г)              Судебная власть: третья или третьестепенная

Рисуя в своем воображении будущее государство, А. Гамильтон писал: “Судебная власть из-за существа своих функций всегда менее всего опасна для политических прав, определенных конституцией, ибо у этой власти самые малые возможности для их нарушения или ущемления...

Такое мнение, казалось бы, вполне справедливо. Все крупные шаги на государственном уровне, как правило, связываются с активностью законодательной и исполнительной ветвей, ибо каждая из них — зримый и способный к быстрым реакциям персонаж на политической сцене. Судебная власть, напротив, предстает нам чрезвычайно медлительным и консервативным субъектом, жизнь которого безынтересна. Так это или нет — задача, решению которой будет посвящен настоящий фрагмент нашей главы.

Конституция США (статья III, раздел 1) вверяет судебную власть страны “Верховному суду и таким нижестоящим судам, которые конгресс может время от времени предписывать и устанавливать”. Данная формулировка означала победу сторонников самостоятельной системы федеральных судов на Конституционном конвенте. Численность Верховного суда с 1869 г. постоянна — 8 членов и председатель, которые назначаются президентом с одобрения двух третей присутствующих сенаторов при наличии кворума.

Процесс назначения судей — не что иное, как политическая борьба, в которой политические деятели преследуют определенные цели и поначалу связаны весьма конкретными обязательствами. Однако в стихии традиционной политической игры существует маленькое “но”. Срок полномочий верховных судей установлен как пожизненный, дабы исключить их зависимость от меняющейся политической конъюнктуры. Досрочное освобождение судей от занимаемой должности возможно лишь в соответствии с процедурой импичмента по причине их “недостойного поведения”.

“Безупречное поведение” является основой основ судебной независимости. Лишь единожды верховному судье С. Чейзу было предъявлено обвинение в чрезмерной поддержке партии федералистов, но сторонникам Джефферсона так и не удалось добиться смещения Чейза. В 60-е годы предпринимались неоднократные попытки подвергнуть импичменту председателя Верховного суда Уоррена, а в 1970 г. Дж. Форд, лидер партии меньшинства в палате представителей, выдвинул обвинение против судьи У. Дугласа. Однако все предпринятые попытки оказались неудачными.

Официально в своей деятельности Верховный суд руководствуется принципом прецедента (stare decisis), хотя история демонстрирует и отступления от него. Структура судебной власти строго иерархична: решения высшей инстанции являются обязательными для низшей. Выполняя функции юридического надзора, Верховный суд должен руководствоваться положениями конституции, первичными по отношению к некодифицированному праву и административным статутам. По этому признаку в период с 1789 по 1970 г. суд признал неконституционными 97 федеральных актов, 737 законов штатов и около 90 муниципальных распоряжений[266].

Наделенный полномочиями высшей апелляционной инстанции страны, Верховный суд США был задуман как гарант законности в обществе. Его исключительное положение в системе власти США было обозначено самой неопределенностью конституционной формулировки. Замысел отцов-основателей относительно Верховного суда как органа мирного разрешения конфликтов и противоречий между законодательной и исполнительной властями, центральными органами и властью на местах, наконец, между государственной властью как таковой и народом изначально предполагал максимально емкие и гибкие положения Основного закона страны.

Обладая на первый взгляд весьма скромным правом “вынесения суждений”, толкования конституции, Верховный суд США, по сути дела, одновременно явился и символом законности, и орудием власти.

Принятое решение воистину эпохально, ибо существенным образом уточняет роль судебной ветви в системе разделения властей. Ее предназначение — управление страной посредством неспешного, ответственного выбора в конкретной исторической ситуации. “Мы находимся под властью Конституции, но сама Конституция — это то, что судьи скажут о ней”, — как-то сказал бывший председатель Верховного суда Чарльз Эванс Хьюз[267]. В самом деле, если вдуматься в характер судебного разбирательства, то нетрудно заметить, что его основу составляет не столько конституция, сколько конституционное право — причудливое сочетание конституционных законов, исторических прецедентов и политических соображений, рождающих своего рода метаконституцию, или теорию разрешения конфликтов на основе часто взаимоисключающих (при сравнении в разные исторические эпохи) подходов к ее толкованию. Судья О. Холмс дал этому явлению чрезвычайно изящное толкование, описав деятельность Верховного суда как имеющую своим результатом небольшие, но постоянно возникающие “изменения в сознании”.

Стало быть, при анализе института судебной власти речь должна идти не о юридических изысках, а о реальном вкладе третьей ветви власти в механизм управления. Рассмотренная именно таким образом деятельность Суда дает нам все основания задуматься над вопросом: а не является ли толкование конституционного права своеобразной формой законотворчества, что само по себе противоречит принципу разделения властей? И в этой связи столь ли уж “слаба” и зависима судебная власть?

Обратимся к истории.

1787—1835 гг. В указанные годы Верховный суд США играет роль вдумчивого контролера. Возглавляемый Дж. Маршаллом, он весьма осторожно использует свои полномочия, полагаясь на мудрость конгресса и активность избирателей. Суд всячески поддерживает центральное правительство, справедливо полагая, что в сложившейся ситуации интересы нации выше интересов отдельных штатов. Именно в этом ключе рассматриваются все дела, связанные с правами собственности и законностью договоров.

1835—1865 гг. Своеобразие данному периоду придала эпоха “джексоновской демократии”, в значительной степени изменившая политические и ценностные ориентации американского общества.

С 1836 по 1864 г. Верховный суд возглавляет Р. Тэни. Он, как и его предшественник, привержен активной политике по защите прав собственности, однако эта защита не безусловна. Суд недвусмысленно настаивает на том, что общество также имеет права, главное из которых — обеспечение благосостояния своих граждан. Таким образом, если с точки зрения Маршалла Верховный суд — орган общенационального контроля, то по мнению Р. Тэни это прежде всего беспристрастный арбитр, стоящий как над национальным правительством, так и над органами управления в штатах.

Наиболее серьезной вехой здесь стал 1857 г., — дело “Дрэд Скотт против Сэнфорда”. В решении Верховного суда было подчеркнуто, что конгресс, принявший решение о запрещении рабства на территории отдельного штата, не имеет на то никаких полномочий. Его действия идут вразрез с 5-й конституционной поправкой о законном судебном разбирательстве и правом граждан на владение собственностью.

Иными словами, суд заявил свои претензии на “публичное толкование американской политической истории”, уверовав, что его решения превратились в “конституционные принципы и как принципы обрели собственную силу”. Однако Верховный суд явно переоценил свои возможности. Подорвав с таким трудом достигнутый “Миссурийский компромисс” 1829 г., предполагавший принятие в Союз равного числа рабовладельческих и “свободных” штатов, высший законодательный орган страны нанес ощутимый удар по своей собственной репутации, серьезно поколебав представление о своей безобидности.

1865—1937 гг. Бурный рост скороспелых магнатов после окончания гражданской войны стал угрозой идеям и лозунгам “джексоновской демократии”. Явное участие судебной власти в политической жизни страны начинает ощущаться с 1890-х годов, когда, избрав себе в союзники промышленные круги, Верховный суд активно противодействует росту профсоюзов. В 1905 г. (дело Локнер против Иыо-Йорка) суд признал неконституционным законодательство штата, ограничивающее рабочую неделю хлебопеков 60 часами, ибо в этом случае нарушалось право заключения договоров. Так, 14-я поправка к Конституции, предназначенная для защиты прав только что освободившихся рабов, была превращена в опору бесконтрольного роста капиталистического производства.

Своего рода апофеозом такого трогательного альянса становятся пламенные призывы судьи Д. Бруэра, “забывшего” о приличествующей его положению судейской мантии, к единению с торгово-промышленными кругами во имя высшей справедливости. Пробные шаги Верховного суда в сфере законотворчества превращаются в сознательную политику по обретению законодательных функций. К этому времени относятся запреты Верховного суда на антитрестовское законодательство, введение федерального подоходного налога, ограничение детского труда, деятельности профсоюзов. Пытаясь оградить общество от посягательств со стороны социальных реформаторов, суд постепенно превращается из посредника между ветвями государственной власти, между центральной властью и гражданами в реальную политическую силу по защите прав крупных собственников от угрозы со стороны демократического лагеря. В этот период следует говорить уже о верховной судебной власти, активно преследующей явные политические цели.

Очевидным следствием явных политических симпатий становится потеря “нейтралитета” судебной властью, что, в свою очередь, ведет к нарушению основополагающего принципа американской демократии — идеи разделения властей. К 1936 г. Верховный суд фактически парализует действия исполнительной власти как на национальном уровне, так и на уровне штатов. Число законов, признанных неконституционными, достигает самой высокой отметки за всю историю страны: всего за 2 сессии суд отклоняет треть всех законодательных актов конгресса и блокирует основные положения “нового курса Рузвельта”. Ситуация приобретает фатальный оттенок, и в этот момент в системе государственного управления США открывается “второе дыхание”, дарованное ей исключительно благодаря императивам доктрины разделения властей. На сей раз общество открывает для себя иной, не столь лучезарный, но от этого не менее эффективный смысл разграничения функций в государстве: власть можно ограничить только властью. Декларируемая еще А. Гамильтоном идея “резонанса власти” становится основным барьером против угроз свободному правительству.

На практике идея резонанса власти воплотилась в попытках президента Ф.Д. Рузвельта увеличить число членов Верховного суда за счет введения в его состав своих сторонников. Под угрозой “утрамбовки” суд меняет свою тактику, соглашаясь на компромисс с исполнительной властью, поддержав законодательные предложения президента.

Свидетельствовало ли это о победе исполнительной власти над судебной? Нет, ни в коей мере, ибо кризис привел в действие изначально заложенный в систему разделения властей механизм самокоррекцни власти. И судебная и исполнительная власти пережили одновременно и победу и поражение, что и явилось восстановлением утраченного баланса. Верховный суд взял реванш над президентом, ибо первоначально конгресс выступает против законодательства “нового курса”, а президент добился уступок со стороны суда, заставив его поддержать идею “нового курса”. Отцы- основатели предупреждали: “...При естественной слабости судебной власти она находится в опасности подчинения, запугивания или влияния равных ей властей”[269]. Однако история приводила в соответствие с действительными потребностями государственного управления их теоретические зарисовки: чем более развитой и многообразной становится система разделения властей в США, чем более сложным оказывается взаимодействие между ветвями власти, тем серьезнее и проблематичнее оказывается ситуация в стране, тем менее “беззащитной” являет себя судебная власть.

1938—1952 гг. Изменение подходов Верховного суда к оценке своей роли в системе государственного управления намечается уже с 1936 г. в целом ряде решений по вопросам защиты прав собственности и договоров, а в 1937 г. Верховный суд сам поднимает вопрос о судебном самоограничении, неявно признавая: его непогрешимость нередко заключается лишь в том, что за ним оставлено право последнего слова. Правовым основанием для политики по самоограничению становится ссылка на то, что данный вопрос носит политический характер, а реальным — проблематичность конституционных масштабов судебной власти и осознание естественных, практических ограничений своей деятельности.

Подобное “пробуждение сознательности” Верховного суда — факт... закономерный. Ведь именно на него делали ставку отцы- основатели, противопоставляя судебную власть законодательной и исполнительной, с одной стороны, и уповая на способность судебной власти к сдерживанию своих амбиций и поддержанию дисциплины собственными силами — с другой. Очевидная наивность подобного предположения рождает в сознании участников политического процесса естественное недоверие к деятельности своих коллег, представляющих иную ветвь власти, а следовательно, еще раз, теперь уже на психологическом уровне, утверждает принцип разделения властей в качестве характерной черты свободного демократического правительства.

Однако из всех существующих органов государственного управления суды, пожалуй, в наименьше степени подвержены реальным, практическим последствиям такого недоверия, т.е. силовому вмешательству в их деятельность, насильственным методам изменения их курса, Гримасой истории можно оценить результат титанических попыток Рузвельта “влить новую, молодую кровь” в одряхлевшее тело Верховного суда 30-х годов. Назначенные им в период с 1937 по 1945 г. восемь новых членов получили прозвище самого неуживчивого суда за всю историю его существования.

Итак, суды начинают сталкиваться с реальной угрозой своему “безмятежному существованию”. Их страшат попытки “утрамбовки”, возможность импичмента, наконец, сознательное нагнетание массового недовольства. Однако наиболее серьезным вызовом судебной власти может стать попытка дополнить святую святых — конституцию, приняв к ней поправку. Что является следствием подобных поползновений? Как и в любой устойчивой системе, действие становится равным противодействию. Ответная реакция Верховного суда приобретает форму либо усилий по самоограничению, направленных на сохранение престижа третьей ветви власти, либо повышенной активности в сфере законодательства с ориентацией на достижение конкретных политических целей, как это было в 50—60-е годы.

1953—1968 гг. Если в 30-е годы полемика по вопросам конституционности касалась в основном экономических прав и свобод, то в 50—60-е годы взаимоотношения властей приобрели повышенную остроту в сфере политических, гражданских прав. В 1952 г. Верховный суд принимает решение по Youngstown Sheet and Tube Co. против Сойера, в соответствии с которым президенту было отказано в полномочиях принимать законы[270]. Несмотря на особое мнение председателя Верховного суда Винсона, его члены большинством голосов подтвердили, что страной должны править законы, а не люди.

Еще одним серьезным решением, повлиявшим на характер взаимодействия институтов власти, стали результаты слушаний по делу Браун против Совета народного образования. Во-первых, оно положило начало целому ряду законодательных актов Верховного суда по гражданским правам. Во-вторых, данное решение продемонстрировало возможность различных трактовок одних и тех же конституционных положений в зависимости от специфики конкретно-политической ситуации в момент его принятия. По сути дела, постановлением Суда было отменено принятое в 1896 г. по делу Плесси против Фергюссона решение о создании отдельных школ для белых и цветных детей по принципу “раздельно, но с равными правами”.

Традиционно деятельность Верховного суда на протяжении 50—60-х годов называют “юридической революцией Эрла Уоррена” по имени его председателя. Если до назначения Уоррена Верховный суд руководствовался принципом самоналагаемых ограничений и не был готов противодействовать маккартизму, ибо разделял стремление общества к спокойствию и лояльности властям, то примерно с 1962 г. он все более склонен прибегать к самостоятельным активным действиям. Трудно назвать случайным совпадением и появление среди членов Верховного суда бывшего профсоюзного юрисконсульта, а затем министра труда А. Голдберга. В 10 случаях голос Голдберга оказался решающим в голосовании по принятию решений о гражданских свободах.

В 1962 г. была узаконена юридическая поддержка избирателей, которые уличили законодательные органы штатов в нарушении принципа равного представительства на выборах. Тогда же была разработана процедура, гарантирующая соблюдение прав личности в уголовных делах при разбирательстве на уровне штата. В 1963 г. результатом слушаний по делу Гидеон против Уэйнрайта стало решение о предоставлении бесплатной юридической помощи обвиняемому, если тот не в состоянии нанять себе защитника. В 1964 г. Уоррен выдвинул требование об изменении границ избирательных округов в целях установления пропорционального соотношения числа представителей в местных легислатурах численности населения данного штата по принципу “один человек — один голос”.

В соответствии с решением 1966 г. полиции вменялось в обязанность предупреждать подозреваемого о том, что он имеет право не отвечать на вопросы, если сказанное может быть использовано против него. Подозреваемый мог пригласить своего адвоката на время допроса. К названным выше решениям суда следует также присовокупить гарантии свободы публичных выступлений, ограничение судебных преследований за непристойные поступки и диффамацию.

Резюмируя все сказанное, суть либерального активизма можно выразить весьма кратко: не перекладывать борьбу с социальными проблемами на плечи законодателей, не искать защиты от социального зла в сфере юридических контрмер, но непосредственно и инициативно участвовать в реформировании своего общества. Находясь под сильным влиянием идей эгалитаризма,, суд Уоррена считает своей компетенцией преодоление не только расовой дискриминации, но и резких контрастов в сфере экономических, материальных возможностей граждан. В ходе слушания по делу Гриффин против Иллинойса (1956) было вынесено решение о том, что штаты должны предоставлять копии материалов судопроизводства или равноценный им документ неимущим гражданам, желающим обжаловать вынесенный приговор. А судья Хьюго Блэк, прозванный острословами “абсолютным” за свое пристрастие к радикальному реформаторству, неоднократно заявлял, что штаты не правомочны дискриминировать граждан на основании их религиозных убеждений, расы, цвета кожи или имущественного положения.

Подобная направленность решений суда Уоррена не могла не вызвать острых дискуссий о характере полномочий и степени вседозволенности судебной ветви власти. Взоры критиков вновь обратились к наследию отцов-основателей, которые недвусмысленно заявляли, что никоим образом не предполагают верховенства судебной власти над законодательной. В изобилии публикуются работы о забвении Верховным судом доктрин федерализма и разделения властей. «Даже если верить в то, что “придание Конституции современного звучания” является задачей именно Верховного суда, квазизаконодательная деятельность последнего в области гражданского права политически необоснованна... Полномочия в сфере “нового федерального некодифицированного права” касаются судебного законодательства, а значит, нарушает доктрину традиционного разделения властей»[271].

Однако в пылу гневных обвинений “непозволительного своеволия” Верховного суда оппоненты политики либерального активизма нередко упускают заключительную часть рассуждений теоретиков американской модели разделения, и в частности А. Гамильтона, писавшего о соотношении полномочий судебной и законодательной ветвей власти: “Предполагается, что власть народа выше обеих этих властей и, когда воля законодательной, выраженная в ее статутах, противоречит воле народа, выраженной в Конституции, судьи должны руководствоваться последней, а не первой”[272]. Достаточно верное отражение общественного климата эпохи в решениях суда Уоррена сделало их действительно жизнеспособными.

1969 — конец. 90-х годов. 1968 г. вошел в политическую историю США как период предвыборной кампании будущего президента страны Р. Никсона под лозунгом “Закон и порядок”. Подвергая резкой критике деятельность Верховного суда под председательством Уоррена за недостаточное обеспечение общественного порядка, Никсон прилагает все усилия, чтобы изменить характер деятельности Верховного суда путем назначения новых членов и председателя У. Бергера. Постепенное изживание либералов 60-х годов из нового состава суда приводит к тому, что к 1975 г., уже при президенте Г. Форде, их остается всего двое — У. Бреннан и Т. Маршалл. Еще более консервативным Верховный суд становится при Рейгане. Кресло его председателя занимает ультраконсерватор Уильям Ренквист, и даже первая и единственная женщина, назначенная Рейганом судьей, Сандра Дэй О’Коннор, по своим взглядам приближается к умеренно-правым.

Официально суд Никсона—Бергера не отменяет основополагающих решений суда Уоррена, однако чем дальше, тем более очевидными становятся новые оттенки в толковании конституционных положений. Новый состав Верховного суда действует по принципу наложения ограничений на уже принятые решения, приостановки действия отдельных их положений. Деятельность Верховного суда под председательством Бергера наиболее сильно разнится с решениями суда Уоррена в сфере уголовного права. Объяснение этому факту можно найти в следовании судебной власти общественным настроениям, стремлении верно отразить общественно-политический и психологический климат в стране. Предоставление более широких прав обвиняемым в уголовных преступлениях, традиционное для любого общества неприятие беззакония и послаблений преступникам кажется американцам 70-х преждевременным. Именно на этом и смог “сыграть” Никсон в своей избирательной кампании, а суд Бергера — в своей правоохранительной деятельности. Приведем несколько примеров.

В 1961 г. суд Уоррена принимает постановление по делу Мэпп против Охайо: доказательства, полученные в результате обысков и конфискаций в нарушение 4-й поправки к Конституции (т.е. юридически необоснованные), должны быть исключены из судебных процессов на уровне штатов. Суд Бергера, не отменяя в целом данного решения, постановил, что обвиняемые, предъявившие претензии на основании 4-й поправки к Конституции при рассмотрении дел на уровне штатов, лишаются права повторного их выдвижения на федеральном уровне.

Узаконенный судом Уоррена запрет на использование в ходе судебного разбирательства любых признаний обвиняемого, данных им без предварительного предупреждения о возможности нанесения ущерба самому себе, дополняется постановлением-ограничением от 1971 г. о том, что подобные признания могут быть использованы для проверки достоверности показаний обвиняемого на суде.

Трактовка судом Уоррена 14-й поправки к Конституции о равной защите со стороны закона всех гражданских прав, начиная с расовых и кончая избирательными, подвергается сомнению в той его части, которая касается половых различий граждан. Суд Бергера не считает непозволительным различие в правах граждан, классифицируемых по признаку пола. Кроме того, в 1973 г. он отказывается причислить образование к основным правам американских граждан, обосновав тем самым свой отказ финансировать государственные школы в Техасе вне зависимости от того, в каком районе, бедном или богатом, находится данное учебное заведение. (Практика налогообложения недвижимости по районам приводила к серьезным отличиям в финансовом положении школ в состоятельных и бедных округах.)

Веским коррективам подверглась и система пропорционального представительства в легислатурах штатов по принципу “один человек — один голос”. Суд Бергера смягчает жесткое соответствие между числом мест в представительном органе и числом жителей данного штата, вводя допуск в 16,4%.

Толкование 1-й поправки к Конституции тоже претерпело заметные изменения. Судебным и правоохранительным органам облегчается преследование граждан за диффамацию и порнографию.

Пожалуй, единственным исключением в отношении суда Бергера к деятельности своих предшественников явилась отмена постановления Верховного суда от 1968 г. о свободе слова, разрешавшая беспрепятственную раздачу листовок в частных торговых центрах.

Таким образом, большинство новых членов суда Бергера отказывается от столь популярных в 60-е годы эгалитаристских идей; не лишает своего доверия законодательные и правоохранительные органы; старается ограничить свою деятельность лишь теми вопросами, которые безусловно входят в его компетенцию, и не берется за те, которые, подобно образовательной политике, могут оказаться не вполне соответствующими его прерогативам; наконец, способствует возрохlt;дению преданной забвению с 30-х годов идеи суверенитета штатов. Так, Верховный суд поддерживает получившее одобрение в легислатурах штатов решение о восстановлении смертной казни.

Стремление Верховного суда к большей доверительности в отношениях с двумя другими ветвями государственной власти тем не менее не означало потерю им своей собственной, независимой позиции высшего гаранта законности и правопорядка в стране. В 1974 г. в ходе расследования Уотергейтского скандала Верховный суд постановил, что президент страны не имеет права утаивать документы, необходимые для выявления истины, тем самым серьезно ограничив привилегии президентской власти. Суд постановил, что “ни доктрина разделения властей, ни потребность в конфиденциальном характере обмена информацией на высшем уровне... при любых обстоятельствах не могут подтвердить абсолютный, безоговорочный иммунитет президента в ходе судебного процесса”[273].

Логическим продолжением Уотергейта стала позиция судебных властей в отношении Билла Клинтона, второго после Эндрю Джексона президента США, подвергнутого процедуре импичмента. Как и в случае с Никсоном, суд фактически взял на себя функции конгресса, предназначенного быть верховных контролером исполнительной власти, и обязал последнюю предоставить записи телефонных разговоров с Моникой Левински, содержащие доказательства вины президента. Иными словами, была узаконена возможность вторжения в интимную жизнь высших должностных лиц и привлечение действующего президента в качестве ответчика по частному обвинению.

Живое, деятельное участие судебной ветви власти не угасает и в области трудовых и национальных отношений. В 1976 г., впервые после 1937 г., Верховный суд признал неправомочными действия конгресса в области регулирования трудовых отношений. Высшая законодательная власть страны была лишена права распространять положение федерального законодательства о минимальной заработной плате и максимальной продолжительности рабочего дня на служащих муниципальных учреждений и органов управления штатов. В 80 — 90-е годы Верховный суд ограничивает возможности национальных меньшинств подавать компенсационные иски в случае дискриминации при приеме на работу. В 1983 г. Верховный суд признает неконституционным законодательное вето палаты представителей, наложенное на решение по Иммиграционному акту и вопросу о национальности, ибо последний нарушает не только положение Основного закона страны, но и нормальное взаимодействие обеих палат конгресса.

Суд продолжает инициативно и энергично участвовать в управлении страной. За редким исключением, это признают все американские исследователи. Мнение Л. Фишера о том, что “Верховный суд отошел от функционального, практического подхода к доктрине разделения властей и принял доктринерскую, формальную модель”[274], не вызывает у них поддержки. Напротив, все более яростными становятся споры о том, приемлема ли вообще активистская модель поведения судебной власти. Ряд аналитиков однозначно считает ее пагубной. Судебная власть должна оценивать политические действия в свете принципов, а не пересматривать принципы в свете политического курса[275]. Их оппоненты утверждают прямо противоположное. Арбитр не может быть никем иным, кроме как американцем, живущим в XX в. и толкующим конституцию с позиций своего времени[276]. Однако и те и другие единодушны в главном: активистская модель поведения Верховного суда США — реальность нашего времени. К концу века меняется лишь ее характер от либерального к консервативному согласно духу самой эпохи.

Все было бы слишком просто, если бы мы ограничились лишь таким объяснением мотивов деятельности Верховного суда. Помимо всего прочего, любой институт государственной власти не только отражает общественные ценности и настроения, но и формирует, воздействует на них, способствует их переоценке. Воистину афоризмом стала фраза профессора Гарвардского университета П. Фрейнда.о том, что Верховный суд “реагирует не на погоду сегодняшнего дня, а на климат данной эпохи”.

Принятые Верховным судом решения благодаря своей неспешности и отсутствию (за редким исключением) скачкообразности в подавляющем большинстве случаев не являются отражением сиюминутных конъюнктурных требований, а выявляют долгосрочные тенденции развития общества, превращая интуитивные догадки и еще не оформленные потребности в перспективные цели. Именно в этом смысле судебная власть способствует выработке новых ценностных ориентаций общества, а государственная система обретает столь необходимую ей внутреннюю целостность. И именно поэтому не теряет своей истинности древняя максима “Dura lex sed lex” (“Суров закон, но это закон”). Любая общенациональная истина может оставаться таковой только в том случае, если государственные институты, призванные ее охранять, не пытаются отказаться от нее в резко изменившихся условиях, но достойно и без сомнительных натяжек интерпретируют ее применительно к сложившейся ситуации. Грань между строго конституционным разделением властей и его нарушениями становится очень хрупкой и чрезвычайно подвижной при сравнении разных исторических эпох в жизни страны, ибо в основу деятельности третьей, но отнюдь не третьестепенной ветви власти кладется не педантичное толкование писаного закона, а деятельное участие в работе самокорректирующего механизма государственного управления обществом.