§ 1. Традиционная модель власти и реформы эпохи Мэйдзи
Европейский принцип разделения властей пришел в Японию только в начале 70-х годов XIX в., после “реставрации Мэйдзи”, вместе с железными дорогами, смокингами, идеями либерализма и прочими атрибутами европейской цивилизации.
“Модернизация” и “вестернизация” Японии последней четверти XIX в. сочетала тщательное, но, как правило, сугубо внешнее копирование европейских образцов и несколько завуалированное, но по существу никогда не ослабевавшее воздействие традиционных ценностей и начал. Стремясь быть “как все” и следовать законам “цивилизованного мира” (куда Япония еще только собиралась войти), японские реформаторы перенимали европейские теории и формы государственного и политического строительства наряду с европейской же техникой и технологией. Однако на практике они не отделяли одно от другого, объединив все заимствованное термином “европейская наука” (ёсай). Термин этот стал одним из двух равноправных компонентов важнейшей идеологической формулы эпохи Мэйдзи — “вакон ёсай” (“японский дух — европейская наука”).Все сказанное вполне относится и к бытованию в Японии принципа разделения властей. В теоретическом отношении он был воспринят как нечто готовое, и японские теоретики государства и права едва ли обогатили, более того, едва ли могли бы обогатить его чем-то новым. Оригинальным было его практическое применение, поскольку бытование демократического принципа в сугубо традиционном обществе[334] (а таковым Япония оставалась не только до “реставрации Мэйдзи” в 1868 г., но во многих отношениях до кардинальной ломки 1945 г.) неизбежно сталкивается со множеством препятствий. Политико-правовая история Японии до “реставрации Мэйдзи” отличалась от происходящего в большинстве европейских стран в XVIII—XIX вв., где принцип разделения властей постепенно набирал силу и все более и более органично вписывался в сложившиеся политические и социальные условия.
В Японии же к тому времени полностью отсутствовала демократическая традиция (в европейском понимании этого термина), отсутствовали и предпосылки для естественного развития системы разделения властей. Конечно, японская история знала свое специфическое “разделение властей”, но в данном случае эти слова уместно заключить в кавычки. Речь идет о существовании на протяжении многих веков (с конца XII в, до середины XIX в.) системы “император—военный правитель” (сёгун), в которой императору как сакральному главе государства и первосвященнику традиционной религии синто отводилась роль не политического, а исключительно духовного и религиозного лидера нации, полностью лишенного реальной политической или юридической власти. Сёгун, не обладавший, разумеется, сакральными полномочиями императора, “потомка богов”, располагал всей полнотой политической и административной власти, а император по сути был заложником в его руках. В последнее время некоторые отечественные исследователи провозгласили подобное “разделение властей” в эпоху сёгуната чуть ли не древнейшей японской демократией или, по крайней мере, предпосылкой формирования демократического общества европейского типа. Разумеется, ни о какой “демократии” здесь не может быть и речи, но краткое обращение к историческому опыту домэйндзийской Японии в свете рассматриваемой темы представляется совершенно необходимым.Система “император—сёгун” имела не только политико-правовое, но и духовное измерение, которое в условиях традиционного общества представляется не мене, если не более важным. Император, бывший в то же время первосвященником синто, должен был сочетать в одном лице высшую светскую И высшую духовную власть. Принцип единства царской и жреческой власти (“сайсэй итти”) является одним из важнейших принципов тотальной Традиции, вне зависимости от страны или исторической эпохи, и Япония в этом плане не была исключением. Лишение императора светской власти нарушило сакральное равновесие и стало той “бомбой замедленного действия”, которую сёгуны заложили под созданный ими режим.
Они нарушили и отчасти разрушили уникальную систему “государственного организма” (таков наиболее точный и адекватный подлиннику перевод японского термина “кокутай”), сложившуюся в японском государстве в первые века его существования. Кокутай — специфическая японская национально-государственная общность, своего рода пирамида, во главе которой стоит император, прямой потомок солнечной богини Аматэрасу, самодержец и первосвященник синто, а ее основу составляет этнически гомогенный японский народ. Теоретическая концепция кокутай сложилась много веков спустя как итог осмысления исторического опыта японского государства и одновременно — программа действий на будущее. Вся духовная и политическая оппозиция в Японии, начиная со второй половины XVIII в., основывалась на идее необходимости возвращения императору всей полноты политической и духовной власти, восстановления сакрального равновесия и замены системы сёгуната на систему кокутай. Эти принципы легли в основу реставрации Мэйдзи и японского государственного строительства в 1868—1945 гг., а влияние их продолжает сказываться и в современной политической и духовной жизни Японии, Поэтому несколько пространное отступление о древнейшей форме “разделения властей” представляется необходимым для правильного понимания того, что последовало позднее.Иными словами, к моменту заимствования европейской модели японцы не знали разделения властей по принципу “законодательная—исполнительная—судебная”, но лишь по принципу “светская—духовная”. Нечто подобное, конечно, имело место и в Европе — вспомним всю историю политических амбиций Ватикана. Но в традиционном обществе пренебрежение авторитетом духовной власти, в отличие от предельно секуляризированного демократического общества, не проходит даром. “Реставрация Мэйдзи”, восстановив сакральное равновесие, должна была каким-то образом сочетать восстановление системы, основанной на Традиции, с “добровольно-принудительным” принятием европейских принципов и законов, в основе которых лежали отнюдь не традиционалистские ценности.
Задачу японских реформаторов явно облегчало то, что к моменту “реставрации Мэйдзи” общество и государство в Японии находились не то что в глубоком, но всеобъемлющем кризисе — а именно в таком обществе и происходят революции. “Всякая революция коренится в социально-политическом кризисе общества. Всякой революции с необходимостью предшествует период социального разложения, деградации, политической стагнации. Революция совершается только в “дряхлом” обществе, в обществе, закосневшем и потерявшем свою политическую и социальную энергию, свою жизнь”[335]. В Японии периода “бакумацу” (дословно “конец бакуфу”, конец эпохи правления сегунов) все эти признаки были налицо, а ведь “революция не бывает без кризиса. Она не может возникнуть в здоровом и полноценном обществе — там она просто не будет иметь никакого смысла”[336]. Вопрос о революционном характере “реставрации Мэйдзи” рассмотрен в специальной работе автора этих строк[337], поэтому, чтобы избежать ненужных повторов, отмечу только те моменты, которые существенны для рассматриваемой темы. Разумеется, никакие европейские или точнее “европейскообразные” неуклюжие термины типа “незавершенная буржуазная революция” (а бывают ли вообще незавершенные революции?!) не имеют применительно к Японии ни малейшего смысла. Преобразования “реставрации Мэйдзи” как в политико-правовом, так и в духовном отношении имели несомненно революционный (а не, скажем, эволюционный или тем более “косметический”) характер, однако в основе их лежало стремление не “разрушить до основания”, но, напротив, восстановить традиционные ценности. Поэтому наиболее точным и правильным представляется определение “реставрации Мэйдзи” как “консервативной революции”.
После свершения “реставрации Мэйдзи” и имевшего в немалой степени ритуальный характер восстановления традиционных принципов “сайсэй итти” и кокутай, в условиях все более и более усиливавшегося давления извне вопрос о новых конкретных формах и принципах политической и административной власти оказался одним из наиболее важных.
Непригодность старых форм была очевидна и не требовала обсуждения. Новому содержанию власти, разумеется, должны были соответствовать новые формы. Япония выходила из более чем двухвековой самоизоляции и была вынуждена встраиваться в достаточно враждебный ей “цивилизованный мир”, чтобы остаться партнером (пусть для начала и неравноправным) “открывших” ее держав, а не колонией или зависимой полуколонией, подобно Китаю, Японии пришлось срочно “интернационализироваться”, что в тогдашних условиях означало “европеизацию” или “вестернизацию”, и сделала она это быстро и эффективно. Пар и электричество, европейское платье и политические партии, сотни томов переводов европейских философов и писателей, тысячи японских студентов едва ли не во всех крупнейших университетах Европы и Америки — все это стало “витриной” японской интернационализации, которая предстала взорам всего мира наряду с еще ненавязчивой, но уже целенаправленной пропагандой японской традиционной культуры и искусства.Внутри же самой Японии интернационализация шла под жестким контролем новой политической элиты, которая единолично решала, что именно из “западной науки” нужно Японии и ее народу, а что не нужно. Рядовые японцы получили западные вещи, идеи и ценности не из первых рук (это было уделом сравнительно узкого круга лиц, пользовавшихся особым доверием элиты), но уже “переведенными” на японский язык и приспособленными к японским традиционным ценностям. Отсюда явное противоречие между “витринным” эффектом, заставившим многих европейцев поверить в глубинную, сущностную европеизацию Японии, и истинным преобладанием традиционных ценностей, пусть и в несколько непривычной, “заимствованной” оболочке.
Все это можно отнести и к концепции разделения властей, которая нашла в Японии, может быть, не слишком питательную, но должным образом (по мнению элиты) обработанную почву. Уже в первые годы эпохи Мэйдзи были ликвидированы важнейшие компоненты полураздробленного феодального государства, каким была Япония в последние годы сёгуната.
Прежде чем приступить к распределению полноты власти между тремя ее ветвями, эту власть необходимо было сначала централизовать. Сначала князей (даймё) вынудили “возвратить” императору права на управление их княжествами, затем наиболее близкие к императору княжеские дома демонстративно вообще отказались от всех своих прав на княжества (прав, которые они ранее получили от сёгуна), а в августе 1871 г. княжества были официально ликвидированы и заменены префектурами, администрации которых возглавили назначенные из столицы правительственные чиновники. Таким образом, на местах началось становление жесткой централизованной исполнительной власти, и вплоть до 1945 г. эта ветвь власти была безусловно преобладающей.Первым опытом введения “цивилизованной” системы разделения властей стало создание в том же 1871 г. государственного совета (дадзёкан), состоявшего из трех ведомств: центральной палаты (сэйин), правой палаты (уин) и левой палаты (саин). Подобная структура несомненно восходила к известным еще в средние века “правым” и “левым” министерствам, однако распределение функций между ними было совершенно иным. Правая палата сосредоточила в своих руках полноту административной, исполнительной власти. Центральная палата готовила законопроекты, т.е. отчасти соответствовала законодательной ветви, хотя вся полнота этой власти находилось у императора. Левая палата должна была играть роль “представительного органа”, но не избиралась, а назначалась (как и другие) императором, или, по крайней мере, от его имени. Она могла выступать исключительно как консультативный орган и лишь представляла рекомендации по законопроектам, подготовленным центральной палатой. Как верно отметил П.П. Топеха, “низведение левой палаты до положения чисто бутафорской организации свидетельствовало о полном пренебрежении общественным мнением”[338]. Однако в этих словах отечественного исследователя сказывается и некоторая историческая аберрация: создание даже такого бутафорского “представительного органа” было несомненно шагом вперед по сравнению с диктатурой эпохи сёгуната, не ограниченной подобными органами даже формально.
Однако в то же самое время в Японии активно переводят и изучают Милля, Руссо, Спенсера, Блюнчли, Токвиля — как теоретиков, так и критиков европейской власти и демократии. Постепенно формируется новое государственно-политическое сознание, носителями которого выступают уже не только бывшие самураи (как в годы бакумацу и в первые годы Мэйдзи), но и представители других сословий, формально упраздненных в 1872 г., но фактически еще не преодолевших своего неравенства, в том числе образовательного. И если бывшие самураи, особенно из кланов, враждебных “императорской партии” в годы “реставрации Мэйдзи”, чувствовали себя обойденными и оставшимися не у дел, а потому предпочитали заниматься заговорами и прочими бесплодными попытками повернуть историю вспять, то остальные приняли новые правила игры и постарались найти свое место в новой государственной структуре и при новой власти. Одни старались просто внедриться в нее, сохраняя status quo, другие решили сделать карьеру, встав в оппозицию к существующему режиму, но действуя исключительно легальными политическими методами.
Оппозиционная политическая деятельность была в те годы гораздо более опасным занятием, чем государственная служба (включая военную) или предпринимательство. Демократии, в расхожем понимании этого слова, в Японии еще не было и в помине, несмотря на то что формально-демократические реформы (отмена сословий и т.д.) начались сразу же после “реставрации Мэйдзи”. Судебная система, лишь немного “цивилизовавшись” внешне, по-прежнему оставалась репрессивным придатком исполнительной власти, особенно на местах. Но если реакционная, старо-самурайская оппозиция в политическом отношении не имела никаких перспектив со своим почти маниакальным стремлением “подморозить” Японию и вернуть ее в эпоху сёгуната, то оппозиция либеральная (термин, может быть, не самый удачный и точный, но наиболее понятный и употребительный) не только не отвергала проводимых правительством преобразований, но, напротив, требовала более быстрого и качественного продвижения по пути приобщения к ценностям “цивилизованного мира” в государственном строительстве, законодательстве, политической и общественной жизни. Японские либералы требовали прежде всего представительного правительства и создания дееспособного парламента, хотя бы и не всесильного, но по возможности не зависимого от исполнительной власти. Также они требовали местной автономии (многие из оппозиционеров были выходцами из местных политических “микроэлит” и преследовали достаточно корыстные цели), а таюке равенства всех сословий — неравенство сохранялось и во введенной в 1872 г. трехчленной сословной иерархии взамен прежней четырехчленной. Разумеется, никто из оппозиционеров даже и не заикался об ограничении власти императора или изменении ее характера.
Давление “цивилизованного мира” и рост либеральных тенденций внутри страны сделали свое дело. В 1875 г. в Японии наконец-то была введена вполне “европейская” по форме система правительственного аппарата, основанная на принципе разделения трех властей. Государственный совет был сохранен как высших орган исполнительной власти, но прежние палаты были упразднены, а вместо них созданы новые органы: сенат (гэнроин) как законодательный орган (верховная власть осталась прерогативой императора) и верховный суд (дайсинъин) как высший орган судебной власти. Однако на практике разделение властей осталось сугубо формальным: сенат не обладал правом законодательной инициативы и мог только ограничиваться рекомендациями по законопроектам государственного совета (как и прежняя левая палата), а верховный суд контролировался тем же государственным советом через департамент юстиции.
К концу 70-х годов XIX в. усиливается существовавшее еще с начала десятилетия “движение за свободу и народные права” (... минкэн ундо), которое станет важным фактором политического процесса в следующем десятилетии. С 1880 г. оно повело открытую борьбу за конституцию и парламент, в которых видело воплощение демократии. 12 ноября 1881 г. император Мэйдзи[339] своим указом пообещал создать парламент — но только через девять лет, в 1890 г., а пока отправил в Европу и США представительную комиссию во главе с Ито Хиробуми (одним из виднейших политических деятелей того времени) для изучения передового опыта государственного строительства и последующей разработки конституции Японии. Тогда же начали создаваться и первые политические партии, в программах которых органично сочетались безусловное признание верховенства и полноты императорской власти с указанием на необходимость конституционного строя.
Новая система государственной власти получила свое окончательное закрепление в конституции 1889 г. (действовала до 1947 г., но ряд статей был фактически отменен уже в конце 1945 г.). Она была разработана комиссией во главе с Ито Хиробуми под личным контролем и при постоянном непосредственном участии императора Мэйдзи (по имени которого ее часто называют “Конституцией Мэйдзи”). В качестве подготовительного мероприятия в 1885 г. государственный совет был заменен кабинетом министров из десяти министерств, который возглавил все тот же Ито Хиробуми. Годом раньше взамен прежних титулов по европейскому образцу были введены пять новых (князь, маркиз, граф, виконт, барон), которых были удостоены более пятисот представителей высшего дворянства. Готовились к введению конституции и парламент, и оппозиция. В 1881 г. была создана, а в следующем году официально разрешена первая в Японии политическая партия — “конституционная либеральная (или просто “либеральная”) партия” (риккэн дзиюто). В том же 1882 г. появилась и “конституционная партия реформ и прогресса” (риккэн кайсин- то), одним из руководителей которой был видный педагог, просветитель и философ-западник Фукудзава Юкити. В противовес им тогда же была создана “конституционная императорская партия” (риккэн тэйсинто), выражавшая интересы правящих кругов и фактически руководимая Ито Хиробуми. Оппозиционные партии также изучали политический и правовой опыт европейских стран, а их лидеры отправлялись в долгие зарубежные поездки — правда, получая на это специальные разрешения от императора и правительства. К этому же времени относятся и первые попытки создания социал-демократических и анархистских партий и организаций, однако к какому бы то ни было зримому результату они так и не привели.