Подлог по данным законодательства*
Само собой разумеется, что основу византийского, как, впрочем, и всего западноевропейского средневекового законодательства о подлоге, который с самого начала повсеместно имел тенденцию рассматриваться как crimen publicum, составляло римское законодательство об этом деликте, представление о котором в те отдаленные времена, оказывается, мало чем отличалось от наших нынешних представлений.
В древнем римском праве наказанием подделывателю доку30 Bresslau Н. Handbuch der Urkundenlehre fur Deutschland und Italien. Leipzig, 1912. Bd. 1. S. 6 ff.' Вопрос уже освещался в обстоятельных статьях Дэль- гера и особенно Трояноса: Dolger F. Urkundenfalscher in Byzanz // Byzantinische Diplomatik. Ettal, 1956. S. 384- 402; Troianos S. 1) Пері той єуклііцато:; тп^ ядаотоурифіад ev тф (Kavnvtb снкиіір // EEBS. 1972/73. Т. 39-40. 181-200; 2) "Еуур«фа каі л/.иатоуршріа ато Bu^avTio // Архаіо/*оуіа, 1982. Тєих 5. ? 48-51; См. также: Pitsakis К. Еук/.гцда хшР1? тіцсо- ріа; Та пХиатй отті |3igt;?avuvT) іоторіа // "ЕукХгціа каі тіцшріа ато Bu^avTio ABriva, 1997. Т.. 337-381.
ментов угрожали Lex Cornelia и Senatusconsultum Li- bonianum.[610] До Суллы не было еще точных определений подлога, в законах XII таблиц говорилось лишь о лжесвидетельстве (falsum testimonium), за которое уже тогда полагалась смертная казнь: виновного сбрасывали с Тарпейской скалы. Закон же Суллы (lex Cornelia testamentaria nummaria, позднее обозначаемый просто как lex Cornelia de falsis) был направлен, как явствует уже из названия, преимущественно против подделок завещаний и монет (среди них — незаконное устранение или подделка подлинного, а также изготовление и умышленная легализация фальшивого завещания, за что полагалось наказание ссылкой и конфискацией имущества для honestiores, ссылкой в рудники или смертной казнью для humiliores и исключительно смертной казнью через распятие для рабов).
Завещательное право было, таким образом, исходным пунктом законодательства против документального crimen falsi, так как более поздние постановления сената и императорские конституции уравняли с завещаниями и другие документы. Расширился и круг родственных документальному подлогу деликтов, попавших в поле зрения юристов (приговоры судей в нарушение недвусмысленных законов, подкуп судей с целью добиться вынесения несправедливого или неисполнения справедливого приговора, выдача документов доверителя противной стороне по процессу,использование заведомо подложных административных указов и конституций, изготовление или использование подложных мер и весов, использование фальшивых имен, титулов или званий, двойная продажа одной и той же вещи и т. д.). При этом «строгое отграничение подделок от родственных уголовных деликтов римское право знало столь же мало, сколь и испытавшая его влияние средневековая юридическая теория и практика».[611]
Не существовало и единого, общего для всех разновидностей этого преступления определения понятия falsum. Только в 538 г. своей знаменитой 73-й новеллой Юстиниан вводит, казалось бы, совсем незамысловатое, но, как оказалось, очень живучее определение: «Подделка — это не что иное, как подражание истине» (pr|5ev Kicpov є cm яараяоїгіок; еі pf] "tajv (amp;r|9dgt;v рїр- г|аіlt;;)[612] — фраза, которая в латинском Автентикуме передана как «nihil aliud est falsitas nisi imitatio veri- tatis», а позднее в трудах западноевропейских легис- тов и канонистов (среди них Азо, Бернгард из Павии, Готфрид из Трани, Альберт Гандинский и другие, даже Данте) переосмыслена как «подделка — это искажение истины» (Falsum est veritatis immutatio).[613]Но если на Западе римское законодательство о подделках широко рецепировалось как в светском праве, так и в церковно-каноническом (почти все в них в трактовке crimen falsi через Кодекс Феодосия, Дигесты и Кодекс Юстиниана восходит к Lex Cornelia de falsis,
как, впрочем, и к новелле 73 Юстиниана),[614] то в Византии оно почти не затронуло канонического права, но, будучи кодифицированным в Юстиниановом Corpus Iuris Civilis, через греческие обработки последнего полностью вошло в Василики (IX в.), обогатившись интересными схолиями,[615] а позднее (в середине X в.) будучи еще раз резюмированным в Синопсисе Василик.[616]
Это рецепированное византийское законодательство охватило в основном тот же круг, с одной стороны, довольно-таки разношерстных, с другой же — недостаточно дифференцированных деликтов, а именно:[617] изготовление какого-либо подложного акта; подделка любого подлинного акта (византийцы сознавали, что преступление может быть совершено и самим
должностным лицом, но понятия «должностного подлога» как будто expressis verbis не сформулировали); изготовление поддельной печати или поддельных государственных мер и весов; использование неподлинных документов (среди них — проезд на основании такого рода документов по государственным дорогам; представление на суде свидетельственных документов, подлинность которых предъявившая их сторона не смогла доказать; пользование всяким актом любого содержания, законодательным или административным, не скрепленным подписью издавшего его органа; использование подложного императорского документа; посягательство на чужую собственность, основанное на подложных документах); сокрытие судебного решения из корыстных побуждений; утаивание документов с целью замалчивания истины; ложное обвинение и лжесвидетельство; раскрытие содержания доказательственных правовых документов их хранителем стороне, тяжущейся с лицом, поместившим документы на хранение, и т.
д.Особое внимание по традиции уделено завещаниям, их хищению, утайке, распечатанию, уничтожению, внесению писцом завещания в его текст заведомо ложных сведений, с помощью которых он прямо или косвенно извлекает пользу (среди этих добавлений — завещание части имущества ему самому, его господину или лицу, подвластному им; распоряжение, благодаря которому наследник обязуется предоставить какое-либо имущество писцу; распоряжение, которым подтверждаются прежние кодициллы завещания в пользу писца; распоряжения об отпуске на свободу раба писца или другого лица). Документ может быть признан недействительным и в том случае, если писец опускает какие-то сведения с прямым умыслом, но в то же время оговариваются такие действия
писца, которые не ведут к признанию завещания подложным как не приносящие никакой дополнительной выгоды писцу (например, в таких случаях, когда в результате добавочной записи определяется наследником писец, являвшийся и так свободным сыном завещателя, и т. д.). Не подпадают под обвинение в иод- логе и действия, совершаемые в какой-либо из вышеуказанных форм несовершеннолетним (у мужчин — до 14 лет, у женщин — до 12 лет), так как здесь действовало общее правило, согласно которому во всех уголовных делах учитывается возраст виновного и его юридическая неосведомленность.[618]
Вообще же византийская юриспруденция делала различие между «подлогом» (л^аотбу)'10 и «квазиподлогом» (cboavsi Jt/.aaiov = quasi falsum), хотя среди схолиастов подобных определений и не было единогласия в понимании их содержания. Так, согласно одной схолии, «подлог — это все совершенное рукой кого- либо: подражание почерку (то pipqcaoBai -/гіри), выскабливание текста (то ^F.aai), вырывание (то Siapprj^ui), изменение в нем (то рєтаурафаі), вымарывание (то ала/.єі- yai), удаление (то інрєgt;.єа8аі) каких-либо частей текста; квазиподлог же — это сообщение ложных сведений при вынесении приговора (то f':v оиругцршрф ycuaciaQai),
сокрытие какого-либо документа (то атюкриіуаі бікаісо- ра), препятствование кому-либо составлять завещание (то рт] eaoat Tiva 6ia8sa8ai)» .[619] Схолиаст, таким образом, включает в понятие подлога как изготовление фальшивого акта, так и искажение подлинного, а в понятие «квазиподлога» — все прочие действия обманного характера, совершаемые с прямым умыслом из корыстных или иных личных побуждений, что вполне отвечает и современным представлениям о такого рода преступлении (введя понятие « квазиподлога», византийские юристы даже в какой-то степени обнаружили способность к более тонкому пониманию правовой материи, нежели современные юристы).
И наоборот, излишне ригористичным представляется определение, содержащееся еще в одной схолии к тому же самому распоряжению Василик,[620] согласно которому «подлог» — это изготовление фальшивого акта или чего-то такого, чего в принципе не было совсем; а «квазиподлог» — это подчистка в завещании или в других документах, вырывание, сожжение или уничтожение ка- ким-либо иным способом, и когда в завещании записан какой-либо наследник, а другой вычеркнет его имя и впишет свое, чтобы быть наследником; и когда кто- либо сделавший дарение без свидетелей представит свидетелей как якобы присутствовавших при дарении; и когда кто-либо совершит при дарении оформление сделки задним числом; и когда кто-либо совершит письменное волеизъявление от лица кого-либо и представит свидетелей, якобы присутствовавших; и когда кто- либо будет пользоваться фальшивыми весами».Такое противоречие могло бы быть существенным, если бы за подлог и квазиподлог полагались различ-
ные наказания. Но различие в наказании происходило совсем по другому принципу — в зависимости от социального статуса преступника[621] (и это при том, что официально краеугольным камнем всей концепции римско-византийского права был принцип aequitas = іоотгц;!). Использование подложных документов влекло за собой для любого свободного подделывателя или квазиподделывателя высылку с полной конфискацией имущества, а если он был рабом, то даже смерть ('Н тоО лАястоО каі той cboavei льготой тщсоріа лєрюріацоlt;; соті каі тє/.кіа Згщеьац' ката 8є боїЛсоу єахатг|).[622] То, что «высшая мера наказания» (єохатгі тірсоріа) означает именно смертную казнь, указано в другом месте Василик (povoq о Ъамахос, sotiv кохатг) тіцсоріа),4й а еще в одном отрывке из этого свода конкретизируются и способы исполнения казни: «Высшая мера наказания — это повешение, сожжение, обезглавливание, но также ссылка в рудники и высылка (то rcspiopta^vai), так как это сближается со смертью и имитирует ее» .40 Действительно, в отличие от простой высылки за пределы города или провинции, или даже ссылки на острова, вечной или на срок, но без утраты гражданства и имущества, обозначавшейся термином є^оріа (в латинском тексте Дигест ему соответствует relegatio),[623] лєрюрюрск; (deportatio) —
это тоже ссылка, но ссылка совсем иного рода, сопровождавшаяся обычно заточением на каком-либо острове, утратой свободы, гражданства и имущества («молчаливая конфискация»!48) и не без оснований уподоблявшаяся смерти или во всяком случае включавшаяся в понятие « высшей меры наказания ».
Тем не менее это все же не смерть и даже не лишение свободы,44 не тюрьма, так что пластограф из свободных имел некоторое преимущество перед своим коллегой из несвободных. Впрочем, и более мягкая форма ссылки — й^оріа — также применялась, но ограниченно, угрожая только виновнику двойной продажи вещи5" и использователю18 D. 48.22.6-14. Cf.: Bourdara К. А. 1) Кайоошгак; ка\ тора\'\'ц кит той; цкаочд [Ji^uvtivoix; xpovoix;: Маккбоуисг) 6igt;vao- таи (867-1056). Aftnvui. 1981. I. 160-162; 2) То біїсаш ота dyui/vOyiKa кєіцєуи L 106. Не без оснований поэтому Троя- нос считает, что рассмотренное выше предписание Василик, упоминая в числе наказаний «полную конфискацию имущества», содержит явный плеоназм (Troianos S. Пері тоО єукліщитод ti'v; ллистоурифіа;... L. 187, агщ 6), хотя, может быть, этот «плеоназм» и не был столь уж лишним. Интересно, что No^ikov ГІрбхкіроу Михаила Фотинопулоса, воспроизводя вышеуказанное распоряжение Василик (В. 60.41.1 = Nohikov Tlpoxeipov, В 55.1. 252), вместо слова лпрюрюцо? использует именно термин к^орїа, вообще не упоминая о конфискации. Сделано ли это Михаилом Фо- тинопулосом с полным осознанием всей этой юридической проблемы, сказать трудно. О соотношении понятий t^opia и Яорюрюцбс; см. также: Pitsakis К. 'Еук/.пца xwP4 тіцеоріа.
339; Troianos S. N. Oi noivcq ото Pu^uvtivo бікаю // "Еук/лща каі тіцшріа ато Bd^ivtio Aamp;r|va, 1997. 38-41.
- D. 48.22.15: Deportatus civitatem omittit, libertatem retinet el jure civili caret, gentium vero utitur = B. 60.54.15 cum scholiis. Cf.: Bourdara K. А. Кавоаішаїд... E. 161.
- B. 60.41.21 = D. 48.10.21.
фальшивых мер и весов,01 которых, по-видимому, можно обоих зачислить в разряд квазиподделывателей. Зато отягчающим вину обстоятельством для пласто- графа было использование подложного документа в уголовном суде и особенно для обоснования обвинения в «величайшем преступлении», когда независимо от его статуса и социального положения пластограф присуждается к смертной казни.02 С целью упразднить всякую неясность в толковании этого предписания Лев VI издает свою 77-ю новеллу, разъяснившую, что высшая мера наказания налагается на пластографа, если она предусмотрена и для преступления, совершив которое, он сделал попытку обвинить другого, предъявив подложные письменные свидетельства.
«Мы предписываем, — говорит Лев VI, — чтобы пластограф, подделавший такого рода документы, вследствие которых подделка обретает силу привести к смерти того, против кого она направлена, пусть сам, преданный каре, которую замыслил совершить против другого, будет подвергнут обезглавливанию» Это ярчайший пример применения известного принципа «таутопафии» (таито- каЬіїа) или «талионы» (talio), т. е. тождественности вида наказания характеру преступления.м
Зато сплошной загадкой для нас (как и для других исследователей) является наличие в юридической компиляции, известной под названием Частной Распространенной Эклоги (далее — ЕРА) и возникшей, возможно, в период с 829 по 870 г.,55 статьи о наказании пластографов отсечением руки (ЕРА, 17.45: Oi тг/лотоурафоі хєіроколвіо8(оаиу). Е. Э. Липшиц, комментируя эту статью, высказала мнение, что ее автор использовал содержащиеся в Дигестах «высказывания Маркиана (14-я кн. Институций) о законе Корнелия Суллы о фальсификаторах (de falsis) и Ульпиана (7-я кн. De officio proconsulis)... Однако краткая формулировка принадлежит автору ЕРА».56 Но, во-первых, в тех предписаниях Дигест, которые имеются в виду (а имеются в виду, безусловно, знаменитые D. 48.10.1 и 8), или ничего не говорится о пластографах и речь идет о фальшивомонетчиках, или же вообще ничего не говорится о наказании отсечением руки; во-вторых, исключалась сама возможность прямого обращения автора ЕРА к латинскому тексту Дигест. В науке последнего времени, на мой взгляд, вполне убедительно показано, что основой для создания этого сборника послужили Эклога и одна из ее первых переработок — Распространенная Эклога (Ecloga Aucta), известная также под названием Эклогадион (датируется предположительно самым началом IX в., временем царствования императора Никифора I, 802-811 гг.).57 Пара-
доке, однако, в том, что и в них отсутствует какая бы то ни было статья о пластографах и об их наказании отсечением руки. Высказано даже сомнение, сохранился ли целиком в единственной венской рукописи Эк- логадиона «пенальный» титул и не пропустил ли писец статью о пластографах, что психологически было бы вполне объяснимо из-за полного совпадения концовки этой статьи с концовкой предыдущей статьи о фальшивомонетчиках, которым также угрожает наказание отсечением руки (статья наличествует во всех трех компиляциях).[624] Но нельзя ли все же предположить, что здесь мы имеем дело не с простой ошибкой писца, а с влиянием, которое оказал на компилятора ЕРА такой памятник лангобардского права, как Эдикт Ротари (643 г.), в 243-й статье которого как раз и говорится о подделках документов и о наказании подделывателей отсечением руки (De cartola falsa. Si quis cartolam falsam scripserit aut quodlibet membranum, manus ei incidatur).[625] Ведь это был бы еще один и при-
том весьма важный аргумент в пользу уже высказанного в историографии мнения о южноитальянском происхождении ЕРА.00 Неясно также, каких именно «пластографов» имела в виду ЕРА. Варварское западноевропейское право применяло наказание увечьем, если не ошибаемся, только или по преимуществу к виновным за подлог частных актов, за подлог же королевских документов (как и за обвинение королевского указа в подлоге!) полагалась смерть. Во всяком случае по закону Роджера II в «Ассизах Ариано» (1140 г.), qui litteras regias aut mutat aut eas noto sigillo signat, capitali sententia feriatur,01 —закон, который в 1231 г. был включен в Liber constitutionum regni Sicilie Фридриха II, причем даже с усилением наказания, так как угроза наказания смертной казнью распространялась с подделывателей королевских документов на всех нотариев и судей, которые подделывали публичные документы (император подчеркнул, что прежние наказания увечьем уже недостаточны).02 В Византии же как будто не существовало предпочтительной защиты от подлога императорских документов — таково мнение, недвусмысленно высказанное Дэльге-
ром,68 но и вызвавшее в последнее время энергичный протест Трояноса. Согласно последнему, наказания, угрожавшие в Византии подделывателям любого рода документа, были настолько тяжки, «что в запасе по существу не оставалось никакой более серьезной уголовной санкции для этого особого случая».61 Очень интересен в этом отношении отрывок из поэмы византийского писателя XII в. Михаила Глики о подделывателях царских документов, которые, «как подделавшие царственную руку и дерзко воспользовавшиеся пурпурными подписями, сами (находясь в тюрьме. — И. М.) имели руки, закованные в железо».[626]
В отличие от Трояноса, считающего, что здесь имеется в виду предварительное заключение, содержание под стражей до начала судебного процесса,[627] мы вполне могли бы подумать, что у Глики речь идет о пластогра- фах императорских документов, лишенных свободы с содержанием в тюрьме в железных оковах.[628] В этой связи обращает па себя внимание то распоряжение
Василик, согласно которому «лицо, издавшее подложные грамоты от имени архонта (под "архонтом" можно понимать вообще государственную власть, в том числе и императора, хотя латинский подлинник Дигест имеет в виду претора. — И. М.) или выпустившее фальшивый, эдикт, подлежит уголовному наказанию по иску in factum и по иску о подлоге» (В. 60.41.25- D. 48.10.25). In factum agere — это, как известно, иск о фактических обстоятельствах данного дела, не имеющий строго определенной формулы."8 Но что это означает в данном конкретном случае? Не то ли, что изготовление и использование фальшивых публично- правовых (а стало быть, и императорских) актов может квалифицироваться не только как подлог, но и в зависимости от «фактических обстоятельств данного дела» как кчіamp;ооісооц, преступление против государственной власти, crimen maiestatis: впрочем, данное рассуждение может показаться излишним, так как в Василиках среди делинквантов, подпадавших под обвинение в ксхВооісооц, прямо упоминается «написавший или зачитавший нечто поддельное (тг тЛаотоу) в публичном документе»,[629] а за киamp;ооїсоок;, как показа-
ли исследования Каллиопы Бурдары, в Византии полагались самые тяжкие кары, среди которых мы встречаем и смертную казнь в разных вариантах, и тюремное заключение, и увечье (излюбленным было, правда, ослепление).[630]
Сказанное, возможно, поможет объяснить и тот «оксиморон» (выражение Трояноса), который наблюдается в одном весьма любопытном византийском памфлете XV в. Его автор Иоанн (издатели отождествляют его с известным деятелем византийской культуры XV в. Иоанном Аргиропулом), изобличая своего противника Димитрия Катавлаттаса в пластографии, отмечает, что тот рисковал быть осужденным на смерть (ішрі уъ'/лс, ехрс/ві;) и в то же время подвергнуться отсечению правой руки (важное само по себе подтверждение и даже уточнение действительности нормы, зафиксированной в ЕРА — 17.45).[631] Троянос при объяснении этого несколько необычного на первый взгляд сочетания двух контрастирующих видов наказания за одно и то же правонарушение исходит из того, что квфоЛікй Ttoivn отнюдь не всегда означала смертную
каянь, но также ослепление, увечье и т. д., и тем самым снимает контрастность, присущую свидетельству Иоанна Аргиропула. Ко, может быть, стоит принять во внимание и характер деликта: ведь, судя по словам Иоанна Аргиропула (см. с. 75-77, строки 675-713), Димитрий Катавлаттас предъявлял какие-то подложные рекомендательные с похвалами ему и с назначением его попечителем школ г. Фессалоники письма императора (но предположению издателей, имеется в виду или Иоанн VII или Мануил 11 Палеолог) и митрополита Фесса гіоники. Если за подлог первых он действительно мог поплатиться жилныо, то подлог вторых, не подпадавший под квалификацию crimen niaie- statis, мог стоить ему правой руки. Не это ли и имел в виду Иоанн Аргиропул?
Как бы то ни было, у византийских правоохранительных органов были еіце в резерве меры, чтобы бороться против наиболее тяжкого вида подлога — фальсифицирования императорских грамот.
Выполнялись ли все эти законодательные предписания? Это будет яснее видно на том материале повседневной судебной практики, который мы намерены рассмотреть далее. Пока отмстим, что, с одной стороны, в Византии как будто существовал принцип неотвратимости наказания. Во всяком случае добровольное возмещение убытков пострадавшему в результате подлога не давало основания для снятия подсудности с виновного в подлоге. «Совершивший однажды подделку не может избежать своего осуждения, утверлlt;- дая, что он не воспользовался ею», — говорится в 13а- силиках.72 Факт смерти виновного до начала уголовного преследования или перед вынесением судебного приговора не влиял на судебное разбирательство граж-
данских исков против наследников (хотя с самого виновника преступления наказуемость, естественно, снималась);[632] смерть в подобных обстоятельствах одного из соучастников преступления не влекла за собой благоприятного исхода судебного разбирательства для других;[633] и т. д. Даже положение о сроке давности отредактировано в весьма примечательных тонах: «Преступление в подлоге не подлежит сроку давности, разве что в 20 лет, как и все прочие преступления».[634] Но, с другой стороны, в Византии широко применялась практика «всеобщего помилования» (yevitcftq оиухшрг|аєшд) или «всеобщего прощения» (yF.viicfj^ афё- асш;), которая вполне соответствует современному институту амнистии (кстати, и сам термин аруг|отш в его правовом значении тоже, кажется, византийского изобретения), т. е. частичного йли полного освобождения от наказания и его правовых последствий тех или иных категорий осужденных, причем в Византии, как уже отмечалось выше, это было исключительным правом императора.76 «Часто император из-за каких-
либо успешно сложившихся у него дел дарует всем прощение преступлений», — говорится в Василиках.77