Очерк 6. Русь, Руская земля: борьба «северной» и «южной»Традиций

В исторической науке давно установлено, что в древнерусских летописях названия «Русь», «Русская земля» использовались в двух значениях: широком (применительно к территории всей Руси)551 и в узком (к территории Среднего Поднепровья) .

Несложно заметить, что разработки проблемы «Русской земли» как изначального ядра древнерусской государственности были направлены на борьбу с норманнизмом и преследовали цель удревнить восточнославянскую государственность, с одной стороны, придать государствообразующим процессам сугубо автохтонную окраску - с другой. А.П. Новосельцев был глубоко прав, когда писал, что именно в целях борьбы с норманнизмом Б.А. Рыбаков «создал теорию “Русской земли” в По- днепровье, связав с ней образование Древнерусского государства...»553. Надо сказать, что и сами сторонники указанной теории этого не отрицали. Например, П.П. Шаскольский, назвав выделение данного этапа выдающимся открытием советских историков 1950-х гг., откровенно писал: «Открытие это позволило установить глубокие внутренние корни древнерусской государственности и явилось одним из наиболее серьезных (до сих пор еще не осознанных и неоцененных норманнистами) ударов по норманнской теории возникновения государства на Руси»554.

Неудивительно, что, будучи результатом заранее заданной цели, эти положения весьма уязвимы. Особенно точка зрения Б.А. Рыбакова, уводящая начало процесса становления «Русской земли» в эпоху антов (V-VII вв.), когда, якобы, сформировавшийся славянский племенной союз взял название одного из вошедших в него племен. В настоящее время взгляды, близкие к концепции Б.А.

260

немногие историки555. Другие исследователи, придерживаясь внутреннего содержания схемы Б.А. Рыбакова, пытаются смягчить его взгляды. Показательны в этом плане построения известного украинского исследователя П.П. Толочко556, отодвигающие начальную грань формирования «Русской земли» на несколько столетий позже - в конец VIII - начало IX в.557Таким образом, хронологически, П.П. Толочко стоит ближе к позиции А.Н. Насонова, считавшего, что границы «Русской земли» «определились еще в условиях хазарского ига, слабевшего в течение второй половины IX в.»558.

О формировании в IX в. государственного объединения «Русская земля», на территории которого «расселялись поляне, волыняне, частично древляне и северяне», ведет речь В.А. Кучкин559.

Отказался от концепции Б.А. Рыбакова и В.В. Седов, который еще сравнительно недавно уводил поиски русов в эпоху антов (V-VII вв.) и локализовал их в Среднем Поднепровье560. Теперь археологические поиски уводят его в ареал волынцевской культуры (конец VII - первая половина IX в.), на левобережье Днепра, где он «вполне определенно» локализует Русский каганат561. Новая концепция В.В. Седова встретила серьезные возражения562.

Точку зрения Б.А. Рыбакова-А.Н. Насонова развивает в последних своих работах А.В. Петров, использующий также археологические построения В.В. Седова и точку зрения о О.Н. Трубачева о происхождении названия «Русь»563.

Попытку примирить «северную» и «южную» теории происхождения названия «Русь» в свое время предпринял В.А. Брим. С одной стороны, он признавал традиционную норманнистскую концепцию происхождения «Русь» от финского названия шведов Ruotsi, и в то же время указывал на существование в доваряжский период в топонимике и этнонимике юга страны термина «Рос». После прихода норманнов в Среднее Поднепровье происходит слияние принесенного ими термина «Русь» с бытовавшим на юге этнонимом «Рось»564.

Построения В.А. Брима на первых порах были сочувственно приняты в современной ему советской историографии (А.Е.

Существует и другое, популярное в историографии, объяснение этого феномена, согласно которому «Русская земля» складывалась на основе великокняжеского домена при активном участии скандинавов567.

В литературе высказывались сомнения относительно включения всей так называемой «Русской земли» в великокняжеский домен. Например, А. А. Г орский считает неправомерной трактовку средне днепровской «Русской земли» X-XII вв. как княжеского домена, поскольку «термином “домен” в советской историографии обозначаются... вотчинные княжеские земли. Вся “Русская земля” ни в X в., ни позже не была княжеской вотчиной: княжеские домениальные земли здесь соседствовали с боярскими и монастырскими вотчинами, часть территорий оставалась вне вотчин, в государственно-корпоративной собственности». Поэтому, по мнению автора, лишено силы и «предположение, согласно которому понятие “Русская земля” распространилось на область в Среднем Поднепровье, так как она являлась доменом великого князя»568.

Вряд ли указанные замечания А.А. Горского можно принять безоговорочно. Понимание «домена» у В.Я. Петрухина и Е.А. Мельниковой, действительно, четко не определено. Однако, судя по всему, таковой понимается ими в политико-административном смысле, что так же имеет прецеденты в историографии. Тем не менее, слабость аргументации сторонников указанной точки зрения, как и допущенные ими вольности в обращении с фактологическим материалом, в том числе с историографическим569, А.А. Горским подмечены верно. Однако и его собственные построения небезупречны и опираются не столько на изучение конкретного материала, сколько на устоявшуюся историографическую традицию. Например, А.А. Горский a priori принимает точку зрения А.Н. Насонова о «Русской земле» как ядре «государственной территории Киевской Руси»570. Иными словами, придерживается традиционного для советских историков второй половины XX столетия взгляда, уходящего корнями в работы дореволюционных антинорманнистов.

В принципе, тезис о Среднеднепровской «Русской земле», как государственном ядре Киевской Руси принять можно, но с отдельными оговорками. Во-первых, корректнее, на наш взгляд, вести речь о «политическом ядре». Во-вторых, о начале формирования «Русской земли» в этом регионе можно говорить лишь с момента появления здесь варя- го-русов. Когда это происходит - сказать с абсолютной точностью невозможно. Е.А. Мельникова и В.Я. Петрухин полагают, что «Русской» «эта земля стала называться с тех пор (оттоле), как в Киеве обосновались Олег и Игорь со своей русью»571. «Показательно, - пишет В.Я. ЕІетрухин, что Аскольд и Дир, закрепившиеся в Киеве до Олега», согласно летописи, «владеют не “Русской”, а “польской” (Полянской) землей»572.

Подобная методика анализа летописных текстов вызывает определенные сомнения. ПВЛ, после того как уже Олег, по ее же сведениям, назвал Киев «матерью городов русских» (ключевая фраза для построений Е.А. Мельниковой и В.Я. Петрухина), сообщает о наложении дани на древлян, северян и радимичей, после чего «бе обладая Олегъ Поляны, и Деревляны, и Северены, и Радимичи, а с Уличи и Теверци имяше рать»573. То есть, если исходить из логики рассматриваемых авторов, он так же обладал не «Русской», а «Полянской» (как Аскольд и Дир) землей, плюс - землями недавно подчиненных племенных союзов.

Следующее упоминание о действиях «руси» (если отбросить не относящиеся к рассматриваемому вопросу общие рассуждения в контексте сказания о приобретении грамоты словенской под 898 г.574) содержится в летописном рассказе 907 г. о походе Олега на Византию. Оно так же принципиально, в этом плане, не отличается от известия о походе Аскольда и Дира на ту же Византию. Сравним эти данные: Поход Аскольда и Дира Поход Олега «Иде Аскольдъ и Диръ на греки...

Для нас, в данном случае, не важен вопрос об историчности Аскольда и Дира, равно как и вопрос об их отношении к Рюрику. Факт заимствования сведений о походе Аскольда и Дира летописцем у Продолжателя Амартола577 так же не меняет существенно картины. Для нас важно то, что летописец данное мероприятие связывал с «русью», как и поход 907 г. Следовательно, в его понимании, часть русов появилась в Киеве еще до Олега. Это не удивительно, ведь в трактовке составителя ПВЛ Аскольд и Дир - мужи Рюрика, пришедшие, судя по всему, в составе приведенной им с собой «руси», но не состоящие с ним в родстве578. Более того, несостоятельность попыток противопоставления сюжетов ПВЛ связанных с Олегом - с одной стороны, Аскольдом и Диром - с другой, подтверждается и тем фактом, что для летописца исходным хронологическим рубежом для датировки событий послужил именно поход Аскольда и Дира на Византию, когда собственно и стала «прозыва- ти Руская земля»579.

Что касается сообщения под 882 г. («И седе Олегъ княжа въ Киеве, и рече Олегъ: «Се буди мати градомъ рускими». [И] беша оу него Варязи и Словени и прочи, прозвашася Русью»581), то оно представляет собой осмысление людьми второй половины XI в. процессов формирования Киевской Руси и древнерусской народности582 и не может восприниматься буквально. Более того, этот сюжет, на наш взгляд, следует в русле противостояния двух традиций, новгородской и киевской, за право политического первенства, в том числе и в плане преемственности с варяжской «русью». Так, касаясь вопроса «о начале Русьския земля и о князехъ, како откуду быша», H1JI исходила из примата Новгорода («преже Новгородчкая волость и потом Кыевская»)583. Новгородцы (словене) сыграли главную роль в призвании князей, и не случайно старший,

Рюрик, сел княжить в Новгороде. Именно от призванных варягов прозвалася Русская земля. Особая роль новгородцев подчеркивалась и тем, что современные летописцу киевляне ведут свое происхождение от полян, а новгородцы - от варягов584: «И беша мужи мудри и смыслене, наречахуся Поляне, и до сего дне от них же суть кыяне...»; «И от тех Варягъ, находникъ техъ, прозвашася Русь, и от тех словет Руская земля; и суть Новгородстии людие до днешнего дни от рода варяжьска»585. Таким образом, новгородские книжники проводили мысль, что Русская земля прозвалась от их предков586.

Полностью отбросить эти аргументы киевские книжники были не в состоянии. Поэтому они попытались перевести проблему «начала Руси» в несколько иное русло, акцентировав внимание на вопросе, кто стал первым княжить в Киеве587. Не отрицая того, что «людье Нооугородьци от рода Варяжьска, преже бо беша Словени»588, южный летописец предпринял попытку генетически связать с варяго-русами полян: «Поляне, яже ныне зовомая Русь»; «А словеньскый языкъ и Роускый одно есть, от Варягъ бо прозвашася Роусью, а первое беша Словене; агце и Поляне звахуся, но Словеньскаа речь бе»589. В дополнение ко всему, противореча своему же утверждению о тесной связи новгородцев с призванными ими варяго-русами590, проводник киевской традиции, в цитировавшемся выше известии под 882 г., окончательно «поставил всех на свои места», заявив, что «русью» словени и прочие стали называться после утверждения Олега в Киеве591. При этом возникало существенное противоречие: Олег сначала окрестил Киев «матерью городов русских« (и это логично, так как князь русов утвердил в нем свою резиденцию), а потом словене (уже проживавшие на территории подконтрольной русам, и ставшие «от рода варяжьска», от которого и прозвалась Русская земля592), равно как и сами варяги и прочие, «прозвашася Русью».

Как видим, пассаж с «матерью городов» вставлен автором Повести временных лет в текст Начального летописного свода и является своеобразной «внешней санкцией» для обоснования первенствующего положения Киева.

Выражение «мати градомъ русьскимъ» сопоставляли с греческим цт|трб7і6Іг<; (мать городов, метрополия, столица), полагая, что таким образом Олег провозгласил Киев столицей593. В последнее время высказана точка зрения, согласно которой в летописной фразе, приписываемой Олегу, проводится прямое отождествление Киева с «Новым Иерусалимом»594. Например, по словам В.Я. Петрухина, «в русской традиции, равно как в Хронике Амартола и в использованном составителем ПВЛ “Житии Василия Нового”, “мати градом” - это Иерусалим (Сион). Киеву была уготована роль сакрального центра - “второго Иерусалима”: эту роль он обрел после крещения Руси Владимиром, который сравнивается в летописи с Соломоном, и возведения им Храма - Десятинной церкви»595. «.. В своей “Молитве” Иларион прямо сопоставляет Киев с земным Иерусалимом: “Тем же боимся, егда сътвориши на нас, яко на Иеросалиме... ”»596 и т.д.

В случае с Иларионом, думается, В.Я. Петрухин допускает существенные натяжки. Иларион просит Господа не допустить повторения русскими судьбы Иерусалима и евреев, не более того. Новым же Иерусалимом он называет не Киев, а Константинополь597. Кроме того, в Святом Писании имеется указание и на другие «матери градам». Например, «матерью городов в Израиле» названа Авель-Беф-Мааха: «... Ты же ищеши оумертвити градъ и матерь градов ізраилевьіх: и почто потопляеши достояние Господне» ( 2 Цар. 20: 19).

Допустим, однако, что в рассматриваемой фразе ПВЛ Киев = Новый Иерусалим. Отсюда следует, что киевский книжник сакрально про-тивопоставляет Киев Новгороду: Новый Иерусалим, таким образом, не Новгород, а Киев. В таком случае возникает закономерный вопрос, почему именно Олег назвал Киев «Новым Иерусалимом»? Не потому ли, можно ответить, что он был «вещим», а волхования, летописец в это верил, дивным образом сбываются? В такой ответ легко было бы поверить, ведь сами византийцы, под пером летописца, признали силу предвидения русского князя, сравнив его с Дмитрием Солунским. Однако сам же летописец и разрушил такую стройно созданную им иллюзию, дезавуировав положения о даре предвидения у князя: «И прозваша Олга - вещій: бяху бо людие погани и невеігласи»598. Более того, Олег, накануне своей гибели усомнился в пророчестве волхва и не смог предвидеть собственной смерти, заключенной в черепе его верного четвероногого друга599. Таким образом, «вещим» оказался не Олег, а волхв, предсказания которого Олег поставил под сомнения и высмеял. Именно в связи с предсказаниями волхва, а не деятельностью Олега, и привел летописец примеры, доказывающие: «Се же не дивно, яко от волхованиа отбывается чародейство»600. Напрашивается вопрос: «Мог ли князь язычник, которого “невеігласи” считали “вещим”, но который не смог предвидеть собственной смерти, предсказать Киеву судьбу Нового Иерусалима? Не логичнее ли это было сделать апостолу Андрею?». Другое дело, если летописец, не важно, из какого источника он заимствовал этот образ, под «матерью городов русских» имел ввиду, все-таки, главенствующее политическое положение Киева601. В таком случае получается, что апостол Андрей предсказал Киеву судьбу духовного (сакрального) центра восточных славян602, а Олег, утвердив здесь резиденцию княжеского рода, превратил его в главный политико-административный центр Руси. При этом варианте Киев получал пре-имущество и как сакральный центр, и как старший город среди других городов, и как местоположение великого князя русского, старшего в роде Рюриковичей, имевших право родового сюзеринитета над Русью. Тем самым иерархия Рюриковичей накладывалась на иерархию городов.

В свете всего сказанного обратим внимание на особенности использования летописцем понятий варяги и русъ. В H1JI, Русь, Русская земля получили название от «тех Варягъ», которые пришли с Рюриком и братьями («находникь техъ»). После утверждения Игоря в Киеве, «беша у него Варязи мужи Словене, и оттоле прочий прозвашася Русью»603. После этого «Русь» применяется в широком смысле, в качестве названия страны (территории, подвластной Рюриковичам), либо участников военных походов, организуемых первыми князьями604, а иногда и для обозначения населения, им подвластного605. В узком смысле слова русъ упоминается под 922 г. (противопоставляется словенам)606, 945 г. (древлянам)607, 984 г. (радимичам)608. В описании подготовки похода Олега на греков, под 921 г., H1J1 сообщает: «Игорь и Олегь пристроиста воя многы, и Варягы и Поляне и Словене и Кривичи...». В 922 г. все они пойдут на Византию. После того как Олегъ обложит данью империю, он особо выделит среди участников «Русь» и «Словен». Здесь, с одной стороны, «Русь» (вероятно) - все участники похода, с другой - часть их609. Возможно (если сравнить приводимые данные о кампании 922 г. с перечнем ее участников, содержащемся в H1J1 под 921 г.), под «Русью» здесь подразумеваются варяги. Но варяги «свои», а не «заморские». Не те, которым должны были платить дань «мира деля» новгородцы (после утверждения Игоря и Олега в Киеве)610, и не те, которых приглашали на помощь князья в междоусобных войнах (Владимир Святославич, Ярослав Мудрый) и которые, нередко, вели себя на Руси нагло и вызывающе611.

Таким образом, для HI J1 «Русь» в X в. - это прежде всего территория и население, подвластные русским князьям, получившие свое название от призванных ранее варягов. Варяги, с одной стороны, часть этой «Руси» (давшая название целому), с другой - скандинавские отряды, грозившие вторжениями (от которых следовало откупаться), либо наемники на службе Рюриковичей. Характерно, что в H1J1 Аскольд и Дир никак не связаны ни с Рюриком612, ни, соответственно, с русами. Напротив, в ПВЛ Олег знает Аскольда и Дира613. Его посланцы называют Аскольда и Дира единоплеменниками (сородичами) и сообщают, что следуют в Царьград как «гости» от Олега и княжича Игоря614. Тем самым подразумевается, что Аскольд и Дир тоже знают Олега и Игоря. В Н1Л же Олег и Игорь не знают Аскольда и Дира, не называют их родственниками, не сказываются посланными от Олега и Игоря. Они притворяются «подугорьскыми гостьми» и зовут к себе Аскольда и Дира615. Характерно, что Н1Л, в отличие от ПВЛ, не связывает с Аскольдом и Диром и поход на Византию, который в византийских источниках датируется 860, а в ПВЛ - 866 г. Н1Л просто сообщает, что при императоре Михаиле «приидоша Русь на Царьград ...», не идентифицируя ее, как и Продолжатель Амартола, чьи сведения послужили источником сведений о походе для русских летописцев616. Аскольд и Дир появятся только в русском переводе Про-должателя Амартола617.

Более «концептуальна» и заполитизирована схема ПВЛ, которая пытается четко отделить «Русь» (призванных, «своих», варягов) от остальных варягов. Под пером летописца «Русь» относится к числу варяжских племен, так же как «Свие, ... Оурмане, Анъгляне, ... Гъте...»618. То есть это часть варягов. Чтобы снять все сомнения и недоразумения, летописец выводит всю «Русь» с первоначальной родины и поселяет в Восточной Европе, на территории призвавших племен, откуда она потом разойдется и даст название Русской земле: «И изъбрашася 3 братья с роды своими, [и] пояша по собе всю Русь, и придоша... И от техъ [Варягъ] прозвася Руская земля...»619. Таким образом, Русская земля прозвалась именно от конкретных варягов - «Руси» (остальные варяги к этому не имеют никакого отношения). В этой связи понятно и последующее использование термина в широком плане (для всей территории и племен, находящихся под властью Руси)620 и в узком (к одному из участников общих мероприятий, в отличие от полян, словен, просто варягов и т.п.). «Русь» в узком смысле - господствующая часть населения Руси и, одновременно, в широком смысле - страна, территория и племена подвластные русским князьям.

Вместе с тем ПВЛ не всегда последовательно пытается провести разграничение между «Русью» и «Варягами». «Варяги», «совокупленные» в Киеве Аскольдом и Диром, судя по всему, та же «Русь»621. Походы на греков, как мы видели, совершаются «Русью» в широком смысле. Однако, как и в Н1Л, «Русь», получившая перед возвращением домой по приказу Олега «парусы паволочиты», видимо, отождествляется с «Варягами», перечисленными среди участников похода622. Только с сообщения 941 г., когда Игорь после неудавшегося похода на Византию «посла по Варяги многи за море», это разграничение между «своими» варягами («Русью») и «заморскими» становится более отчетливым623. Но и после этого, описывая процедуру заключения договора 945 г. с греками, летописец отметит: «... А хрестеяную Русь водиша роте в церкви святаго Ильи [...] мнози бо беша Варязи хрестеяни»624. Здесь «Русь» можно понимать и в широком смысле (а «Варягов» - как составную часть ее), и в узком («Русь» - это «Варяги»),

Такая непоследовательность понятна, учитывая искусственность летописной конструкции о варяжском племени «Русь», перебравшемся в полном составе в Восточную Европу. Реальных же критериев, позволяющих отличить «своих» варягов от «заморских» на ранней стадии развития Киевской Руси летописец не знал. Но и он, и многие на Руси, в той или иной степени, знали о варяжском происхождении князей625 и целого ряда представителей знати, которые, как и Рюриковичи, должны были помнить о своих варяжских корнях626. Это, естественно, приводило к нарушению внутренней логики летописного текста. Реальные же разграничительные критерии для летописца появились позднее, когда обозначились существенные различия между ославянивавшимися потомками варягов и присутствовавшими на Руси наемниками и купцами из Скандинавии. Но и в числе последних было не мало тех, которые прочно оседали на Руси, обзаводились семьями, пополняя категорию «своих» варягов.

Из вышесказанного также следует, что ПВЛ понимает «Русь» не как дружину, а как этническую общность, отличающуюся и от «Полян», «Словен» ит.п., и от просто «Варягов». Неоднократно предпринимавшиеся попытки истолковать «Русь» как социальный слой, дружину627 - следствие исследовательской трактовки, но не показание самой летописи628. Летописец же понимал «Русь» в том смысле как и «Полян», «Словен» и т.п. Те жили с «роды своими», и эти пришли с «роды своими» в полном составе к призвавшим их «родам» словен, кривичей, мери, чюди и т.п.

Аскольд и Дир отпросились у Рюрика в Царырад «с родомъ своимъ». Поляне, в свою очередь, на вопрос Аскольда и Дира «чий се градокъ?» ответили: «Была суть 3 братья... иже сделаша градоко-сь, и изгибоша, и мы седимъ, платяче дань родом их Козаромъ»629. «Мы от рода рускаго» - представляются послы Олега и Игоря в договорах с Византией630 и т.п.

Стремление связать себя генетически с «Русью» должно было реализоваться через представления о родоначальнике. Признать родоначальниками Аскольда и Дира, значило унизить себя перед лицом тех же новгородцев, «родоначальником» которых был сам Рюрик. И хотя Ипатьевская летопись начинает перечень князей с Аскольда и Дира631- они не «рода княжеского». Поэтому «Русью» полян (а потом уже словен и «прочих») окрестили не они, а Олег632 (внешняя санкция, своеобразное введение в род), который был рода княжеского. Таким образом, гене-тически, киевляне себя связали, через Олега, с Игорем (через их обоих - с Рюриком), а не Аскольдом и Диром. Тем самым отбрасывалась и нежелательная версия об узурпации власти. Эти книжные выкладки сурово расходились с реальностью, поскольку киевляне (поляне) были завоеваны, покорены и вначале находились на подчиненном положении. Ситуация изменяется со времен Игоря, когда уже оформился, в общих чертах, варяго-полянский союз633.

Таким образом, перед нами борьба двух традиций - киевской и новгородской, Полянской и словенской, каждая из которых, при всем собственном этноцентризме, основываясь на сложившейся иерархии этнических общностей634, не могли не признать высокую, по сравнению с другими восточнославянскими группами, престижность друг друга. Эта традиция диалектического единства борьбы и признания выросла из исторических реалий, определивших особую сакральную и политическую роль двух «старейших городов» на Руси и двух основавших их «племен» и нашла противоречивое, но яркое отражение на страницах летописей.

Как бы там ни было, Е.А. Мельникова, В.Я. Петрухин и их сторонники правы в том, что до прихода норманнских отрядов в Среднее Поднепровье ни о какой «Русской земле» здесь не может идти речи.

Теперь вернемся к вопросу о «Русской земле» в узком смысле слова, как о «великокняжеском домене». Из современных историков эту точку зрения активно отстаивает В.Я. Петрухин. Однако собственные наблюдения известного исследователя противоречат такой постановке вопроса. Так, комментируя историографическую ситуацию по поводу «изначальности «Русской земли» в узком или широком смысле», он, с некоторыми оговорками, склоняется к мнению «о раннем бытовании названия Русь именно в широком смысле». Вместе с тем отмечает, что к X в. «относятся и упоминания триединства Киева, Чернигова и Переяславля (в договорах 911 и 944 гг.), правда, без идентификации их с Русской землей в узком смысле: вероятно, именно в X в. происходило формирование великокняжеского домена, который сохранил в эпоху раздробленности название “Русская земля”»635. Напрашивается в этой связи вопрос, что это за домен, который держался на «триединстве» городов? Более того, по мнению автора, «ряд» Ярослава, по которому тот разделил «домен» между сыновями, был уже шагом «к “отчинному” - феодальному (удельному) распределению и наследованию столов». Однако «легитимность “отчинной” княжеской власти должны были признать главные города Русской земли - Киев, Чернигов и Переяславль и “тянувшие” к ним волости». Более того - раздел Руси, по В.Я. Петрухину, был предопределен как «рядом» Ярослава, так и «“вечевым строем” городов»636. Из положений самого автора, таким образом, напрашивается вывод, что главную роль в политической жизни того времени играли не столько межкняжеские отношения, сколько отношения между городами.

Показательны в этом плане и построения А.В. Назаренко. С середины 1980-х гг. он отстаивает идею родового сюзеринитета Рюриковичей, в трактовке весьма близкой к построениям представителей «теории родового быта» и проводит аналогии между Русью и Франкским королевством. По его мнению, «завещание» Ярослава Мудрого устанавливает порядок сеньориата, а до этого все братья были равны637. Вряд ли можно отрицать родовой характер княжеской власти и значимость принципа родового старшинства. Но сводился ли только к ним порядок наследования? В этом следует усомниться. Сам А.В. Назаренко верно указывает на «принципиальное отличие» престолонаследования во Франкском государстве IX в. и на Руси XI в: «У франков обладание императорским титулом не было связано с владением какой-то определенной (так сказать, “стольной”) областью...», тогда как на Руси «сеньориат был связан с обладанием богатым Киевским княжеством...»638. Значит и в данном случае дело не только в родовом сюзеринитете, но и в городах, выстраивавшихся в иерархию «старших» и «младших», под которую подстраивалась и которой определялась, в значительной степени, родовая иерархия князей.

В литературе неоднократно обращалось внимание на особый статус Киева, Чернигова и Переяславля, их тесную взаимосвязь. Например, А.Н. Насонов усматривал в этих городах три главных центра «Русской земли»639. В.Я. Петрухин, как мы видели, очень удачно охарактеризовал отношения между Киевом, Черниговом и Переяславлем как «триединство». Вместе с тем вести речь и о «трех главных центрах», и о «триединстве» городов применительно уже к началу X в.640 (равно как и о княжеском домене) неправомочно. В.Я. Петрухин ссылается на договоры 911 и 944 г., в которых Киев, Чернигов и Переяславль упоминаются как главные русские города641. Однако Переяславль был основан только в конце X в. Владимиром Святославичем, а в разряд ведущих городов вошел еще позже. В договорах же налицо более поздние вставки, относящиеся к началу XII в., когда тексты договоров были переведены с греческого и вставлены в ПВЛ642. Таким образом, в договорах Переяславль занял место, подобающее ему во второй половине XI - начале XII в.

О тесном взаимодействии Киева и Чернигова с начала формирования в Среднем Поднепровье «Русской земли» и вплоть до Батыева нашествия, о «коллективной ответственности» Ольговичей и Мономаховичей «за судьбы “Русской земли” и ее политических центров - Киева и Чернигова» - ведет речь П.П. Толочко643.

На наш взгляд, особая роль Киева, Чернигова и Переяславля, отмечаемая исследователями, определялась тем, что они сформировались на основе Полянской земли - в территориальном, и норманно-полян- ского синтеза644 - в этнополитическом плане, что обеспечило господствующее положение региона в восточнославянском мире. Этим же обстоятельством (зона русо-полянского синтеза) и объясняется использование в летописях названия «Русская земля» в «узком смысле» применительно к Среднему Поднепровью. Поскольку господство над подвластными «племенами» поддерживалось усилиями всех русо-по- лянских центров, осуществлявших совместную их эксплуатацию, это обусловливало и особый характер отношений между этими центрами, и сохранение за крупнейшими из них ведущей роли в восточнославянском мире на протяжении XI столетия645.

Большинство советских исследователей, касавшихся вопроса о двух значениях термина Русская земля, считали первичным узкое значение. Такой подход, с одной стороны, не оставлял для норманнской теории ни малейшего шанса. С другой, он логично объяснял процесс формирования широкого значения политонима Русь: по мере того, как под эгидой полян/росов формировалось раннегосударственное образование восточных славян, название господствующего племени переходило на все подконтрольные ему территории. Однако эта точка зрения не находит опору в источниках. Еще Д.С. Лихачев убедительно показал, что первичным было широкое значение, тогда как «более узкое значение слов “Русь” и “русьскый” получает распространение по преимуществу в период феодальной раздробленности - в XII и XIII вв.»646. После работы И.В. Ведюшкиной, впервые в научной практике осуществившей статистический анализ основного массива «содержащихся в древнейших сводах упоминаний о Руси, русине и чем бы то ни было русском»647, вывод о первичности использования термина Русъ, Русская земля в широком смысле вряд ли может быть сколько-нибудь убедительно оспорен.

У исследователей до недавнего времени не было сомнений в том, что под широким значением понятий Русъ и Русская земля следует понимать всю совокупность восточнославянских земель, объединенных некогда в составе единого Древнерусского государства, а впоследствии вступившего в период политической раздробленности. Иную точку зрения попытался недавно обосновать И.Н. Данилевский. По его мнению, широкое значение словосочетания Русская земля имело не этническую, не языковую, а конфессиональную основу. В числе главных доказательств исследователь приводит фрагмент Тверского летописного сборника, в котором сказано, что после взятия Царьграда турецкий султан «веры русскыа не преставил... а Русь к церквам ходят... а крещение русское есть»648. Отдавая должное изобретательности автора, следует отметить, что данное известие свидетельствует больше в пользу высокого уровня (насколько это возможно для средневековья) этнического, чем конфессионального самосознания. Смысл такого восприятия православия -русская вера, потому что мы, русские, так веруем. В этом случае становится понятной замена первичного греческая вера, греческий закон (как первоначально воспринималось православие)649, на вторичное - русская вера. Если же мы примем позицию И.Н. Данилевского, получается: русские, потому что состоим в русской вере, приняли русское крещение. В этой связи непонятно, например, когда и каким образом, а главное, почему, греческая вера трансформировалась в русскую веру. Почему греки стали русъю, а не русские греками. (Не говоря уже о том, от какой руси мы приняли русскую веру?)

В завершение позволим себе несколько замечаний в отношении остродискуссионной и болезненной для национального самосознания проблемы происхождение названия Русь, Русская земля. Полемика ведется на протяжении почти 3-х столетий650, и практически все это время наиболее обоснованной остается точка зрения, высказанная еще основателями норманнской теории, о северном происхождении термина: от финского Ruotsi(шведы), которое при переходе в слав, должна дать форму Русь (подобно тому, как фин. Suomiперешло в древнерус. Сумъ). В последнее время эта точка зрения подверглась очередной атаке как с позиций ультра-радикальных антинорманнистов, так и со стороны весьма взвешенных и осторожных исследователей. Однако суть «претензий» к этой концепции и теми, и другими сводится к одному основному аргументу: поскольку де не найден удовлетворительный древнескандинавский прототип финскому Ruotsi,то и сама схема перехода Ruotsi в Русь несостоятельна651. Не трудно заметить, что такой постановкой вопроса некорректно подменяются понятия: невозможностью убедительного для всех (как будто такое вообще возможно) объяснения происхождения одного из этнонимов, реально существующих до настоящего времени, доказывается невозможность заимствования данного этнонима (еще раз подчеркнем - реально существующего) другой языковой системой. Такой подход абсолютно некорректен и проблему трансформации финского Ruotsiв славянское Русь необходимо, здесь мы согласны с Г. Шраммом652, освободить от балласта решения проблемы происхождения самого термина Ruotsi.

Особенно востребованными в последнее время стали наработки А.В. Назаренко, который на основе анализа форм Ruzzi, Ruciи т.п. немецких текстов IX - начала X в., с привлечением Rusfsji, Rus(s)ia, Ros(s)ieи т.п. латинских источников из романоязычных областей, Англии и Польши пришел к выводу о том, что «оригиналом заимствования послужила славянская форма этнонима - др.-русск. русь с вост.-слав. й2, а не ее гипотетический скандинавоязычный прототип *ro|rs-. Это значит, что уже в первой половине IX в. носители этнонима “русь”, кем бы они не были этнически, пользовались славяноязычным самоназванием». Это заимствование, по мнению автора, явилось следствием прямых торговых контактов653.

Построения А.В. Назаренко, по словам В.Я. Петрухина, «породили новую волну гипотез, от традиционалистских - готовых постулировать присутствие Руси в Киеве уже в VIII в., до экзотических, реконструирующих рутено-фризско-норманнскую торговую компанию VIII в., принесшую название русь в Восточную Европу (О. Прицак)». Сложность, по мнению В.Я. Петрухина, заключается в том, что «этникон Ruz- ziдолжен был, по данным лингвистики, возникнуть в такой форме не позднее рубежа VI-VII вв... что безнадежно отрывает его от исторической руси»654. В одной из своих последних работ В.Я. Петрухин использует и общеисторические аргументы против концепции А.В. Назаренко: «Представления о связях Руси с Еерманией, восходящих чуть ли не к VIII в., основываются на сходстве этниконов ruzziв Центральной Европе и Русь в Восточной: это омонимическое сходство позволило отождествить два этнонима средневековым немецким книжникам... - ни исторических, ни нумизматических свидетельств о существовании раннего торгового пути из Руси в Еерманию и тем более “из хазар в немцы” нет»655.