Программа «очищения древних законов»

С восшествием в IX в. на византийский престол императоров Македонской династии начинается новый период в истории византийского права, получивший

в историографии название «классицистического»,[193]эпоха подлинной акмэ в его развитии, широкомасштабных законодательных реформ и кодификационных мероприятий, расцвета юридической мысли, своеобразного «правового бума», ознаменовавшегося появлением целого ряда законодательных сводов, юридических сборников, справочников и пособий, исагоги- ческих трактатов.

Юристами была задумана и разработана грандиозная программа «очищения древних законов» (avaicd- Оироц tojv ли/ліму vopwv), суть которой отнюдь не сводилась к «очищению» права от наслоений исаврийской эпохи, как иногда полагают.[195] Она была значительно

шире и заключалась в пересмотре и классификации всего писаного правового наследия, прежде всего содержащегося в Corpus Iuris Civilis, с точки зрения его применимости в новых исторических условиях, отмены устарелых законов и устранения противоречий в законах, остающихся в силе, «эллинизации» юсти- ниановых законов, т. е. их перевода в греческую языковую систему и окончательного упразднения всех остатков латинской юридической терминологии. Речь фактически шла о замене латинского юстиниановско- го корпуса греческим корпусом законов, о создании «греческого Юстиниана».

Сопоставляя все достаточно противоречивые данные источников, но не входя в детали связанных с этим источниковедческих проблем, можно, на наш взгляд, следующим образом представить обобщенную картину хода реализации этой программы: предусматривались своего рода «программа-максимум» и «программа-минимум». Первая из них была рассчитана на создание универсального свода действующих законов (то лЛатос;), своеобразной энциклопедии права, — план, который в конце концов привел к созданию Василик (та ВаоїХіка, sc. vonipa), шести- или четырехтомного (по делению материала в новейшем критическом издании — восьмитомного) собрания законов в 60 книгах, полностью завершенного только при Льве VI Мудром, а еще позднее обогащенного несколькими томами «старых» и «новых» схолий.[196] Именно поэтапным

складыванием этого «платоса» (в настоящее время господствует теория о трех «изданиях» или редакциях памятника) объясняется тот смущающий исследователей факт, что уже в ходе работы над ним о нем сообщалось (например, в предисловии к Исагоге) как о завершенном и состоящем не из 60, а из 40 книг. Далее всякий раз оказывалось, что работа нуждалась в продолжении.

За основу свода Василик (как с точки зрения его структуры, так и по источникам) взят юстинианов Corpus Iuris Civilis, но не непосредственно, а опять же через использование существовавших уже греческих

обработок и комментариев. Так, Институции были использованы через посредство Парафразы Феофила (следует, правда отметить, что из Институций, назначение которых было скорее служить школе, чем юридической практике, редакторами Василик было заимствовано совсем немногое78); Дигесты — через посредство Эпи- томы Анонима, которого отождествляют с Энантиофа- ном, автором схолий к Василикам и первой редакции Номоканона в XIV титулах79 (те места Дигест, которые пропущены у Анонима, взяты редакторами Василик у других комментаторов Дигест, в частности у Кирилла, Дорофея и Стефана); Кодекс — через посредство главным образом комментария Фал елея (в некоторых случаях использовался комментарий Анатолия), греческие же конституции Кодекса вошли в Василики в их подлинном виде, хотя и не полностью: опущены многие конституции по церковному, семейному и наследственному праву как измененные и отмененные позднейшими новеллами Юстиниана, а также все конституции, относившиеся к отдельным провинциям, уже не принадлежавшим Византийской империи во времена императоров Македонской династии.

Налицо, таким образом, сознательный и продуманный отбор и обработка материала, в результате чего из книг Юстинианова законодательства возникло новое, составленное по единому плану, самостоятельное произведение. Конечно, это не простое повторение Юстинианова права: «Василики вдохновляются им, но демонстрируют право обработанное, которое они пытаются, насколько это возможно, приспособить к эпохе, отличной от эпохи Юстиниана».[198]

Оригинальность и своеобразие нового свода состояли в особом способе эксцерпирования старого законодательства, изменяемого путем всякого рода интерполяций, сокращений и дополнений, в упразднении всех остатков латинской юридической терминологии, которой были испещрены использованные редакторами Василик сочинения антецессоров, и в ее замене греческими эквивалентами,[199] — дело совсем не столь уж легкое, как может показаться на первый взгляд, к тому же совсем еще ие изученное и не оцененное в должной мере.

Что же касается тематического распределения материала в этом обширном «платосе», то вначале (после книги первой, посвященной св. Троице и православию) идут общие теоретические принципы права (кн. 2); затем — каноническое право, касающееся организации Церкви и устройства церковных дел (кн. 3-5); право, регулирующее функционирование государственных институтов, организацию и деятельность судов, право-процессуальное и исковое (кн. 6-8); далее следует наиболее крупный раздел — частное пра-

во (кн. 10-53), трактуемое в духе Эк ноги и удаления от юридического формализма (обручения, брака и т. д.); военное право (кн. 54-57), после которого составители снова возвращаются к праву гражданскому, уделив внимание правовому регулированию сервитутов (кн. 58), смерти и захоронений (кн. 59); завершается свод разделом уголовного права, аналогичным Эклоге (кн.

Старый и явно затянувшийся спор ученых о том, для каких целей был предназначен свод Василик (для школьного образования и научной интерпретации законов или для использования в текущей юридической практике)[200] представляется нам не лишенным известной схоластичности. Как универсальный свод действующего права, как энциклопедия права, Васили- ки могли и должны быть отвечать и той и другой цели. Конечно, платос давал прекрасные возможности для юридической экзегезы, предоставляя в распоряжение юристов всю совокупность унифицированного права. Как и всякая кодификация такого масштаба, Васили- ки, несмотря на произведенный отбор материала, имели свою «историческую» часть, содержащую древние законы и аналогичную Дигестам. Разобраться в том, какие аспекты того или иного закона выходят из употребления и какие остаются в силе, по возможности снять те мнимые и реальные противоречия, которые

все же в достаточном количестве имелись в Васили- ках, — все это входило в компетенцию юриспруденции.[201] Доказывается эта функция Василик еще и тем фактом, что уже вскоре после своего обнародования они обросли катенами — «старыми» и «новыми» схолиями. И если старые, представляя собой извлечения из творений юристов эпохи Юстиниана, вообще, пожалуй, не могут считаться схолиями в собственном смысле слова, ибо были составлены совсем не к тому тексту, при котором находятся и к которому присоединены (возможно, по указанию Константина VII Порфирородного или по крайней мере во время его правления) спустя почти 300 лет после их возникновения,81 то новые действительно являются продуктом осмысления текста Василик юристами XI-XII вв. (среди составителей новых схолий встречаются имена таких известных юристов, как Иоанн Номофилак-Кси- филин, Константин Никейский, Гарида, Евстафий, Калокир Секст, Патцис, Григорий Доксопатр, Агио- феодорит).

Но в то же время Василики содержали позитивное право, включающее в себя законы бесспорно действующие и имеющие императивный характер. Проделанная Е.

цессов и постановлений, известном под названием «Пира» (Опыт), этот юрист прямо и недвусмысленно утверждает, что все законы, содержащиеся в Василиках, действительны и применимы на практике, даже те, которые кажутся противоречащими друг другу, и «ничто из того, что содержится в текстах Василик, не было отменено» (oi)5ev yap twv Keipevaw kv тоц ВаоЛікоц є!vat xwv avrprincvwv).[202]

Конечно, необъятность платоса была серьезным препятствием иа пути использования Василик в широкой юридической практике, их «тиражирования» (до нас ведь, в сущности, не дошло ни одной рукописи с полным, в 60 книгах, текстом Василик), поиска в них нужного материала. Именно с целью преодолеть эту трудность и облегчить практическое применение Василик стали создаваться справочные пособия типа синопсисов, т. е. обзоры содержания Василик, построенные в алфавитном порядке по предметному принципу (см., например, так называемый «Большой синопсис» X в.)[203], а также указатели к Василикам, в частности, составленный в конце XI в. судьей Патцисом

указатель под заглавием «Типукейтос», т. е. «что где находится»,[204] и обширный по объему анонимный памятник (так называемая «Эклога Василик»), который представляет собой снабженные интереснейшими схолиями неизвестного византийского юриста выдержки из первых десяти книг Василик.[205]

И все же более радикально и более естественно эта проблема решалась в ходе выполнения тех намеченных мероприятий, которые мы назвали «программой- минимум». Имелось в виду (параллельно с реализацией растянувшейся на десятилетия «программы-мак- симум») создание в срочном порядке компактного и общедоступного законодательного сборника, в котором было бы сосредоточено все самое необходимое для отправления правосудия.

В результате предпринятого в недавнее время пересмотра ранее господствовавших в историографии весьма противоречивых и ошибочных представлений о проведении в жизнь этого плана01, картина рисуется следующей. В 885 или даже, скорее всего в 886 г. комиссией, возглавляемой патриархом Фотием, был разработан сборник, названный Исагогой (Еіоауаг/ті), то есть, собственно говоря, «Введением» (в истории науки он, впрочем, долгое время по недоразумению числился «Эпанагогой »), и опубликованный от лица царствовавших «всеблагих и миротворящих императоров» Васи-

лия, Льва и Александра.02 Материал в сборнике подразделяется на 40 титулов (в соответствии с числом книг «платоса», подчеркнуто в предисловии) и имеет следующий порядок расположения: сначала речь идет об основах права и правосудия (тит. 1); затем излагается учение об императоре, патриархе и высших чинах административной иерархии (эпархе города, квесторе и др. — тит. 2-7); о назначении и рукоположении епископов и других чинов церковной иерархии (тит. 8-10); о судах, свидетелях и документах (тит. 11-13); о помолвке и браке (тит. 14-17, 21); о приданом и дарениях между мужем и женой (тит. 18-20); о типах юридических сделок (тит. 22-28); о завещаниях (тит. 29-33); о строительстве и соседском праве (тит. 39); о преступлениях и наказаниях (тит. 40).

Таким образом, содержание сборника в общем и целом традиционно, включая процессуальное, частное (имущественное, брачно-семейное, наследственное), обязательственное и уголовное право, но за одним фундаментальным исключением: сборник содержит единственный в своем роде и не находящий соответствия ни в древних источниках, ни в византийской правовой традиции публично-правовой раздел, касающийся власти светской и духовной и ее представителей — императора и патриарха (см. выше). Ясно, что из-за отмеченного иами «нонконформизма» всех этих идей Фотия с его явным стремлением ограничить власть императора, оградить от ее посягательств церковную сферу, находившуюся в компетенции патриарха, возвысить и эмансипировать власть последнего,[206] у Исагоги

с самого начала не было шансов получить прочный статус официального законодательного сборника, пользующегося поддержкой государственной власти, а в лице императора Льва VI Исагога вообще получила своего безжалостного ревизора и цензора. Последней каплей, переполнившей чашу терпения императора, оказалась оппозиция церковников его намерению вступить в четвертый брак, причем они не только воспротивились этому, но и вынудили императора дать обещание издать закон, запрещающий четвертый брак и как бы осуждающий его собственное поведение. Решив использовать случай, Лев VI, однако, не стал издавать отдельной новеллы, которая неизбежно заострила бы внимание общественности на проблеме и воочию показала бы всем, что своим вступлением в четвертый брак император продемонстрировал свое пренебрежение как церковными канонами, так и самим им введенными светскими законами. Он поручил (вероятнее всего в феврале 907 г.) какому-то своему сподвижнику-юристу (возможно, будущему компилятору Эпи- томы) подготовить проект нового законодательного сборника, в котором можно было бы «утопить» новый закон с запретом четвертого брака, удовлетворив тем самым церковников, но в то же время путем коренной переработки Исагоги (а именно элиминации всех принадлежащих Фотию и ущемляющих права императора предписаний) ограничить влияние церкви на светское право. У опытного юриста такого рода работа не потребовала много времени и могла быть легко выполнена за несколько месяцев в течение 907 г. А вскоре после составления 40 титулов нового сборника (самое позднее в начале 908 г.) самим Львом VI была написана (несомненно, под влиянием «проимия» к Эклоге) преамбула к нему, причем в интитуляцию ее с упоминанием имен императоров, от лица которых сборник

был опубликован, наряду с царствовавшими тогда Константином и самим Львом был для придания большего авторитета включен (причем, на первом месте!) и уже покойный император Василий I[207].

Так, согласно новейшей интерпретации[208], появился знаменитый в истории всей византийской правовой литературы Прохирон — фактическое творение Льва VI, в котором церковное влияние сведено до минимума, — компиляция, свободная от всех тех «недостатков» (с точки зрения императорского суверенитета), которыми изобиловала Исагога.

В своем предисловии Лев VI, воздав должное законности («великой для людей пользе от законов») и отметив накопленное к его времени бесконечное множество писаных законов («а отсюда и труд по их изучению внушает многим страх») и необходимость всеобщего правового образования, так формулирует свою задачу: искоренить из сознания людей страх перед законами, сделать усвоение законов более доступным, для чего рассмотреть всю совокупность писаных законов и «из каждой книги избрать самое необходимое, наиболее полезное и чаще отыскиваемое и все это по главам письменно изложить в данной ручной книге законов, почти ничего не опустив из того, что должно быть закреплено в знании многих». Следует краткое, но точное изложение объема и характера проделанной с этой целью работы: «Мы привели свод законов к соразмерности, переложили сочетания латинских терминов на язык

Эллады, учинили восстановление нарушенных законов, а некоторые из нуждающихся в исправлении с пользой исправили, а также позаботились сделать новые узаконения о том, о чем не было издано закона, чтобы кроме ясного, краткого и правильного плана (в расположении материала) не ускользнуло от нас и пропущенное в законах. Собравши этот материал в целом в 40 титулах, мы осуществили санкцию этого законодательства. Если же написанное нами все же содержит какой-либо пропуск (ибо невозможно в таком сокращенном издании охватить все содержание множества книг), то лицам особенно прилежным следует черпать знание искомого в своде законов, только что подвергнутом нами очищению»[209].

Интересны те строки предисловия (ст. 65 сл.), в которых затронут вопрос об отношении к Исагоге (раньше они считались относящимися к исаврийской Эклоге), разумеется, в духе ее резкого осуждения. «Так как нечто подобное было уже предпринято неким (т. е. Фо- тием? — И. Лf.) и для наших предшественников, — говорится в предисловии, — могут, пожалуй, сказать, зачем, мол, мы, не довольствуясь тем сокращенным изданием (т. е. Исагогой. — И. М.), приступаем к данной второй выборке. Должно, однако, знать, что этот так называемый энхиридий по воле его составителя оказался скорее не выборкой, а извращением[210] пре-

красно установленных законов. Каковой для государства бесполезно и неразумно сохранять... Поэтому прежний энхиридий был отменен уже нашими предшественниками, хотя и не весь целиком, но насколько то было нужно». Налицо принципиальный отказ от Исагоги, означавший и ее официальную отмену. Парадокс, однако, в том, что как сама Исагога (правда, обросшая схолиями, содержащими ее резкую критику и добавленными позднее, с учетом нововведений Прохирона, которые рассматривались схолиастом как предписания «нашего императора», т. е. Льва VI), так и ее многочисленные частные переработки получили широкое распространение и послужили правовым источником для позднейших юридических компиляций.

Что касается Прохирона, то его составителю при пересмотре Исагоги пришлось постоянно соотноситься с текстом всех 60 книг Василик, а также с текстом Эклоги. В сборник вошли новые законоположения Василия I, некоторые другие материалы. Общее же содержание, заключавшее в себе не только светское право (законы гражданские, уголовные, отчасти процессуальные), но и церковное, распределялось по 40 титулам в следующем порядке: о браке[211] и приданом (тит. 1-11), об обязательствах (тит. 12-20), о наследственном праве по преимуществу (тит. 20-37), о частных и публичных

постройках (тит. 38), о преступлениях и наказаниях (тит. 39), о военной добыче (тит. 40). По полноте и всесторонности юридического материала Прохирон, таким образом, явно превосходит Эклогу, хотя в трактовке некоторых вопросов брачного имущественного права (отмечается, например, вновь введенное Прохи- роном различие между опекой и попечительством, бывшее уже анахронизмом в VI в., а также другие изменения, связанные с отменой более прогрессивных норм, установленных Эклогой) он сделал «большой шаг назад» по сравнению с ней.

Неким побочным продуктом реализации «програм- мы-максимум» очищения древних законов был еще один весьма интересный и своеобразный, но, к сожалению, не дошедший до нас в своем подлинном виде памятник, а именно тот «том» (теихо^), о котором сообщается в предисловии к ІІрохирону 99; в нем было заключено «все отвергнутое», т. е. законоположения, в ходе ревизии старого законодательства по тем или иным причинам признанные устарелыми, отмененными и потому исключенными из свода действующих законов, а для наглядности — сведенными в единый особый корпус, «дабы для всех была ясно и отчетливо видна их бесполезность». Безусловно, имелась в виду «бесполезность» с точки зрения их применимости в юридической практике данного времени, с исторической же точки зрения этот памятник должен был представлять значительный интерес. Наличие такого «тев- хоса» не было лишено смысла и в практическом отношении, так как владелец какой-либо рукописи «старых» законов при его помощи мог проверить, была ли еще действующей та или иная норма.[212]

Загадочно и исчезновение «тевхоса». Возможно, эта книга устарелых законов растворилась в сборнике Новелл Льва VI Мудрого,[213] который подверг ее ревизии и на ее основе издал собственную книгу «исправительных декретов». Ведь подобным же образом и те части «платоса», которые вполне оформились уже при Василии I Македонянине, не дошли до нас, да и не могли дойти, так как растворились в окончательной редакции Василик Льва VI, не получив самостоятельного бытия в рукописной традиции.

Казалось бы, выдающаяся роль Льва VI Мудрого в проведении правовой реформы в Византии бесспорна, тем более, что пристальное внимание исследователей привлекли и его новеллы. Помимо уже отмеченных работ Шминка, интереснейшие наблюдения о соотношении новелл Льва VI с Василиками сделала М. Т. Фэген, согласно которой по крайней мере некоторые новеллы (числом до 20-29) были изданы не после кодификации, как считается, а до нее, о чем свидетельствуют и «следы» их влияния на Василики,[214] представляя собой своего рода дополнительное средство в создании Василик.

Сборник из 113 новелл Льва VI охватывает широкий круг вопросов, касающихся церковного[215] и брач-

ного права, семейно-нмущественных отношений[216], наследственного, обязательственного, процессуального и уголовного права, регламентации городского строительства. Широкую известность снискали новеллы, содержащие «рабское законодательство», с их общей тенденцией уменьшения замкнутости рабского состояния, расширения путей выхода из рабства, смягчения различий в статусе между рабами и близкими к ним по своему положению угнетенными, но юридически свободными людьми, хотя рабство как институт оставалось для Льва VI нерушимым[217]. Характерной чертой сборника новелл Льва VI признается господство в них критического отношения к старому и вообще писаному официальному праву, мысль о постоянно меняющихся условиях жизни и необходимости приближения старого законодательства к новым условиям, акцентирование внимания законодателя на расхождении официального императорского законо-

дательства с обычным правом и столь необычное для консервативной Византии (особенно в устах императора) признание за обычаем его преобладающей в сравнении с писаным законодательством роли в общественной и частной сферах жизни византийского гражданина, признание, особенно отчетливо сформулированное Львом VI в предисловии к сборнику, в новелле 18, и подкрепленное в ходе рассмотрения конкретных правовых вопросов (из 21 случая расхождения писаного закона с обычаем в 16 отдано предпочтение обычаю и только в 5 или 6 — закону)106, — словом, все то, что делает, казалось бы, оправданным вывод исследователей о Льве VI как «не консерваторе, а новаторе»[218].

Тем более неожиданен приговор, вынесенный Льву VI в последнее время весьма компетентной в его творчестве Марией-Терезой Фэген, как «совершеннейшему лентяю» в области текущего законодательства[219], который к тому же, настаивая, что контрактам не обязательна пенальная клаузула и что они действительны,

если снабжены постановкой святого креста (символическая подпись сторон), тем самым «демонстрирует свое заведомое незнание доктрины римского права, будучи не сведущим в том, кто контракты, писаные или неписаные, с крестом или без него, действительны в силу консенсуса сторон».[220] Может быть, и здесь (как и в случае с Львом III) «из необходимости рождается добродетель» (незнание законов побуждает к собственному законотворчеству)? Вопрос, по-видимому, остается спорным.

Как бы то ни было, законодательство императоров Македонской династии означало последнюю широкомасштабную правительственную инициативу в области права, а Василики — последнюю официально обнародованную кодификацию византийцев. В дальнейшем византийская правовая мысль двигалась главным образом в русле частной инициативы, систематизации материала и его эпитомирования, схолирования и глоссирования. Именно так в изучаемый период возникло большинство частных правовых сборников типа Epitome legum (выборки из более древней Эпито- мы, которую автор скомбинировал с Прохироном)[221], Leges fiscales (компиляции норм фискального и соседского права, заимствованных из сочинений антецес- соров), старых и новых схолий к Василикам, выборок из Василик и синопсисов к ним, бесчисленных перера-

боток Эклоги, Прохирона и Исагоги (или же комбинаций из этих трех сборников), анонимных трактатов («о голых договорах», «о пекулиях», «о кредитах»), «Синопсиса законов», и других юридических сочинений Михаила Пселла (его исагогических трактатов о новеллах Юстиниана, об отношении юриспруденции к философии, о возникновении обязательств, о делении исков и т. д.), основательного юридического труда Михаила Атталиаты, составленного по поручению Михаила VII и обнаруживающего солидные познания автора о праве Василик и новелл, а также об историческом развитии права и государства со времен римской республики и вплоть до Василик, — расцветшая пышным цветом юриспруденция, но все это на уровне более или менее широкой эрудиции, без достаточно глубокой и самостоятельной научной обработки правового материала.