ПИСЬМО 43 233 Ученейшему и высокопочтенному мужу Якову Остенсу от Б. д. С.

Вы, конечно, удивляетесь тому, что я заставил Вас так долго ждать ответа. Но, право, я едва мог заставить, себя ответить на присланное Вами сочиненьице 235 этого мужа, да и теперь я делаю это только из-за того, чтобы сдержать данное мною обещание.

553

ние в самых немногих словах и вкратце покажу, как превратно понял мою мысль этот человек. Трудно сказать, сделал ли он это вследствие злобы или же вследствие невежества. Однако к делу 236.

Прежде всего он заявляет, что его не интересует вопрос о том, к какой национальности я принадлежу и какой образ жизни я веду. А между тем, если бы он знал это, он так легко не убедил бы себя в том, будто я проповедую атеизм. Ведь атеисты обыкновенно отличаются тем, что превыше всякой меры ищут почестей и богатств 237, каковые я всегда презирал, как это известно всем, кто меня знает. Далее, чтобы подготовить путь к тому, что он желает доказать, он говорит, что я неглуп, — именно с той целью, чтобы тем легче было заявить, что я «искусно, изворотливо и злонамеренно написал книгу в защиту сквернейшего учения деистов». Уже это одно в достаточной мере обнаруживает его полное непонимание моих аргументов. Ибо можно ли быть столь искусным и хитроумным, чтобы притворным образом дать так много и столь веских аргументов в защиту того, что считаешь ложным? И чье произведение, спрашиваю я, он признает после этого искренне написанным, если он думает, что одинаково солидно может быть доказана как истина, так и фикция? Впрочем, я уже не удивляюсь этому. Ведь такому же публичному посрамлению подвергся когда-то и Декарт со стороны Воэция 238 и подвергаются многие другие лучшие люди 239.

Затем он продолжает: «Чтобы избежать ошибку суеверия, он, как мне кажется, отбросил всякую религию». Не знаю, что автор подразумевает при этом под суеверием и что под религией? — Спрашивается: неужели человек отбрасывает всякую религию, если он утверждает, что бог должен быть признан за высшее благо и должен быть любим, как таковой, свободной любовью, что в этом одном состоит наше высшее счастье и высшая свобода, что награда добродетели есть сама добродетель, а кара глупости и бессилия — сама глупость и, наконец, что всякий должен любить своего ближнего и повиноваться предписаниям высшей власти? Я не только ясно высказал это, но и обосновал прочнейшими доказательствами.

554

бы только не сдерживался страхом наказания! От дурных дел он воздерживается, следовательно, как раб, — недобровольно, нетвердо и нерешительно. И когда он следует божественным предписаниям, то он ожидает от бога за этот рабский труд даров, более сладких для него, чем любовь к богу, и притом тем больших, чем более он тяготится добром, которое против воли делает. Вот почему он и думает, что те, кто не удерживается этим страхом, должны быть вполне разнузданы и отбрасывают всякую религию. Но оставляю это и перехожу к тем доводам, которыми он хочет показать, что я «прикрытыми и прикрашенными аргументами проповедую атеизм».

Основанием для такого заключения автор считает то, что я будто бы отнимаю у бога свободу и подчиняю его року (fatum). Все это совершенно неверно. Ибо я точно таким же образом утверждал, что все с неизбежной необходимостью следует из природы бога, как все утверждают, что из природы бога следует то, что он самого себя мыслит (intelligit) 240. Никто не станет отрицать, что это последнее необходимо проистекает из божественной природы, и однако же никто не скажет на этом основании, что бог принужден к этому каким-то роком. Напротив, необходимо признать, что бог мыслит самого себя вполне свободно, хотя и необходимо. Право, я не усматриваю здесь ничего такого, что могло бы быть не понятно кому бы то ни было. А если он тем не менее видит в этом какую-то злонамеренность, то что же он должен в таком случае думать о своем Декарте, который, говоря, что мы не делаем ничего такого, что не было бы заранее предначертано богом, и даже что мы в каждый данный момент как бы вновь создаемся богом, в то же время признает за нами свободу воли? Вот это, действительно, никому не понятно, как, впрочем, признает и сам Декарт 241.

Далее, эта неизбежная необходимость вещей не устраняет ни божественных, ни человеческих законов, ибо нравственные предписания — получают ли они форму закона от самого бога или нет — остаются тем не менее божественными и благодетельными.

555

не могут внушать нам меньшего опасения потому только, что они проистекают из них с необходимостью. Вообще, действуем ли мы по необходимости или свободно, мы во всяком случае руководствуемся в своих действиях надеждой или опасением. Поэтому он совершенно ложно утверждает, что я «не оставляю места никаким заповедям и предписаниям» или, как он пишет далее, что «нельзя говорить об ожидании наград или наказания, когда всё приписывается року и когда утверждается, что всё с неизбежной необходимостью проистекает из бога».

Не буду спрашивать о том, почему сказать, что все с необходимостью вытекает из природы бога, — то же или почти то же, что сказать: сама вселенная и есть бог. Но я хочу обратить Ваше внимание на то, что автор письма с не меньшей досадой добавляет вслед за тем, — а именно, будто я говорю, что «люди должны предаваться добродетельной жизни не ради заповедей и закона божия и не вследствие надежды на награду или из страха наказания, но...» и т.д. Этого-то как раз Вы нигде не найдете в моем трактате. Напротив, в главе IV я прямо высказал, что суть божественного закона (божественным образом запечатленного в нашей душе, как сказано в главе XII) и величайшая заповедь божия состоят в том, чтобы любить бога, как высшее благо, т.е. не из страха перед какими-нибудь карами (ибо любовь не может произойти из страха) и не ради любви к какой-нибудь другой вещи, которой мы желаем насладиться (ибо в этом случае мы любили бы не столько самого бога, сколько то, что составляет в данный момент предмет нашего желания). В той же главе я показал, что бог открыл тот же самый закон через пророков. И скажу ли я, что этот закон получил форму закона божия от самого бога, или же я его пойму так же, как и остальные предначертания (decreta Dei) бога, заключающие в себе вечную необходимость и вечную истину, он тем не менее останется божьим предначертанием и благодетельным предписанием.

556

толкуя ее, как они обыкновенно всё толкуют, докучали и мешали другим, не вынося для самих себя никакой пользы.

Однако, хотя я считаю, что сказанного достаточно для того, чтобы показать то, что я хотел, я нахожу нелишним отметить здесь еще кое-что. А именно: автор совершенно напрасно полагает, будто я имел в виду учение тех теологов, которые проводят различие между речью пророка, поучающего и просто что-нибудь рассказывающего. Если он подразумевает под этим учением то, что я приписываю в главе XV некоему Р. Иегуде Альфахару 242, то спрашивается, каким же образом я мог бы считать, что его мнение согласно с моим, если я сам в этой главе опровергаю его, как ложное? Если же он думает о чем-либо ином, то признаюсь, я этого до сих пор не знаю, а стало быть, я никак но мог иметь этого в виду.

Далее, я также не вижу, почему автор утверждает, будто я думаю, что к моему мнению примкнут все те, кто не признает, что разум и философия являются истолкователями Писания. Ведь я опроверг как точку зрения этих людей, так и точку зрения Маймонида.

Было бы слишком долго подвергать разбору все те [аргументы, с помощью которых] автор показывает, что он выносил свое суждение обо мне [находясь] в не совсем спокойном состоянии духа. Поэтому перехожу прямо к его заключению, где он говорит, что у меня не остается ни единого аргумента для доказательства того, что Магомет не был истинным пророком. Это он пытается подтвердить моими же взглядами, тогда как из них с полной очевидностью следует, что Магомет был обманщиком, так как он совершенно отнимает у людей ту свободу, которую признает за ними всеобщая религия (religio catholica), открываемая [людям] через естественный свет 243 и свет пророческий, и которая [т.е.

557

Что же касается самих турок и остальных [нехристианских] народов, то я полагаю, что если они чтут бога культивированием справедливости и любовью к ближнему, то они имеют в себе дух Христов и получат спасение, каких бы убеждений они по невежеству ни придерживались относительно Магомета и оракулов.

Итак, Вы видите, друг мой, что этот муж весьма сильно отклонился от истины. Тем не менее я должен признать, что он проявляет несправедливость не по отношению ко мне, а главным образом по отношению к самому себе, когда он, не краснея, провозглашает, что «прикрытыми и прикрашенными аргументами я проповедую атеизм».

Впрочем, я надеюсь, что Вы не найдете во всем сказанном мною ничего такого, что показалось бы Вам слишком суровым по отношению к этому мужу. Однако, если бы Вы что-либо подобное встретили, то прошу Вас или вычеркнуть это, или исправить по собственному усмотрению. Я вовсе не намерен раздражать его, кто бы он ни был, и наживать себе врагов. А так как последнее часто происходит из такого рода споров, то я лишь с трудом заставил себя написать этот ответ, и я не смог бы заставить себя сделать это, если бы не обещал [Вам]. Засим желаю Вам быть здоровым и, поручая письмо это Вашей мудрости, остаюсь и т.д.

[Гаага, 1671 г.]