Очерк 1. Особенности первобытной психологии и институт гостеприимства у древних славян
Как известно, первобытная психология - защитная в своей основе, направленная на «сохранение кровнородственного коллектива в его борьбе с природой и соседями»7. Не случайно поэтому, свой всегда противопоставлен чужому, эта противоположность в человеческом коллективе является одной из древнейших»8.
Чужое - незнаемое и пугающее. В мифологизированном сознании древнего человека чужой - носитель вредоносной магии, колдовства, обладающего разрушительной силой для его собственного кровнородственного коллектива9. Отсюда табу в глубокой древности на общение с иноплеменниками, специальные магические ритуалы, направленные на нейтрализацию этого враждебного воздействия при посещении иноплеменниками общины10.Боязнь чужаков понятна. Чужое приходило большой бедой в виде войны, тяжелых недугов и других лишений. Кровнородственный коллектив защищали не только и даже не столько живые сородичи. Первобытное мышление - «мистическое по своему существу»11, во всем видело противостояние сверхъестественных, магических сил: богов, всевозможных духов и т.п. Сам родственный коллектив представлял собою сложную организацию из умерших, живущих и будущих поколений. Елавной задачей живущих было сохранять эту нить преемственности, не дать погибнуть роду. Отсюда необходимость
54
строгой регламентации жизни, всех институтов, с целью сохранения «магического щита», недопущения его ослабления и разрушения. Поэтому любой поступок, выходящий за регламентационный ряд нес угрозу благополучию родичей, вызывал порицание и наказание. Ведь предки, духи или боги могли отвернуться от живущих, что не оставляло им шансов на выживание в борьбе с другими коллективами.
Одухотворялась, наделяясь могучими магическими силами, и «Мать сыра земля». Своя помогала, давала силы, чужая - вредила. По словам Дж. Фрезера, «вступая в незнакомую страну, дикарь испытывает чувство, что идет по заколдованной земле, и принимает меры для того, чтобы охранить себя как от демонов, которые на ней обитают, так и от магических способностей ее жителей»12.
Ведь земля была неотделима от живущих на ней, являлась их естественным продолжением, «вторым я». Занимая определенную территорию, та или иная общественная группа, по словам Л. Леви-Брюля, «не только хозяин этой территории, имеющий исключительное право охотиться на ней или собирать плоды. Территория принадлежит данной группе в мистическом значении слова: мистическое отношение связывает живых и мертвых членов группы с тайными силами всякого рода, населяющими территорию, позволяющими данной группе жить на территории, с силами, которые, несомненно, не стерпели бы присутствие на ней другой группы»13. Кроме того, по воззрениям древних, земля сама по себе обладала неисчерпаемыми запасами сил14. Отсюда обычай у ряда славянских племен прах мертвых помещать в урны и водружать их на холмах или деревянных столбах по периметру границ владений рода15. Таким образом, получалась как бы двойная защита извне: со стороны предков, и со стороны земли.В глубокой древности, поэтому, чужаков, как правило, уничтожали, либо, в определенных случаях, вводили в род посредством института адоп- ции. Кровная месть, являвшаяся важнейшим инструментом защиты кровнородственных коллективов, была неограниченной: весь род мстил роду обидчика16, что приводило, нередко, к полному уничтожению противника.
По мере развития общества (роста производительных сил, увеличения плотности населения, активизации межплеменных контактов и учащения конфликтов) эволюционирует система взаимоотношений с «чужими». Зарождается и совершенствуется институт гостеприимства. Обеспечивая гостю прием и защиту, он создавал условия для относительно устойчивых межплеменных контактов, налаживания экономических, культурных, союзнических и, со временем, политических связей. В государствах древнего мира институт гостеприимства (например, древнегреческая проксения) мог превращаться в инструмент международно-правовой защиты иностранных купцов. Наибольшее развитие гостеприимство получило в эпоху «варварства» и в начальную фазу становления раннегосударственных образований.
Сохранившийся у тех народов, которые в существенной мере сохранили устои традиционного быта, в древности он был распространен повсеместно. Вспомним древних греков, по представлениям которых гостям покровительствовал и защищал их сам Зевс. То же самое можно сказать и о германцах. Античные авторы, зараженные уже рационализмом цивилизации, не без удивления, а, порой, и не без восторга, свидетельствовали о гостеприимстве северных варваров. «Не существует другого народа, который с такой же охотою затевал бы пирушки и был бы столь же гостеприимен - писал Тацит о современных ему германцах. Отказать кому-нибудь в крове, на их взгляд, - нечестие, и каждый старается попотчевать гостя в меру своего достатка. А когда всем его припасам приходит конец, тот, кто только что был хозяином, указывает, где им окажут радушный прием, и вместе со своим гостем направляется к ближайшему дому, куда они заходят без приглашения. ... Если кто, уходя, попросит приглянувшуюся ему вещь, ее, по обычаю, тотчас же вручают ему. Впрочем, с такою же легкостью дозволяется попросить что-нибудь взамен отданного»17.Не составляли исключения и славяне на варварской стадии развития. Несколько столетий спустя после Тацита, в начале VII в., Маврикий Стратег писал о славянах (антах и склавинах): «К прибывающим к ним иноземцам добры и дружелюбны, препровождают их поочередно с места на место, куда бы тем ни было нужно; так что если гостю по беспечности принявшего причинен вред, против него начинает вражду тот, кто привел гостя, почитая отмщение за него священным долгом»18. В последнем случае, видимо, речь можно вести о своеобразной кровной мести, поскольку в древности, наряду с кровным родством, существовало родство по пище и питью19.
Особо ценен рассказ Павла Диакона, поведавшего семейную историю о бегстве из аварского плена его прадеда Лопихиза. Не знавший пути и обессилевший от голода, он вышел к славянскому поселению, где его с риском для собственной жизни20 приютила пожилая славянка. «Движимая жалостью к нему, она спрятала его в своем доме и тайно давала ему понемногу еды, чтобы не погубить его совсем, если сразу накормит его досыта».
Когда Лопихиз окреп, она, «снабдив его провизией, указала путь на родину21.Институт гостеприимства, выросший на языческой почве, особенно консервировался в языческой среде. В XII в., находясь в Вагрии, Ге- льмольду удалось, как он пишет, на собственном опыте убедиться в том, «что до тех пор знал лишь понаслышке, а именно, что в отношении гостеприимства нет другого народа, более достойного (уважения) чем славяне». Речь шла о балтийских славянах, закоренелых язычниках, упорно не желавших отказываться от веры предков. По словам автора- христианина, немало сделавшего для утверждения христианства среди славян, «принимать гостей они, как по уговору, готовы, так что нет нужды просить у кого-нибудь гостеприимства. Ибо все, что они получают от земледелия, рыбной ловли или охоты, все это они предлагают в изобилии, и того они считают самым достойным, кто наиболее расточителен. Это стремление показать себя толкает многих из них на кражу и грабеж. Такого рода пороки считаются у них простительными и оправдываются гостеприимством. Следуя законам славянским, то, что ты ночью украдешь, завтра ты должен предложить гостям. Если же кто- нибудь, что случается весьма редко, будет замечен в том, что отказал чужеземцу в гостеприимстве, то дом его и остатки разрешается предать огню, и на это все единодушно соглашаются, считая, что кто не боится отказать гостю в хлебе, тот - бесчестный, презренный и заслуживающий общего посмешища человек»22.
Описывая нравы ранов (руян), у которых «ненависть к христианству и жар заблуждений были... сильнее, чем у других славян», Еельмольд отметил, что они «обладали и многими природными добрыми качествами. Ибо им свойственно в полной мере гостеприимство, и родителям они оказывают должное почтение...», что является у славян первейшей среди добродетелей23.
Характерно, что и пруссы, такие же язычники, обладали, по сведениям Адама Бременского (которые повторяет Еельмольд) многими добрыми качествами, всегда приходя на помощь терпящим бедствие24. Еще одной важной отличительной чертой язычников, по словам Еельмольда, было отсутствие жадности, страсти стяжания25, одного из пороков современных ему христианских обществ (будь то германских или славянских), которому были подвержены и многие служители культа26.
Сходные известия содержатся у восточных авторов о гостеприимстве ру- сов.
По словам Ибн Русте, они «гостям оказывают почет, и с чужеземцами, которые ищут их покровительства, обращаются хорошо, также как и с теми, кто часто у них бывает, не позволяя никому из своих обижать или притеснять таких людей. Если же кто из них обидит или притеснит чужеземца, то помогают и защищают последнего»27. Интересную подробность на сей счет приводит Гардизи: «И нет у них обыкновения, чтобы кто-либо оскорблял чужеземца. И если кто оскорбит, то половину имущества его отдают потерпевшему»28. Создается впечатление, что с момента выхода славян на сцену мировой истории в начале VI в., время для них как будто остановилось29. В этом нет ничего удивительного. Традиционные общества характеризуются живучестью и консервативностью. Характерно, что во всех вышеприведенных случаях речь идет об обществах не только языческих, но и находящихся во власти развитых, или еще весьма сильных, родовых традиций30.Оба эти фактора со временем ослабевали, но еще долгое время имели действие, отдельные проявления которого можно найти по сей день. Поэтому естественно, что и на Руси официальное принятие христианства не привело к немедленному вытеснению языческих основ менталитета. Следует отметить и дофеодальный характер древнерусского общества31, в котором многие традиционные институты сохраняли свою действенность. Поэтому христианское «нищелюбие» здесь медленно вытесняло языческое «гостеприимство», существуя параллельно или, в отдельных случаях, накладываясь на него. Не только низшие слои общества, но и знать оставалась во власти традиционных представлений, с одной стороны, и не свободной от настроения «масс» - с другой. Интересный образчик подобного положения дел дает «Поучение» Владимира Мономаха детям: «...И боле же чтите гость, откуду же к вам придеть, или прость, или добръ, или соль, аще не можете даромь, брашном и питьемь: ти бо мимоходячи прославять человека по всем землямъ, любо добрым, любо злымь»32. Последняя мотивировка не оставляет сомнения в широком распространении института гостеприимства на рубеже ХІ-ХІІ вв.
и насущной необходимости следовать его правилам, чтобы не потускнел престиж хозяина и, что особенно важно в данном случае, князя33. Отдает Владимир Всеволодович дань и христианскому «нищелюбию»: «Всего же паче убогых не забывайте, но елико могуще по силе кормите...»34.Не отрицая социально-экономическую обусловленность института гостеприимства, следует, в первую очередь, отметить его изначально выраженную религиозную составляющую. Еще Дж. Фрезер высказал догадку, что «тот же страх перед иностранцами, а не желание оказать им почести лежит, вероятно, в основе обрядов, которые иногда совершаются при их встрече, но цель которых четко не выявлена»35. Этим же целям служила и невероятная, на взгляд «цивилизованных» народов, расточительность «варваров».
Сказанное в полной мере относится и к древним славянам. Например, в народной традиции славян гость - «представитель чужого, иного мира»36. Само слово гость у славян «долгое время оставалось двузначным; выражаемые им понятия - недруг, который может обернуться другом, гость и хозяин одновременно»»37. «Превращение «чужого» в «гостя» связано с обрядовыми формами обмена, включающими пиры, угощения, чествования»38. Таким образом, видимо, устанавливалось родство по пище, которое «наряду с родством по крови известно самым разным народам»39. Не случайно и в гораздо более поздние времена существовала достаточно жесткая регламентация хождения в гости и приема гостей. Отдельные ее элементы сохранились до наших дней. Цель - обезопасить хозяйство и домочадцев от возможной порчи и урона40.
В пользу того, что ритуалы приема гостя были направлены на разрушение вредоносной магии, свидетельствует и упоминавшееся выше сообщение Еельмольда о том, что «если же кто-нибудь» у западных славян «будет замечен в том, что отказал чужеземцу в гостеприимстве, то дом его и остатки разрешается предать огню...»41. Таким образом, человек, отказавший гостю, не заключил с ним родство по пище и питью и, тем самым, не смог нейтрализовать враждебной магии. Его имущество, а вероятно, и он сам, оказались, тем самым, «испорченными». С целью нейтрализации враждебного воздействия чужой магии, «зараженное» имущество предавали огню41а. Естественно, что поставивший под угрозу благополучие единоплеменников - «бесчестный, презренный и заслуживающий общего посмешища человек».
Институт гостеприимства способствовал и такому распространенному у варварских народов явлению, как предоставление приюта тем, кто лишился крова и поддержки на родине, кому угрожала там смертельная опасность. У славян часто находили спасение и радушный прием вожди и представители знатных фамилий соседних племен, потерпевшие поражение в борьбе за власть дома. Так, по сообщению Прокопия Кесарийского, правивший лангобардами Вак, желая передать престол собственному сыну и отстранить от наследования власти своего пле-мянника Рисиульфа, добился ссылки последнего. Тот бежал к варнам, у которых проживали два его сына. Вак подкупил варнов, и они убили Рисиульфа. Один из его сыновей умер, а оставшийся в живых, Ильдигис, нашел спасение у славян. Во время разразившейся войны гепидов с лангобардами, он прибыл в распоряжение первых с большим отрядом, состоявшим из своих соотечественников и склавинов. Этой акции, видимо, предшествовали серьезные переговоры, так как, по словам Прокопия, «гепиды надеялись возвести» Ильдигиса «на царство». Однако после заключения договора между лангобардами и гепидами Ильдигис вернулся к славянам вместе со своим отрядом и добровольцами из гепидов42.
Спустя почти два столетия, другой лангобард, фриульский герцог Пеммо, псоле того, как разгневанный король Лиутпранд отобрал у него герцогство, задумал, вместе со своими людьми, бежать «в страну славян». Бегство не состоялось, так как сын и преемник опального герцога умолил короля вернуть ему милость. Последовавшие затем события показали, что лучше бы Пеммо и его сподвижники бежали к славянам, так как по прибытию к королю они были заточены43.
Нередко славяне принимали у себя и обеспечивали приют более крупным группам иноплеменников. «Хроника Фредегара» донесла до нас рассказ о драматических событиях начала 30-х гг. VII в., когда, в результате раздоров в Аварском каганате из Паннонии вынуждены были бежать побежденные булгары («9 тысяч мужчин с женами и детьми»). Они обратились к королю франков Дагоберту с просьбой принять их на жительство. Король, отправил их на зимовку в Баварию. Рассредоточенные по домам баваров, булгары, «в одну ночь», по приказу Дагоберта, были убиты «с женами и детьми». В этой резне смогли выжить лишь Алциок «с семьюстами мужчинами с женами и детьми», которым удалось спастись «в марке винидов. После этого он со своими людьми прожил много лет с Валлуком, князем винидов»44.
Много времени спустя, в конце X в., датский король Гарольд, тяжело раненый, спасаясь от врагов, бежал в «знаменитый город славян» Волин, где, «вопреки ожиданиям», был дружелюбно принят язычниками45 и т.п.
Значительная часть «чужаков» прибивалась в славянские племена во время боевых действий в составе рабов и перебежчиков. Вследствие особенности рабства у славян46, многие из невольников, по истечении определенного срока, получали свободу. Часть их возвращалась домой за выкуп, часть же оставалась на положении свободных и друзей.
Многие из них проникались интересами новой родины. Не случайно Маврикий Стратег указывал на необходимость «надежно стеречь» «так называемых перебежчиков» из числа бывших ромеев, которые могли из-за благосклонности к славянам дать неверные сведения византийскому войску47. В то же время подобная практика отношения с чужаками нередко, видимо, выходила боком гостеприимным славянам. Известен случай с одним из гепидов, жившем у славян и предавшемся ромеям. Новым хозяевам он помог не только ценными сведениями, но и конкретным делом. Введя в заблуждение славянского вождя Мусокия, он организовал переправу византийского отряда через реку и тайное ночное нападение на ничего не подозревавших славянских воинов. «Варвары» были перебиты сонными, а Мусокий, не протрезвевший еще от устроенных им накануне поминок по усопшему брату - взят в плен48.
Впрочем, и славяне не всегда отличались гостеприимством и дружелюбием в отношении прибывавших к ним иноземцам. Даже послы, отправляясь в «славинии», не всегда могли быть спокойны за свою жизнь. Менандр Протектор оставил нам интересные известия об аварском посольстве «к Даврентию и к тем, кто возглавлял народ» с требованием подчинения и уплаты дани. Гордый отказ славянского вождя49 - с одной стороны, высокомерные речи послов - с другой, переросли во взаимные «оскорбления и грубости». В результате страсти накалились настолько, что «славяне, не способные обуздать свою досаду» убили послов50.
Впрочем, вряд ли этот эпизод со стороны славян безоговорочно можно считать нарушением законов гостеприимства и неприкосновенности послов. Авары прибыли к ним с оскорбительным требованием, вели себя дерзко и вызывающе. Они вполне могли нарушить ту или иную запретную у славян норму поведения. Кроме того, убийство послов являлось своеобразным ответом хагану на его требования, в смысле отказа и решимости бороться до конца. Подобная практика была не редкой. Те же авары, по сообщению Менандра Протектора, несколько ранее предали смерти антского посла Мезамера, прибывшего к ним с целью выкупа пленных51. Ведь тогда в межплеменных отношениях главным источником права была сила, а главным решением споров - война. Авары чувствовали силу перед антами, поэтому и не церемонились, нанося им как можно более сильное оскорбление. Характерно, что каган, в качестве личного оскорбления воспринял не только убийство славянами его послов, но и отказ платить ему дань52. Поэтому отказ от уплаты дани уже сам по себе вел к войне, что славяне хорошо понимали. Убийство послов, вероятно, являлось своеобразной демонстрацией решимости противостоять угрозам авар, демонстрацией своей уверенности и силы. Самонадеянность склавинов и Даврентия понятна. По словам Менандра Протектора, до того времени славяне опустошали ромейские пределы, их же земля не подвергалась вторжениям других народов53.
При оценке указанных событий, равно как и других стереотипов поведения людей того времени, следует также учитывать повышенную нервную возбудимость средневекового человека, о чем неоднократно говорилось в литературе54. Например, И. Хейзинга писал: «... Повседневная жизнь возбуждала и разжигала страсти, проявлявшиеся то в неожиданных взрывах грубой необузданности и зверской жестокости, то в порывах душевной отзывчивости...»55. Историк имел ввиду городскую жизнь XIV-XV вв. в одних из наиболее развитых регионах тогдашней Европы. Можно только догадываться, насколько более сильными были эмоции и их проявления в варварском обществе.
Еще проще обстояли дела со случайно встретившимися посольствами к другим народам во время боевых действий. В скором времени после описываемых событий, славяне, в ходе вторжения в пределы империи, убили в Иллирии другого хазарского посла, который с немногочисленным византийским сопровождением возвращался из Константинополя к кагану56. Возможно, это был сознательный акт, возможно - проявление эмоций военной поры. Не исключено, что отряд, напавший на посла и ромейское сопровождение не разобрался в происходящем. Ко всему сказанному следует добавить, что посольство возвращалось с дарами57, которые и могли сыграть роковую роль в его судьбе. Тем более что послом пострадавший аварии являлся для ромеев, а не для славян. Как бы там ни было, вероятнее всего, это были славяне, находившиеся во враждебных отношениях с аварами.
Все же и по тем суровым временам убийство послов - неординарное событие. Не только в Византийской империи, но и в варварских королевствах Запада уже «сложился устойчивый церемониал приема послов»58, которому должны были так или иначе следовать и «славинии», активно вовлеченные в систему международных отношений того времени. Яркой иллюстрацией являются события 631/632 гг., приведшие к осложнению отношений между франками и королевством Само. В тот год на территории последнего славяне «в большом множестве убили франкских купцов и разграбили их добро». Король Дагоберт отправил посла по имени Сихарий к Само, «добиваясь, чтобы (тот) приказал дать справедливое возмещение» за торговцев. Король славян отказался принять посла, вследствие чего тому пришлось прибегнуть к «маскараду»: переодевшись в славянские одежды Сихарий со своими людьми смог предстать перед Само и передать «ему все, что ему было поручено». Однако «ничего из того, что совершили его люди, Само не поправил, пожелав лишь устроить разбирательство, дабы в отношении этих и других раздоров, возникших между сторонами, была осуществлена взаимная справедливость». Сихарий повел себя «как неразумный посол», произнеся угрозы и оскорбления в адрес Само, за что был изгнан59.
В отличие от славянских вождей, принимавших и перебивших аварское посольство, Само предстает человеком, не только знавшим требования международного права того времени, но и не выходившим за их рамки. На фоне обострившихся противоречий с франкским королевством, он сознательно отказал послу в приеме, что считалось «актом в высшей степени недружественным»60. Отвечая на угрозы посла и его заявления о том, что «Само и народ его королевства должны-де служить Дагоберту»61, Само сказал: «И земля, которой владеем, Дагобертова, и сами мы его (люди), если только он решит сохранять с нами дружбу»62. По мнению ряда исследователей, Само здесь отстаивает «концепцию отношений с Франкским государством, определяя их как amiciciae: характерное для раннесредневековых варварских народов понимание «дружбы» как особого института международного права - формально установленные отношения полного равенства на основе взаимной верности и помощи советом и делом»63. Посол в грубой форме отверг это предложение, после чего и был изгнан «с глаз Само»64. Иными словами, не взирая на крайне вызывающее поведение посла, нарушившего установленный этикет (автор хроники называет его «неразумным послом»), Само не преступил грань дозволенного в отношении с ним.
Тем не менее, как мы видели, на территории, подвластной Само, произошло избиение франкских купцов, которое, судя по всему, осталось без последствий для его организаторов и исполнителей. Неясно также, какими мотивами оно было вызвано, какую роль играл здесь сам король, ответом на какие действия франков являлось и были ли с их стороны какие-либо действия. Из речи Само как будто следует, что убийству купцов предшествовал какой-то конфликт65. Вместе с тем известно, что убийства и ограбления купцов не являлись чем-то исключительным для эпохи средневековья. Неудивительно, что и на территории «славиний» иноземные купцы не всегда, видимо, чувствовали себя в безопасности66. В «Чудесах св. Дмитрия Солунского», например, сообщается о двойственной политике велегизитов по отношении к жителям осажденной славянами Фессалоники. Они не участвовали в осаде и даже торговали с осажденными, но, в случае успеха штурмующих, готовы были присоединиться к победителям. Более того, из текста следует, что от-правленных к ним за покупкой продовольствия горожан велегизиты убили бы в случае взятия города67. Конечно, рассматриваемый источник не заслуживает полного доверия. Житийный жанр, подчеркивающий деяния святого, во всем склонен усматривать проявление чуда. По-этому и замысел велегизитов не удался, поскольку «заступничество мученика и здесь предупредило их»68. Не вызывает сомнений и то, что такие «незначительные» для бурной эпохи великого переселения народов явления, как гибель купцов, имели крайне мало шансов быть увековеченными в хрониках. В то же время, обида, нанесенная купцам, служила законным поводом к войне, что и видим в описанном случае со славянами и франками. Получив от посла отчет о проделанной миссии, Дагоберт двинул против королевства Само огромную армию69.
Имеющий универсальное значение, институт гостеприимства сыграл важную роль не только в налаживании межплеменных контактов, но и в постепенном, пусть медленном, затянувшемся на многие столетия, изживании неприязненного, враждебного отношения к «чужому», был первым шагом на долгом и трудном пути формирования терпимого отношения к представителям другого этноса, расы, иной конфессиональной принадлежности и носителям других культурных ценностей. О сложности и противоречивости этой эволюции свидетельствуют современные этнические, политические, социальные и конфессиональные противоречия и конфликты.