Законодательство о нотариате

Понятие «нотариат», будучи этимологически связано с латинским словом «нотарий» (notarius, в греческой транскрипции voxupio:;), на самом деле первоначально не имело с ним ничего общего.

определенной категории лиц — профессионалов с техническим названием tabelliones (от tabella, т. е. дощечка, традиционный материал римского документа), которые, не состоя на государственной службе, но под контролем государства занимались в виде свободного промысла составлением юридических актов и служебных бумаг, т. е. облечением юридических сделок в документальную форму, получая за это установленное законом вознаграждение (например, в эдикте Диоклетиана устанавливалась такса вознаграждения та- беллиона за составление бумаг и документов по числу строк — 10 динаров за 100 строк).[309] Именно в этом учреждении усматривают зародыш того громадного института, который, «получив в Италии широкую организацию со стороны законодательства и новое имя "нотариат", вместе с римским правом (но в его византийской переработке. — И. М.) акцептирован и ассимилирован новыми европейскими народами».[310]

Впервые табеллионы упоминаются в начале III в. Ульпианом (D. 48. 19. 9. 4-7), причем в одном ряду с юристами (iuris studiosi) и поверенными (advocati).1 Указаны их функции (instrumenta forinare, libellos

concipere, testationes consignare, testamenta ordinare vel scrivere vel signare), а также места их деятельности. Но поскольку эти указания относятся ко всем трем категориям лиц, упомянутых Ульпианом, то неясно, что приходится на долю собственно табеллионов. Маловероятным, в частности, представляется то, что они осуществляли свою деятельность в архиве или грам- матофилакиуме, т.

(наряду с просто греческой транскрипцией — шррА- ?dcov) многими, более или менее синонимичными терминами — оърРоХишурафод, vopucoq, raPoiAapioq, но никогда — votdpioc;.

В таком примерно виде позднеримский нотариат и был унаследован Византией. Именно ему, по мнению Миттайса, было суждено в эллинистическую и ранне- византийскую эпохи стать фактором, больше всего способствовавшим рецепции римского права на Востоке, именно ему «надлежало направлять юридические отношения на пути нового права и создать в зыбкой бесформенности эллинистического права прочный базис, на основе которого только римский (читай: "византийский". — И. М.) судья и был склонен признать правоотношение».[311] Но чтобы выполнить эту свою функцию, нотариату самому нужно было избавиться от «зыбкости и бесформенности», безусловно присущей ему на ранней стадии его истории. Это и явилось делом Юстиниана, издавшего ряд фундаментальных законов, которые послужили основой всего византийского законодательства о нотариате и частном письменном акте.

присоединяются и ранее изданные императорами законы (например, ряд конституций Льва, воспрещавших табеллионам оформлять письменно сделки евнухов, отчуждения церковных имуществ, уступки владений с целью приобретения их патроном,[313] или конституция Анастасия, в которой табеллиону вменялось в обязанность контролировать правильность заключения частных сделок и особенно регистрацию актов в соответствии с законом[314]), так как, будучи включенными в кодекс, они приобретали нормативное значение и входили составной частью в Юстинианову доктрину тя- беллионата."

Итак, текст знаменитой конституции С. 4.21.17,[315]столь часто воспроизводящейся в разного рода работах, гласит: сделки на продажу или обмен, или дарения, которые необязательно должны быть регистрированы (quas intimari поп est necessarium), а также сделки, касающиеся дачи задатков или чего-либо другого, стало быть, те соглашения, в отношении которых было желательно, чтобы они совершались письменно (quos in scriptis fieri placuit), а также сделки, которым надлежит быть зафиксированными документом (quas instrumento recipi convenit), — все они должны иметь силу (vires habere) не иначе, как через посредство переписанных набело и скрепленных подписями сторон документов (instrumenta in mundum recepta

snbscriptionibusquepartium confirmata), а в случае, если последние составляются табеллионом, то также совершенных им самим (ab ipso complete) и в конце концов «отпущенных» сторонам (partibus absolute),[316] и чтобы никому не было позволено, прежде чем так случится, присваивать себе на основании такого рода контракта или сделки какое-либо право, предъявляя составленный проект акта (a scheda conscripta), пусть даже содержащий подпись одной стороны или обеих, или же самый акт, который и не совершен, и не отпущен (vel ab ipso mundo, quod necdum est impletum et absolutum).

Из этого весьма краткого текста вытекают, однако, важные следствия. По мнению Дэльгера,11 здесь речь идет о двух категориях документов: 1) о документах, которые составляются самими сторонами («документы сторон»), переписываются начисто и подписываются ими;[317] 2) о документах, которые по поручению сторон

составляются табеллионом, затем «совершаются» им и вручаются сторонам, причем характерными конститутивными элементами табеллионатного документа были completio и absolutio, правильное понимание которых само по себе выливается в проблему, к которой нам еще предстоит вернуться.

Если конституция С. 4. 21. 17 касалась в основном форм и типов документов, то новелла 44, изданная позднее конституции, но логически как бы предваряющая последнюю, трактует вопросы внешней организации службы табеллиона, и поскольку эта новелла ни разу не приводилась в более или менее цельном виде, считаем полезным перевести ее целиком:[318] «Нам стало известно об одной тяжбе, — говорит император в предисловии к новелле, — которая и дала повод для издания настоящего закона, а именно: от лица некоей женщины был предъявлен акт, не имеющий ее собственноручной подписи (ибо она была не сведуща в грамоте), но совершенный табеллионом,[319] содержащий

ее подпись, сделанную с помощью руки табулярия (т. е. за неграмотную расписался табулярий18), и отмечающий присутствие свидетелей. И поскольку затем в отношении документа возникло некоторое сомнение (так как женщина заявила, что ее волеизъявление совсем не соответствует тому, что говорилось в письменном акте), то слушавший дело пожелал узнать правду от габеллиона, с какой целью и вызвал его. Тот сказал, что признает письмо формулы совершения акта, но ничего не знает, что за этим (т. е. процедурой "совершения") последовало, ибо разбор начальной стадии (составления акта) он не взял на себя, а поручил это кому-то из своих помощников, да и позднее не присутствовал при совершении, но снова поручил это еще одному помощнику. Явился в суд и участвовавший в совершении, который, однако, сказал, что и ему ничего о деле неизвестно, так как не он был писцом документа; он знает только то, что в его присутствии акт был "отпущен" ((ілоХ.нgt;л:ші, diinissum est).

Поэтому, — говорит Юстиниан, начиная главу I закона, — мы сочли нужным помочь каждому и издать для всех общий закон с тем, чтобы табеллионы, стоящие во главе службы, любым способом лично сами занимались составлением акта19 и присутствовали,

18 Здесь табулярий выступает в значении «писец», который еще не достиг ранга нотария, совершающего акты. Ср.: Amelotti М„ Costamagna G. Alle origini del notariato... P. 82. N. 14.

14 В позднейшем Синопсисе новелл Юстиниана это распоряжение резюмируется так: лсц ацфолшоурафос; «что; lt;Si

когда последний "отпускается" (rjviicd шшАдхнто, dum dimittitur), и чтобы не иначе осуществлялось совершение акта (лХтракзц, completio),[320] как с соблюдением следующих правил: они сами должны иметь представление о деле с тем, чтобы в случае, если спросят судьи, могли узнать и ответить, что случилось впоследствии, особенно когда сделавшие волеизъявление неграмотны, ибо им легко отказаться от того, что изложено в документе: это не поддается проверке. Так вот (1), чтобы предотвратить все это, мы и пишем настоящий закон, и хотим, чтобы он всячески соблюдался табеллио- нами и в этом благословеннейшем городе (т. е. Константинополе), и в провинциях. Пусть они знают, что если что-либо сделают вразрез с ним, то будут полностью отстранены от так называемых станций (kktigcouvtui mx'TOiq ксЛоицкушу cxuxiovcov),[321] а тот, кто будет делегиро-

ван ими или для выполнения обязанностей по составлению документов, или для того, чтобы присутствовать, сам станет хозяином концессии на станцию (спіхом Ki'jpio^ ifjq і; тс і тг|- oxuxiovoq «uOsviiui; ёохш).[322] И все переменится: этот отныне займет то положение на станции, которое имел в отношении ее ее прежний начальник (о ках' (tuxf)v тірштг.іЗйіу), а тот или покинет ее, или станет одним из рядовых писцов, обслуживающих нового начальника (г,ц xwv urcoypuipovxcov сктдуы, unus mi- nistrantinm illi).

а другой вместо него пусть будет выдвинут, причем от этого не должен нести никакого ущерба собственник станции (6 xoG oiuiiovo; кирю^, stationis dominus), если им окажется кто-либо из посторонних лиц, а не сам табеллион; он не должен терять ничего из доходов, получаемых от станции. Но только один табеллион, выдумавший такие вещи и отказавшийся исполнять свою работу, отстраняется от заведования, в то время как все другие права на станцию сохраняются неприкосновенными за ее собственниками, в отличие от та- беллионов, допустивших такого рода ошибки. И пусть (3) не сочиняют табеллионы отговорок, ссылаясь на болезни или занятость, ибо им можно, если что-либо подобное произойдет, пригласить к себе заключающих сделку и самим совершить акт. Такого рода заключающиеся изредка сделки не станут, пожалуй, ни для кого препятствием, так как ничто у людей не бывает столь бесспорным, как то, что они (люди) не могут допустить и тени какого-либо сомнения, даже если речь идет о чем-то в высшей степени справедливом. Но и уменьшение доходов у них из-за (недостаточного) посещения контрагентов пусть не выдвигают в качестве предлога, ибо лучше немногие сделки оформлять надежно, чем рисковать, беря на себя многие. Однако (4), чтобы закон не показался им слишком суровым, мы, приняв в расчет человеческую природу, устанавливаем наши законы в соответствии с последней. Так, именно из-за их такого рода колебаний мы даем габеллионам разрешение (u6eiuv, licentiam) каждому выдвинуть для этого одного (себе заместителя, зарегистрировав его) в ведущемся в соответствии с обычаем регистре у светлейшего магистра ценза благословенного города и дать ему (заместителю) право составлять в его (табеллиона) станции документы для заключающих соглашения и присутствовать при отпуске этих

документов. И никому другому из пребывающих в станции не разрешается ни брать на себя начальный этап составления документа, ни присутствовать при их отпуске, но только самому табеллиону, имеющему концессию, или предложенному им для этого его заместителю. Если же что-либо, вопреки этому, случится и дело будет поручено кому-то другому, то пусть будет подвергнут ранее определенному нами наказанию табеллион, имеющий концессию, а сами документы в интересах контрагентов (8іа то хрпснцоу tamp;v оиррсЛ- gt;.6vxcov, propter utilitatem contrahentium) пусть остаются в силе (оик dKDpoupcvcov). Выражаем уверенность, что из страха перед законом табеллионы отныне будут соблюдать установленные нами правила и документы будут находиться под охраной».

Не менее интересна и глава II новеллы, которая уже непосредственно посвящена самому документу. «К настоящему закону, — говорит император, — мы добавляем еще то, что табеллионы должны писать акт не на какой-нибудь другой чистой бумаге, а только на той, которая вначале содержит так называемый протокол, указывающий имя находящегося в этот момент при должности славнейшего комита священных наших щедрот и время изготовления бумаги,[323] каковые (т. е. имя и время) на такого рода документах пишутся на верхней части листа (лроурафєтаї). Этот протокол не сле-

дует отрезать, но оставлять вставленным (ёукшркуоу, insertum). Ведь нам известно немало подделок среди документов (ларалоіііосц, falsitates), уличавшихся и ранее, и сейчас. Так что если появится какой-либо письменный акт, имеющий не по правилам записанный протокол, но какую-либо иного рода надпись (cftbiv nva ypatpqv) содержащий, то пусть не принимают его (к рассмотрению) как поддельный и непригодный для такого дела. Только на такой бумаге, о которой мы говорили, пусть пишут акты. Мы желаем, чтобы эти определенные нами правила, касающиеся качества листов бумаги и отрезания так называемых протоколов, были действительны только для этого благословенного города,[324] где, с одной стороны, заключается очень большое количество всевозможных сделок, а с другой — имеется значительный запас бумаги и можно законным образом использовать обстоятельства, а не давать повода кому-либо грешить подделыванием, ответственность за которое будут нести и сами табеллионы, если осмелятся совершить что-либо вопреки этому».

Эти распоряжения органично дополняются изданной спустя несколько дней (31 августа 537 г.) новеллой 47, касающейся способа датировки актов.20 Юсти-

ниан предписывает (гл. 1) «тем лицам, которые ведут регистры (gesta) в судах или везде, где составляются акты              acta), табеллионам и вообще пишущим

документы по какой бы то ни было форме в этом великом городе иди у других народов, быть во главе которых дал нам Бог, так редактировать начало документов: "В царствование такого-то божественнейшего августа и императора, в год такой-то", а затем указывать имя ииата (консула), в тот год находящегося при должности, на третьем месте — индикт (т. е. 15-годичный цикл, заимствованный из практики фиска. — И. М.), за которым следуют месяц и день.[325] Ибо таким образом вррмя сохранится навсегда, да и упоминание о царствовании, порядок консулатов и прочие наблюдения, включенные в документы, будут весьма способствовать тому, что последние не смогут быть подделаны. Если же (§ 1) У жителей Востока или у других людей сохраняется обычай исчисления времени от основания городов, не будем этому препятствовать, но пусть сначала ставится царствование, за ним следуют, как уже сказано, ипат (консул), индикт, месяц и день, в который совершается и записывается происходящее (лріїттг.тш ш\ урафг.тш та yivopevu, geruntur et scribuntur quae agun- tur)/' и уж потом пусть приводится и год с основания

города. Ибо мы ничего не упраздняем из того что было раньше, но императорской прибавкой возвеличиваем дело». Во II главе новеллы предписывается судейским чиновникам проставлять даты актов на греческом или латинском языке в зависимости от того, на каком языке писан «контекст» (таад, ordo).

Наконец, новелла 73 от 4 июня 538 г., чрезвычайно важная, поскольку в ней затрагивается фундаментальная проблема юридической действенности документа в зависимости от способа его засвидетельствования.[326]Дело в том, что до Юстиниана в целях сообщения частному письменному акту доверия (impositio fidei) широко применялся в судопроизводстве метод сравнения почерков (сиукрюц xd)v уращштсоу, comparatio littera- rum). Юстиниан на материале практики судов показывает несовершенство этого метода и вменяет в обязанность составлять документ, подписанный по меньшей мере тремя свидетелями, а еще лучше — совершенный табеллионом. Поводом к изданию закона послужил «парадоксальный» случай, происшедший в Армении, когда суду был предъявлен акт об обмене (то apdij/ccDi; оицРоЯшоу), почерк подписей свидетелей которого был признан «непохожим» и, значит, подписи

недостоверными. Однако сами свидетели, позднее разысканные, опознали свои подписи, и акт «получил доверие». Этот случай побудил Юстиниана к весьма скептической оценке метода сравнения почерков: с одной стороны, он способствует появлению эпидемии подделок, ибо «у подделывателей один предмет увлечений — как можно больше упражняться в подражании почеркам; ведь подделка — это не что иное, как подражание истине, и в эти времена мы встречаемся с бесчисленным количеством подделок (риріш; ларалоііі- акц) в судебных процессах»; с другой — весьма неустойчива сама природа почерка, ибо «часто причиной непохожести его является время (ведь неодинаково, пожалуй, будет писать кто-либо, пребывая в молодом возрасте, в зрелом, постарев, а возможно, и дожив до самого дряхлого возраста), а зачастую и болезнь на это влияет; да что мы вообще говорим об этом, когда даже простая смена пера и чернил полностью уничтожает тождественность почерка» (praef.). Поэтому (гл. I), если, скажем, есть желание надежно поместить в депозит, пусть «не доверяют одним только распискам принимающего на хранение (именно этот случай был предметом рассмотрения в суде: ведь тот, о котором говорили, что это он писал документ, не опознал своего почерка, чем произвел большое смятение; его заставили написать другой текст, почерк которого показался довольно похожим, но не совсем тождественным, и то, что касалось почерка, так и осталось невыясненным). Тот, кто отдает в депозит, пусть вызовет свидетелей, по возможности честных и достойных доверия, числом не менее трех, чтобы мы уже не зависели только от почерков и их сличения и чтобы судьям была помощь и от свидетелей. Ибо мы допускаем и такого рода свидетельства, когда свидетели, придя, говорят, что в их присутствии подписало до-

кумент лицо, совершившее его, и что они это знают. И если мы узнаем, что свидетелей было не меньше трех и они достойны доверия, мы не станем противиться такого рода доверию: мы ведь устанавливаем закон не для того, чтобы сокращать доказательства, но чтобы они были, и были надежными. Но если (гл. II) кто-либо будет составлять акт о займе или какой-либо другой сделке и не пожелает его совершить публично (ктг" ауорш; cuvamp;eivat),[327] то пусть документ, который оформляется письменно, считается имеющим доверие не сам по себе (auxoBev, ex ipso), но только от присутствия достойных доверия свидетелей, числом не менее трех, так чтобы или они лично присутствовали и свидетельствовали своими собственными подписями, или другие за них свидетельствовали, что именно в их присутствии составлен документ; и дело получит доверие и от того и от другого (т. е. от сличения почерка и свидетелей. — И. М.), так как и рассмотрение почерков не является полностью негодным, но лишь недостаточным, нуждающимся в подкреплении свидетелями. Если же (гл. III) случится нечто подобное тому, что произошло в Армении, и сличение почерков скажет одно, а показания свидетелей другое, тогда мы полагаем, что то, что говорится живым голосом (та лир» br/opeva qxovf|lt;;) и подкрепляется клятвами, более достойно доверия, чем письменный документ сам по себе.

В противном случае пусть от проницательности и бо- голюбия судьи зависит то, что доверие оказывается более истинным свидетельством, чем эти.[328] Если же кто-либо сдающий в депозит или дающий заем, или как-либо иначе заключающий сделку удовлетворится одной только распиской того, с кем он вступает в соглашение, то он сам должен отдавать отчет в том, что он все дело поставил в зависимость от доверия к тому человеку. И постольку же доверие на основании письма (єк тпс; урасрт^) покажется, пожалуй (в соответствии с нашим законом), недостаточным, чтобы быть оказанным документу; если же присутствие свидетелей, при которых сделка происходила, или, может быть, последнее прибежище дела (скажем, клятва) помогут ему, то мы не объявим происшедшее недействительным. Ибо, остерегаясь подделок и подражаний и не доверяя тем сделкам, которые являются "голыми" (тъцуац oijaaig айтац), мы придаем делу такого рода строгую точность не для того, чтобы лишить доверчивых их доверия по отношению к друзьям, но чтобы, насколько это возможно, всеми способами изобличить обман и запирательство. Но и акты (гл. V), совершаемые публично, даже если они содержат completio та- беллионов, пусть перед формулой совершения (яро тоС хєХєарато^) сделают письменное указание на присутствие, как сказано, свидетелей. Нужно, однако (гл. VI), чтобы судьи, если они найдут какие-либо пометы, записанные на документах, разобрали их и попытались прочесть (мь{ ведь знаем, что многое и из них обнару-

живается), и нелегко доверие к почеркам допустить на основании сличения их с другими по вышеуказанным нами причинам. Если же (гл. VII) все свидетели умрут или случайно будут отсутствовать, или по какой-либо другой причине будет нелегко придать доверие на основании подписей свидетелей, ни табелли- он, совершивший документ (если тот будет совершен публично), не уцелел, чтобы в совершенном им деле выступить в качестве свидетеля, или его нет в городе, а совершенно необходимо произвести сличение почерков формул совершения, или нет тех, которые подписали документ, тогда следует пойти на сличение (мы ведь не запрещаем его совсем). Приступив к делу со всей тщательностью и в любом случае, если будет сочтено, что нужно оказать ему доверие, привести также к присяге предъявившего документ, который должен поклясться, что он, ничего плохого не зная в отношении предъявляемого им документа и не приготовив никакой уловки в отношении сличения, которое должно состояться, так им пользуется, чтобы и не было что-либо уничтожено совсем и чтобы в делах была всегда надежность. Относительно же (§ 1) документов, совершаемых публично, дело обстоит так: если придет табеллион и станет свидетельствовать клятвенно, то если он написал документ не лично, а через кого-то из своих помощников, пусть придет и тот, если он жив или если вообще возможно, чтобы он пришел и никакая причина не мешает его появлению (скажем, тяжкая болезнь или какое-либо из иного рода обстоятельств, которые встречаются у людей); а если акт указывает и счетчика (арі9цг)тг|у, adnumeratorem[329]), то и тот пусть присутствует, чтобы три было свидетеля,

а не один. Если же и счетчик не был указан, а весь документ табеллион самолично и написал, и совершил, или же тот, кто его написал, отсутствует или по иной какой-то причине не может присутствовать, а табеллион сам клятвенно свидетельствует собственной формуле совершения (тф оікєіф тєХєоріт), чтобы не было места сличению, то пусть и в этом случае будут достойны доверия документы. Ибо свидетельство, происходящее посредством голоса совершившего документ и подкрепленное клятвой, придаст, пожалуй, некоторый дополнительный вес делу. Если же (§ 2) табеллион умер и его формула совершения будет засвидетельствована путем сличения с другими, если с другой стороны будет жив и составитель акта, и счетчик тоже, пусть явятся и те, если они находятся в городе, и пусть имеет грамота доверие, основанное на сличении формул совершения, и доверие, основанное на свидетельских показаниях. Если же никого из тех лиц не будет, тогда пусть осуществляется сличение формул совершения. Однако пусть одного этого будет недостаточно для такого дела, но пусть будут подвергнуты рассмотрению почерка и подписавших акт или и контрагентов, чтобы на основании многочисленных сличений и формулы совершения, и почерков под-

писавших или также контрагентов свести отовсюду единое доверие и завершить его. Если (§ 3) ничего другого не будет найдено, кроме сличения документов, то до сих пор господствовавшее правило пусть имеет преимущество перед тем, что предъявляющий документ для разбирательства сличения приносит торжественную клятву. Чтобы дело вообще приняло какое- то прибавление для большего доверия к нему, пусть к тому же присягнет и сам проситель того, чтобы это осуществилось, а именно — что, не располагая иным доверием, он пришел на разбирательство сличения актов, что он в отношении его (сличения) не сделал никаких уловок и ничего такого, что могло бы, естественно, скрыть истину. От всего этого позволено быть свободными контрагентам, если они (и та и другая сторона) пожелают прийти к тому, чтобы зарегистрировать документы (єцфауп 7іои;їс8ш, ut insinuent),[330] и сами контрагенты внесут в регистры, чтобы гарантировать от обмана, порчи и подделываний, и всяческие другие злокозни исправляя, мы устанавливаем настоящий закон. Те документы, которые уже санкционированы

нами на основании происшедшего сличения почерков с привлечением собственноручных текстов, остаются в силе. Разумеется, и те документы, которые исходят от лиц, не сведущих в грамоте, и которые уже приняты в судах, пусть сохраняют свою силу, так как такие документы получили подобающее рассмотрение в судебном порядке. Когда же (гл. VIII) речь идет о контрагентах, не сведущих в грамоте, должны быть привлечены два табулярия[331] и свидетели в тех местах, где имеются табулярии, но особенно свидетели, незнакомые контрагентам. Все это для того, чтобы одни (т. е. табулярии. — И. М.) писали за неграмотного или малограмотного, а другие — свидетельствовали, что в их присутствии это проходило и они знают об этом, и таким образом доверие к такого рода актам будет гарантировано. Ясно, что для такого рода сделок должно быть привлечено не менее пяти свидетелей, н числе которых будет и пишущий за контрагента, причем пишущий или весь документ целиком,или только то, что следует за несколькими пометами, поставленными контрагентом, и таким образом будет соблюдена строжайшая точность. Это (§ 1) мы утверждаем в отношении письменных актов. Если же кто-либо пожелает заключить какую-либо сделку без письменного оформ-

ления (аурйфох; правії оіоубг|7соте ouvagt;J.raY(jaJ1), то совершенно ясно, что это получит доверие или через свидетелей, или через клятвы, причем истец приводит свидетелей, а ответчик — присягает или отвергает присягу, в зависимости от того, как судья поставит вопрос, чтобы ьичто и ни у кого из них не осталось непроверенным. Хорошо (§ 2), однако, к закону и то добавить, что при сделках до 1 литра золотом (=72 солида, см. С. 10.72.5) такое требование не должно предъявляться, а дело должно происходить в соответствии с тем, что до сих пор имело права гражданства, чтобы из-за малых дел люди не претерпевали большого разорения. И наконец (гл. IX), мы желаем, чтобы все сказанное было действительно для городов. В деревнях же, где гораздо проще и где ощущается большая нужда в умеющих писать и могущих свидетельствовать, те правила, которые в них до сего времени были действительными, пусть и сейчас остаются непоколебимыми. Ибо это уже санкционировано нами и в отношении самих завещаний, о которых мы особенно заботимся. Так пусть же господствует закон во всех документах и соглашениях, которые будут после этого совершаться; ибо зачем узаконять то, что уже минуло».

С изданием новеллы 73 складывание византийской доктрины нотариата было в основных чертах завершено. Главным ее элементом, как видим, была фигура

3,1 Итак, здесь Юстиниан впервые expressis verbis легализовал наряду с письменным актом устный акт — правило, которое будет воспроизводиться и в позднейших византийских законодательных текстах, например, в исав- рийской Эклоге (Е. 3.1; 4.2; 9.1; 10.1; 13.3 и др.), Исагоге (Eis. 13.1), новелле Ирины, новелле 72 Льва, «Распространенной Эпанагоге» (Ер. А. 11.1), Эпитоме(Ери. 11. 6), Атталиатс (Alt. 5.1), в Шестикнижии Арменопула (Неха- biblos, 1.9.4) и т. д.

символеографа-табеллиона, в контору которого (« станцию») должны были обращаться лица, желавшие совершить документ. На основании устного сообщения сторон о свойстве сделки табеллион составлял проект акта (так наз. scheda), цель которого заключалась в том, чтобы выяснить характер юридического отношения, в которое вступают стороны, и желание их относительно взаимных правоопределений, как это делается нотариусами в наше время. С этого scheda писался самый акт (mundum), но, вероятно, не раньше, чем scheda прочитывался контрагентам и утверждался их согласием.30 Для написания акта употреблялся род гербовой бумаги — «протокол». Переписанный акт еще раз прочитывался контрагентам в присутствии свидетелей, приводимых ими (причем соблюдался принцип «unus testis nullus testis»), подписывался теми и другими, после чего подписывался табеллион, используя стереотипную формулу, содержащую completio и absolutio.

Но что, собственно говоря, такое completio и absolutio? В старой историко-юридической литературе превалировала точка зрения (она резюмирована у Ляпидевского), согласно которой completio состоит в написании проекта акта, т. е. выяснении как свойства сделки, так и взаимных правоопределений сторон, и в приготовлении на основании этого проекта mundum, т. е. настоящего документа; absolutio есть акт, состоящий в прочтении документа (mundum) сторонам и свидетелям и в утверждении его подписями как тех и других, так и табеллиона.36 Но сейчас вопрос об этих (ключевых для средневекового нотариата) понятиях стоит в науке иначе. Что касается первого из них

(completio, которую греческие источники передают терминами лХгіраюц, тсХєісоок; или же соответствующими глаголами), то здесь среди ученых существует относительное согласие: «С точки зрения субстанциальной, — пишет Амелотти, — completio состоит в прочтении документа нотарием сторонам и в его обращенном к ним вопросе, соответствует ли он (документ) их воле, т. е. точно ли поняты и выражены их волеизъявления при составлении проекта акта (sche- da) и при переводе его in mundum; с точки же зрения формальной completio заключается в заявлении но- тария в конце акта о том, что он, нотарий, только что осуществил completio. Делая это, табеллион берет на себя ответственность перед сторонами за форму и содержание акта».[332]

Мнения расходятся, когда речь заходит об absolutio (или шгаХъсц, ее греческом эквиваленте). Казалось бы, бесспорно то, что этот термин означает «отпуск», выдачу документа, а согласно наиболее естественной интерпретации слова partibus в конституции С. 4.21.17 (или соответственно (jspeoiv в упомянутой парафразе Феофила) как дательного падежа — заключительное действие нотария, который обязан передать документ, снабженный его completio, сторонам.[333] Именно в этом значении, очевидно, фигурирует absolutio в западноевропейских юридических актах (начиная с равенн- ских папирусов), которые упоминают ее вместе с completio в финальной фразе табеллиона: complevi et absol- vi. Однако такое понимание затрудняется собственно византийской практикой, так как в византийских юридических актах anoXvaig встречается в конце корробо-

рационной клаузулы или в разделе подписей контрагентов и собственно интерпретируется как действие сторон, как передача документа выпускающей стороной контрстороне.м Это и побудило Бруннера еще в прошлом веке выступить со своей знаменитой теорией, согласно которой в С. 4.21.17 и в других текстах вышеупомянутые partibus или (jr.psoiv следует понимать как dativus agentis. Следовательно, absolvere — это деятельность сторон, таким образом, налицо полное совпадение между предписаниями Юстиниана и византийской юридической практикой. Напротив, считает Бруннер, западноевропейская практика неверно понимает конституцию и относит absolvere к но- тарию как его последнее действие, в то время как действия сторон уже раскрывались ранее в traditio cartae, т. е. в акте передачи, который имеет смысл не только материального вручения документа, но и его совершения: он выражается в переходе несовершенного документа из рук выпускающего контрагента в руки де- стинатора, которому этот документ передается (по выражению Cartularium Langobardicum) ad proprium. Но пока он не передан, он не есть carta в юридическом значении слова и не имеет никакой силы по отношению к контракту, о котором в нем говорится. Он не может быть средством доказательства, так как и сам этот контракт без traditio не получает юридической силы. Но после того как traditio совершена, следуют subscriptiones свидетелей, и документ переходит в руки табеллиона, который прилагает completio и отдает документ совершенным дестинатору, выполняя тем самым absolutio.[334]

Концепция Бруннера в отношении traditio cartae подверглась весьма энергичной критике.[335] Согласно Амелотти, дело обстояло как раз наоборот по сравнению с тем, как это понимал Бруннер, а именно: Запад совершенно адекватно понял распоряжение Юстиниана, без колебаний отнеся absolutio к действию табел- лиона, в то время как в Византии (или «на Востоке», как предпочитает выражаться Амелотти) в соответствии с древней восточной юридической традицией («принцип инкорпорации права в документе») данное распоряжение Юстиниана не привилось. И до него, и во время его царствования, и после него этот вопрос здесь решался несколько иначе. Так, тот факт, что в договорных документах amAvoц (присутствует ли она в конце удостоверительных клаузул или в разделе подписей сторон), как правило, следует за стипуляци- онной клаузулой, очевидно, означает, что контрагент, который подтверждает свое обязательство формулой Є7ІЄРС0ТТ){gt;ЄЦ cbpo^6yr|cu, желает еще больше усилить ее объявлением о выдаче документа. По мнению Амелотти, этому не противоречит и то, что, будучи последним, кто подписывал акт, на практике именно табеллион вручал совершенный документ заинтересованной стороне. Юстиниан, выпуская свою конституцию, как раз и попытался сделать нотария ответственным за акт передачи, но и он не был последовательным в этом своем намерении, так как в новелле 44 говорится об absolutio в присутствии табеллиона.[336]

Наиболее последовательно вопрос рассмотрен Зе- посом как в его старой, уже цитировавшейся нами ста-

тье,[337] так и в позднее опубликованной.[338] По его мнению, под влиянием «всегда живых» древнегреческих и эллинстических воззрений и постепенно возраставшей роли клириков в составлении нотариальных актов предписывавшаяся Юстиниановыми нормами отоХиац = absolutio утратила свое первоначальное значение и фактически растворилась в процедуре «совершения» (теХєїсооїс; = completio) акта нотарием, в то время как нотариальный акт сам по себе приобрел самодовлеющее диспозитивное значение и по существу поглотил функцию частного акта. Результатом подобной контаминации правовых воззрений было то, что нотариальный акт совершался окончательно путем чистовой его записи и присоединения completio нота- рия, а вручение его правопреемнику не было строго обязательным с процедурной точки зрения и с точки зрения законности акта. Другими словами, выдача документа в руки правопреемнику, если она оговаривалась в нем специальной клаузулой, совершалась naturaliter для большей надежности и уверенности правопреемника, которому необходимо было иметь средство доказательства его благоприобретенных прав против потенциальных оспариваний их в будущем.[339]

Важно в этой связи отметить, что в более поздних византийских законодательных текстах (Василики, Книга Эпарха Льва VI, Исагога и др.) при определении прав и обязанностей нотариев, связанных с составлением актов, речь идет только о completio. Особенно показательно, что Василики, воспроизводя в греческой редакции конституцию Юстиниана С. 4.21.17(=В. 22.1.76), упоминают только хрАсоцц нотария и вообще опускают алс'Лиок; — факт, который отразился и в схолии Гари- ды (XI в.) к этому месту в Василиках. Согласно схолии, письменный акт, фиксирующий продажу собственности, «не иначе получает совершение, чем если будет записан, переписан начисто и подписан сторонами; если же письменный акт составляется табеллионом, он получит тєлеаци или корлллтшуа, т. е. формулу о том, что совершил такой-то».4Ь Правда, тут же приводится схолия 6 к В. 22.1.76, которая цитирует видного юриста Юстиниановской эпохи Фалелея, полагавшего, что контракт не может считаться законным, если «номик не совершил документ или, если тот был совершен, стороны взаимно не выпустили его друг другу»[340] (следовательно, absolutio недвусмысленно названа здесь как f] пара tcov pepcov алб/.ъоц).[341] Менее ясна мысль Феодора в схолии 1кВ 22.1.76, для которого контракт незаконен, если документ не был исполнен (очевидно, как набросок), переписан набело, выдан и не получил completio нотария: сі рі і л/лрыamp;т] ші кавироурифг) каі ило^иamp;д ші cr/f|

тои TaPsWacovoc; корлgt;атсиуи.[342] Ha кого здесь возлагается обязанность алолиєїу, сказать трудно, хотя думается, что не на табеллиона.

Не желая опережать результаты нашего исследования, мы воздержимся здесь от высказывания собственного мнения. Отметим лишь, что, как бы там ни было, но письменный акт становился если и не единственным, то все же преимущественным, а на практике и господствующим способом заключения соглашений, особенно в сфере купли-продажи. Таким он предстает и в позднейшем византийском законодательстве. Правда, Эклога уделила мало внимания документам (пожалуй, лишь раздел о свидетелях в ней представлен богато), но зато это с лихвой восполняет новелла императрицы Ирины (797-802)ft0. «Мы предписываем, — говорится в ней, — чтобы всякий судебный процесс и тяжба, для разрешения который требуется письменное или устное свидетельство, проходили как положено: все сделки в нашем царственном городе, а именно — помолвки, договоры о приданом, все возможные виды эмфитевтической аренды (Ёцфитеипкй сцлєріурокри лау- тоїа), описи имуществ сирот, всякого рода соглашения, расторжения, дарения, сделки купли и продажи, займы, залоги, завещания, отпуски на свободу и прочее в том же роде — с привлечением семи или пяти (только при завещаниях и отпусках на свободу достаточно и трех) достойных доверия свидетелей, а именно священников, архонтов, лиц военного и гражданского состояния, имеющих соответствующее имущественное положение и занятие, живущих, разумеется, благочестиво и в благоприличии, — так вот, нужно, чтобы

все эти контракты и всевозможные соглашения, а также (оформляющие их) письменные документы совершались в их присутствии. И если автор документа (о то eyypucpov лоїшу) в состоянии сам написать (его), пусть пишет весь документ целиком (урафстси то лау) и пусть будут указаны и свидетели.61 Исключением из этого являются сделки о приданом и всевозможные срочные аренды, ибо при них пусть пишут, как принято, и табулярии, и номики, и свидетели, причем пусть подписываются такие свидетели, о которых мы только что сказали. И всякий раз, когда в совершенных таким образом сделках какой-либо стороной будет возбужден спор, следует вызвать свидетелей и принести документы, и спросить их относительно документов, подлинны ли они. И если они, призвав в свидетели Бога, единодушно признают, что представленные документы подлинны, пусть судебное разбирательство будет пре01 Слова « пусть будут указаны и свидетели » соответствуют изданию новеллы Бургманом, которое в данном случае опирается на ту группу рукописей, которые дают чтение илоурафкутыу ка\ тшу цартирыу. Прежние издания основывались на рукописях, дающих в этом месте, казалось бы, более правильное, с точки зрения греческого языка, чтение илоурсіфоутшу (т. е. тогда надо переводить «пусть подписываются и свидетели»), Бургман, сознавая некоторую необычность оборота илоурофвутыу («во-первых, из-за синтаксической связи, во-вторых, из-за времени партиципа, но прежде всего из-за необычного пассивного употребления слова ълоурафИУ»), отдает тем не менее предпочтение именно ему, и я думаю, что он прав. Из контекста новеллы явствует, что речь здесь идет о типичном хирографе, не требующем вмешательства в процесс изготовления документа никого, кроме самого автора документа. К тому же чуть далее перечисляются исключения из этого распоряжения, при которых предписывается подписываться и свидетелям.

кращено, а вчинивший иск пусть будет подвергнут судьей штрафу, предусмотренному представленным документом, и выплатит его своему противнику (по процессу). Если же судебный иск будет вчинен после смерти названных в представляемом документе свидетелей, то и в этом случае процесс пусть будет прекращен без расследования.

Но если тот, кому вменяется в обязанность изготовлять акт в ранее названных случаях, неграмотен или по причине болезни не в состоянии писать этот акт, то пусть он проставит (rcpoiaoof.iv gtotov) честной крест, а остальное пусть пишется табулярием, номи- ком или другими клерками; и если необходимо, чтобы свидетели подписали его, — быть посему; если же не необходимо, то пусть они становятся известными путем обозначения их имен.

Устные же соглашения должны совершаться таким образом: когда привлечены, как было сказано, семь или пять достойных доверия свидетелей (ибо только при завещаниях и отпусках на свободу достаточно и трех), все контракты и всевозможные соглашения должны совершаться в их присутствии. И если случится, что одна из сторон будет оспаривать соглашение, пусть будут опрошены отысканные свидетели. И если они, спрошенные дважды и трижды судьями, будут в согласии с возбудившим дело, пусть собственноручно изготовят документы (noiF.uaxjav eyypacpa є с, ібіохєїрои) и сдадут их в церковь (kgu Tiamp;Excooav auxct en' ёкк'/.rioiaq). Если же они неграмотны, пусть поставят честные кресты, а остальное пусть пишут через клерков буквально в таких выражениях: "Такой-то и такой-то, род занятий или звания. Свидетель — господь Бог и это святое место, в котором находимся и сдаем документы. Мы засвидетельствовали истину и ни в чем не солгали, и с этим нашим свидетельством мы предстанем перед страшным (судейским)

алтарем Христа, Бога нашего. И да воздастся нам и детям нашим и ныне и во веки веков согласно нашему свидетельству. И если когда-либо в какой-то момент или год мы окажемся лжесвидетелями, то да возместим потерпевшему причиненный нашим свидетельством ущерб, и пусть мы подвергнемся каре, предусмотренной для лжесвидетелей, согласно поговорке, гласящей: "...лживый свидетель не останется безнаказанным за свои злодеяния" (Рагоеш. 19.5; 19.9)". Если же свидетели противоречат друг другу или обе стороны приводят своих свидетелей, пусть судьями будет произведен отбор (ур.укойш ЄК/vOyt'l) свидетелей, и те, которых больше и которые более достойны доверия, пусть изготовят, как было сказано, собственноручные акты (ібшхеїра), и процесс, таким образом, завершен. Это имеет силу и в иноземных городах (ev хац с?д) лб/.сся), и провинциях, за исключением, правда, тех случаев, когда речь идет о границах (xdgt;v opoSp.oiwv); ибо мы предписываем, чтобы споры в отношении границ решались так, чтобы размежевывающие свидетели держали в руках Св. Евангелие или честной крест, как и вплоть доныне было в обычае (гайюс; кш ёох; хоС vCv екрйхгреу п ои- vqamp;sia), причем они, хотя и не приносят присяги, все же надежно удостоверяют документы, как уже было сказано выше».

Как отмечено уже Бургманом в его комментарии к изданию новеллы,[343] последняя в некоторых своих пунктах близка к Эклоге, что «понятно из-за исторической близости» памятников: тот же (при различии в порядке перечисления и отдельных особенностях) каталог юридических сделок,53 почти те же, хотя и несколько

расширены, квалификации «достойных доверия» свидетелей, введенные еще Юстинианом (в новелле 90.1 он требует для них то trjc (x^iaс, ті отриткіад rj tamopiag f| cniTT|Si:uoccoqdvan9io[3r|Tr|Tov)M и принятые почти дословно в Эклоге (14.1: СИ рартирвд f| uc,iav f| атратіпау f| р.літг|бкира rj KUiiopiuv fr/ovTKq ката лролгщ/iv бєктаюі TUYxavouoiv);"'[344] Та же фразеология новеллы, которая отчетливо показывает, что тот же самый ход процесса предполагается как общепринятый и в Эклоге (ср. 14.5), и т. д. Но зато резко завышено как по сравнению с Эклогой, так и по сравнению с Юстиниано- выми предписаниями число свидетелей; 50 ничего не

говорится о присяге сторон, которую все еще предусматривает Эклога (17.2); нет в новелле речи и об опечатывании документов, хотя в Эклоге (5.2) оно предписывается при завещаниях.5' В целом новелла Ирины также свидетельствует о повышении значимости документального доказательства, что особенно отчетливо видно в определении, что тогда, когда уже нет в живых свидетелей, процесс после изготовления документов должен быть завершен uvr,u

Обращает на себя внимание тот факт, что в новелле Ирины вообще не встречается упоминание табел- лиона-символеографа; говорится только о табуляри- ях и номиках, участие которых в сделках о приданом и ецлєріуршргі предусматривается и как обязательное, и как общепринятое. По мнению Бургмана, здесь имеется в виду изготовление именно табеллионатных документов,[345] хотя, как мы видели, раньше табулярии участвовали в составлении документов в качестве писцов (в частности, пишущих вместо неграмотных контрагентов сделки). Конечно, не исключается и то, что в новелле Ирины под табуляриями имелись в виду та- беллионы, являя типичный пример смешения названий в позднеримском и ранневизангийском праве.00

Скорее всего, в послеюстиниановское время табуля- рии и табеллионы вообще слились в одно учреждение, будучи облечены одними и теми же функциями, причем наиболее употребительным их названием становится именно табулярии (а также символеограф, но- мик и другие, т. е. те более или менее синонимичные названия, о которых уже говорилось).[346]

Наиболее отчетливо статус и круг полномочий та- буляриев предстают перед нами в памятнике X в. — в сборнике уставов константинопольских цехов, собранных и обработанных в 912 г. самим Львом VI Мудрым под названием «Книга Эпарха».[347] Действительно, первый титул книги—«О табуляриях», состоящий из 26 статей, текстуально совпадает с соответствующей (115-й) «новеллой» этого законодателя[348] и может

восприниматься как своеобразный нотариальный регламент, регулирующий организацию нотариальной службы в Константинополе и профессиональную подготовку нотариев. Из Книги Эпарха мы узнаем, что составление всяких актов, соглашений и прочих письменных документов — лрйовц (запродажных актов), лроікфа оир(36gt;.аіа (брачных контрактов), Siaamp;fjian (завещаний), ov.)|iPiPaoeiq (договоров) и т. д. — было монополией лиц, избранных и принятых в корпорацию табуляриев-символеографов во главе с примикирием, причем даже младшим чинам этой корпорации — учителям права[349] — не разрешалось составлять документы.[350]Избрание нового члена корпорации (как «преподавателя законов», так и «учителя традиционных дисциплин»66) происходило на общем собрании (ои^оуср)

членов корпорации, в торжественной обстановке и завершалось угощением, которое устраивал членам корпорации вновь принятый (или зачисленный на должность примикирия). Избирался желавший быть принятым в число табуляриев голосованием, пройдя к тому же испытания (бкг/усооц) со стороны примикирия и подчиненных ему табуляриев на предмет того, «обладает ли он необходимыми познаниями в законах, владеет ли он искусством письма в большей мере, чем другие, к тому же не болтлив ли он, не заносчив ли, не ведет ли распутную жизнь. Требуется, чтобы он был также благочестивым по нраву, чистым в помышлениях, образованным, рассудительным, владел правильной речью и умел точно выражать мысли, чтобы, таким образом, он мог легко отличить подлоги в документах тйу фал.ор,іgt;(дашу урифоц) и двусмысленные выражения, вводимые в текст соглашений с целью обмана».[351] Еще более существен второй параграф титу-

ла, в котором желавшему стать табулярием вменялось в обязанности знать досконально (елі стороно;) 40 титулов Прохирона и 60 книг Василик,[352] а также «пройти курс энциклопедического образования (ttiv сукик/aov тшїбвшіу), чтобы не делать ошибок при составлении документов и чтобы не допускать при произнесении речей непринятых выражений. Он должен быть в достаточно зрелом возрасте, чтобы быть развитым и умственно, и физически. На общем собрании (табуляриев) он должен оформить собственноручно документ (с обязательством) не допускать в своей деятельности ничего противозаконного, ибо в противном случае он будет лишен должности».[353] Общее число табуляриев—членов корпорации—не должно было превышать 24, так как оно соответствовало числу районных нотариальных контор в Константинополе—«станций» (§ 23: боаі ота- xiovec, тоообтої каі оирролаюурафог) — со штатной единицей в каждой из таких станций одного писца, которого табулярий также не мог нанять, не представив его общему собранию и примикирию и не засвидетельствовав, что тот достоин быть принятым на эту должность.[354]Что же касается непосредственных обязанностей табуляриев, связанных с оформлением юридических актов, то они были следующие: огцдєюОу ттіу imoamp;eaiv

(§ 8), т. е. «обозначить существо вопроса» или же, полагаем, на основании устного сообщения сторон выяснить характер сделки и таким образом составить проект акта;[355] єкamp;єойаі хартїои урскрг)у (§ 6) или cmpPogt;.aiov еруа^єобаї (§ 7), т. е. в общем значении оформить документ; x-qv KopreA-av eirixtSsvat icaxa xdv vopov (§ 12) или ev хоц оирро^ліоц xqv icopjr^uv jtoikiv (§ 18), т. е. в специальном значении — совершить акт, прибавив к нему в соответствии с законом формулу completio или так называемую «комблу»; то aiypo^aiov8клgt;.г|роСgt;у (§ 12), что, по мнению Штекле, соответствует латинскому instru- mentum supplere (ср. латинский Authenticum в новелле 73. 5 Юстиниана), т. е. означает «заключить доку-

мент» и, стало быть, равно completio.[356] Разумеется (и на это уже обращено внимание[357]), что и здесь «блистает своим отсутствием» обязанность табулярия lt;іло- Xiieiv документ (contractum absolvere), предписанная его предшественнику — табеллиону конституцией С. 4.21.17 Юстиниана. Полагаю, что слова § 12 Книги Эпарха о том, что нотарий должен совершать акт, прибавляя к нему комблу «в соответствии с законом» (ката Tov vopov), имеют конкретное значение и отсылают к распоряжению Василик (В. 22.1.76), которое, как уже говорилось, воспроизводит в греческой редакции конституцию С. 4.21.17 Юстиниана, но без упоминания обязанности нотария contractum absolvere. Не забудем, что Василики были сводом, издателем которого был тот же Лев VI и знание которого было непременным условием профессиональной пригодности табулярия.

Показателен, кроме того, и характер оплаты труда табуляриев. Занимаясь составлением и совершением документов по поручению частных лиц, табулярии ими же и оплачивались, получая за свои услуги гонорар по твердо установленному государством тарифу. Так, в § 25 титула говорится, что «табулярии при оформлении документа должны получать плату ((тер (дш8о0) из следующего расчета: если договор на сумму

сто номисм и ниже, сколько бы ни было, он получает 12 кератиев; если еще на столько же (т. е. на 200 номисм) — одну номисму, если еще выше — две номис- мы. И пусть не пытаются повысить плату и не делают разницы в отношении отдельного лица и в зависимости от характера акта, т. е. запродажных актов, брачных, дарственных, соглашений. Кто же будет уличен в попытке получить больше, тот пусть будет лишен кафедры и облагоразумлен эпархом путем телесного наказания. Если же без всякого требования или вымогательства (табулярий) будет почтен кем-либо подарком из добровольной признательности (ката яроаї- proiv), он может принять подобный подарок, не неся за это ответственности. Ведь из-за высокой платы за нотариальные услуги (тф (Зарєі уар tcov pioBwv) клиенты, отказываясь от получения своих документов, оставляют их у символеографов. Проходит время, о документах забывают, и вследствие этого среди граждан возникают распри и столкновения».[358] Что касается оплаты писца, помогающего табулярию, то он, согласно § 19, получает из гонорара табулярия по 2 кератия на каждую номисму.[359] Штекле обращает внимание на мизерность вознаграждения табулярия, но (как это справедливо уже отметил М. Я. Сюзюмов) на деле табулярии брали много больше под видом «добровольных подношений», которые были, согласно § 25, вполне легальными.[360]

Таким образом, по своему статусу и по характеру своего труда табулярии, как они предстают перед нами

в Книге Эпарха, не отличаются в сущности от своих предшественников — табеллионов, продолжая оставаться частными лицами, свободными ремесленниками, которые, не будучи на государственной службе, но, получив от государства концессию, занимались в виде промысла составлением юридических актов и судебных бумаг (под контролем государства) для всякого нуждающегося в них за установленное законом вознаграждение.

Что касается дальнейших судеб византийского официального законодательства о письменном частном акте, то они заключались в рецепции отдельных положений уже разобранного нами Юстинианова законодательства, но, разумеется, не непосредственно, а прежде всего через Василики (или, скорее, их синопсисы) и другие греческие юридические сборники. В 22-й и 60-й книгах Василик,[361] помимо уже упоминавшегося воспроизведения конституции Юстиниана (С. 4.21.17 = В. 22.1.76) и соответствующих схолий, содержатся и другие заимствования из Юстинианова законодательства, из которых обращает на себя внимание заимствованное из сентенций Павла (D. 22.4.2 = В. 22.1.31) положение о том, что суду должны представляться не копии и не черновики документов, а только подлинники (оик ало Loonmcov f| ivSiiccov, а)Х ёк tamp;v аибєутікюу о йгросио; єуауєі).[362] Этому мнению схолиаст

противопоставляет несохранившееся распоряжение Алексея I Комнина (1081 —1118), согласно которому при утере записи в регистре (кйбі^) суду могли быть предъявлены две идентичные копии или минуты.[363] В отличие от этого положения, не нашедшего отражения в позднейших сборниках, другие эксцерпты постоянно воспроизводились в них вплоть до Шестикнижия Константина Арменопула (1345), где эти разрозненные отрывки приведены в относительную систему, будучи сгруппированы в специальный (8-й) титул книги 1, озаглавленный «О документах» и включающий в себя 15 отрывков.[364] Правда, здесь «блистает своим отсутствием» конституция Юстиниана (С. 4.21.17 = В. 22.1.76), хотя она рецепировалась Исагогой (Eis. 13.2) и так называемым «Пространным Прохироном» (17.69),[365] которые, несомненно, были известны Арме- нопулу. Но еще более необъяснимым является то, что источником Арменопула в данном случае был Большой синопсис Василик, а он тоже содержит указанное распоряжение Юстиниана (SMB. I. VII).

Раздел «О документах» своего Шестикнижия Ар- менопул логично начинает восходящим к Дигестам (D. 22.4.1 = В. 22.1.30) определением документа, согласно которому «документом является памятная за

пись (шгоругцда rjroi катаурафг)) соглашений и договоров, заключенных между обеими договаривающимися сторонами, ибо соединение волеизъявлений и договаривающихся лиц называется сделкой (сшр(ЗоХті), а письменное установление об этом именуется актом (то ало таиттц; eyypacpov auvxaypa aupPoXaiov буора^єтаї).[366] Все же прочие отрывки касаются главным образом проблемы использования документов в качестве средства доказательства в гражданском судебном процессе. Констатируется, что в контрактах должна прежде всего приниматься во внимание истина дела (г| тюу лрауцатсоу аХг|8єіа), а уж потом то, что написано;[367] воспроизводится распоряжение новеллы 73 (гл. I. 8) Юстиниана о том, что в документе, чтобы он был действительным и неподверженным всякому оспариванию и наговору, должны быть указаны три свидетеля; приводится положение Василик (В. 60.41.58=С. 9.22.24) о том, что при возникновении подозрения в подлинности любого документа надобно требовать доказательств сперва от предъявившего документ, а уж потом от того, кто утверждает, что документ поддельный;[368] распоряжение новеллы 119 (гл. 3) Юстиниана (ср. D. 22.4.2 = В. 22.1.31) о том, что «если кто-либо упомянет в каком* либо документе о другом документе, то по этому упоминанию не может быть никакого требования, если не будет предъявлен в подлиннике тот другой документ, о котором упомянуто во втором, или в соответствии с законами не будет иным образом доказано,

что сумма, о которой упомянуто, в самом деле является долгом»;[369] положения о том, что обещавший письменно не пользоваться документом уже не может его употребить в качестве средства доказательства (ср. С. 4.21.3 = В. 22.1.62), что утрата документов не лишает права иска, когда можно другим способом доказать истину (ср.: С. 4.21.1 = В. 22.1.60; Eis. 13.3; Proch. auct. 17.72), и что никто не может выводить достойное доверия доказательство долга на основании собственноручно изготовленных (и, очевидно, не заверенных нотариально) актов (ср. С. 4.19.5 =В. 22.1.39).8Ь Далее следует отрывок, в котором в духе гл. 2 новеллы 49 Юстиниана (ср. С. 4.21.20) говорится, что «в собственноручно изготовленных (сторонами) документах не требуется никакого сличения почерка (разве что хирографы не имеют подписи трех свидетелей, а сами свидетели признают, что они подписали, или же, отказываясь признать свою руку, будут изобличены путем сличения других их грамот), но только в публичных (кк povcov twv uyopaicov). Если же и противная сторона представит грамоты той же самой руки, тогда не будут отвергнуты; ибо то, чему истец доверяет и что он сам предъявил ранее, и на чем он основывает собственные права — это он, пожалуй, не отвергнет. А то, что предъявляется из публичных актов, и то, что, являясь собственноручно изготовленным, имеет публичное свидетельство — это, мы полагаем, может приниматься для сличения» ;[370] уточняется (в соответствии с новеллой 73 Юстиниана), что при отсутствии свидетелей «собственноручные» акты (та иитбхкіра) получают доверие от присяги, что при «бесписьменных» контрактах (ста twv aypoupwv awu^aypuTwv) доверие приобрета-

ется или посредством свидетелей, или посредством присяги, причем истец представляет свидетелей, а ответчик или присягает, или требует от истца присяги, в зависимости от того, как решит судья.[371] Наконец, вслед за новеллой 18(ср.: Proch. 16.12; Eis. 28.13; Proch. auct. 17.9) определяются санкции отказывающемуся признать свою расписку, по-которой был сделан какой- либо платеж.80

Как видим, все эти эксцерпты из древнего законодательства довольно-таки бессвязны, а будучи лишенными своего контекста, порою и невразумительны. Подбор их достаточно случаен (пожалуй, большей популярностью пользовалась 73-я новелла Юстиниа- на''°). В сущности после Юстиниана мы вообще не наблюдаем в Византии попыток серьезного и самостоятельного осмысления роли документа в оформлении юридических сделок и теоретической разработки проблем нотариата. Это, конечно, не означает, что в ней не существовало иных способов удовлетворения потребности в документальном оформлении сделок, кроме тех, которые были выработаны Юстинианом. Более того, все, что последним было в этом отношении предписано, — лишь сухая теория, «принципиальная схема», которая (как это явствует из актового материала) бесконечно варьируется в зависимости от местных условий. И здесь прежде всего следует отметить, что тот византийский нотариат, который демонстрируют нам византийские частноправовые акты, — это почти исключительно церковный нотариат, в значительной мере подменивший и вытеснивший (почти

повсеместно) гражданский нотариат. Зепос, очевидно, прав, когда говорит, что «клирик-нотарий, который составлял частные письменные акты в поздневизан- тийскую эпоху, не мог быть тесно связанным с распоряжениями о нотариях официального юстинианов- ского и постюстиниановского византийского нрава: он чувствовал себя более свободным в своей деятельности, удовлетворяя нужды в оформлении контрактов в соответствии с традициями живого народного (по происхождению греческого) права. ІІомик — духовное лицо, исполняя обязанности нотария, был более любого другого близок как к живой традиции греческого права с диспозитивным характером частного акта, так и к каноническим правилам, которые также насаждали обязательство на основе письменно изложенной ороХоуш? и ияоурнфгу;» (ссылка на ] 3-й канон Карфагенского собора).91

Показателен в этом отношении и вопрос о назначении табуляриев и главы их корпорации (примикирия, экзарха), как он решался в поздневизантийскую эпоху. Вот перед нами формуляр императорской простаг- мы как раз о назначении «экзарха табуляриев димар- хии» (т. е. городского квартала),92 который «обязан

1)1 Zepos P. J. Н jt«pu8ooilt;;... Z 223, киі аіцд. 74.

02 О синонимии терминов Sppapxiu, yeuoviu и r.vopiu для обозначения городских кварталов (как с точки зрения церковного административного деления, так и гражданского) см.: Matschke К. P. Rolle und Aufgabe der Demarchen in der spatbvzantinischen Hauptstadt // Jahrbuch fur Geschichte des Feudalismus. 1977. 1. S. 214, 228. Пожалуй, только термин li^cipxiu сохранил значение городского церковного округа (впрочем, также совпадавшего с гитони- ей), получив свое название от тех -жзархов, которых специальным указом учредил д«я каждой гитонии патриарх Каллист I л 1350 г. с тем, полагает Мачке, чтобы «центра-

составлять купчие, дарственные, брачные договоры и прочие гражданские акты (тсШ.ц тто/.ткц стцРоХаїа) по точному смыслу законов, по господствующему благословенному и древнему обычаю и согласно образцу, указанному ему вселенскими судьями ромеев; обязан он также следить, исправлять и скреплять собственноручными подписями акты, писанные в любой такого рода димархии другими табуляриями, которые в свою очередь должны приходить к нему как к своему экзарху и советоваться о своих делах, показывать составленные ими документы и просить об исправлении всего того, что было неправильно (цл коАйс;) ими написано или сделано, с тем чтобы подписанные самим экзархом и каждым табулярием акты были верными и надежными (рєраїсо? гуглч каі аосралох;) и чтобы ни один из этих актов не имел законной силы (то киро?) без подписи самого экзарха и других лиц, назначенных для этого указом моей царственности. И пусть делает и пишет все означенный (экзарх) без какого-либо умысла и злодейства, воздерживается от подлога и не допускает ничего вопреки точному смыслу законов и выданных ему образцов. Уличенный же в подобного рода деяниях, пишет ли он сам или подписывает написанное другим табулярием, сначала отстраняется от нотариальной службы, а затем наказывается по закону, будучи обязан дать отчет секрету моей царственности не только за то, что делает и пишет сам, но и за то, что писано другим, но скреплено его собственноручными подписями».[372]

Издатель датирует сборник образцов, среди которых и дошел до нас формуляр императорской простаг- мы, XII в.,[373] но уже Шильбах справедливо отметил, что по крайней мере этот формуляр (№ 7) не мог возникнуть раньше 1329 г., так как именно в этом году был введен институт «вселенских судей ромеев» (гаЭо- gt;акоі крпаі tlt;5v 'Pwpouwv), о которых упомянуто в про- стагме.9й Конечно, формуляр — это еще не документ, но то, что это и не выдумка какого-нибудь нотария, показывает изданный Шильбахом в цитируемой работе так называемый «Ипотипосис» императора Ма- нуила II Палеолога (датируется издателем предположительно 1398 г.), т. е. служебный регламент для все тех же вселенских судей ромеев.[374] Среди 25 параграфов, на которые условно расчленен издателем текст документа и которые регламентируют деятельность судей, нас в данном случае интересует § 20, трактующий вопрос о взаимоотношении судей и табуляриев и выдержанный в тех же тонах (и по содержанию, и по терминологии), что и формуляр простагмы.[375] Он предписывает, чтобы «табулярии находились под вашим (т. е. вселенских судей. — И. М.) надзором, и ни один табулярий не может считаться таковым и писать гражданский акт (tto^itikov aup[36X.aiov), если у него нет про- стагмы святого моего властителя и императора, покойного блаженной памяти отца моей царственности, или же простагмы моей царственности, за исключением

архонтов патриархата; но и последние пусть все соблюдают регламент и принятый у табуляриев порядок (Tqv тlt;ЇЕ,iv tcov ra(3ou^«piwv),9H с одобрения и по указу (ката тру ajro6o-/nv каі tov opiopov) моей царственности,99 в противном случае составленные ими грамоты будут недействительны, а сами они — отстранены от такого рода службы. Если же понадобится и наказать их за какой-либо проступок, то вы открыто доложите об этом моей царственности, и будет так, как она решит. Это относится к табуляриям, назначенным простаг- мой. Что же касается церковных архонтов, то если кто-то из них допустит подобный проступок, пусть его грамота будет недействительной, а вы об этом доложите моей царственности, и она отдаст соответствующее ее воле распоряжение».

Мы, таким образом, сразу получаем массу уникальных сведений относительно нотариата в эту позднюю эпоху византийской истории: он и сейчас еще суще-

ствует в своих двух главных ипостасях — как светский и церковный; и тот и другой подлежат государственному контролю, причем даже более строгому, чем прежде; если право назначения светского табуля- рия в IX-X вв. принадлежало главе корпорации (Книга Эпарха), ас 1043 г. — номофилаку, ректору высшей юридической школы в Константинополе[376] (правда, Шильбах полагает, что и в этих случаях назначение табуляриев могло совершаться также императорским кодициллом и только на практике производилось при- микирием табуляриев или номофилаком от имени императора),[377] то теперь это — прерогатива самого императора, назначавшего императорской простагмой не только экзарха табуляриев, но и каждого табуля- рия персонально.

Отождествляя этих табуляриев с принадлежавшими, начиная с царствования Михаила VIII Палеоло- га, к штату императорской канцелярии «императорскими нотариями», которые к тому же (явно по западноевропейскому образцу) с 1406 г. используют формулу «императорской властью» (РаоїХіко;; voiapio^ PaoiXucrj e^ouoiqi = imperiali auctoritate notarius), Ико- номидис считает, что речь идет о создании в Византии в XIV в. «собственно имперского нотариата».[378]Однако такое отождествление представляется нам весь-

ма проблематичным прежде всего потому, что упомянутые «императорские нотарии» участвовали в качестве секретарей в составлении публичных императорских документов (скажем, договоров с Венецией и Генуей), но ни в чем не проявили себя как лица, которым было бы доверено совершать частноправовые акты. Если их и можно было бы сравнить с западноевропейскими нотариями ad acta, составлявшими главным образом тексты публичных актов, то с нотариями ad instrumenta, занимавшимися составлением текстов всевозможных частных документов, вряд ли.103 К тому же, будучи служащими императорской канцелярии и имея в этом качестве свое собственное «начальство» (согласно Псевдо-Кодину, во главе императорской канцелярии были два высших чина империи — великий логофет и месадзон; непосредственно же «нотариями» — секретарями руководил протонотарий),104 «императорские нотарии» вряд ли подлежали контролю «вселенских судей ромеев». Нет, все же думается, что системы публичного, государственного нотариата так и не было создано в Византии, хотя попытки усилить контроль государства над деятельностью лиц, совершавших частноправовые акты, «имели место».