ПИСЬМО 57 301 Превосходнейшему и проницательнейшему философу Б. д. С. от Эренфрида Вальтера фон Чирнгауса 302
Превосходнейший муж!
...Во всяком случае, я удивляюсь тому, что тем же самым рассудком, которым философы доказывают ложность какого-нибудь положения, они показывают и его истинность.
Декарт в начале своего «Рассуждения о методе» полагает, что достоверность разума одинакова у всех людей, а в «Метафизических размышлениях» он эту мысль доказывает. То же самое признают и те, которые полагают, что какое-нибудь достоверное положение они могут доказать таким образом, чтобы каждым человеком оно принималось за несомненное.Однако, оставив это, я апеллирую к опыту и смиренно прошу Вас обратить особое внимание на следующее. Если из двух людей один что-либо утверждает, а другой отрицает и притом каждый высказывает то, что он думает, то получится, что (хотя по словам своим они кажутся прямо противоположными друг другу, однако, если принять в соображение их мысли) оба они говорят истину (каждый сообразно своему пониманию). Я упоминаю об этом потому, что это способно принести огромную пользу в общественной жизни, так как, приняв это в соображение, можно было бы предотвратить бесчисленные разногласия и проистекающие отсюда споры; хотя эта истина в мыслях
588
(veritas in conceptu) не всегда абсолютно истинна, но лишь при условии принятия за истину того, что предполагается при этом в разуме. Это правило до такой степени универсально, что оно имеет место у всех людей, не исключая даже сумасшедших и спящих; ибо все то, относительно чего они говорят, что они это видят (хотя, по-нашему, этого и нет) или видели, несомненно обстоит так фактически.
Все это весьма ясно можно видеть и на том вопросе, о котором идет речь, а именно на вопросе о свободе воли. Из обоих спорящих как тот, кто говорит за свободу, так и тот, кто — против, оба кажутся мне говорящими истину, сообразно тому, как каждый понимает свободу. Декарт называет свободным то, что не вынуждается никакой причиной; Вы же, напротив, называете свободным то, что никакой причиной ни к чему не детерминируется.
Я признаю вместе с Вами, что мы во всех делах определяемся (детерминируемся) к чему-нибудь той или другой определенной причиной и, следовательно, что мы не имеем никакой свободы воли. Но, с другой стороны, я полагаю заодно с Декартом, что в некоторых делах (я сейчас покажу это) мы действуем отнюдь не по принуждению и, таким образом, обладаем свободой воли. В качестве примера я возьму то, что я сейчас делаю.Постановка же вопроса может быть троякой. Во-первых, имеем ли мы абсолютную власть над вещами, находящимися вне нас? Это отрицается. Так, например, то обстоятельство, что я теперь пишу Вам это письмо, абсолютно не зависит от моей власти, ибо несомненно, что если бы я не был задержан своим отъездом или присутствием друзей, то я написал бы его раньше. Во-вторых, имеем ли мы абсолютную власть над движениями нашего тела, происходящими по определению нашей воли? Отвечаю на это ограничительно: да, если мы физически здоровы. Если я здоров, то взяться или не взяться за письмо всегда находится в моей воле. В-третьих, могу ли я, полностью владея своим рассудком (Ratio), пользоваться им свободно, т.е. абсолютно? На это я отвечаю утвердительно, ибо кто станет отрицать, не впадая в противоречие со своим собственным сознанием, что я властен в моих помышлениях хотеть или не хотеть написать это письмо? А что касается самого акта писания, поскольку внешние причины (это относится ко второму пункту) дают мне воз-
589
можность как писать, так и не писать, то я признаю вместе с Вами, что имеются причины, детерминирующие меня к тому, чтобы я писал сейчас: то обстоятельство, что Вы раньше писали мне и просили меня ответить Вам при первом удобном случае и что теперь представляется такой случай и я не хотел бы упустить его. Но в то же время, основываясь на свидетельстве моего сознания, я признаю вместе с Декартом, что все это еще не принуждает меня писать и что, несмотря на все эти основания, я мог бы и воздержаться от писания (и отрицать это кажется мне совершенно невозможным).
Если бы мы принуждались ко всему внешними обстоятельствами, то кто мог бы сделаться добродетельным? Более того, приняв это, мы должны были бы признать извинительной всякую низость. А между тем разве мы не видим весьма часто, что, как бы ни детерминировали нас к чему-нибудь внешние вещи, мы этому тем не менее сопротивляемся своим твердым и непреклонным духом.Итак, чтобы яснее представить вышеприведенное правило: вы оба говорите истину, каждый сообразно своему пониманию; но если мы имеем в виду абсолютную истину, то она принадлежит только мнению Декарта. Вы предполагаете, как нечто достоверное, что сущность свободы заключается в том, что мы ничем не детерминируемся. При этом предположении будет верно как то, так и другое мнение. Между тем сущность вощи состоит в том, без чего эта вещь не может быть даже мыслима; свобода же может быть мыслима, хотя бы мы и детерминировались в наших действиях внешними причинами, т.е. хотя бы всегда существовали причины, которые побуждают нас действовать в определенном направлении, однако не производят наших действий целиком. Но свобода совсем не может быть мыслима, если предположить, что мы действуем по принуждению. Впрочем, по этому вопросу смотрите у самого Декарта, т. I, письма 8 и 9, а также т. II, стр. 4. Но пока довольно. Прошу Вас ответить мне на эти затруднения, и Вы найдете меня не только благодарным, но и, по мере сил и здоровья, Вашим преданнейшим слугой.
8 октября 1674 г. NN 303
590