Введение

Среди множества новых предметов иявлений, привлекших мое внимание во время пребывания вСоединенных Штатах, сильнее всего я был поражен равенством условий существования людей. Я без труда установил то огромное влияние, которое оказывает это первостепенное обстоятельство на все течение общественной жизни.

Вскоре я осознал, что то самое обстоятельство распространяет свое действие далеко за пределы сферы политических нравов июридических норм ичто его власть сказывается как на правительственном уровне, так ивравной мере вжизни самого гражданского общества; равенство создает мнения, порождает определенные чувства, внушает обычаи, модифицируя все то, что не вызывается им непосредственно.

Таким образом, по мере того, как я занимался изучением американского общества, я все явственнее усматривал вравенстве условий исходную первопричину, из которой, по всей видимости, проистекало каждое конкретное явление общественной жизни американцев, ия постоянно обнаруживал ее перед собой вкачестве той центральной точки, ккоторой сходились все мои наблюдения.

Здесь, когда мысленным взором я обратился кнашему полушарию, мне показалось, что я издесь могу выделить нечто подобное тому, что я наблюдал вНовом Свете. Я видел равенство условий, которое, не достигая здесь, вотличие от Соединенных Штатов, своих крайних пределов, ежедневно приближалось кним.Имне представилось, что та самая демократия, которая господствовала вамериканском обществе, стремительно идет квласти вЕвропе…

Мы живем вэпоху великой демократической революции; все ее замечают, но далеко не все оценивают ее сходным образом.

Одни считают ее модным новшеством и, рассматривая как случайность, еще надеются ее остановить, тогда как другие полагают, что она неодолима, поскольку представляется им ввиде непрерывного, самого древнего ипостоянного из всех известных вистории процессов.

Я мысленно возвращаюсь ктой ситуации, вкоторой находилась Франция семьсот лет тому назад: тогда она была поделена между небольшим числом семейств, владевших землей иуправлявших населением. Право властвовать вто время передавалось от поколения кпоколению вместе снаследственным имуществом; единственным средством, спомощью которого люди воздействовали друг на друга, была сила; единственным источником могущества являлась земельная собственность.

Втот период, однако, стала складываться ибыстро распространяться политическая власть духовенства. Ряды духовенства были доступны для всех: для бедных ибогатых, для простолюдина исеньора. Через Церковь равенство стало проникать внутрь правящих кругов, ичеловек, который был обречен влачить жалкое существование ввечном рабстве, став священником, занимал свое место среди дворян ичасто восседал выше коронованных особ.

Всвязи стем, что со временем общество становилось более цивилизованным иустойчивым, между людьми стали возникать более сложные иболее многочисленные связи. Люди начали ощущать потребность вгражданском законодательстве. Тогда появляются законоведы. Они покидают свои неприметные места за оградой взалах судебных заседаний ипыльные клетушки судебных канцелярий иидут заседать вкоролевские советы, где сидят бок обок сфеодальными баронами, облаченными вгорностаевые мантии идоспехи.

Вто время как короли губят себя, стремясь осуществить свои грандиозные замыслы, адворяне истощают свои силы вмеждоусобных войнах, простолюдины обогащаются, занимаясь торговлей. Начинает ощущаться влияние денег на государственные дела. Торговля становится новым источником обретения могущества, ифинансисты превращаются вполитическую силу, которую презирают, но которой льстят.

Мало-помалу распространяется просвещенность; пробуждается интерес клитературе иискусству; ум становиться одним из необходимых условий успеха; знания используются вкачестве средства управления, аинтеллект обретает статус социальной силы; просвещенные люди получают доступ кделам государства.

По мере того как открываются новые пути, ведущие квласти, происхождение человека теряет свое значение. ВXIв. знатность считалась бесценным даром. ВXIIIв. ее уже можно было купить. Первый случай возведения вдворянство имел место в1270г., иравенство наконец проникло всферу власть имущих спомощью самой аристократии.

Втечение минувших семисот лет иногда случалось так, что дворяне, сражаясь против авторитета королевской власти или соперничая между собой, предоставляли народу возможность пользоваться значительным политическим влиянием.

Аеще чаще мы видим, как короли открывали доступ вправительство представителям низших классов сцелью унизить аристократию.

Во Франции короли играли роль самых активных исамых последовательных уравнителей. Когда они бывали честолюбивыми исильными, они старались поднять народ до уровня дворянства; будучи же сдержанными ислабыми, они позволяли народу самому брать над собой верх. Одни из них помогали демократии своими дарованиями, другие– своими недостатками. ЛюдовикXI иЛюдовикXIV заботились отом, чтобы утрона не было соперников, уравнивая подданных сверху, аЛюдовикXV, вконце концов, сам со всем свои двором дошел до полного ничтожества.

Стого времени как граждане получили право землевладения не только на условиях ленной зависимости инакапливаемые ими движимое имущество исостояния всвою очередь стали придавать общественные вес иоткрывать им доступ квласти, любые изобретения вобласти ремесел илюбые усовершенствования вторговле ипромышленности не могли одновременно не порождать новых факторов, способствовавших упрочнению равенства людей. Начиная сэтого времени все технологические открытия, все вновь рождающиеся потребности ивсе желания, требующие удовлетворения, становятся этапами пути, ведущего ко всеобщему уравниванию. Стремление кроскоши, любовь квойне, власть моды– все самые мимолетные, как исамые грубые страсти человеческого сердца, казалось, объединись для того, чтобы сообща способствовать обнищанию богатых иобогащению бедных.

Стех пор как работа интеллекта превратилась висточник силы ибогатства, все развитие науки, все новые знания, всякую новую идею можно рассматривать вкачестве зародыша будущего монстра, вполне доступного для народа. Поэтическая одаренность, красноречие, цепкость памяти, светлый ум, огонь воображения, глубина мысли– все эти дары, розданные небесами наугад, приносили пользу демократии даже тогда, когда ими овладевали ее противники, они все равно работали на демократию, наглядно воплощая идею природного величия человека. Таким образом, торжество цивилизации ипросвещения одновременно знаменовало собой победоносное шествие демократии, алитература была открытым для всех арсеналом, где слабые ибедные ежедневно подбивали для себя оружие.

Когда пробегаешь глазами страницы нашей истории, вней трудно встретить сколь-либо значительные события, происходившие втечение последних семисот лет, которые не сыграли бы своей благотворной роли для установления равенства.

Крестовые походы ивойны сАнглией опустошают ряды дворянства иприводят кразделу их земельных владений; институт городских коммунальных советов внедряет практику демократической свободы всамой цитадели феодальной монархи; изобретение огнестрельного оружия уравнивает простолюдина сдворянином на полях сражений; изобретение книгопечатания обеспечивает равные возможности умственного развития людей; созданная почтовая служба доставляет средства просвещения как кпорогу хижины бедняка, так икпарадным дворцов. Протестантизм утверждает, что все люди вравной мере способны найти путь, ведущий на небеса. Америка со временем ее открытия предоставляет людям тысячу новых способов сколачивать состояние, позволяя даже никому не известным авантюристам обретать богатство ивласть.

Если вы станете рассматривать синтервалом впятьдесят лет все то, что происходило во Франции, начиная сXIв., вы не преминете заметить вконце каждого из этих периодов, что вобщественном устройстве совершалась двойная революция: дворянин оказывался стоящим на более низкой ступени социальной лестницы, апростолюдин– на более высокой.

Иэтот процесс показателен не только для Франции. Куда бы мы ни кинули наши взоры, мы увидим все ту же революцию, происходящую во всем христианском мире.

Повсеместно самые различные события, случившиеся вжизни народов, оказываются на руку демократии. Все люди помогают ей своими усилиями: ите, кто сознательно содействует ее успеху, ите, кто ине думает служить ей, равно как илюди, сражающиеся за демократию, атакже люди, провозгласившие себя ее врагами. Все они бредут вперемешку, подталкиваемые водном направлении, ивсе сообща трудятся на нее: одни– против своей воли, адругие– даже не осознавая этого, будучи слепыми орудиями вруках Господа.

Таким образом, постепенное установление равенства условий есть предначертанная свыше неизбежность. Этот процесс отмечен следующими основными признаками: он носит всемирный, долговременный характер искаждым днем все менее именее зависит от воли людей; все события, как ивсе люди, способствуют его развитию.

Обучать людей демократии, возрождать, на сколько это возможно, демократические идеалы, очищать нравы, регулировать демократические движения, постепенно приобщать граждан кделам управления государством, избавляя их от неопытности вэтих вопросах ивытесняя их слепые инстинкты осознанием своих подлинных интересов; изменять систему правления сообразно времени иместу, приводя ее всоответствие собстоятельствами иреальными людьми,– таковы важнейшие из обязанностей, налагаемые внаши дни на тех, кто управляет обществом.

Совершенно новому миру необходимы новые политические знания.

Но именно об этом мы почти не задумываемся: оказавшись на стремнине быстрой реки, мы упрямо не спускаем глаз стех нескольких развалин, что еще видны на берегу, тогда как поток увлекает нас ктой бездне, что находиться унас за спиной.

Ни уодного из народов Европы та великая социальная революция, окоторой я намерен писать, не протекала столь стремительно, как унас, однако она всегда шла здесь наугад.

Главы нашего государства никогда не думали отом, чтобы подготовиться кней заблаговременно; она совершалась вопреки их воле или без их ведома. Самые могущественные, самые интеллектуально инравственно развитые классы не пытались овладеть ею стем, чтобы ее направлять. Поэтому демократия была предоставлена власти диких инстинктов; она выросла, как те дети, лишенные родительской заботы, которые воспитываются на улицах наших городов, узнавая только пороки иубожества общества. Ее существование, по#x2011;видимому, еще не вполне осознается людьми, как вдруг она неожиданно захватывает власть. Тогда каждый раболепно стремится исполнить малейшее ее желание; ей поклоняются как воплощению силы; затем, когда она слабеет из#x2011;за собственной невоздержанности, законодатели начинают обдумывать неблагоразумные проекты ее уничтожения, вместо того чтобы попытаться наставить иисправить ее, и, не желая преподавать ей науку управления, они помышляют лишь отом, как бы отстранить ее от власти.

Врезультате вжизни общества происходит демократическая революция, не сопровождаемая при этом тем преобразованием законов, идей, обычаев инравов, которое необходимо для достижения целей данной революции. Таким образом, мы получили демократию, не имея того, что должно смягчать ее недостатки иподчеркивать ее естественные преимущества, и, уже изведав приносимое ею зло, мы еще не знаем того добра, которое она должна дать.

Когда королевская власть, поддерживаемая аристократией, мирно управляла народами Европы, общество, несмотря на все свои лишения, чувствовало себя счастливым втакие моменты, которые струдом можно понять иоценить внаши дни.

Сохраняя огромную дистанцию между собой инародом, вельможи, тем не менее, проявляли кего судьбе такую же доброжелательную, спокойную заинтересованность, скакой пастух относится ксвоему стаду, и, не считая бедняков себе ровней, они рассматривали заботу об их участии как обязанность, возложенную на господ самим Провидением.

Не представляя себе какого-либо иного общественного устройства ине мечтая вообще овозможности когда-либо стать равным со своими начальниками, народ принимал их благодеяние ине обсуждал их права. Он любил их тогда, когда они оказывались милосердными исправедливыми, ибез ропота, не испытывая низменных чувств, подчинялся их суровости как неизбежному злу, посылаемому ему десницей самого Господа. Обычаи инравы, кроме того, вопределенной степени ограничивали тиранию, утвердив своего рода законность вмире, основанном на насилии.

Поскольку дворянину ивголову не приходила мысль отом, что кто#x2011;то захочет вырвать унего те привилегии, которые он считал принадлежащими ему по закону, ипоскольку крепостной рассматривал свое более низкое положение как проявление незыблемости порядка вещей, можно представить себе, что между этими двумя классами, наделенными столь разными судьбами, могла установиться своего рода взаимная благожелательность. Вте времена общество знало неравенство илишения, но души людей не были испорченными. Людей развращает не сама власть как таковая ине привычка кпокорности, аупотребление той власти, которую они считают незаконной, ипокорность тем правителям, которых они воспринимают как узурпаторов иугнетателей. Одним принадлежало все: богатство, сила, свободное время, позволяющее им стремиться кутонченной роскоши, совершенствовать свой вкус, наслаждаться духовностью икультивировать искусство; тяжелый труд, грубость иневежество были уделом других.

Однако вэтой невежественной игрубой толпе встречались люди, обладавшие живыми страстями, великодушными чувствами, глубокими убеждениями иприродной доблестью.

Подобным образом организованное общество могло быть устойчивым, могущественным и, что особенно характерно, стремящимся кславе.

Но вот различия по чину начинают терять четкость, высокие барьеры между людьми становятся ниже; поместья дробятся, власть переходит вруки многих, распространяется образованность, иинтеллектуальные способности людей уравниваются. Социальное устройство становится демократическим, идемократия, вконечном счете, мирно утверждает свое влияние на политические институты иобщественные нравы.

Вданной связи я вполне представляю себе такое общество, вкотором каждый, относясь кзакону как ксвоему личному делу, любил бы его иподчинялся бы ему без труда; где власть правительства, не будучи обожествляемой, пользовалась бы уважением вкачестве земной необходимости; где любовь, питаемая людьми кглаве государства, была бы не страстью, аразумным, спокойным чувством. Когда каждый человек наделен правами иуверен внеотъемлемости этих прав, между всеми классами может установиться мужественное доверие исвоего рода взаимная благосклонность, не имеющая равным образом ничего ни счувством гордыни, ни снизкопоклонством.

Осознав свои истинные интересы, народ понял бы, что для наслаждения теми благами, которые дает общество, ему необходимо принять возложенные на него обязанности. Свободная ассоциация граждан вэтом случае могла бы играть роль могущественных вельмож, защищая государство иот опасности тирании, иот угрозы вседозволенности.

Я понимаю, что вподобным образом устроенном демократическом государстве общество не станет неподвижным, но движение внутри его социальной ткани может быть отмечено упорядоченностью ипоступательностью. Если втаком обществе ибудет меньше блеска славы, чем варистократии, то оно все же не будет знать столь крайней нужды; наслаждения внем станут более умеренными, аблагосостояние– более доступными; знания людей будут менее обширными, но иневежество станет менее распространенным; чувства утратят свою силу, но манера поведения станет более сглаженной; пороки инедостатки будут чаще встречаться среди людей, но преступность станет более редким явлением.

Вместо прежнего энтузиазма истрастности убеждений просвещенность иопытность граждан будут подчас побуждать их идти на великие жертвы. Поскольку всякий человек, вравной мере чувствуя свою слабость ипотребность всебе подобных, поймет, что он получит их поддержку только при условии, что сам будет готов оказывать им помощь, граждане без труда осознают, что их личные интересы прочно связаны синтересами общественными.

Такая нация, говоря вцелом, будет менее блистательной, менее прославленной и, возможно, менее сильной, но большинство ее граждан будут процветать, инарод обнаружит миролюбие своего нрава не по причине того, что он отчаялся добиться для себя лучшей доли, но потому, что осознал, как хорошо ему живется.

Хотя вподобном порядке вещей отнюдь не все было бы хорошим иполезным, общество, по крайней мере, могло бы заимствовать из него все то, что представляет интерес ипользу, илюди, навсегда отказываясь от тех социальных преимуществ, которые порождали аристократическим устройством, взяли бы удемократии все то хорошее, что она может им предложить.

Амы, избавляясь от социального устройства, доставшегося нам от предков, ибеспорядочно отметая прочь их политические институты, их идеи инравы,– что мы взяли взамен?

Престиж королевской власти исчез, но сама она не была замещена его величеством законом; внаши дни народ презирает власть, но боится ее, иблагодаря этому она может вытянуть из него больше, чем могла вбылые времена, когда он относился кней суважением илюбовью.

Я замечаю, что мы уничтожили могущество определенных личностей, способных по отдельности сражаться против тирании, но я вижу, что правительство оказалось единственным наследником всех тех прерогатив, которые были отняты усемейных кланов, корпораций ичастных лиц. Таким образом, гнетущая порой, но часто охранительная сила небольшого числа граждан была заменена беспомощностью всех.

Раздробление состояний уменьшило дистанцию, отделяющую бедняка от богача, но, сближаясь, они, по#x2011;видимому, обнаруживают все новые иновые причины, заставляющие их питать взаимную ненависть, и, бросая друг на друга взгляды, полные страха изависти, они отталкивают один другого от власти. Как для одного, так идля другого идея права еще не существует, иобоим сила представляется единственным веским аргументом, имеющимся уних внастоящее время, атакже единственной гарантией будущего.

Бедняк унаследовал большую часть предрассудков своих отцов, утратив их убеждения; он столь же невежествен, но лишен их добродетелей. Вкачестве основы своих действий он принял доктрину личного интереса, не понимая должным образом этого учения, иего эгоизм ныне носит столь же непросвещенный характер, как ипрежняя преданность бедняков своим господам, готовых жертвовать собственными интересами.

Общество сохраняет спокойствие, но не потому, что оно осознает свою силу исвое благополучие, а, напротив, потому, что оно считает себя слабым инемощным; оно боится, что любое усилие может стоить ему жизни: всякий человек ощущает неблагополучие общественного состояния, но никто не обладает необходимыми мужеством иэнергией, чтобы добиваться его улучшения. Желания, сожаления, огорчения ирадости людей не создают ничего ощутимого ипрочного, подобно тому, как страсти стариков приводят их лишь кбессилию.

Таким образом, отказавшись от всего того блага, которое могло содержаться встаром общественном устройстве, ине приобретя ничего полезного из того, что можно было бы получить внашем нынешнем положении, мы, любуясь собой, остановились посреди руин старого режима и, видимо, желаем остаться здесь навсегда.

Не менее прискорбная ситуация наблюдается ивдуховной жизни общества.

Вмире есть одна страна, где та великая социальная революция, окоторой я говорю, по#x2011;видимому, почти достигла естественных пределов своего развития. Она совершалась там простым илегким способом, или, вернее сказать, эта страна пользуется результатами той демократической революции, которая происходит унас, не изведав самого революционного переворота.

Иммигранты, обосновавшиеся вАмерике вначале XVIIв., каким#x2011;то образом смогли отделить демократические принципы от всего того, против чего они боролись внедрах старого общества Европы, исумели перевезти эти принципы на берега Нового Света. Там, произрастая свободно, вгармоническом состоянии снравами, эти принципы мирно развивались под сенью законов.

Мы, без сомнения, подобно американцам, рано или поздно достигнем почти полного равенства условий существования людей. На этом основании я отнюдь не прихожу кзаключению, что водин прекрасный день мы снебрежностью будем вынуждены признать все те же самые политические выводы, которые всходной общественной ситуации были сделаны американцами. Я весьма далек от мысли, что они нашли ту единственную форму правления, которая только иможет быть создана демократией; вполне достаточно того, что вобеих странах законы инравы определяются одной итой же исходной первопричиной, имы поэтому сглубоким интересом должны следить за тем, что же именно она порождает вкаждой из этих стран.

Поэтому я исследовал Америку не только для того, чтобы удовлетворить свое вполне законное любопытство, но хотел извлечь из этого те полезные уроки, которые могли бы нам пригодиться. Представление отом, будто я намеревался написать панегирик,– ничем не обоснованное заблуждение; любой человек, который станет читать эту книгу, сможет полностью удостовериться, что ничего подобного уменя ивмыслях не было. Не собирался я также превозносить иформы их государственного правления как таковые, ибо лично я принадлежу кчислу людей, считающих, что законы почти никогда не являются абсолютно совершенными. Я даже считаю, что не вправе предлагать свои суждения относительно того, несет ли социальная революция, наступление которое мне представляется неотвратным, добро или же зло всему человечеству. Я принимаю эту революцию как факт, уже свершившийся или готовый вот#x2011;вот свершиться, ииз всех народов, испытавших ее потрясения, я выбрал тот, укоторого процессы ее развития протекали самым мирным путем идостигли при этом наивысшей степени завершенности, стем чтобы внимательно рассмотреть ее закономерные последствия и, насколько это возможно, изыскать средства, спомощью которых из нее можно было бы извлечь пользу для людей. Я признаю, что вАмерике я видел не просто Америку: я искал вней образ самой демократии, ее основные свойства ичерты характера, ее предрассудки истрасти. Я хотел постичь ее стем, чтобы мы по крайней мере знали, чтo от нее можно ожидать ичего следует опасаться.