчезают из современных уголовных кодексов постановления о наказуемости посягательств на отвлеченные идеи и верования, как скоро эти посягательства не направляются на права лиц[8]. В кодексах XVIII в. мы еще встречаемся с преступлениями против божества, но позднее даже и сторонники теологического направления в праве, отождествляющие область права и религии, должны были признать, что божество стоит вне сферы человеческих отношений, что оно недосягаемо для преступных посягательств и не нуждается в защите земного правосудия. То же нужно сказать и о посягательствах на веру; неисполнение правил веры и обрядов вероисповедания не может быть предметом суждения суда светского, не компетентного в оценке убеждений и требований совести; принуждение к исполнению требований религии каторгой, тюрьмой или штрафом унижает прежде всего религию и ведет не только к лицемерию, но и к неверию.
Уголовные законы могут и должны ограждать церковь, как общество верующих, ограждать ее мирное, незыблемое существование; закон может преследовать за оказание публичного неуважения к догматам и обрядам религии, так как этим нарушаются интересы и права личностей, может наказывать за нарушение благочиния в церквах и молитвенных домах, за препятствование свободному отправлению богослужения, за другие посягательства на законы о веротерпимости; но во всех этих случаях объектом будет не вера или религия, а или отдельный верующий, или церковь, как особая форма общения граждан, признанная и охраняемая государством. На том же основании должны исчезнуть из кодексов постановления о наказуемости теоретического, научного разбора и оценки господствующих мировоззрений, принципов и форм государственной и общественной жизни; как бы беспощаден ни был этот разбор, к каким бы выводам ни приходил автор, если при этом нет ругательств и поношений существующих установлений, нет пропаганды материального насильственного ниспровержения конкретно существующих учреждений или институтов, нет подстрекательств к аграрным преступлениям или к социальному и государственному террору и т. д., учинивший это не должен подлежать ответственности.С этой же точки зрения должен быть решен вопрос о преступности посягательств, направленных против умершего, каковы, например, осквернение его трупа, поношение его памяти и т. д.; в этих случаях можно говорить только о посягательствах на интересы живых родственников покойника, например на их честь, о посягательствах на общественную нравственность и т. д., но сам умерший уже не входит как объект в область преступных деяний[9].
________________________________________
[1] Ср. Oppenheim, Die Objecte des Verbrechens, 1894 г. Итальянские криминалисты, например Carrara, ї42, а также и некоторые французские, как Ortolan, №546, дают название объекта только нарушаемым нормам, а для конкретно нарушаемых интересов употребляют термин "sujet passif de delit". Нельзя также не заметить, что понятие объекта преступного деяния разнствует от понятия объекта права в смысле, например, гражданского права: таким объектом является все то, по поводу чего могут возникать частные юридические отношения, следовательно, собственные блага личности, предметы внешнего мира, другие лица и их действия.
Ср. Baron, Pandekten, изд. 1872 г., с. 37-39.[2] Oppenheim, в. с., ї 25 и след., различает эти интересы как объекты охраны в отвлеченном понятии, Schutzobjecte, и те реально существующие предметы, которых уничтожение, изменение или воспроизведение и т. п. дает возможность действительно осуществить посягательство на правоохраненный интерес - Handlungsobjecte, но, как было уже указано, это различие, важное в процессуальном отношении, а иногда даже и для анализа состава преступных деяний в отдельности, не имеет значения для общего учения о преступлении. Понятно, что в жизни не может быть посягательства на 'телесную неприкосновенность человека вообще или даже конкретного лица, а может быть только перелом такого-то ребра или вы-битие зуба или нескольких зубов у Ивана или у Петра, но от этого различения не зависит установление общего понятия о телесном повреждении, а разве иногда различие тяжкого и легкого повреждения и т. п.
[3] Другие случаи ошибки в фактических и юридических условиях преступного деяния см. в учении об умышленной вине. Ср. Binding, Handbuch, ї 145.
[4] Ср. Halschner, ї 187; Binding, Handbuch, ї 146; Geib, Lehrbuch, II. Schutze, хотя и признает в этих действиях посягательство на юридический порядок, но считает их, однако, наказуемыми по соображениям уголовной политики. Kostlin в Neue Revision, еще признавал наказуемыми не только посягательства на жизнь, но и на все блага, составляющие существенные условия личности, но в System он относит эти случаи к безнравственностям, не могущим быть предметом реакции со стороны государства.
[5] Ср. Wachter, Revision der Lehre vom Selbstmorde, в Archiv, 1829 г.; мое "Исследование о преступлениях против жизни", 1870 г., т. II, глава VI; там сделан и подробный разбор карательных последствий самоубийства по Уложению. Те же соображения повторены у А. Кистяковского, № 147.
[6] Постановления об ответственности за подстрекательство и соучастие в самоубийстве включены также в Итальянское уложение и в проекты Швейцарский и Норвежский, причем последний наказывает и за соучастие в причинении тяжкого телесного повреждения, но ставит условием ответственности, чтобы смерть или повреждение наступили.
[7] Abegg, Uber Thierqualerei, Archiv, 1851 г.; Кистяковский, ї139; Hippel, Die Thierqualerei in der Strafgesetzgebung des in und Auslandes, 1891 г. В истории уголовного права, в особенности у народов Древнего мира, и животное являлось наравне с человеком объектом преступления, так как в нем видели предмет поклонения или символ религиозных представлений. Аналогичные явления, т. е. смешение символа с изображаемой им идеей, мы можем найти и в позднейших кодексах, в разделе религиозных преступлений. Впрочем, в новейшее время являются попытки обосновать уголовную наказуемость посягательств на жизнь, здоровье или телесную неприкосновенность животных не затрагиваемыми этими посягательствами интересами отдельных лиц или общества, а подлежащими правоохране интересами самих животных. Так, это положение защищает Kohlaer, Die Thiere im Rechte, в G. XLVII: "Es giebt keine Rechte der Thiere, aber es giebt schutzenswerthe Interessen der Thiere" [Нет прав животных, но есть интересы, берущие животных под защиту (нем.)], то же Wetzlich, Das Recht der Thiere, 1890 г., а в особенности Bregenzer, Thier-Ethik., 1894 г., das Wesen des rechtlichen, insbesondere strafrechtlichen Thierschutzes [Сущность правовой, особенно уголовной защиты животных (нем.)]. Брегенцер соответственно этому воззрению предполагает поместить постановления о жестоком обращении с животными непосредственно за главой о телесных повреждениях; а вместе с тем (ї48 и след.) расширяет объем наказуемых деяний этого рода, доходя до ответственности за невызываемое необходимостью истребление насекомых, и даже и вредных животных, и предлагая даже включить в уголовный кодекс следующие постановления: умерщвление животного без нужды (unbefugte Todtung) [неправомочное убийство, умерщвление без нужды (нем.)] наказывается арестом
или пеней до 500 марок или тюрьмой до 3 месяцев; жестокое обращение с животными наказывается арестом или пеней до 1000 марок или тюрьмой до 2 лет. Надо, впрочем, надеяться, что защита комаров, блох, тараканов, мышей и т. д. не скоро найдет законодательное признание.
[8] Ср. Кистяковский, ї 141 и след.; Спасович; Grusen, Der strafrechtliche Schutz der Pietat [Крузен, Уголовная защита пиетета (нем.)], 1890 г.
[9] Иначе смотрело на это римское право. Из новых законодательств, Германское уложение знает как особое преступление оклеветание памяти умершего. Cramer, Die Behandlung des menschlichen Leichnahms im Civil und Strafrecht, 1885 г.; Mittelstein, Mensch und Leich-nahm, als Rechtsobject [Крамер, Обхождение с трупом человека в Гражданском и Уголовном праве, 1885 г. Миттельштайн, Человек и труп как правовой объект (нем.)]. Goltd., Archiv, XXXIV.