§ 2.2. Специфика правосубъектности государства и его органов

Историческое развитие научного знания как кумулятивный, непрерывный и поступательный процесс с эпизодическими стремительными прорывами, переворотами, а также компаративистскими исследованиями частных ситуаций, которые впоследствии приводят к созданию общих категорий, теорий, взглядов на явления и процессы, во многом свойственно и государственно-правовым наукам.

Исследованию категории «правосубъектность» в отечественной правовой литературе уделено немалое внимание. Правосубъектность обычно называется в качестве самостоятельной научной категории и часто используется при анализе субъектов права и правоотношения. Тем не менее, научные взгляды на эту теоретико-правовую категорию едва ли можно признать устоявшимися. До сих пор ведется полемика, разные авторы вкладывают в правосубъектность различное значение, а однозначное и единое понимание этой категории по- прежнему не выработано.

Пожалуй, основной тезис, с которым соглашаются практически все исследователи правосубъектности, заключается в том, что вопрос о значении, содержании и сущности этой категории является чрезвычайно сложным и многогранным. М.С. Шакарян отмечает, что «говоря о разработке проблем правосубъектности, обычно имеют в виду вопросы, относящиеся к понятию субъекта права или правоотношения, его правоспособности и дееспособности,

чаще всего отождествляя правосубъектность с правоспособностью, либо с правоспособностью и дееспособностью одновременно, с понятием правового статуса, а в отношении государственных органов — и с понятием компетенции»^[179].

В отношении определения правоспособности и дееспособности особых споров нет — под правоспособностью понимается способность субъекта иметь права и нести обязанности, а дееспособность расценивается как способность субъектов приобретать эти права и обязанности своими действиями, а также исполнять их. Такое единство в российской науке во многом объясняется наличием легальных определений указанных категорий. Основные споры связаны с соотношением этих понятий. Исходя из плюрализма мнений, прежде всего, необходимо определиться с тем, какие именно взгляды в отношении правосубъектности уже сформировались к настоящему времени.

Исследуя вопросы теории правосубъектности, В.Д. Перевалов приходит к выводу, что среди всех существующих точек зрения в качестве основных можно выделить следующие три: а) отождествление правосубъектности с правоспособностью и определение ее в качестве способности иметь права и обязанности; б) рассмотрение правосубъектности в качестве целостного явления, состоящего из правоспособности и дееспособности, то есть правосубъектность определяется не только как способность иметь права и обязанности, но и осуществлять их; в) рассмотрение правосубъектности в одних отраслях в качестве категории равнозначной правоспособности, а в других в качестве праводееспособности².

А.В. Лавренюк к указанным подходам справедливо еще добавляет, во- первых, рассмотрение правосубъектности с позиции ее состава из трех элементов — правоспособности, дееспособности и деликтоспособности, во-

вторых, включение в правосубъектность таких категорий как правоспособность, дееспособность, а также правовой статус¹.

К сторонникам отождествления правосубъектности и правоспособности следует причислить Н.Г. Александрова, С.Ф. Кечекьяна, С.Н. Братуся, Ю.К. Толстого, В.С. Нерсесянца и других.

С.Ф. Кечекьян четко и однозначно указывает на отсутствие каких бы то ни было принципиальных различий между правоспособностью и правосубъектностью. Он считает неубедительными доводы о введении в научную литературу термина «правосубъектность», отражающего нечто отличное от правоспособности^[180][181].

Употребляя категории «правоспособность» и «правосубъектность» как равнозначные, Н.Г. Александров под ними понимает «своеобразное длящееся отношение между лицом и государством, отношение обусловливающее возможность для лица при наличии фактических условий, предусмотренных юридической нормой, становиться участником правоотношения того или иного вида, то есть обладать теми или иными правомочиями и нести те или иные обязанности»^[183].

С.Н. Братусь отмечает, что «правоспособность и правосубъектность — равнозначные понятия»¹, при этом ученый понимает под правоспособностью право быть субъектом прав и обязанностей.

Ю.К. Толстой полагает, что «для разграничения этих понятий нет ни теоретических, ни практических оснований. Правоспособность можно определить как способность быть субъектом прав и обязанностей, правосубъектность — как способность иметь те же самые права и обязанности»^[184][185].

По мнению В.С. Нерсесянца, «понятие “правоспособность” по своему правовому смыслу и объему идентично понятию “правосубъектность”: субъект права правосубъектен в том же объеме и значении, в каком он правоспособен»^[186].

Следует отметить, что существует закономерность, в соответствии с которой отождествление правосубъектности и правоспособности обычно свойственно тем ученым, которые не стремятся к разграничению субъекта права и субъекта правоотношения.

В соответствии с другим подходом, ученые включают в правосубъектность помимо способности обладания правами и несения обязанностей (правоспособность) еще и способность к самостоятельному осуществлению прав и обязанностей (дееспособность).

Аналогично к анализу правосубъектности подходит Л.И. Спиридонов, по мнению которого правосубъектность представляет собой единство дееспособности и правоспособности¹. При этом под правосубъектностью понимается способность иметь субъективные права и субъективные юридические обязанности, а также способность приобретать и осуществлять их своими действиями.

Основной аспект, который не учитывается юридической наукой при определении понятия правосубъектности, по мнению С.И. Архипова заключается в том, что главное в субъекте права вовсе не в способности иметь права и обязанности, участвовать в правоотношениях, исполнять принятые законы, а в том, что он — истинный центр права, тот стержень, вокруг которого вращаются все правовые оси, творец права и его цель^[188][189]. Отмечая, что правосубъектность принято называть совокупностью двух возможностей (способностей): возможности иметь права и обязанности, а также возможности своими действиями приобретать и осуществлять права, создавать для себя и исполнять обязанности (т.е. понимая под правосубъектностью совокупность право- и дееспособности)^[190], С.И. Архипов предлагает рассмотрение правоспособности и дееспособности как два важнейших этапа развития правосубъектной связи^[191]. На первой стадии — правоспособности — субъект представляет собой чистую правовую форму, лишенную правового содержания, причем его воля замещается волей других субъектов права.

Ряд авторов обращают внимание на существование особенностей на уровне различных отраслей права в отношении правоспособности, дееспособности и правосубъектности. По их мнению, общетеоретические представления об этой категории могут корректироваться в отраслевых юридических науках¹. К примеру, А.В. Аверин указывает на сомнительность перенесения этих понятий из сферы гражданского права в лоно гражданского процессуального права^[192][193]. Несмотря на существование вариативных представлений о правовых категориях в различных отраслевых науках, эту тенденцию следует считать неприемлемой и избегать приспособление категорий под нужды конкретных исследований. Научное юридическое знание должно стремиться к универсализации понятий в общей теории права и конкретизации их в отраслевых науках. По справедливому замечанию Ю.К. Толстого разная трактовка правосубъектности в зависимости от отрасли права, нормами которой осуществляется регулирование правоотношений, является неприемлемым. Ведь понятие правосубъектности является юридико- техническим понятием, имеющим важное прикладное значение. Поэтому для того, чтобы выполнить свое целевое назначение понятие правосубъектности во всех отраслях права должно обладать одинаковым содержанием^[194].

Как уже отмечалось, в научной литературе высказываются и несколько альтернативные суждения, лейтмотивом которых является соотнесение в различных вариациях правосубъектности с правоспособностью, дееспособностью, деликтоспособностью и правовым статусом.

По мнению одних авторов, триединое сочетание правоспособности, дееспособности и деликтоспособности, в итоге позволяет получить

представление о правосубъектности¹.

Р.Т. Мухаев.

Кроме того встречается подход, исходя из которого правосубъектность сочетает в себе правоспособность, дееспособность и правовой статус. Главным образом такое толкование правосубъектности возникает тогда, когда речь идет о физических лицах. Понимая под правовым статусом совокупность всеобщих и неотчуждаемых прав и обязанностей человека, закрепленных в законах или в конституции, В.М. Сырых отмечает, что правосубъектность физического лица имеет свои особенности, например, она включает в себя кроме правоспособности и дееспособности еще третий элемент — правовой статус^[197]. В работе, посвященной исследованию государственных органов как субъектов правовых отношений, А.П. Адаменко пишет, что «правосубъектность включает в себя правоспособность и дееспособность, а также правовой статус субъекта права»^[198], не объясняя, к сожалению, причины такого выбора.

Если и рассматривать состав правосубъектности, то наиболее последовательной представляется позиция, согласно которой она включает в себя правоспособность и дееспособность. В свою очередь деликтоспособность является следствием наличия у субъекта право- и дееспособности.

Несмотря на значительное количество подходов к пониманию правосубъектности, для многих ученых эта категория означает наличие определенного свойства у субъекта или наличие у этого субъекта правовой

связи с правопорядком¹. Но вот только о каких субъектах идет речь — о субъектах права или о субъектах правоотношения? Можно ли приравнять категорию «правосубъектность» к субъекту права, как это делает в одной из своих работ С.С. Алексеев, отмечая, что «категории “субъект права” и “правосубъектность” по своему основному содержанию совпадают»^[199][200]? Или же правосубъектность является категорией, тесно связанной с субъектом правоотношения, как это, например, следует из позиции В.Д. Перевалова, который пишет, что «правосубъектность есть предусмотренное нормами права свойство быть участником правоотношений»^[201]?

Следует предположить, что если включать в категорию «правосубъектность» и абстрактную способность иметь права и нести обязанности, и реальную способность эти права и обязанности реализовывать своими правомерными действиями, а следовательно, иметь способность отвечать за совершенные деликты, то все же под правосубъектностью следует понимать способность индивидов и их образований быть субъектами именно правовых отношений. Р.О. Халфина называет правосубъектность общей

4

предпосылкой участия граждан и организаций в правоотношениях^[202].

Вопреки распространенному мнению, правосубъектность все-таки является характеристикой субъекта правового отношения, а не субъекта права. Иными словами, правосубъектность представляет собой способность самостоятельного участия субъекта права в правовом отношении. Она должна исследоваться именно в контексте потенциального участия субъекта права в абстрактном или же конкретном правовом отношении. Называя государство правосубъектной организацией, Д.В. Пятков справедливо указывает, что

«государство может быть воспринято правом как и всякое другое лицо, оно способно быть участником правоотношений»¹.

Разумеется, правосубъектность является лишь предпосылкой возникновения, изменения или прекращения правового отношения, поэтому не следует чересчур абсолютизировать ее роль в правоотношении. Известно, что даже при наличии у лица правосубъектности, но при отсутствии юридического факта, участие этого лица в конкретном неабсолютном правоотношении не представляется возможным.

Правосубъектность, является юридическим, то есть своего рода надстроечным свойством лица. Н.С. Малеин сделал важное замечание, в соответствии с которым «правосубъектность признается общественно­юридическим, а не естественным (прирожденным, биологическим) свойством, поскольку она возникает в силу юридических норм»^[203][204]. Придерживаясь позитивистского правопонимания не трудно прийти к выводу, что само государство в итоге определяет — кому быть субъектом права (а впоследствии и правового отношения), а кому и нет. Именно государство вырабатывает критерии, которым должен отвечать субъект права и субъект правоотношения.

Государство обладает особой правосубъектностью, отличной от правосубъектности физических лиц и искусственно созданных идеальных субъектов. Особая правосубъектность государства базируется на специфической правоспособности и дееспособности.

Представляется, что правоспособность необходима для признания за индивидом, группой индивидов или иным образованием статуса субъекта права. Для обретения человеком правовых свойств, государство должно признать за ним возможность иметь права и нести обязанности. Эта возможность признается за ним автоматически и, тем самым, индивид обретает статус субъекта права. Юридическое лицо приобретает такой статус с момента

государственной регистрации, с момента подписания учредителями документов об организации этого лица или с какого-либо иного момента в зависимости от требований нормативных актов конкретного государства. К слову, в Российской Федерации в соответствии с гражданским законодательством правоспособность юридического лица возникает в момент его создания и прекращается в момент внесения записи о его исключении из единого государственного реестра юридических лиц. Момент появления правоспособности у юридического лица связан с признанием его в качестве субъекта права. Государство же обладает правоспособностью ipso facto, то есть в силу самого факта существования.

Проводя анализ правоспособности государства, А.А. Иванов обобщает существующие подходы к ее исследованию. Среди этих подходов автор называет: а) признание специальной правоспособности государства; б) наделение государства универсальной правоспособностью; в) рассмотрение правоспособности государства в качестве целевой, на которой и останавливает свой выбор А.А. Иванов^[205]. Он полагает, что особенности правосубъектности государства заключаются в наличии суверенитета, что придает государственной власти преобладающий характер. Даже участие государства в гражданском обороте происходит не в своих частных интересах, а в целях наиболее эффективного отправления публичной власти. Наличие этих целей, по мнению А.А. Иванова, и предопределяет сущность правоспособности государства, которая вытекает из тех функций носителя публичной власти, которые государство выполняет в интересах всего общества.

Сторонники признания специальной правоспособности государства полагают, что государство может иметь лишь перечисленные в законе права и обязанности, которые соответствуют целям его деятельности и публичным

интересам¹. Критикуя этот подход, А.А. Иванов подчеркивает, что правоспособность государства не может считаться специальной, ограниченной лишь теми возможностями, которые прямо перечислены в законе. В подтверждение этого тезиса ученый приводит три следующих довода: во- первых, исчерпывающий перечень полномочий государства нигде не содержится, во-вторых, принимая законы, государство может само установить более широкий объем своей правоспособности, и, в-третьих, в сфере международных отношений признание правоспособности государства специальной только ограничит его свободу и самостоятельность^[206][207].

В литературе встречаются и несколько модифицированные подходы к анализу специальной правосубъектности государства. Так, опираясь на критерий «наличия функций у государства», Е.Н. Васильева отмечает, что именно они определяют характер правоспособности государства, которую следует называть специальной функциональной правоспособностью^[208]. В.Г. Голубцов также пишет, что «правоспособность Российской Федерации при ее участии в гражданском обороте представляет собой особый вид гражданской правоспособности — “функциональную правоспособность”»^[209].

Допуская формальную обоснованность наличия у государства специальной правоспособности, в связи с тем, что права и обязанности государства определены законом и часть имеющихся у других субъектов правовых возможностей, у государства отсутствует, С.И. Архипов с принципиальной точки зрения допускает универсальную правоспособность государства. Такая позиция ученого основана на том, что государство само устанавливает и само же отменяет юридические ограничения в отношении

себя¹. При исследовании гражданско-правовой правоспособности государства В.В. Залесский приходит к выводу, что ее следует считать общей^[210][211]. Е.Н. Васильева возражает против такого подхода, поскольку полагает, что изначально универсальной или общей правоспособностью могут обладать лишь естественные субъекты права — физические лица^[212].

Следует обратить внимание, что многие из перечисленных подходов были разработаны в науке гражданского права, понятийный аппарат которой иногда отличается от общеправовой. Ведь в гражданском праве под общей правоспособностью понимается возможность для субъекта права иметь любые гражданские права и обязанности, необходимые для осуществления любых видов деятельности^[213], в то время, как в теории права общей правоспособностью считается способность кого-либо быть субъектом права^[214]. Поэтому не вызывает сомнений, что в общетеоретическом смысле государство обладает общей правоспособностью, то есть способно быть субъектом права.

Для того чтобы исключить терминологические разночтения, следует провести обобщение указанных подходов к исследованию правоспособности государства, которое позволит сократить их количество до следующих двух: а) государство способно обладать какими угодно правами и нести любые обязанности; б) государство способно обладать правами и нести обязанности только в определенной сфере, которая может определяться функциями, целями государства и политической власти или нормами позитивного права.

Нельзя не отметить, что даже когда государство стремится максимально расширить свою правоспособность, оно не в состоянии обладать многими

субъективными правами и юридическими обязанностями в силу их специфики. Очевидно, что государство не может являться субъектом преступления или вступить в семейные правоотношения, поэтому правоспособность государства и в этом смысле не носит универсального характера.

Наиболее обоснованной представляется точка зрения тех авторов, которые определяют правоспособность государства через присущие ему функции и цели (функциональная правоспособность), поскольку при таком подходе имеется возможность рассматривать государство в динамике, а не в статике. В свою очередь определение правоспособности государства, исходя исключительно из содержания правовых норм, «останавливает» развитие государства, поскольку сфера его участия в правовых отношениях настолько велика, что не поддается конкретизации на уровне позитивного права. Однако это не означает, что правовые нормы не должны содержать ограничение правоспособности государства. Без таких ограничений немыслимо правовое государство. Ограничивая свою правоспособность на уровне права, государство тем самым признает первичность права. В ином случае отсутствовал бы вектор, направленный на ограничения государственной власти.

Специфика правоспособности государства заключается в том, что оно, в отличие от физических лиц и юридических лиц частного права, способно варьировать объем своей правоспособности путем внесения необходимых поправок в нормативно-правовые акты. Конечно, существуют и иные пути изменения объема правоспособности государства, например, вопросы государственного значения, вопросы принятия новой конституции, поправок к действующей конституции или принятие других нормативных актов могут разрешаться на референдуме.

В отличие от правоспособности, дееспособность государства рассматривается исследователями крайне редко. Иногда авторы, характеризуя правосубъектность государства, государственных органов или юридических лиц, отмечают, что правоспособность и дееспособность у них возникает одновременно, поэтому отпадает надобность в разрыве этих качеств,

необходимых для участия в правовых отношениях. К примеру, А.В. Мицкевич пишет: «У юридических лиц, органов государства и общественных организаций право- и дееспособность, как правило, не разрываются, всегда вместе присутствуют у управомоченного юридического лица»¹. С.Н. Братусь отмечает, что «в отличие от гражданина, который, будучи всегда правоспособным, не всегда обладает дееспособностью — юридическое лицо с момента его возникновения становится право- и дееспособным»^[215][216].

Как отмечает С.И. Архипов, под дееспособностью следует понимать определяемую правопорядком готовность (реальную способность, возможность) лица с точки зрения воли, сознания, организационных, имущественных, иных предпосылок, условий к осуществлению функций субъекта права^[217]. Именно поэтому наличие дееспособности у субъекта права позволяет говорить о том, что он способен стать участником правоотношений. Это означает, что статичный правовой субъект, который с точки зрения права лишь теоретически способен реализовать свои права и обязанности, при наличии дееспособности имеет возможность перейти в динамическое состояние реализации прав и обязанностей. Дееспособность является своеобразным ключом, который «отпирает» права и обязанности, давая возможность их осуществления.

Представляется, что дееспособность является важнейшим условием участия в правовых отношениях. Даже те субъекты права, которые не обладают дееспособностью в силу различных причин (например, физическое лицо, которое не достигло определенного возраста или дееспособность которого была ограничена по решению суда), нуждаются в восполнении отсутствующей у них дееспособности. Если родители малолетнего ребенка, который получил в наследство значительную денежную сумму по завещанию какого-либо третьего

лица, решили приобрести для него жилище в собственность, то этот недееспособный может принять участие в правоотношении по купле-продаже недвижимого имущества при условии участия в этих отношениях его родителей в качестве законных представителей. Очевидно, что сам малолетний в силу его развития не имеет реальной возможности самостоятельно приобретать, изменять и прекращать субъективные права и юридические обязанности, а вследствие этого, его фактическая недееспособность замещается фактической дееспособностью его родителей, при этом малолетний условно обретает юридическую дееспособность и сам является стороной. В этом примере родители восполняют отсутствующую фактическую дееспособность у малолетнего своей дееспособностью. Таким образом, следует различать дееспособность в фактическом и юридическом смысле.

Для того чтобы иметь возможность участия в правовых отношениях, дееспособность необходима и такому субъекту права как государство.

Появляется закономерный вопрос — как же государство, формально не обладая сознанием и волей, наделяется дееспособностью? В этой связи примечательно вспомнить рассуждения Я.М. Магазинера, который, рассматривая государство как юридическое лицо, приводит весьма любопытную характеристику взглядов на его дееспособность. Ученый отмечает, что существует две наиболее разработанные позиции, одна из которых принадлежит романистам, другая — германистам¹.

По мнению первых, юридическое лицо и его органы — это разные лица: юридическое лицо правоспособно, но недееспособно, а его орган наоборот, дееспособен, но не правоспособен^[218][219]. Юридическое лицо представляется в качестве фиктивной личности, которая создана сугубо для практических целей и не существует реально. По мнению романистов, юридическое лицо имеет интересы, но не имеет собственной естественной воли, так как оно представляет собой лицо искусственное. Для защиты этих интересов

физические лица должны считаться органами юридического, чтобы начать выражать его волю. Таким образом, «юридическое лицо выражает свою волю и вообще свое бытие через определенные органы, воля которых считается волей юридического лица»¹. То есть согласно такому подходу само государство недееспособно, дееспособны лишь его служащие, из которых и формируются государственные органы.

Германисты предлагают рассматривать юридическое лицо как самостоятельный, живой субъект, сложенный из множества субъектов. Не только внешнее, но и внутреннее функционирование этого субъекта подлежит регулированию правом. С этой точки зрения регулировать следует отношения целого к его частям и частей между собой. «Согласно же германистическим воззрениям, — пишет Я.М. Магазинер, — юридическое лицо есть живая коллективность или имеет живой, реальный субстрат, людей, и поэтому оно вполне дееспособно»^{[220][221][222]}.

На основе отмеченных концепций Я.М. Магазинер предлагает свою конструкцию право- и дееспособности. «Орган, — пишет профессор, — также дееспособен и правоспособен, как само юридическое лицо, но его права не первоначальны, а производны и определяются организацией и функциями

3

юридического лица» .

Подобно тому, как юридическое лицо, будучи правоспособным с момента учреждения может оказаться недееспособным без своих органов и не сможет принять участие в правовых отношениях, государство с высокой долей теоретического допущения может оказаться без своих органов и утратит в таком случае возможность функционирования. К примеру, если в обществе с ограниченной ответственностью погибнет единственный учредитель, который также занимал должность генерального директора и главного бухгалтера, то это никак не будет означать, что юридическое лицо исчезнет, оно просто временно

утратит дееспособность. Государство, будучи правоспособным в силу факта существования (ipso facto), свою дееспособность приобретает через действующий механизм осуществления государственной власти. Без наличия такого механизма государства невозможно осуществление его функций и задач путем участия в правовых отношениях разного вида.

Дееспособность государства начинает складываться с момента формирования его органов, позволяющих реализовывать государственные функции. Это означает, что государство, которое не сформировало судебную систему, будет иметь возможность отправлять правосудие только при осуществлении судейских функций какими-либо иными фактически существующими органами. В других случаях осуществлять правосудие будет просто некому, а государство в этой части окажется недееспособным.

Следует предположить, что отсутствующая у государства фактическая дееспособность восполняется дееспособностью физических лиц, находящихся на государственной службе. Сознание, воля и иные предпосылки дееспособности, имеющиеся у государственного служащего, опосредуются от него и переходят публичному образованию. Государство, в свою очередь, консолидирует дееспособность своих служащих. Именно таким способом государство становится юридически дееспособным субъектом.

Поэтому гражданин не может быть принят на государственную службу, а служащий не может находиться на государственной службе, в случае признания его недееспособным или ограниченно дееспособным решением суда, вступившим в законную силу^[223]. Очевидно, что к кандидатам на замещение должностей государственной службы предъявляются особые требования. Одной из причин предъявления таких требований является подтверждение наличия у них дееспособности, которая впоследствии будет замещать дееспособность государства при его участии в правовых отношениях. К числу этих требований относится наличие у кандидата гражданства, достижение

необходимого возраста, наличие определенного уровня профессионального образования, стажа и опыта работы по специальности, наличие соответствующих деловых и личных качеств, соответствие должности по медицинским показаниям и т.д. Значительное количество требований предъявляется и к государственным служащим уже в процессе осуществления своих полномочий. К примеру, в Российской Федерации судье следует избегать всего того, что могло бы умалить авторитет судебной власти, достоинство судьи или вызвать сомнение в его объективности, справедливости и беспристрастности¹. Кроме того, для государственных служащих установлены дополнительные запреты, например, в связи с прохождением гражданской службы служащим запрещается допускать публичные высказывания, суждения и оценки, в том числе в средствах массовой информации, в отношении деятельности государственных органов, их руководителей, включая решения вышестоящего государственного органа либо государственного органа, в котором гражданский служащий замещает должность гражданской службы, если это не входит в его должностные обязанности^[224][225]. В случае нарушения таких запретов, государственные служащие могут быть уволены со службы.

В федеративном государстве нанимателем гражданина на государственную службу является либо государство в целом, например Российская Федерация, либо один из субъектов федерации, например город Москва. Разумеется, государство может заключить служебный контракт с гражданином только через своего представителя. В соответствии с действующим законодательством России, представителем нанимателя является руководитель государственного органа, лицо, замещающее государственную должность, либо представитель указанных руководителя или лица,

осуществляющие полномочия нанимателя от имени Российской Федерации или субъекта Российской Федерации¹.

Кроме того, следует согласиться с К.Н. Васильевой в том, что общество имеет возможность непосредственного участия в формировании воли государства через механизм референдума, если на обсуждение выносятся вопросы, прямо или косвенно определяющие гражданско-правовой статус государства (например, вопрос о праве частной собственности на землю)^[226][227]. В этом случае государственную дееспособность восполняют граждане, обладающие активным избирательным правом. Безусловно, такое утверждение применимо не только для частноправовой сферы, оно является справедливым и для публичных правоотношений. В соответствии со статьей 4 Федерального закона от 12.06.2002 № 67-ФЗ «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации»^[228], граждане РФ, достигшие возраста 18 лет, имеют право участвовать в референдуме. Иными словами для получения активного избирательного права, они должны быть дееспособны. Граждане, которые были признаны судом недееспособными или содержатся в местах лишения свободы по приговору суда, в соответствии с названным законом не имеют права избирать и участвовать в референдуме.

Сказанное позволяет сделать вывод, что правосубъектность государства характеризует его возможность участия в правовых отношениях при обязательном наличии правоспособности и дееспособности. Применительно к государству, употребление понятия «праводееспособность» является вполне оправданным. Если возможность быть субъектом права не связывается с наличием у лица дееспособности, то для участия в правоотношениях присутствие дееспособности является необходимым.

Стремление отдельных авторов выделить деликтоспособность в качестве самостоятельной части правосубъектности является оправданным лишь отчасти. Эта категория широко используется в тех случаях, когда особо следует подчеркнуть способность лица нести негативную юридическую ответственность на основании закона. Деликтоспособность все же следует рассматривать как частный случай правоспособности и дееспособности. Правоспособность, при этом, предполагает возможность привлечения лица к ответственности за совершенное противоправное деяние, то есть его способность быть субъектом права в части привлечения к ответственности. К примеру, государство неправоспособно в части привлечения его к дисциплинарной ответственности, поскольку государство никогда не может выступать в качестве работника в трудовых правоотношениях. А с дееспособностью деликтоспособность связана в том, что ответственность наступает вследствие деяния субъекта права, которое может быть совершено как в форме действия, так и форме бездействия.

Один из наиболее сложных аспектов теории правоотношений заключается в разрешении вопроса о распределении участия в различных правовых отношениях государства как такового и его органов. Критических анализ существующих концепций, раскрывающих этот вопрос, а также их сопоставление обусловлено стремлением разобраться в их сущности. Перед тем как перейти к характеристике указанных концепций, прежде всего, следует обратить внимание на понятие государственного органа.

М.И. Байтин под органом государства понимает юридически оформленную, организационно и хозяйственно обособленную часть государственного механизма, состоящую из государственных служащих, наделенную государственно-властными полномочиями и необходимыми материальными средствами для осуществления в пределах своей компетенции определенных задач и функций государства^[229]. В.М. Сырых рассматривает

государственные органы в качестве относительно самостоятельной части государства, создаваемой для определенного вида государственной деятельности и наделения государственно-властными полномочиями (компетенцией)¹. М.Н. Марченко отмечает, что каждый государственный орган представляет собой относительно самостоятельное, структурно обособленное звено государственного аппарата, создаваемое государством для осуществления строго определенного вида государственной деятельности^[230][231].

Существуют и другие подходы к пониманию государственного органа. Разнообразие определений государственного органа во многом обусловлено неодинаковыми задачами, которые ставят перед собой исследователи этой проблемы. Небезынтересным для настоящей работы является выявление различий при рассмотрении системы органов государства.

Одни авторы под упорядоченным множеством органов государства понимают государственный аппарат (или аппарат государственной власти), другие — механизм государства (механизм государственной власти). Существует мнение, что «механизм государства» является более объемным понятием по сравнению с понятием «государственный аппарат». Обычно это связывают с тем, что помимо системы государственных органов механизм государства включает в себя еще и материальные средства, государственные учреждения, вооруженные силы и иные силовые структуры. Некоторые исследователи расценивают эти понятия в качестве равнозначных, отмечая лишь небольшую разницу, в соответствии с которой государственный аппарат характеризует статичную сторону системы государственных органов (т.е. делается акцент на структурном описании системы органов), а механизм государства включает рассмотрение функционирования этой системы^[232]. Последний подход представляется более приемлемым в рамках настоящего

исследования. Именно употребление категории «механизм государства» позволяет охарактеризовать участие государства в правовых отношениях с позиции динамики. Как справедливо отмечает М.И. Байтин, «функции современного Российского государства осуществляются, получают свое реальное воплощение, обретают жизнь при помощи государственного механизма...»¹. Поэтому при исследовании государственных органов особый интерес представляет его функциональная сторона, связанная с участием в правовых отношениях.

В научных кругах также ведется дискуссия по вопросу соотношения понятий «государственный орган» и «орган государственной власти». Ключом к разрешению этого спора является ответ на вопрос: «А существуют ли невластные государственные органы?». Для ответа на него следует обратиться к советской юридической науке, догматы которой, по-видимому, и стали причиной разногласий ученых в настоящее время. Активное участие советского государства в экономике предопределило разделение всех органов на органы государственной власти, к которым относили властные органы (например, высший орган государственной власти СССР — Президиум Верховного Совета СССР^[233][234]), и государственные органы, к которым помимо властных органов относились еще и невластные хозяйственные образования, например медицинские, образовательные и прочие учреждения. В связи с этим в советском государстве понятие «государственный орган» понималось очень объемно и включало в себя понятие «орган государственной власти», а также все органы, которые властными полномочиями наделены не были.

Тот факт, что одним из важнейших признаков государства является наличие у него государственной или политической власти почти не вызывает возражений в научной общественности. В связи с этим следует вспомнить

высказывание С.Ф. Кечекьяна, который справедливо отметил, что «в действительности государство во всех случаях может действовать только через свои органы, различные в различных случаях»¹. А раз так, то и существование органов немыслимо без властных полномочий, присущих государству. Таким образом, государственные органы и органы государственной власти по своей сущности тождественны. Следует обратить внимание, что и современный законодатель использует эти понятия в качестве равнозначных. Например, в Бюджетном кодексе Российской Федерации при употреблении термина «орган государственной власти» в скобках указывается термин «государственный орган»^[235][236]. Говоря о механизме государства, главным образом следует иметь в виду систему государственных органов с наличием у каждого из них властных полномочий.

Возвращаясь к мысли о соотношении правосубъектности государства и его органов следует отметить, что по этому поводу существует три наиболее распространенных в юридической литературе подхода:

1) самостоятельным субъектом правовых отношений является только государство, а государственные органы в связи с этим действуют исключительно от имени государства и не обладают самостоятельной правосубъектностью;

2) самостоятельным субъектом правовых отношений могут являться только государственные органы, которые участвуют во всех правоотношениях от своего имени, при этом участие государства в каких-либо правоотношениях считается невозможным;

3) самостоятельными субъектами правоотношений являются и государственные органы, и государство.

К сторонникам первого подхода главным образом следует отнести представителей немецкой школы права. В частности Г. Еллинек по этому поводу пишет: «Орган как таковой не является по отношению к государству

лицом. Не существует здесь поэтому двух лиц — личности государства и личности органа, которые находись бы друг к другу в каком бы то ни было правовом отношении»¹. Г. Еллинек не мыслит существования государства без наличия органов, поскольку в ином случае государство превращается в юридическое ничто. Государственные органы, по мнению немецкого ученого, даже не осуществляют представительские функции от лица государства, поскольку для этого им нужно быть самостоятельными субъектами, в то время как государство и его органы всегда составляют единое лицо^[237][238]. Такой подход Г. Еллинека объясняется его пониманием сущности государства как корпорации, то есть рассмотрение его в качестве юридического лица.

Отождествление государства с хозяйствующим субъектом действительно позволяет сделать вывод об отсутствии самостоятельной правосубъектности государственных органов. Само собой разумеется, что юридический департамент какого-либо акционерного общества вряд ли способен стать самостоятельным субъектом. Аналогично можно сказать и в отношении генерального директора, который, подписывает документы не как физическое лицо, а все-таки ставит свою подпись от имени хозяйствующего субъекта, т.е. действует как его орган. В этой связи примечательно обратиться к результатам исследования правового положения органа юридического лица, которое было проведено Е.В. Богдановым на основе гражданского законодательства Российской Федерации. В своем исследовании автор отмечает: «Согласно пункту 1 статьи 53 ГК РФ юридическое лицо приобретает гражданские права и принимает на себя гражданские обязанности через свои органы, действующие в соответствии с законом, иными правовыми актами и учредительными документами. Изложенную норму принято толковать так, что орган является частью юридического лица. Посредством органа юридическое лицо доводит до других участников гражданского оборота свою волю. Когда директор общества

с ограниченной ответственностью или акционерного общества подписывает договор, то не он, а само юридическое лицо является стороной по договору»¹.

Г. Еллинек обращается к практической стороне своей теории и отмечает, что возможно наличие споров между государственными органами об установлении пределов компетенции. Ученый пишет: «Этот спор может быть введен в форме судебного процесса, и государство может формально признать за своими органами роль сторон в процессе. Но вследствие этого органы никогда не делаются лицами»^[239][240]. К сожалению, Г. Еллинек не объясняет, почему в этом случае органы не могут являться самостоятельными субъектами процессуальных правоотношений. Получается замкнутый круг рассуждений: государство и его органы являются единым субъектом, причем органы участвуют в процессуальных отношениях, но самостоятельными субъектами не являются потому, что составляют с государством единый субъект. Фактически немецкий ученый заранее относит к презумпции именно то, что пытается доказать. Если все государственные органы выступают только от лица государства и один из них, не будучи субъектом, спорит с другим о пределах компетенции, причем спорит в государственном суде, то выходит, что государство спорит само с собой и само же разрешает этот спор. Представляется, что это место в теории единой правосубъектности государства и отсутствии таковой у государственных органов является наиболее уязвимым. О.Ю. Усков по этому поводу пишет: «.с позиций отсутствия самостоятельной юридической личности органов государства невозможно было бы объяснить наличие гражданско-правовых отношений между ними и единственным выводом было бы то, что государство само с собой вступает в указанные

отношения, поскольку его органы действуют исключительно от его имени»¹. Похожие аргументы находит и С.Н. Братусь^[241][242].

В отношении этого подхода существует критика, с которой согласиться достаточно трудно. Так, по мнению Н.И. Лазаревского недостаток концепции заключается в том, что любые действия государственных органов считаются действиями государства, а исходя из этого, воля государства распределяется между государственными органами и теряет присущее ей единство^[243]. Стоит заметить, что система государственных органов имеет вовсе не горизонтальную структуру. Как уже отмечалось, органы государства составляют его механизм, а этому механизму свойственна иерархия, в связи с наличием которой государственная воля вряд ли теряет единство. Наоборот, иерархичность системы государственных органов как раз и позволяет сформировать единую волю.

В отечественной юридической литературе наиболее последовательно эта теория развивалась в работах С.И. Аскназия, который применял ее к государственным социалистическим организациям, отмечая, что за каждым из них стоит государство^[244]. Конечно, существует огромная разница между социалистическими организациями, которые воспринимались как хозяйствующие субъекты, и современными государственными органами в Российской Федерации, однако конструкция приобретения прав и обязанностей для государства является схожей.

Опираясь на действующее законодательство Российской Федерации, М.В. Жабреев отмечает, что «с момента вступления в действие ГК РФ

участником гражданских правоотношений может быть только “целое” (Российская Федерация, субъект РФ или муниципальное образование). “Части целого” (органы публичного образования) по ГК РФ участниками гражданских правоотношений не являются и не могут ими стать ни при каких условиях»¹. М.В. Жабреев основывается на том, что в соответствии со статьей 125 Гражданского кодекса Российской Федерации «от имени Российской Федерации и субъектов Российской Федерации могут своими действиями приобретать и осуществлять имущественные и личные неимущественные права и обязанности, выступать в суде органы государственной власти в рамках их компетенции, установленной актами, определяющими статус этих органов». Представляется, что указанная статья в полной мере не свидетельствует об отсутствии самостоятельной правосубъектности органов государства. Например, по договору поручения поверенный обязуется совершить определенные юридические действия от имени и за счет доверителя, при этом не возникает никаких сомнений в наличии самостоятельной правосубъектности у поверенного. Поэтому попытка обоснования единой правосубъектности государства и отсутствия таковой у его органов на основе действующего российского законодательства не является оправданной. М.В. Жабреев сам пишет, что «на обоснование каждой позиции “работают” множество федеральных законов и иных правовых актов»^[245][246].

Следует обратить внимание на то, что существует определенная тенденция, в соответствии с которой авторы, рассматривающие государство в качестве юридического лица, чаще всего указывают на отсутствие самостоятельной правосубъектности государственных органов и наличие таковой лишь у государства как единого субъекта.

Сравнение государственных органов с органами юридического лица не вполне точно отражает государственно-правовые реалии. В действительности, государственные органы вынуждены взаимодействовать между собой, вступая в правовые отношения совсем на иной основе по сравнению с тем, как происходит взаимодействие генерального директора и главного бухгалтера в юридическом лице. Без наличия правосубъектности государственные органы не смогут оперативно разрешить неточности, пробелы и противоречия в правовом регулировании их статуса. В современной экономике оперативное разрешение таких споров, например, в судебном порядке является необходимым. Если и сравнивать государство с юридическим лицом, то это юридическое лицо должно иметь разветвленную структуру наподобие «холдинга», в состав которого входят наделенные некоторой самостоятельностью субъекты права — государственные органы. Конечно же, о «холдинговой управляющей компании» под наименованием «Государство» и речи быть не может. Ее функции перераспределяются между государственными органами, образующими единый механизм с наличием взаимного контроля и четкой иерархией. При этом органы следуют единой государственной воле и в этом аспекте полностью самостоятельными быть не могут.

Второй подход, в соответствии с которым самостоятельным субъектом правовых отношений могут являться только государственные органы, а не государство, распространен в отечественной юриспруденции наименьшим образом.

Ю.М. Козлов полагает, что Российское государство, субъекты Федерации могут рассматриваться в качестве субъектов административного права, но в конкретных административно-правовых отношениях они непосредственно не участвуют, поскольку вся административная дееспособность приходится на долю представляющих их органов исполнительной власти^[247]. По этому поводу Ю.М. Козлов пишет, что «субъектом административно-правовых отношений

являются, например, не республика, не край или область, а их администрации»¹. Рассмотрение государства в качестве субъекта административного права и одновременное отрицание возможности его участия в административных правовых отношениях представляется достаточно дискуссионным. Ведь признание способности обладать правами и обязанностями и одновременное утверждение о невозможности эту способность реализовать на практике не отражает сущность субъекта права, цель которого должна заключаться в функционировании и участии в отношениях, которые как раз и призваны регулировать правовые нормы.

Раскрывая административно-правовой статус гражданина, органов исполнительной власти, государственных служащих, а также предприятий, учреждений и организаций, Д.М. Овсянко к числу субъектов административного права государство не относит, тем самым косвенно отрицая и наличие у него самостоятельной правосубъектности^[248][249].

Административное право, будучи регулятором общественных отношений в области государственного управления, вполне обоснованно делает акцент на отношениях государственных органов между собой и их отношениях с гражданами, учреждениями, организациями и т.п. В этой связи государству часто отводится второстепенная роль, а наличие у него самостоятельной правосубъектности порой не замечается. Между тем для противоречивого понимания правосубъектности государства в конституционном, административном, гражданском, финансовом и других отраслях права абсолютно нет никаких оснований. Правосубъектность государства является единой. В отраслевых юридических науках происходит лишь отражение специфики участия государства в отношениях, регулируемых соответствующими нормами права, а его правосубъектность уточняется и конкретизируется. К примеру, в гражданском праве, спецификой которого

является доминирование диспозитивного метода правового регулирования, государство не рассматривается как властный субъект, чего не скажешь про сферу действия административного права.

Концепция отрицания самостоятельной правосубъектности государства и признание таковой за государственными органами встречается и в гражданском праве. По словам М.В. Жабреева, в отечественной правовой науке она опиралась на Гражданский кодекс РСФСР 1964 года. В качестве участников правоотношений нормы этого кодекса называли только государственные, кооперативные и другие общественные организации, а также граждан. Ученые на этом основании делали вывод об отсутствии самостоятельной гражданской правосубъектности государства, поскольку оно в качестве самостоятельного субъекта в этом кодексе не упоминалось^[250]. Такая позиция не нашла поддержки еще в советские годы, поскольку согласие с ней чрезвычайно затрудняло объяснение участия государства в отношениях, связанных с распоряжением государственным имуществом.

Третий подход, согласно которому признается наличие самостоятельной правосубъектности и у государственных органов, и у государства, пожалуй, наиболее распространен на современном этапе развития науки. Представляется, что эта ситуация сложилась не без влияния работ советских правоведов. Наличие такого разграничения в советский период часто связывают с тем, что государство доминировало во многих сферах жизни общества, в связи с чем многие субъекты не обладали реальной самостоятельностью.

В таких условиях для построения отношений по поводу производства, распределения и обмена средств производства и предметов потребления было необходимо искусственно придать государственным органам, к которым ученые также относили государственные предприятия и учреждения, некоторую долю юридической самостоятельности.

Тем не менее, не следует ограничиваться только особенностями плановой экономики. Причины разграничения рядом ученых правосубъектности государства и его органов являются более масштабными.

Часто ученые придают одному и тому же субъекту различный объем правоспособности в зависимости от того, в каких правовых отношениях субъект участвует. Так, А.В. Мицкевич полагает, что государство «выступает, как единая общенародная организация, которая в лице своих высших органов государственной власти и управления непосредственно выражает волю и интересы всего народа»¹. В то же время, отдельные государственные органы, по мнению А.В. Мицкевича, выступают самостоятельными субъектами прав и обязанностей в пределах своей компетенции, а государство может быть самостоятельным субъектом только в особых правоотношениях: в отношениях государства как целого с его субъектами, в международных правоотношениях, в некоторых имущественных правоотношениях^[251][252]. В качестве участника лишь некоторых правовых отношений рассматривает государство и Р.О. Халфина^[253]. К их числу профессор относит правоотношения, непосредственно выражающие суверенитет государства, все правоотношения, связанные с гражданством, с осуществлением правосудия, охраной прав и правопорядка, с государственным бюджетом и налогами, предоставлением государственных займов, а также правоотношения, связанные с управлением денежной и кредитной системой, государственной собственностью и др. Похожим образом к решению этого вопроса чуть ранее подходил Н.Г. Александров^[254] отмечая, что государство является субъектом наиболее важных правовых отношений, а именно: правоотношений по поводу оформления политической власти, по поводу государственной собственности, налогов, государственного кредита, займов, правоотношений на международной арене и т.п. Путем перечисления правовых

отношений, в которых государство принимает участие непосредственно, т.е. как некое «целое», следует и профессор Л.А. Морозова. К таким правовым отношениям ученый относит: а) межгосударственные международные отношения; б) государственно-правовые отношения, например отношения между федерацией и ее субъектами, принятие в российское гражданство, награждение государственными наградами; в) уголовно-правовые отношения, поскольку судебные решения выносятся от имени государства; г) гражданско - правовые отношения, например по поводу федеральной собственности¹.

Чуть иначе к разграничению правосубъектности государства и его органов подходит А.А. Иванов. По его мнению, непосредственное участие государства в правовых отношениях возможно только в том случае, когда в законодательстве содержится полномочие государственного органа совершить какое-либо действие от лица государства — именно так государство становится участником правоотношений^{[255][256][257]}.

В своей работе А.В. Лавренюк приходит к выводу, что «следует различать деятельность государственного органа, осуществляемую им от имени публичного образования, и деятельность государственного органа, которой он занимается от собственного имени, хотя бы и реализуя те публичные интересы,

3

которые определяют компетенцию государственного органа» .

Представляется верным утверждение о наличии правосубъектности и у государства, и у государственных органов. Справедливое замечание сделал С.Н. Братусь, в соответствии с которым «и государство, и его органы (удовлетворяющие, разумеется, определенным признакам, составляющим содержание понятия юридического лица) — субъекты права»^[258]. Ученый

называет одинаково односторонним и тот подход, согласно которому происходит отрицание самостоятельной правосубъектности у государственных органов — здесь, по мнению ученого, ошибка заключается в отсутствии видения за общим особенного, и тот подход, согласно которому отрицается правосубъектность государства — здесь заблуждение связано с тем, что за частью исследователи не видят целого.

В то же время, трудно согласиться с разграничением многими авторами правосубъектности на той основе, что за государством закреплено участие в одних правоотношения, а за государственными органами в совершенно иных правоотношениях, причем в первом случае органы являются представителем государства, а во втором самостоятельными субъектами. Понимание государственного органа как некого «союза чиновников», у которого есть свои интересы, отличные от интересов государства, которыми этот «союз» вынужден пренебрегать для того, чтобы время от времени следовать государственным интересам, представляется крайне спорным.

В действительности перед государственными органами ставятся задачи, которые связаны с реализацией государственно-властных полномочий. Государственный орган всегда должен воплощать интересы государства, даже в тот момент, когда этот орган арендует помещение или закупает канцелярские принадлежности для своих нужд (тратя на это денежные средства, являющиеся собственностью государства). Не ясен критерий, в соответствии с которым ученые предлагают служащего министерства иностранных дел, подписывающего международный договор, считать представителем государства, а если уж он стал подписантом договора на поставку мебели для министерства, считать его почему-то представителем государственного органа. В литературе критерий разграничения этих сфер функционирования государства и его органов четко не обозначен, и вряд ли его вообще можно охарактеризовать в связи с тем, что область деятельность государства и его органов невероятно близка.

В современной Российской Федерации многие государственные органы прямо получили статус юридических лиц, тем самым за ними была признана самостоятельная правосубъектность. Если иметь в виду гражданско-правовой статус государственных органов, то в качестве наиболее приемлемой для них организационно-правовой формы из тех, которые существуют в действующем законодательстве, следует назвать учреждение. М.В. Жабреев по этому поводу отмечает следующее: «Даже если согласиться с тем, что все органы публичного образования могут быть учреждениями, то возникает вопрос — кто должен выступить в качестве учредителя данных учреждений?»¹. Следует учитывать, что М.В. Жабреев исследовал статус государственных органов на основе законодательства, которое к настоящему времени претерпело некоторые изменения. Сейчас под учреждением понимается некоммерческая организация, созданная собственником для осуществления управленческих, социально­культурных или иных функций некоммерческого характера, причем специально отмечено, что учреждение может быть создано гражданином или юридическим лицом (частное учреждение) либо соответственно Российской Федерацией, субъектом Российской Федерации, муниципальным образованием (государственное или муниципальное учреждение)^[259][260]. В связи с этим ранее указанный вопрос М.В. Жабреева получил нормативное разрешение — «учредителем» государственных органов как юридических лиц в организационно-правовой форме учреждений является государство. Без обладания самостоятельной правосубъектностью, государство, разумеется, не могло бы выступать в таких правоотношениях в качестве участника.

Для выяснения действительного соотношения правосубъектности государственных органов и государства в Российской Федерации, необходимо разобраться в видах государственных учреждений. Законодатель подразделяет

их на два вида: государственное бюджетное учреждение и государственное автономное учреждение.

Существует нормативное определение, согласно которому под автономным учреждением понимается некоммерческая организация, созданная Российской Федерацией, субъектом Российской Федерации или муниципальным образованием для выполнения работ, оказания услуг в целях осуществления предусмотренных законодательством Российской Федерации полномочий органов государственной власти, полномочий органов местного самоуправления в сферах науки, образования, здравоохранения, культуры, социальной защиты, занятости населения, физической культуры и спорта, а также в иных сферах»¹. Автономное учреждение не следует называть властным субъектом, поскольку оно имеет исключительно хозяйственную направленность в сфере выполнения работ и оказания услуг, и в этом смысле является полноценным юридическим лицом частного права.

В Бюджетном кодексе Российской Федерации установлены особенности правового положения бюджетных учреждений, но главным образом примечательна норма, согласно которой все положения, установленные Бюджетным кодексом Российской Федерации применительно к бюджетным учреждениям, распространяются на органы государственной власти (государственные органы)^[261][262].

Поскольку бюджетные учреждения специально не определены в российском законодательстве как юридические лица публичного права, на них распространяются общие нормы о юридических лицах из сферы действия гражданского права. В этой связи следует поддержать позицию В.Е. Чиркина о необходимости законодательной разработки категории «юридическое лицо публичного права», поскольку приспособление гражданско-правовой категории

к реалиям сферы действия публичного права по общим оценкам не являются успешными.

Однако в этом вопросе следует избегать обострений, которые вынуждали бы законодателя делать непродуманные шаги. В одной из своих статей В.Е. Чиркин пишет: «...министерство или военкомат, признанные юридическими лицами, скажем в случае, если они не возместят причиненный вред, могут подвергнуться банкротству. Федеральный закон «О несостоятельности (банкротстве) 2002 г. Говорит, что “все (именно все! — В.Ч.) юридические лица” могут быть подвергнуты этому. Исключение сделано только для четырех их видов: казенных предприятий, политических партий., учреждений и религиозных организаций (этот перечень был сохранен, когда в 2006 г. по данному вопросу вносились поправки в ГК РФ). Государственных органов — юридических лиц в этом перечне нет»¹. Таким образом, ученый делает вывод о возможности банкротства государственных органов, если не произойдет пересмотр понятия «юридическое лицо». Представляется, что опасения В.Е. Чиркина по этому поводу являются напрасными, поскольку, как уже отмечалось ранее, в российском праве государственные органы рассматриваются в качестве учреждений, а учреждения в соответствии с пунктом 1 статьи 65 Гражданского кодекса Российской Федерации входят в перечень субъектов, которые не могут быть признаны несостоятельными (банкротами)^[263][264].

Каким же образом соотнести правосубъектность государства и государственных органов? Для ответа на поставленный вопрос следует вспомнить спорную по отношению к юридическому лицу частного права, но вполне приемлемую по отношению к государству конструкцию Я.М. Магазинера. В одной из своих работ он пишет: «Права юридического лица

осуществляются его органами, как опекун осуществляет права малолетнего, т.е. органы действуют в интересах не своих личных, а чужих: органы действуют в интересах юридического лица, как опекун действует в интересах малолетнего. Но различие заключается в том, что опекун и опекаемый — разные лица, а органы и юридическое лицо — одно и то же лицо; точнее, органы являются лицами, которые в совокупности своей представляют особое коллективное юридическое лицо, например, государство. Поэтому, по общему правилу, все права и обязанности органа считаются правами и обязанностями юридического лица»¹.

Абстрагируясь от того факта, что в понятие государственных органов А.А. Пушкин включал и государственные предприятия, то есть хозяйствующие субъекты, в целом следует признать его точку зрения заслуживающей пристального внимания. Он полагает, что права государства могут существовать и осуществляться лишь как права его органов и, наоборот, осуществляемые государственными органами права не могут не быть одновременно и правами, являющимися составной частью прав самого государства^[265][266]. Позиция А.А. Пушкина выражается следующими его словами: «Органы государства, действуя как именно органы государства, выступают в правоотношениях от имени государства, но в качестве самостоятельных субъектов этих правоотношений»^[267].

Следует предположить, что именно государство непосредственно или опосредованно действует во всех правовых отношениях как правовой субъект, а его органы осуществляют особое представительство государства в этих отношениях. Государственный орган — это «профессиональный представитель» государства в правовых отношениях. Он создается именно для этих целей. Наличие особого вида представительства признает также

О.Е. Кутафин. Рассматривая участие государства в гражданско-правовых отношениях, ученый пишет: «Гражданская дееспособность государства и других публичных образований, выражающаяся в непосредственном участии их в гражданском обороте, может быть реализована лишь посредством специфических отношений представительства в силу закона, которые складываются между публично-правовыми образованиями и их государственными органами»¹. Также ученый отмечает, что «.публично­правовые образования реализуют свою дееспособность через государственные или муниципальные органы, действующие в рамках своей компетенции. Однако с юридической точки зрения участниками этой деятельности выступают не упомянутые органы, а публично-правовое образование, от имени которого эти органы действуют»^[268][269].

В правовой литературе иногда можно встретить суждение, в соответствии с которым права государства являются одновременно и его обязанностями. Представляется, что это суждение не вполне вписывается в традиционную структуру правового отношения. Все же субъективное право и юридическую обязанность не следует смешивать. В действительности, права государства одновременно являются обязанностями органов государства, в компетенцию которых входит осуществление этих прав.

Будучи особым субъектом, допускающим признание тех или иных лиц субъектами права, государство способно признать и за своими «частями», т.е. государственными органами, наличие правосубъектности в целях более эффективного осуществления власти. Тогда государственные органы получают возможность взаимодействовать друг с другом, а также с иными субъектами. Наличие правосубъектности у государственных органов способствует повышению качества работы всего государственного механизма.

Для того чтобы определить кто является субъектом правоотношения, когда служащие осуществляют какие-либо юридически значимые действия, необходимо ответить на вопрос: кто за ними стоит и чьи интересы они представляют? Поскольку эти служащие находятся на государственной службе и выполняют государственные функции, ответ становится очевидным — субъектом правоотношений является государство.

Раз уж государство может действовать только посредством механизма своих органов, следует понимать, что эти органы не могут быть от государства обособлены в правовом смысле. Но и не следует создавать конструкцию государственного органа, в основе которой лежит двойственность. Государственный орган не должен в одних правоотношениях (например, административных) выступать как особый субъект, а в других (гражданско- правовых отношениях) как юридическое лицо. В таком случае в государстве существовало бы два министерства финансов, две администрации президента, причем под одними и теми же наименованиями.

Очевидно, что рассмотрение в юридической литературе государственных органов как самостоятельных субъектов правоотношений в основном связано с их активностью в гражданско-правовой сфере. Однако наличие ситуации, при которой государственные органы функционируют как полностью самостоятельные правовые субъекты в условиях самоустранение государства от выполнения своих функций в качестве единого субъекта, следует считать недопустимым в правовом государстве. Формирование государственного органа, признание за ним определенной компетенции, наделение материальными, трудовыми и иными ресурсами и последующая ликвидация этого органа в случае невыполнения поставленных перед ним задач, конечно снимает с государства определенную долю ответственности за причинение вреда зависимым от этого органа субъектам, но такие примеры не должны носить систематический характер. Создание множества центров государственной правосубъектности не способствует стабильности ни в экономике, ни в политике, ни в других сферах. Поэтому признание государства

в качестве единого правового субъекта со сложным механизмом функционирования, включающим в себя «правосубъектные» государственные органы, будет только способствовать развитию сильного государства. Государственный орган имеет возможность участвовать в правовых отношениях в качестве представителя государства, и в то же время взаимодействует с другими государственными органами в рамках своей компетенции. Помимо государственных органов, таким особым представительством могут быть наделены и иные субъекты. Несмотря на то, что нотариус может заниматься частной практикой, он все равно осуществляет государственные функции. Ведь известно, что нотариат призван обеспечивать в соответствии с законами государства защиту прав и законных интересов граждан и юридических лиц путем совершения нотариусами предусмотренных законодательными актами нотариальных действий от имени государства.