Ценностный вакуум и правовая культура

Проблема сущностной природы человека всегда была дискуссион­ной. Одни исследователи настаивали на естественности человеческой со­циальности, отмечая рациональность, солидарность, нравственность его природы.

объясняет этот механизм: “Силы, создаваемые нашими бессознательными стремлениями, всегда непреодолимы. Разум не знает их, а если б и знал, то ничего не мог бы сделать против них. А между тем эти тёмные и верхов­ные силы и являются настоящими двигателями истории. Человек действу­ет, а они его направляют и часто — совсем наперекор самым очевидным его интересам”^[150]. Его отдаленный предшественник Т. Гоббс утверждает: “Все люди не только дурны... Они рождаются животными... Естественным со­стоянием... ... война всех против всех, и во время этой войны у всех есть право на всё... Люди... стремятся выйти из этого несчастного... состояния, но это оказывается возможным лишь в том случае, если они по взаимному соглашению откажутся от своего права на всё”^[151].

Обузданию стихийных сил, управляющих человеком, служит процесс социализации поведения, обусловленного естественными влечениями, фор­мирование способов трансформации последних в культуре. Культура задаёт модели трансформации влечений в социализированных формах поведения.

Окультуривание (социализация) в историческом смысле не бывает лёгким и быстрым. Можно, как нам представляется, говорить о двух раз­личных, во многом противоположных типах исторической социализации.

Противоположностью описанному выше либеральному типу социа­лизации можно считать индивидуальную социализацию, ориентированную

на модель личности “дюркгеймовского” типа, для которой доминирующей является установка на коллектив, солидарность: “Солидарность, вытекающая из сходств, имеет свой максимум тогда, когда коллективное сознание точно покрывает всё наше сознание и совпадает с ним... В момент, когда эта соли­дарность проявляеъ своё действие, наша личность, можно сказать, исчезает, ибо мы более не мы, а коллективное существо... Повсюду, где есть общество, есть альтруизм, потому, что есть солидарность”, - пишет Э. Дюркгейм^[153].

Тем не менее, говоря о возможности двух описанных выше типов социализации и культуры, основанных на противоположных аксиологиче­ских системах, где господствуют индивидуалистические или коллективи­стские ценности, необходимо учитывать и возможность такого состояния общества, когда социальный контроль над стихией иррациональных вле­чений или ослаблен, или способствует их наиболее негативным проявле­ниям, или неадекватен масштабу их натиска. Такие состояния следует рас­сматривать как периоды неэффективной социализации.

Причины этого, как нам представляется, кроются в историческом анамнезе российского общества и в его нынешнем переходном состоянии, подобно лакмусовой бумаге выявившего все социокультурные дефекты прошлого. П. Сорокин, глубоко исследовавший специфику социокультур­ных сдвигов в аспекте ценностей, пишет: «Периоды перехода от одной фундаментальной формы культуры и общества к другой, когда рушится здание старой культуры, а новая структура еще не возникла, когда социо­культурные ценности становятся почти полностью “атомизированными”, и конфликт между ценностями различных людей и групп становится осо­бенно непримиримым, неизбежно порождают борьбу особой интенсивно­сти, отмеченную широчайшей вариативностью форм.

ности и жестокости наказаний, особенно взрыва бунтов, восстаний и ре­волюций»¹.

Нам представляется, что именно такая ситуация сложилась в на­стоящее время в российском обществе. Нарушения, возникшие в системе воспроизводства и передачи новым поколениям основных традиционных для общества ценностей, в том числе и в первую очередь затрагивают цен­ностный статус права, который и без того всегда, как было показано выше, в России был невысок. В обществах, попавших в такую ситуацию, имеет место ценностный вакуум, образующийся в силу расшатывания традици­онно устоявшейся системы ценностей. Попытаемся выделить основные признаки такого состояния.

Неуважение к праву и институтам государственной власти является доминантой нигилистической деформации правовой культуры. Об этом говорят исследования социологов, которые фиксируют в современной Рос­сии наиболее высокий уровень криминализации сознания и поведения лю­дей (табл. 1).

Таблица 1

Криминализация сознания и поведения людей (в %)²

¹ Сорокин П.А.

² Данные консалтингового агентства “Проконтакт” (рук. А. А. Овсянников).

Всеобщий характер приняло недоверие и презрение к властным ин­ститутам. В отчёте о мировом развитии (1997), подготовленном Всемир­ным банком, правительство России фигурирует как имеющее один из са­мых низких рейтингов доверия у предпринимателей^[154]. Доверие народа к федеральным органам власти исчерпывается показателем в 1-5% населе­ния - именно такое количество людей, согласно отчету, положительно оценивает функционирование властных институтов в стране.

Очевидно, что массовое правовое бескультурье и готовность к нару­шению закона компенсируются властью с помощью применения силы, по­рой - методами прямого насилия. Силу могут использовать как государст­во (события октября 1993 г., Чечня), так и криминальные структуры, кото­рые пытаются сейчас переустановить социальный порядок, вытесняя госу­дарство из сфер его компетенции. Общая обстановка насилия в обществе во многом обусловливает уже упоминавшийся нами беспрецедентный рост преступности. Уровень преступности в современном российском обществе характеризуется даже согласно устаревшим данным 1995 г. чудовищным по­казателем: б ООО преступлений на 100 тыс. населения, в том числе 30,4 убий­ства (в США - 9,9 убийств, Японии — 0,7 убийств). По мнению экспертов ООН, критическим уровнем преступности определяется цифрой 5 000 слу­чаев на 100 тыс. населения^[155]. Показатели преступности, превышающие эту цифру, свидетельствуют о криминализации общества, в котором властные структуры оказываются неспособными к поддержанию правового соци­ального порядка. Они свидетельствуют также и о криминализации и само­го государства, и его властных институтов.

Ситуация, сложившаяся в современном российском обществе, уже привычно определяется многими авторами как «правовой беспредел». По сути дела, позитивные изменения, отличающие пореформенную Россию от

дореформенной, исчерпываются достигнутым уровнем гласности, который позволяет теперь обеспечить реализацию права индивида на обладание информацией о положении в различных сферах жизни общества, в том числе и о господстве произвола, злоупотреблений и попрании закона.

ва, в России уклонение от налогов составляет 90% общей суммы предпола­гаемого сбора, а по подоходному налогу может быть и выше^[158]. Отсюда можно сделать вывод о массовой криминализации общества. Согласно опросу гос­служащих и представителей региональных элит, проведенному В. Бойковым в 1999 г., уровень‘исполнения федеральных Законов в области экономиче­ской деятельности составляет 14—16% (столько процентов чиновников раз­личных уровней считают, что эти законы в основном исполняются), а в об­ласти социальных прав — 6-10%. К тому же 90% госслужащих и представи­телей политической элиты считают, что федеральные институты исполни­тельной власти утратили контроль за положением дел в стране^[159].

Если же попытаться провести более глубокий социокультурный анализ состояния нынешнего российского общества, становится очевид­ным, что негативные процессы зашли здесь очень далеко. Общеизвестно, что состояние ценностного вакуума характеризуется прежде всего общим снижением в системе ценностей статуса морали, нравственности, размыто­стью ориентиров в понимании добра и зла. Упадок социального авторитета традиционных ценностей сопряжен с общим разочарованием, личностной резигнацией, профанизацией идеи личной ответственности и личного вы­бора. Показательно, что подавляющее большинство населения прочно ут­ратило интерес к морально-этической проблематике, нравственным поис­кам. Многолетние исследования ВЦИОМа фиксируют интерес к проблеме нравственности только у 10-14% жителей страны.

И данные других исследований свидетельствуют, что за последнее десятилетие по большинству включенных в сопоставление позиций дейст­вительно наблюдается сужение сферы распространения моральных норм. В первую очередь это касается норм гражданской морали, опирающейся на честность и законопослушание. Например, за рассматриваемый период

общественное мнение стало заметно терпимее к таким противоправным поступкам, как скупка краденого (на 26,0%), присвоение найденных вещей или денег (на 25,0%), убийство по политическим мотивам (на 11,0%), со­противление правоохранительным органам (на 9,0%). Наблюдается более снисходительное отношение и к противоправному поведению в социально- экономической сфере, например, к даче взяток и уклонению от налогов. В то же время нельзя сказать, что трансформация моральных норм идет только по нисходящей - в сфере частной жизни некоторые моральные ограниче­ния, во всяком случае на вербальном уровне, приобретают большую зна­чимость. В первую очередь это касается мужского и женского гомосексуа­лизма (осуждающих это за последние 10 лет стало больше на 16,0%), абор­тов (на 8,0%), сознательного обмана кого-либо для достижения своих це­лей (на 8,0%) (см. табл. 2)’.

Таблица 2

Распространенность негативной оценки различных действий

в России в 1990 и 2000-2001 гг., в %

¹ 10 лет российских реформ глазами россиян. Аналитический доклад. Подготовлен в сотрудничестве с Представительством Фонда имени Фридриха Эберта в Российской Федерации. Институт комплексных социальных исследований РАН. Российский неза­висимый институт социальных и национальных проблем. M., 2002.

Таким образом, тенденция общего снижения значимости различных моральных норм действительно существует, причем основную долю сниже­ния дают нормы институционализированные, прежде всего, зафиксирован­ные в законодательстве. Тем не менее, данные этого исследования не отра­жают обвального падения морали, как это можно было предполагать, исходя из довольно тревожных общих оценок. Более того, полученные данные по­зволяют судить о мировоззрении россиян в целом, особенно в сфере частной жизни, как о вполне корректном в морально-нравственном отношении.

Ценностный вакуум сопряжен с состоянием аномии. Это означает, что социальные регуляторы ослаблены, социальные связи ситуативны, не­устойчивы. Человек изолирован и отчужден от нормальных социальных взаимодействий. Социальные установки и интересы неотрефлексированы и легко сменяемы.

Понятие аномии в социологии, и в частности, в социологии культуры, используется достаточно давно. Так, классик социологии Р. Мертон проана­лизировал конфликт между культурными ценностями и ограниченностью доступа к ним как источник правовых девиаций, а Т. Селлин рассмотрел в качестве криминогенного фактора конфликт между культурными ценностя­ми различных сообществ. Его гипотеза базировалась на результатах чикаг­ских исследователей, установивших повышенный уровень преступности в кварталах некоренных американцев (негров, пуэрториканцев, итальянцев). Т. Селлин попытался дать объяснение этому с помощью своей теории кон­фликта культур. Эта теория не только позволила объяснить преступность ми­грантов, но и раскрыла криминогенность противоречий между различными социальными группами. По существу, Т. Селлин трансформировал марксову теорию социальных противоречий, устранив ее наиболее острые и револю­ционные аспекты и несколько уменьшив ее масштаб, что позволило приме­нять ее не только к анализу противостояния двух частей общества, но и к противоречиям более мелких социальных групп.

Опираясь на теорию Селлина, американский социолог А. Коэн в 1955 году разработал концепцию субкультур. Коэн обратился к еще более мелким социальным группам и подверг исследованию специфику культур­ных ценностей криминальных объединений (банд, сообществ, группиро­вок). В рамках подобных микрогрупп могут формироваться свои мини­культуры (взгляды, привычки, умения, стереотипы поведения, нормы об­щения, права и обязанности, меры наказания нарушителей норм, вырабо­танных такой микрогруппой). Такие мини-культуры получили название субкультур. Как правило, криминальная субкультура находится в противо­речии с господствующими в обществе ценностями. Попадая в преступную группу, восприняв ее субкультуру, человек как бы освобождается от иных социальных запретов, более того, их нарушение нередко бывает одной из норм криминальной субкультуры.

Помимо достаточно прагматических выводов данная концепция на­правила внимание исследователей на анализ взаимосвязи культуры обще­ства и преступности. Она показала, насколько глубоки корни преступно­сти. Реализация социокультурных изменений — процесс достаточно дли­тельный, поэтому и процесс воздействия на преступность не может быть сиюминутным и быстро приносить ощутимые результаты.

Итак, в центре внимания теорий аномии, отчуждения и идентифика­ции стоят вопросы конгруэнтности (совпадения) мировоззрения индивида и существующей в обществе системы социальных ценностей. Любая такая теория рассматривает вопросы преступного и отклоняющегося поведения в своем особом ракурсе. Для нашего исследования предпочтительнее оста­новиться на понятии психологической аномии. Психологическая аномия - это состояние дезорганизации личности, возникающее в результате ее дез­ориентации, что является следствием либо социальной ситуации, в кото­рой имеет место конфликт норм и личность сталкивается с противоречи­выми требованиями, либо ситуации, когда нормы отсутствуют. Под отчу- 205

ждением понимается уход индивида от окружающего его мира или его не­достаточная внутренняя интеграция. Концепция идентификации предпола­гает либо слияние индивида с группой, либо его подражание поведению других людей. Концепция идентичности сосредоточивает свое внимание на ценностных ориентациях, стремлениях, ожиданиях, страхах человека, а также на проблемах его адаптации, которые общим образом либо разделя­ются членами группы, либо дополняются ими. Эти концепции касаются вопроса о взаимоотношениях индивида с социальным окружением и его нормами. Все они были использованы в ряде теоретических конструкций, направленных на объяснение преступного и делинквентного поведения.

Идентификация, отчуждение и идентичность — различные явления, но они связаны друг с другом и важны для понимания социального поведения человека. Все они могут привести к аномии и отсутствию норм. Под иден­тификацией подразумевается принятие ролей в рамках конкретных групп (например, таких, как расовые, этнические, профессиональные, семья, шай­ка и пр.). Индивид отождествляет себя с той группой, к которой он, по его мнению, принадлежит. Идентификация связана с чувством «принадлежно­сти». Под отчуждением понимается безразличие к групповому поведению. Итак, отчужденный не принадлежит к группе и не стремится сознательно к тому, чтобы выразить свои уникальные свойства, по которым он может быть узнан другими. Отчуждение характеризуется асоциальными установ­ками, отсутствием чувства «принадлежности» и лояльности.

Одна из важнейших теоретических конструкций включает в себя по­нятие социального отчуждения — явления, изучение которого криминоло­гией началось с обращения Дюркгейма к идее аномии. Разработкой этой концепции занимались Роберт К. Мертон, Ричард Клауорд и Ллойд Оулин, Джекоб Гвост и другие.

В состоянии психологической аномии для индивида нормативные стандарты поведения и убеждения, принятые обществом, ослаблены или

♦

отсутствуют. Обычно это проявляется в тревожности, дезориентации лич­ности и социальной изоляции. Бенжамен Раш применял термин «аномия» для обозначения врожденных дефектов морали. Отчуждение — общий тер­мин, используемый сейчас в основном в судебной психиатрии в тех случа­ях, когда речь идет о такой рассогласованности чувств индивида, что они перестают казаться ему нормальными, привычными и убедительными. Это приводит его к отстранению от других людей, глубокой персонализации и, как следствие, к отчуждению от общества. Человек, отчужденный от об­щества, может стать недружелюбным, жестоким, безразличным или асоци­альным. Идентичность — понятие, которым охватывается целостность и разносторонность восприятия индивидом самого себя; она обеспечивает способность ощущать себя как нечто неповторимое и тождественное са­мому себе; в основе этой способности лежит чувство привязанности к объ­ектам первой любви и отождествления себя с ними. Кризис идентичности - это конфликт, возникающий в связи с социальной ролью, как она вос­принимается самим индивидом. Такой конфликт угрожает либо потерей чувства неповторимости и тождественности самому себе, либо неспособ­ностью принять ту роль, которую индивиду отводит общество.

Фактически в российском обществе разрушено единое поле нравствен­ных ориентиров. Представления о том, что такое хорошо и плохо, что жела­тельно и нежелательно, нравственно и безнравственно, справедливо и не­справедливо — все эти и многие другие важнейшие представления предельно фрагментированы и чаще всего отражают сугубо групповые интересы. В ито­ге солидарность, консолидация, единство целей, взаимное доверие, открытый диалог находятся в глубоком упадке. Повсеместно и на всех уровнях господ­ствует принцип "каждый выживает в одиночку". Аномия — это дезинтеграция нравственных ценностей, смешение ценностных ориентаций, наступление ценностного вакуума по принципу "все дозволено". Это опаснейшая болезнь, несовместимая с поступательным движением общества, болезнь, способная

незаметно, но действенно разрушить изнутри любую конструктивную про­грамму социально-экономических преобразований.

На уровне социальной практики аномия проявляется в виде резкого скачка ненормативного поведения - неуважения к закону, обвального рас­пространения преступности и жестокости, роста числа самоубийств, гос­подства группового эгоизма и равнодушия, нарушения преемственности между поколениями. Свойственная состоянию аномии несбалансирован­ность нравственных, экономических, политических, культурных ценностей и поведенческих ориентаций вообще представляет серьезнейшую пробле­му переходных обществ. Общая картина социального контекста в России достаточно сложна.

"Аномический" подход к анализу ситуации в современной России представляется достаточно продуктивным. Этот подход хорошо зареко­мендовал себя и успешно используется в исследовании проблем западных обществ, в том числе в качестве теоретической базы эмпирических иссле­дований. Применение теории аномии к российской действительности представляется тем более оправданным, что российское общество претер­певало в последние годы и продолжает претерпевать серьезные структур­ные сдвиги и изменения в системе ценностей, представляя условия, в кото­рых социальные деформации и проявления аномии приобретают наиболее явную и контрастную форму.

Отечественные исследователи, рассматривая состояние современно­го российского общества как близкое к аномии, обращаются к концептам крупнейших зарубежных социологов. Так, А.Ф. Филиппов^[160] утверждает, что для разъяснения сути аномии вообще и аномии в России в частности удобно использовать термин "гетеротопия", введенный М. Фуко. В этом смысле аномия есть нахождение сразу в нескольких социальных простран­

ствах, предполагающих разные модели действования. В России человек находится именно в такой ситуации, и аномия выражается для него в поте­ре или размывании идентичности.

А.Г. Эфендиев^[161] подчеркивает, что в условиях России проблема ано­мии приобретает особенно запутанный характер в силу того, что аномия, в классическом ее понимании, накладывается на своего рода базовую асоци­альность, связанную с ослаблением фундаментальных моральных норм и ценностей, без которых общество не может нормально существовать и в нем не может поддерживаться социальный порядок.

Согласно результатам лонгитюдного исследования ценностей рос­сийского населения, проводимого с 1993 г. по настоящее время Россий­ским независимым институтом социальных и национальных проблем, как ни странно, базовая структура ценностей в России за этот период не пре­терпела существенных изменений: по всем основным позициям, включае­мым в опросные листы, имеются некоторые колебания, взлеты и спады, не нарушающие общей весьма устойчивой картины (иллюстративный мате­риал был роздан участникам). Главный вывод, полученный в ходе иссле­дования, гласит, что основные ценности в российском обществе гораздо более устойчивы, чем кажется.

Однако по мнению В.Ф. Петренко^[162] проведенное исследование затра­гивало только верхний слой ценностей ("ценностные высказывания") и к тому же использовало методику парных оппозиций, в то время как уже на­коплен опыт исследования более глубоких ценностных структур с помо­щью более сложных (хотя и более трудоемких) методик.

Еще одно лонгитюдное исследование российских ценностей, прово­димое под руководством Н.И. Лапина на протяжении последних десяти лет, основанное на использовании других методик, принесло точно такие

же результаты, как и в исследовании РНИСиНП: основные ценности рос­сиян за это время не претерпели каких-либо существенных изменений.

Как указывает А.Г. Здравомыслов^[163], совокупность инстинктивных и по- луинстинктивных влечений человека неизбежно становится предметом регу­лирования со стороны обыденной морали, нравственного самосознания оп­ределенного социального сообщества. На стыке этих извечных влечений че­ловека и способов их социальной регуляции и саморегуляции и возникают различия в культурах и формах повседневной морали. Право как совокуп­ность законодательных актов, не является средством регулирования поведе­ния конкретных индивидов, так как право не содержит в себе ни мотиваци­онных комплексов, ни их нравственно-психологических ограничений. Одна­ко нормы обыденной морали, безусловно, содержат в себе и то, и другое. Они указывают на меру допустимости соответствующих стремлений, на то, какие именно стремления и способы действий, направленные на их осуществление, являются одобряемыми, допустимыми и девиантными в рамках данной куль­туры. Кризис нравственных отношений заключается в углублении разрыва между нормами права и нормами обыденной морали. В какой-то мере спра­ведливым будет утверждение о том, что именно этот разрыв влияет на общий кризис легитимности власти, обнаруживающийся во всех властных структу­рах и на всех уровнях. В результате изменений, произошедших в российском обществе, прежние конституционные основания права оказались сломлен­ными, но новые основания еще только создаются.

Аномия предполагает непонимание происходящего (“когнитивный вакуум”^[164], по определению Г. Дилигенского), растерянность и массовую де­задаптацию, озлобленность и повышенную агрессивность (табл. 3), мифо­логизацию сознания.

Таблица З

Потенциал протеста (в %) (*6)

Важнейшим и, возможно, наиболее опасным проявлением аксиоло­гического вакуума и аномии применительно к правовой культуре является рост неправового поведения и соответствующих мотиваций в сфере меж­национальных, межэтнических отношений. Принципы правового отноше­ния к представителям иных этносов, издавна живущих на территории Рос­сии, вытесняются регрессией к господству примитивных правил различе­ния своих и чужих, друзей и врагов, «тех, кто против нас» и «тех, кто за». Можно говорить о росте националистических ценностных ориентаций.

Примитивный национализм и ксенофобия, без сомнения, являются реакцией на разрушение национальной самобытности, уничтожение на­ционального достоинства, национальной гордости. Это следствие тоталь­ной маргинализации общества. В самом деле, “маргинал, - как считает французский социолог А. Фарж, - калека среди себе подобных - человек с отсеченными корнями, рассечённый на куски в самом сердце родной куль­туры, родной среды”^[165].

Проблема аномии и девиантных форм социального поведения в на­стоящее время остро стоит для всех постсоциалистических стран, пере­живших в 90-е годы интенсивные процессы трансформации. Прежде чем описать ситуацию в российском обществе, отметим некоторые теоретиче­ские моменты, важные для нас. Несмотря на то, что проблема девиации

давно обсуждается в общественных науках, тем не менее можно констати­ровать, что общепринятого соответствующего понятия пока нет. Не пре­тендуя на выдвижение особого определения, укажем на два момента, важ­ных для понимания девиации.

За отправной пункт можно принять классическое определение, опи­сывающее формы девиантного поведения как отличающиеся от общест­венной нормы, нарушающие его. Тем не менее очевидно, что отклонение от социокультурных норм вовсе не является достаточным критерием деви­антного поведения. Таким же важным моментом является понимание того, что общество в соответствии со своими культурными особенностями, цен­ностями выбирает определённые формы поведения и их расценивает как девиантные. Сам факт осуждения девиации является такой же её «differen­tia specifica», как и факт нарушения норм. Оценка проводит границу между нарушениями норм, терпимыми со стороны общества, и особо отвергае­мыми видами поведения. Девиация, с одной стороны, представляет собой своеобразную форму поведения или даже образ жизни, а с другой стороны, это оценка его, суждение о нем общества. Смысл оценки поведения как де­виантного заключается не только в том, что она позволяет отделить при­вычное, культурно устоявшееся в данном обществе и порочное, вредное, неприемлемое, несоответствующее принятым моделям поведения. Оценка, отделяя неприемлемое с точки зрения общества, одновременно является определенным защитным актом, указывая на опасности, грозящие индиви­дам на этом пути. Обрисовываемый ею круг форм поведения изменчив в зависимости от рассматриваемого общества. Но даже в одном и том же конкретном обществе этот круг не постоянен, а подвержен изменению в соответствии с обновлением культуры.

Многие формы девиаций связаны с саморазрушающей ориентацией поведения. Аномия - это стремление уйти из реальности. Формами такого ухода являются пьянство и наркомания. В России потребление спиртного

составляет (с учётом самогоноварения) 14-15 литров чистого алкоголя в год на душу населения. Это самый высокий в мире уровень потребления алкоголя^[166]. Так, как ныне, в России ещё никогда не пили. По оценкам Все­мирной организации здравоохранения, опасным считается уровень поду­шевого потребления алкоголя, равный 8 литрам. Превышение его означает физическую деградацию населения, связанную со смертностью от зло­употребления алкоголем, ростом числа “пьяных” детей, рождённых алко­голиками. Медики фиксируют, что сегодня каждый 25-й ребёнок при рож­дении имеет патологии центральной нервной системы, включая такие, как олигофрению, болезнь Дауна и другие тяжёлые формы^[167]. По оценкам “Фонда общественного мнения”, в России 80 % граждан живут в культуре, в которой употребление алкоголя — норма. При этом 23 % определяют своё окружение как окружение алкоголиков и сильно пьющих людей. Пьянство - это норма жизни для кадровых военных, рабочих, руководителей всех рангов, предпринимателей.

В последнее десятилетие неуклонно растет наркомании. По оценкам МВД, в 1995 г. в России было 1,5 млн наркоманов, число которых ежегод­но увеличивается на 130 тыс. человек (6-7 %).

Именно и в первую очередь социокультурное развитие общества оп­ределяет частоту возникновения в данной социальной среде форм поведе­ния, нарушающих нормы и ценности и расцениваемых как тяжелая про­блема. Хотя общества без девиаций не существует, все же не безразлично, ограничиваются ли данные формы поведения относительно терпимым уровнем, позволяющим сохранять над ними контроль, или же они прони­зывают всю жизнь общества и тем самым модифицируют его таким обра­зом, что недевиантным группам по крайней мере постоянно приходится считаться с присутствием и возрастающим влиянием девиантов.

В современном российском обществе сегодня бесспорно прослежи­вается последняя ситуация. Число девиантных форм поведения чрезвы­чайно высоко. Формы поведения, особо нарушающие нормы, можно раз­делить на две группы: во-первых, традиционные, на протяжении десятиле­тий или, скорее, столетий с высокой частотой наблюдаемые в жизни обще­ства. Сюда можно отнести уже упоминавшиеся нами формы поведения, имеющего самоуничтожающий эффект (алкоголизм, самоубийство и час­тично психоневротические отклонения).

Аномия зачастую сопряжена с потерей воли к жизни. Это проявляет­ся прежде всего в росте смертности и снижении рождаемости. По расчетам И. Гундарева избыточная (по отношению к уровню 1986 г.) смертность в России за 1987-1994 гг. составила более 2 млн человек. Смертность за эти годы увеличилась в 1,8 раза и составила 15,8 случаев на 1 000 человек в год (в 1986 г. - 9,2 случая). Одновременно в России в 1,9 раза снизилась рождаемость. В 1994 г. она составляла 9,5 младенцев на 1 000 человек. Ес­ли уровень рождаемости в 1986 г. рассматривать как “нормальный”, то на­селение России за 1987-1994 гг. потеряло от сверхнормального снижения рождаемости не менее 5 млн человек^[168]. Резко сократилась за последнее де­сятилетие продолжительность жизни. Достигнув в 1987 г. высокого уровня (65 лет у мужчин и 75 лет у женщин), в 1993 г. она снизилась до 59 лет у мужчин и до 72 лет у женщин.

Потеря воли к жизни проявляется и в росте самоубийств. Их мас­штабы потрясают: с 1994 г. ежегодно стали убивать себя более 60 тыс. че­ловек. Ежегодно от суицида в России исчезает население, равное по чис­ленности среднего по размеру города. Самоубийств в 1990 г. было в 2 раза больше, чем убийств, сегодня уровень самоубийств выше уровня убийств на треть. Самая тяжёлая суицидальная ситуация (в 1,5 раза выше, чем в

среднем по стране) сложилась в Сибири, северных регионах страны, на Урале, Дальнем Востоке.

Вторую группу составляют нарастающие девиации, которые раньше не были характерны для российского общества, но в последние десятиле­тия обладают явно выраженной тенденцией к росту (уголовные правона­рушения, различные проявления агрессивности, национализм и расизм). Настораживает не только значительное число фактов девиантного поведе­ния, но и тенденции его распространения.

Что же является причиной такого высокого уровня девиаций в на­шем обществе?

Подавляющее большинство социологических концепций объясняет распространение девиантных форм поведения в конечном счете степенью интегрированности общества, причем недостаток интеграции выражается прежде всего в социальной аномии. Дюркгейм характеризовал последнюю как состояние отсутствия ценностей на стыке между изжитой старой и не- сформировавшейся неорганической новой структурой норм и ценностей, в рамках которой индивиды буквально не знают, что хорошо и что плохо, что допускается и что нет. Уже упоминавшийся нами Мертон описывает эту ситуацию как расхождение общественных требований, культурно при­нятых жизненных целей с имеющимися в распоряжении средствами, Да- рендорф связывает аномию с ослаблением общественных привязанностей, Макайвер - с ослабленными социальными и эмоциональными контактами, Хабермас - с противоречием между интеграцией режима и культурной ин­теграцией (идентификация с общественным устройством, его легитима­ция). Каждая из приведенных интерпретаций, однако, затрагивает так или иначе аспекты социальной интеграции, организованности и предсказуемо­сти социального поведения. Известно, что аномия усиливается в период реорганизации общества. Так. приходится сделать вывод, что развитие российского общества на протяжении последнего столетия было историей 215

аномийных состояний. Социальная дезинтеграция прослеживалась почти постоянно, что проявлялось как в макросоциальных процессах (структура, мобильность, система ценностей, культура и т.д.), так и в микросоциаль- ной сфере, на уровне семейных, межличностных связей. Аномийные си­туации пронизывали всю структуру общества. Ценностные и нормативные кризисы, отсутствие средств, необходимых для претворения культурных целей, общественные иллегитимации, как правило, не оставались на уров­не общественного сознания, но объективировались в структуре учрежде­ний общества, его построении и механизме действия и поэтому органиче­ски врастали в макроструктуру общества.

В настоящее время некоторая часть общества по крайней мере час­тично идентифицировалась с новыми культурными требованиями. Естест­венно, эта культурная интериоризация чрезвычайно различно протекает в обществе. Наблюдается неравномерное социальное закрепление новой системы ценностей, что для личности означает неопределенность и не­предсказуемость макросреды, более того, ожиданий в поведении, мышле­нии, привязанностях. Однако подавляющее большинство россиян по- прежнему страдает от ситуации, когда стала недействительной прежняя установленная формальная система ценностей. Большинство членов обще­ства оказалось в ситуации, когда более или менее результативно усвоен­ные ранее нормы и соответствующие им формы поведения, сознания и чувства стали неадекватными. Они поставлены перед необходимостью от­вета на вопрос: верно ли они мыслили, поступали и чувствовали, пытаясь встроиться в социокультурные реалии прошедших десятилетий. В итоге общество повернуло к тотальной аномии.

Перемены в структуре общества послужили также углублению ано­мии. Происходит быстрый рост предпринимательского слоя. Наряду с этим, конечно, можно говорить об обогащении отдельных общественных групп, но парадоксально то, что их вертикальная мобильность имела не

интегральное, а фактически дезинтегрирующее значение для общества. Рассматривая любой из процессов мобилизации за последние десятилетия, в большей или меньшей степени адекватными по отношению к ним пред­ставляются следующие характеристики.

Изменившие своё положение социальные группы оказались в новом статусе, и поэтому не только в личностном, но и в социокультурном аспек­те оказались в чуждой им общественной среде. Новое общественное положение в основном приходило на смену исторически зафиксированной, глубоко впитанной, интериоризированной культуре, что углубляло куль­турный разрыв между старой и новой культурой. Процессы мобильности протекали между общественными позициями, и без того отдалёнными друг от друга. Значительная культурная отдалённость сама по себе снижала возможность усвоения культуры. Наиболее характерная особенность всех этих процессов мобильности состоит в том, что каждый из них контроли­ровался и управлялся сверху, был навязанным обществу тем или иным способом. Итак, люди обретали новый статус отнюдь не благодаря своим общественным стремлениям, и на новую социальную позицию попадали люди, которые не соответствовали таковой по своим способностям, дан­ным и призванию. Процессы социальной мобильности касались лишь от­дельных сегментов, жизненных сфер, в то время как в других сохранялись прежние характеристики, что делало конфликтным само общественное из­менение, прежде всего жизнь причастных к нему лиц. Трудности усвоения новой культуры превышали блага, связанные с мобильностью.

Смена социальных позиций индивидов в большинстве случаев со­провождалась потерей идентичности, утратой способности к социальной ориентации, различными видами депривации, маргинализацией, чувством безнадёжности и т.д. Изменения, перевернувшие жизнь российского обще­ства, дезинтегрировавшие как социальную структуру, так и положение от­дельных лиц, в конце 90-х годов замедлились, позднее с точки зрения

крупных социальных групп по существу остановились (если не учитывать обеднение средних слоев и образование немногочисленной новой элиты). Таким образом, структура общества заморозилась и это произошло, когда дисфункциональные воздействия предшествующих процессов ещё про­должались. Подобная консервация болезненного состояния усиливает рас­пространение аномии.

C точки зрения анализа девиаций, прежде всего самоуничтожающего поведения индивидов, следует отметить ещё один момент. Российское об­щество воспроизводило в своей культуре традиционные патерналистские и авторитарные принципы, политизирующие жизнь индивидов. Сегодня кар­тина изменилась. Патернализм сменился деполитизацией и деидеологиза­цией жизни индивидов. Чрезмерная запланированность и тотальная под­контрольность сменились замкнутостью на самого себя, покинутостью, лишением привычной поддержки со стороны власти.

Негативным, дестабилизирующим фактором выступает сложившаяся после смены режима система социальных различий. C одной стороны, вну­шенная десятилетиями пропаганды и воспитания и укорененная в нацио­нальном менталитете идея равенства вызывает у значительной части общест­ва подозрительность и нетерпимость по отношению к частной собственно­сти, незаурядным способностям и с их помощью достигаемым позициям. В то же время неравенство приняло небывалые масштабы, что приводит к разложению социальной солидарности и чувства справедливости, поскольку большинству членов общества предлагаются примеры действий достижи- тельного характера, нарушающих элементарные нормы морали и права.

Социальная интеграция проявляется не только на макро-, но и на микроуровне. Обычно микроуровень копирует и отражает отношения и со­стояние макросоциальных процессов. Кризис ценностей на микросоциаль- ном уровне характеризуется следующими чертами: 1) наблюдается чрез­вычайно высокое число разводов (из IOO заключённых браков более соро- 218

ка расторгаются); 2) падает число желающих заключать брак и значитель­но меньше желающих повторно заключить брак; 3) сокращается число но­ворожденных; 4) наряду со снизившимся стремлением создать семью рас­тет число проблематичных браков (браки, заключенные в слишком моло­дом возрасте, „вынужденные" браки, браки, заключаемые в силу экзистен­циальной, социальной и психической незрелости); 5) все большую роль в обществе играют нуклеарные семьи, утратившие преимущества совмест­ного жительства нескольких поколений; 6) распространяется феномен раз­дробления семейной функции; 7) режим существования семей зачастую проблематичен (безработица, конфликты между поколениями и т.д.).

Если к тому же мы примем в расчет, что семья призвана выполнять основную задачу культурного воспроизводства общества, нам станет ясно, что дезинтеграция семьи составляет не только результат определенных со­циальных процессов, но и причину будущих состояний общества.

Помимо семьи важнейшим агентом социализации и культурного воспроизводства выступают учебные учреждения. И здесь, с одной сторо­ны, можно констатировать, что отечественная система образования по уровню передаваемых знаний достаточно состоятельна по сравнению с международными требованиями. Однако на протяжении десятилетий, еще в Советском Союзе, а потом и в России стояла насущная проблема рефор­мы школы и системы образования. На сегодняшний день в этой сфере про­изошли только формальные, поверхностные изменения. О действительной реформе школы говорить не приходится. Нынешняя школа в ее состоянии не только не способна противодействовать тем общественным влияниям, которые склоняют человека к девиациям, но и сама вовлечена в формиро­вание девиантных форм поведения. Природу этого влияния можно объяс­нить в первом приближении так. Школа - упорядоченное, практикующее жесткий социальный контроль учреждение, которое определенным обра­зом влияет не только на поведение, но и на мышление, чувства, душевную

диспозицию детей, оставляя им очень мало автономии. Экзистенциально, морально, профессионально, психологически дезинтегритрованное педаго­гическое сообщество является таким же аномийным, как и группа учащихся.

Подчеркнем, что роль и значение молодежных общностей в результате многих изменений,‘в том числе и утраты семьей своих функций, возрастают: в конечном счете именно эти общности по преимуществу образуют среду первичной социализации. Тем не менее они в силу своей природы и из-за специфики отношения между поколениями не могут обеспечить адекватную передачу социальных норм. Эти общности всего лишь формируют и распро­страняют символический мир современного поколения, еще более акценти­руют противостояние взрослому обществу, обеспечивают ценности, идеалы, языковое понимание, предлагают интенсивные совместные переживания и т.д. К тому же молодежная субкультура часто является носителем различных девиаций, среди которых важнейшую деструктивную роль играют алкого­лизм и злоупотребление психоактивными средствами.

Тем более что наряду с общностями, организующимися вокруг места жительства, а также школы или других организованных форм деятельности, все популярнее среди молодежи общности, образующиеся спонтанно, в бес­контрольном окружении. Имеются в виду уличные, дворовые, тусовочные компании. Там приняты отношения приятельского типа, которые вытесняют на задний план более глубокие и индивидуализрованные отношения дружбы. Такие группы часто имеют значительные размеры, что исключает пережива­ние интимности, доверительности, эмпатии. В спонтанно образованных, мно­голюдных группах много одиноких подростков, которые испытывают на себе феномен постмодернистской культуры - общинное одиночество. Такие группы иерархически построены, часто охватывают молодых людей различ­ного возраста, что вызывает отношения доминирования и подчинения. По­скольку в основном старшие в большей степени практикуют различные де­виации, особенно употребление наркотиков, их поведение и привычки стано-

вятся для всей группы нормой. Такое влияние ускоряет девиантное воспита­ние младших. Жизнь групп характеризуется разнообразными конфликтами как внутри группы, так и за её рамками. Часто конфликты между различными группами перерастают в агрессию. Для межгрупповых отношений характер­ны также установки отчуждения, нетерпимости, образ мышления, основан­ный на предубеждениях и дискриминации.

Перечисленные социокультурные характеристики современного рос­сийского общества указывают на аномию, угрожающую ростом девиаций, и на то, что изменение этой ситуации возможно лишь в результате долго­срочной общественно-политической программы.

Таким образом, феноменология аномии в современном российском обществе дает возможность сделать применительно к состоянию правовой культуры следующие выводы.

Правовая культура современного российского общества демонстри­рует наличие деформаций, связанных, в первую очередь, с утратой основ­ных аксиологических различений, что свидетельствует об углублении об­щего социокультурного кризиса. Деформированность базовых траекторий социального пространства проявляется в криминализации индивидуально­го и массового сознания и поведения; росте преступности и изменении ее структуры в сторону криминализации всех без исключения возрастных, гендерных и профессиональных групп; падении общественного интереса к моральной проблематике, ранее составлявшего традиционную особенность отечественного менталитета; росте аморализма и безнравственности; рас­пространении на все общество ценностей и норм криминальной субкуль­туры; развитии правового нигилизма на всех социальных уровнях.

Характерная для аномии утрата жизненных ориентиров, потеря воли к жизни проявляются в широком распространении деструктивных по от­ношению к обществу и самому себе девиантных по определению способов поведения: суицидов, алкоголизма, наркомании. Может идти речь о пато- 221

логическом характере формирующихся структур жизненного пространст­ва. Описание этого пространства можно дополнить упоминанием о росте тревожных ожиданий, социальной неуверенности, ощущений фрустрации, заброшенности, апатии. Правовая культура в этом случае несет на себе пе­чать утраты различения между саморазрушением и самоутверждением, со­циальной приемлемости и даже естественности девиации, что позволяет утверждать, что в целом правовая культура современного российского об­щества носит характер девиации.

В современной России развился и закрепился мозаичный, несистем­ный тип культуры, составленной из разнородных, плохо согласующихся между собой, дисгармоничных фрагментах. Ее характеризует когнитивный вакуум, примитивный утилитаризм, отсутствие знаний и понимания си­туации в обществе, господство слухов и дезинформации. Власть полно­стью устранилась от объяснения с народом, стала непонятной, а поэтому пугающе опасной. Мозаичность культуры - это внушаемость, манипули­руемое™ и мифологичность сознания и иррациональность поведения. В этом смысле правовая культура отражает общий мозаичный характер культуры, включает в себя локальные фрагменты деформированного правосознания, неправовых ориентаций и мотиваций. Важной ее характеристикой являет­ся обесценивание правомерного поведения как универсальной модели, на­растание социальной резигнации по отношению к распространенному про­тивоправному поведению.

Все это в совокупности можно охарактеризовать как тотальный кри­зис правосознания и правовой культуры.