102. Закономерность человеческой деятельности как основа вменяемости
102. Предполагает ли, однако, признание подчинения человеческих действий закону достаточной причины отождествление этих действий с явлениями внешнего мира, вызываемыми силами физическими или космическими?
"Никто не станет сомневаться в том,- говорит Джон Стюарт Милль[1],- что все, что бы ни случилось, не могло не случиться, если не было ничего такого, что способно бы было помешать случившемуся; но весьма часто не довольствуются этим, а прибавляют еще, что и бесполезно противиться тому, что будет: оно случится, как бы мы ни старались этому воспрепятствовать.
Часто слишком злоупотребляют сходством сил, управляющих действиями человека, с силами природы, коих результаты действительно неотвратимы, и переносят атрибуты одного отношения на другое. Между тем, когда мы говорим, что все человеческие действия происходят необходимо, мы подразумеваем только, что они наверное случатся, если ничто тому не помешает, а утверждая, что кто не получит пищи, тот необходимо умрет с голода, мы думаем, что это непременно случится, что бы мы ни делали в предупреждение указанного следствия... В жизни весьма немногие верят, и еще меньшее число действительно чувствует, что в причинности не заключается ничего, кроме неизменной, достоверной и безусловной последовательности; напротив, воображение наше старается представить нам всегда существование какой-то более тесной связи, какого-то таинственного принуждения, производимого предыдущим на последующее". Между тем, только различая эти виды проявления закона причинности, мы можем составить верное представление об окружающем нас мире. Во-первых, мы встречаем в нем предметы царства неорганического, лишенные самодеятельности и саморазвития, всецело подчиненные действию внешних, для них безусловно принудительных, законов; во-вторых, предметы царства растительного, обладающие саморазвитием, проявляющие, кроме законов внешних, и законы внутренние их собственного органического бытия; наконец, в-третьих, предметы царства животного, в которых к двум первым категориям сил, ими управляющих, физических и органических, присоединяются еще силы психические: инстинкт, сознание, мышление. Ничтожные в низших представителях этого царства, составляющих как бы переход от растений к животным, эти психические силы получают все более и более значения, чем выше поднимаемся мы по иерархическим ступеням животных организмов, и достигают господства и преобладания в человеке, как в последнем звене творения: в нем их проявления получают даже как бы качественно отличную форму - самосознание, разумность, проявляемые как в сфере теоретической - мышлении, так и в сфере практической - хотении.Но, относя человека к третьей, высшей группе, мы, конечно, не можем утверждать, чтобы каждое его действие было проявлением самосознания, так как в жизни человека мы можем уловить ряд процессов и явлений, не зависящих от его воли. Стоит только вспомнить процессы, совершающиеся в нас под влиянием тепла, света, закона тяжести, ряд физиологических и патологических явлений в организме, наконец, целую серию так называемых рефлективных движений, вроде улыбки, вызываемой щекотанием, в опускании век при скором приближении чего-либо блестящего к нашим глазам и т. п.[2]
Таким образом, действия человека распадаются на две категории: подчиненные влиянию нашего сознания и независимые от него[3]. Обе эти группы сливаются в одно целое благодаря наличности в них родового признака - подчинения закону достаточной причины[4]; они сходны в том, что то, что совершилось в данном месте, в данное время и при данных обстоятельствах, всецело определилось теми условиями, при которых оно совершилось. Но рядом с этим сходством между двумя категориями человеческих действий существует и не менее важное различие, заключающееся в характере причин, их вызывающих. Силы физические и органические сами по себе неизменны и неуничтожаемы; даже в тех случаях, когда человек или общество отдаляет или устраняет проявление какой-либо физической силы, они достигают этого не путем изменения самой силы, а только созданием или, наоборот, устранением таких условий, которые могут задержать, изменить или содействовать ее проявлению.
Иными представляются силы психические, проявляющиеся в актах воли. Действия, являющиеся продуктом воли, как свидетельствует нам опыт, предполагают непременно наличность мотива, направляющего волю. Такой мотив или является прямым результатом впечатления, произведенного чем-либо на лицо действующее, или же возникает как нечто отличное и даже противоположное этому впечатлению, обосновываясь данными сознания этого лица, его характером, настроением. Выбор мотива деятельности, в свою очередь, зависит от разнообразных причин: от степени энергии самого впечатления, от большей или меньшей впечатлительности субъекта, от его нервной организации, от большего или меньшего развития привычки сдерживать первое побуждение и подвергать его всестороннему рассмотрению, от объема тех представлений, сведений, идей, которые могут быть употреблены данным лицом при обсуждении впечатления и т. д.[5] Одним словом, как замечает Маудсли, для признания возможности волимых деяний необходимы два элемента: во-первых, известная сумма идей и способность пользования ими, при помощи их сочетания или противоположения; во-вторых, выработка личности или характер, который давал бы средства сделать решительный выбор между борющимися мыслями и желаниями; но оба эти элемента, очевидно, не представляют чего-либо неизменного, абсолютного: сумма сведений и идей может обогащаться, разнообразиться, способность вдумываться, сдерживаться может развиваться, характер может вырабатываться и крепнуть; причем мы не должны забывать, что характер вырабатывается не только тем, что окружает человека, но и его самодеятельностью, работой над самим собою, а потому может подлежать изменению как путем воздействия общественных сил, так и путем саморазвития.Все вышесказанное может быть применимо и к специальному виду жизненных явлений - к посягательствам на нормы права в их реальном бытии. Причинение вреда или поставление в опасность охраненного интереса могут происходить от действия сил природы, от животного, от человека. В последней группе, в свою очередь, мы можем различать три типа: действия, учиненные без всякого участия психических сил; действия, учиненные при участии психических сил, но деятельность коих признается ненормальной или даже патологической, больной; и, наконец, действия, учиненные при участии нормальных психических сил.
Все эти вредоносные действия заключают в себе общие черты сходства, а потому и вызывают общие сходные последствия.
Все они сходны в том, что одинаково подчинены закону достаточной причины.
Каждое из них совершилось, потому что существовала сумма причин и условий, сумма известных предыдущих, которая его вызвала. С этой стороны и действия человека, как добрые, так и злые, полезные и вредные, а в частности и преступные, подобно всем мировым явлениям, безусловно подчинены закону причинности; мы не можем сказать, что известное преступное деяние могло быть или не быть: оно должно было совершиться, как скоро существовала известная сумма причин и условий, общественных и индивидуальных, его созидающих.В своих последствиях все они сходны в том, что, благодаря их вредности или опасности, общество старается загладить или уничтожить последствия, ими вызванные, а в особенности предупредить повторение их.
Но различие в предыдущих, создающих эти действия, отражается и на вызываемой ими общественной деятельности. В тех случаях, когда проявившиеся в них силы сами по себе неизменны, как силы физические или физиологические, общество, желая устранить вызываемые ими последствия, действует не на сами силы, а на условия их проявления; там, где эти действия суть продукт ненормального или патологического психического состояния лица[6], общество принимает меры двоякого рода: насколько сами причины этого рода подлежат устранению и изменению, оно стремится к устранению или изменению их лечением, воспитанием, насколько же сами силы являются неизменными, например относительно неизлечимых больных, оно действует на условия их проявления, устраняет возможность причинения ими вреда; наконец, там, где действие является продуктом нормальной психической деятельности, продуктом сознания и хотения, общество действует в интересах охраны общественного правопорядка на само лицо мерами карательными - наказанием[7].
Только при этом взгляде на существо преступных деяний возможно построение рациональной теории наказания, не только понимая под наказанием осуществление животного инстинкта мести или гарантию общественного спокойствия, но и рассматривая его как специальный вид борьбы с преступностью как в общественных, созидающих ее условиях, так и в самом? непосредственном ее источнике, т.
е. в лице как деятеле. Насколько преступное деяние является продуктом условий, лежащих в самом социальном организме, общество может бороться с ним, изменяя условия своего быта; насколько же в нем проявляется индивидуальная воля, оно может противодействовать ему наказанием[8].
________________________________________
[1] "Система логики", перевод Ф. Резенера, 1867 г., книга VI, гл. 2, а в особенности его обзор философии Гамильтона, перев. Хмелевского, 1869 г., гл. XXVI. Эти сочинения положены в основу изложенного в тексте учения о закономерности человеческих действий как основе вменяемости, общие основания коего были намечены мною еще в "Исследовании о повторении преступлений", 1867 г., а затем подробно развиты в "Курсе", 1874 г., I, №34 и след. Не только в 1867 г., но и в 1874 г. моя попытка была одинокой среди учений даже и новых криминалистов, и мне приходилось ссылаться лишь на авторитет Фейербаха и некоторых криминалистов конца XVIII века. Теперь картина изменилась, и в лагерь правоверных, с моей точки зрения, перешло много крупных представителей, например, немецкой литературы. А в новейшем труде Лиебманна мы уже встречаемся с указанием на то, что индетерминистическая теория была главной помехой в развитии этого учения. "Было время,- говорит он,- когда ссылка на индетерминистическую теорию свободы выбора, даже у наших выдающихся криминалистов, заменяла определение понятия о вменяемости и служила благотворным средством для разрешения многих проблем, соединенных с этим понятием, но это счастливое время безнадежно исчезло. Индетерминистическое воззрение было для мыслящего духа таким наркотическим средством, которого сила, благодаря продолжительному употреблению, мало-помалу иссякла. А в результате этого оказалась шаткость понятий. Так давно привыкли пользоваться идеей "свободы воли" как общим основанием вменения, что сначала едва заметные, но затем с упорной настойчивостью растущие возражения и сомнения в истинности этого предположения в конце концов настолько обессилили его сторонников, что они оказались не в состоянии приискать замену потерянному устою".
Ту же мысль высказывает и Netter. Из русских криминалистов вполне присоединился к этому воззрению Н. Сергеевский; также Th. Hreh'orowicz, Grundbegriffe des Strafrechts [T. Грегорович, Основные понятия уголовного права (нем.)], 1-е изд.- 1878 г., 2-е -1882 г.; последний, впрочем, повторяя мои соображения, не упоминает об источнике. В новейшей германской уголовной литературе подобное же воззрение защищает Jancka, Der strafrechtliche Nothstand, 1878 г., ї26; его же, Das osterreichische Strafrecht [Янка, Уголовное бедствие, 1878 г.; Австрийское уголовное право, 1884 г. (нем.)], 1884 г., ї45, изд. 1894 г., ї.45; а в особенности Die Grundlagen des Strafrechts,1885 г.; в этой брошюре Jancka делает оценку и новейших попыток защиты свободы воли - как основания уголовной вменяемости - Гельшнера и Биндинга. Непоследовательность и противоречивость в построении индетерминистической теории вменяемости, даже у такого строго логического писателя, как Биндинг, занимающего бесспорно выдающееся место между современными криминалистами, свидетельствует, что наступают уже последние часы этой доктрины. А. Лиебманн даже находит, что теория Биндинга может быть причислена к индетерминистическому направлению только потому, что таковой считает ее автор, так как основные условия вменения (а следовательно, и вменяемости): 1) "способность, связанная с знанием нормы, т. е. способность разуметь соотношение содержания хотения и действия с требованиями нормы", и 2) "решимость осуществить сознанное проявление сил, состоящих в распоряжении нашей воли, с пониманием свойства такого проявления", так что человек должен обладать способностью придавать вытекающим из своего характера побуждениям значение мотивов деятельности,- представляются положениями, вполне разделяемыми и сторонниками противоположного лагеря. Далее, к защищаемому в тексте направлению примкнул A. Merkel в его разборе последнего труда Гельшнера, Das gemeine deutsche Strafrecht, помещенном в L. Z., I, Lehrbuch. По поводу Меркеля Янка замечает: "Присоединение к этому направлению Меркеля, исследователя права, отличающегося общеизвестной проницательностью и глубиной взгляда и общепризнанной осторожностью в суждении о сомнительных вопросах, должно быть признано чрезвычайно важным фактом". Любопытно, что Неттер, говоря, что Меркель постановкой вопроса о вменяемости сделался реформатором уголовного права, даже не упоминает о Янке. К этому же направлению примыкает Hunger в его статье, указанной выше, в L. Z. за 1887 г.; Jellinek, Die social-ethische Bedeutung vom Recht, Unrecht und Strafe, c. 62 и след.; Zurcher, Hartz, Mittelstadt, Glaser, Liszt (в первых изданиях учебника), даже ближайший последователь Биндинга - A. Finger, как в его статье, Zur Begrundung des Straf rechts, 1887 г., так и в его учебнике; Ree, Die Illusion der Willensfreiheit, ihre Ursachen und Folgen, 1885 г.; Druskowitz, Wie ist Verantwortung und Zurechnung ohne Annahme der Willensfreiheit moglich? 1887 г.; L. Diffenbach, Die Willensfreiheit und die deutsche Rechtswissenschaft insbesondere die Straf rechtslehre, 1889 г.; Horn, Die Kausalitatsgesetz, 1893 г.; Dol-mann, Die Wissenschaft und das Strafrecht, 1892 г.; Trager, Wille, Determinismus, Strafe, 1894 г.; Calker, Straf recht und Ethik, 1897 г.; Liebmann, в Einleitung in das Straf recht, 1900 г.; Netter, Das Princip der Vervollkommnung, 1900 г. Но немало крупных литературных имен встречаем мы и среди новейших немецких защитников индетерминизма: Halschner, Strafrecht, I; Holtzendorf, Bar, v. Buri, Birkmayer, Lammasch; Lamezan, Willensfreiheit und Zurechnung, 1882 г.; Witte, Die Freiheit des Willens, 1882 г.; H. Meyer, Die Willensfreiheit und das Straf recht, 1890 г., и в учебнике ї 2; Pfenninger, Grenzbestimmungen; Ortloff, Die Verneinung der Willensfreiheit im Determinismus. L. Z. XIV, № 3 и 4. Во Франции, как в учебниках, так и в монографической литературе специального уголовного права, преобладает и ныне индетерминистическое направление. Но многие из трудов социологического и антропологического направления становятся на почву закономерности человеческих деяний. Levi-Brulh, L'idee de responsabilite, находит, что вопрос о свободе и несвободе человеческих действий не имеет значения при определении судьей ответственности; на этой же точке зрения стоит Prins в своей Science. Напротив того, в Италии, в особенности между писателями антропологического направления, преобладает детерминистический взгляд. Ferri в его Sociologie crimmelle и в более раннем труде La teoria dell imputabilita e la negazione del libero arbitrio, 1878 г., излагает теорию, вполне сходную с защищаемой мною, и притом не только по существу, но даже и по изложению (хотя, разумеется, и без знакомства с моим Курсом и Лекциями; такое же замечание делает проф. Сергеевский, относительно построения этого учения у Jancka и некоторых других новых немецких писателей), но затем мы расходимся с уважаемым автором во взглядах на сущность и условия виновности и ответственности. Я отмечаю это несомненно случайное сходство и не только постановки, но и формы изложения вопроса у писателей разных литератур в почти одновременно появившихся трудах - у меня 1867 г. и 1874 г., у Янка-1878 г., у Ферри - 1878 г., как признак времени, как проявление победы положительного метода разработки вопросов уголовного права над метафизическим.
[2] См. примеры таких явлений, не подчиненных воле, у Сеченова - "Психологические этюды", 1873 г.
[3] Ср. обстоятельное изложение механики волевой деятельности человека у Hamon.
[4] Ферри, Sociologie, говорит: "Человек действует, как машина, но он не организован таковой. Он машина в том смысле, что воспроизводит в своих действиях только то, что он получает от среды физически и морально; он, как и всякое живущее существо, есть машина переработки силы, подчиненная всеобщему закону причинности, в силу чего, при наличности известного сочетания сил физических, физиологических и психологических, он может реагировать только определенным способом. Но человек не организован машиной, как неорганический предмет, уже потому, что он организм живой, своеобразно реагирующий на внешние влияния, постоянно определяемый силами физическими и физиологическими, но изменяющийся у каждого лица, в каждый момент, смотря по различной комбинации самых сил. Поэтому, несмотря на отрицание свободы воли, человек не делается автоматом, подчиненным слепому фатализму".
[5] По выражению Шопенгауера, закон причинности, господствующий в природе у животных и человека, получает соответственное выражение в законе мотивации как условие деятельности.
[6] Эти действия лежат как бы посредине между несознательными, рефлективными, и сознательными, водимыми. По форме это деятельность сознательная, по содержанию - бессознательная; действия человека в существе становятся рефлективными, хотя, по-видимому, их мотивы являются последствием психической деятельности.
[7] Ср. также Н. Сергеевский.
[8] Merkel, ї28, замечает, что и теория причинности, как и теория детерминизма, признает свободу человеческих действий, но первая понимает под нею возможность действовать согласно со своей индивидуальностью, а вторая - возможность действовать несогласно с таковой и даже вопреки ее сущности.