Очерк 6. Качественные характеристики правящей элиты IX-XI вв. в «Повести временных лет»: социальные образы и этнический фактор

Древнерусское общество не являлось ни «классовым», ни «сословным». Однако оно, несомненно, было стратифицированным. Более того - для Древней Руси характерна не только социальная иерархия, но и иерархия князей, общин, территорий и этнических групп.

Для обозначения представителей высшей правящей элиты некняжеского происхождения в ПВЛ использовались два основных термина - бояре/боляре и мужи. Термин бояре/боляре, как мы могли убедиться, являлся книжного происхождения и «до начала XII в. не связан с обозначением представителей конкретных общественных групп». Собственные же, оригинальные названия высшей господствующей элиты в X-XI вв., вероятно, «складывались вокруг терминов “мужи”-“мужи князя”»529.

«Мужь» - «древнейшее название взрослого мужчины», употребляется в разных значениях530. Несмотря на то, что и «человекъ» и «мужь» обозначают «человека в противопоставлении зверю, животному», между ними были и существенные различия531. Одно из них - социальное: «муж всегда противопоставлен холопу, рабу, тогда как человеком могут назвать и холопа»532. В ПВЛ понятие муж применяются в нескольких значениях. Пожалуй, наиболее распространенным являются мужчина и муж (супруг)533.

Среди княжих мужей также существует градация по качественным признакам. Из общей массы летописцем выделяются «мужи добры и смыслены»541. Понятия «нарочитые»542 и «лучшие» в отношении княжих мужей не применяются. Зато упоминаются по разу мужи «лепшие»543 и «великие»544.

Таким образом, важнейшими отличительными качественными характеристиками для мужей, принадлежавших к высшей правящей элите, являлись «добры и смыслены». Эти качества, видимо, являются отличительными признаками знатности, что в какой-то мере сближает таких мужей с князьями, причем не только Рюриковичами545, но и иностранными546 и, отчасти, видимо, князьми союзов племен547.

«Смысленость» и «мудрость» близки по значению. Однако, с точки зрения летописца, мудрость - более элитное качество. Помимо упомянутых мужей-полян570, данное определение дважды прилагается к Соломону571, по одному разу - к Владимиру и Ольге. В качестве оппозиции мудрости противопоставляется невегласство (невежество). При этом мудрость не спасает от греха и погибели, как в ситуации с Соломоном, тогда как невеголосъ (случай с Владимиром) может обрести спасение572. Впрочем, невегласство Владимира, скорее всего, с точки зрения летописца, означало не отсутствие мудрости, а его неприобщенность в тот момент к христианству.

Не случайно, видимо, только к полянам употребляется понятие «мужи мудри и смыслени». Учитывая характер отношения Владимира к варягам и полянам576, в этом можно увидеть не только показатель высокой степени престижности принадлежности к полянам (выше, чем к варягам) и, прежде всего, к киевской общине (ведь от тех мудрых и смысленых полян, «есть Поляне в Киеве и до сего дне»577), но и определенный символизм: во главе мудрых и смысленых полян - мудрый и смысленый князь, а вместе они - во главе Руси (не случайно и «поляне, яже ныне зовомая Русь»578). О мудрости и смысленности князя (да и киев лян/по лян) свидетельствует, как увидим, и осознанный выбор веры.

Уже из вышесказанного следует, что «смысление» и «мудрость» качества не только социальные, но и этнические. Показательно, что «смыслени» и «мудри» летописец применяет для характеристики всех представителей Полянской общности («бяху мужи мудри и смыслени»)579, тем самым выделяя полян особо из всех других славянских и неславянских этносов, и придавая понятиям «смыслени» и «мудри» «племенное качество» (т.е., качество свойственное этносу). Может создаться впечатление, что определенные элитарные качества, свойственные социальной элите, переносятся на всю этнополитическую общность - «полян». Но это впечатление, видимо, обманчиво. Для летописца, судя по всему, элитарные «этнические качества» полян, отличающие их от других этнических общностей, возвышающие над ними, первичны, врож-денны и естественны. Эта особенность полян особо наглядно проявляется при сопоставлении с другим, отмеченным элитными качествами этносом - варягами.

Понятие «мудры» применяется в ПВЛ и к мужам византийского императора582, что также, видимо, свидетельствует о высокой престижности принадлежности к данной этнополитической общности583.

Показательно, что в ПВЛ, равно как и в Н1Л ни «мудры», ни «смыслены» не применяются в отношении элиты восточнославянских племенных союзов. Для характеристики последней характерно употребление словосочетаний «лучыпие» и «нарочитые» мужи584. При этом, с точки зрения автора ПВЛ, нарочитые мужи стояли выше лучъших. Это следует, например, из рассказа о мести Ольги древлянам за Игоря. Так, после того как «послаша Деревляне лучыпие мужи числом 20»585, Ольга выдвигает следующее требование: «... Да аще мя просити право, то пришлите мужа нарочиты, да в велице чти приду за вашь князь... Се слышавшее Деревляне собрашася лучыпие мужи, иже дерьжаху Деревьску землю и послаша по ню»586. Следовательно, «лучыпие» и «нарочитые» мужи не одно и тоже. Нарочитые здесь каким-то образом связаны с управлением, это не просто лучъшие, а «лучыпие... иже дерьжаху Деревьску землю». Кто это были? Князья племен, входивших в состав древлянского племенного союза, подчинявшиеся Малу? Представители совета старейшин древлянского союза племен? Представители княжеских родов? Нобилитета? Вряд ли на этот вопрос можно дать исчерпывающий ответ.

Возможно, в какой-то мере ситуацию проясняют летописные изве-стия, связанные с деятельностью Владимира.

В этой связи интересны параллельные места в ПВЛ и Н1Л о событиях 1015 г., в частности, об избиении новгородцами приведенных по приказу Ярослава Владимировича варягов и о последовавшей затем мести князя горожанам. В ПВЛ речь идет о том, что Ярослав подверг избиению нарочитых мужей («позва к собе нарочитые мужи, иже бяху иссекли варягы [и] обольстивъ и иссече»591). В Н1Л «нарочитым мужам» ПВЛ соответствуют «вой славны тысяща» («И се слышавъ, князь Ярославъ разгневася на гражаны, и собра вой славны тысящу, и, обольстивъ ихъ, исече... »592). Вряд ли в последнем случае речь шла о тысяче погубленных воинов. Скорее всего, здесь имелись ввиду те, кто держал новгородскую военную организацию - «тысячу»593. В таком случае, в числе таковых могли быть сотские и десятские. Следует ли из этого, что в одном случае сотс-кие и десятские могли включаться в число «нарочитых» (как в последнем случае), а могли и не включаться (как в вышеописанном эпизоде с распоряжением князя Владимира)? Как бы там ни было, Ярослав, скорее всего, «избил» именно тех новгородцев, которые, перефразируя выражение в отношении древлян, «дерьжаху» Новгород.

Нельзя исключать еще одной возможности - приема гиперболизации, допущенной летописцем в фольклорном, так сказать, стиле. «Тысяча» в таком случае - просто много. Тем самым подчеркивалось не только зна-чительное количество жертв княжеского произвола, но и усиливался драматизм ситуации, еще больше подчеркивающийся последовавшим затем раскаянием князя и незлопамятностью новгородцев.

Впрочем, прилагательное «нарочитый» имело достаточно много значений594. Вполне вероятно, что к началу ведения летописания понятие нарочитый муж уже утратило первоначальный социальный смысл, и могло применяться летописцем достаточно произвольно, тем более что понятия «нарочитый» и «лучший» близки по смыслу.

Такая «качественная» градация, проводимая в ПВЛ на социальном и этническом уровнях, достаточно прозрачна. Понятия «добры», «мудры» и «смыслены» в том виде, в котором применяются, обладают не только ярко выраженной позитивной семантикой, но и, если так можно выразиться, «абсолютным», «безотносительным» качеством. Тогда как «лучшие» и «нарочитые» - качества относительные. Можно, например, быть «лучшим» и среди живших «звериным образом» «племен», и даже среди печенегов, откровенно находящихся внизу на выстраиваемой летописцем «этнической лестнице» престижа595. С этой точки зрения даже у заведомо непристижных этнополитических общностей могли быть свои «лучшие» и «нарочитые». Но среди них не могло быть «добрых», «смысленых» и, тем более, «мудрых».

Раз имелись мужи «смыслены», следовательно, по логике вещей, должны были иметься и «несмыслены». Однако таковые упоминаются в ПВЛ только применительно к периоду конца XI в.596 Это неудивительно, ведь и летописец, и общество в целом идеализировали древность, эпо-ху «древних князей». Особенно наглядно это прослеживается при анализе использования летописцем эпитета «храбрый», также имевшего элитарную семантику. Таковой употребляется в Лаврентьевском списке ПВЛ всего несколько раз в отношении: 1) жен гилий, занимающихся мужскими делами и повелевающих своими мужьями597; 2) воев, собранных Ольгой и Игорем для похода на древлян598; 3) воев Святослава599; 4) князя Мстислава Владимировича600. Помимо этого «храбрый» присутствует в цитате из Святого писания (Ис. 3: 1-2)601. В Ипатьевском своде, наряду с вышеприведенными вариантами, «храбрыми» названы князь Святослав602 и мужи-варяги, которых избрал Владимир себе на службу и которым раздал грады603. Таким образом, эпитет «храбрый», применительно к русским реалиям, употребляется дважды к войску Святослава, дважды к князьям и один раз к княжим мужам варяжского происхождения. «Храбрый» - не просто мужское604, но сугубо воинское качество. Причем летописец использует данное понятие для характеристики героев далекой старины, легендарной эпохи «первых князей». Характерен и подбор самих князей с качественными характеристиками «храбрый» - Святослав и Мстислав. Оба - олицетворение воинской доблести, идеал князя-воина, чьи подвиги поросли преданиями и легендами. Один раз упоминается «храбрьство/ хоробрьство» в связи с событиями, последовавшими после ослепления Василька Теребовльского, но опять же применительно к древним князьям605. Здесь противопоставляются «древние» князья, «собравшие» Русскую землю и покорившие ей другие земли, и князья «нынешние», которые усобицами губят Русскую землю.

Несколько по иному, но с еще большим уклоном в древность, расставлены акценты в H1JI. В ней помимо Святослава, его воев606, варягов, отобранных Владимиром607 «храбрыми» названы Игорь и Олег608.

В последствии функциональное разделение обязанностей приведет к дифференциации дружины на «бояр думающих» и «мужей хоробствую- щих»609. В рассматриваемое же время можно отметить только естественную дифференциацию сюжетов (связанных с принятием мудрых решений и с воинскими подвигами), но, видимо, не самих функций. Показательно, что тема подвига у летописца не является выраженной. И хотя у него имеется красочный рассказ о Святославе, сюжетов с реальными единоборствами всего два: отрока с печенежином и Мстислава с Редедей. То ли наша дружинная среда была бедна на предания, то ли летописца они особенно не интересовали610.

Таким образом, именно благоразумие, ум и мудрость, в представлении летописца, являются главными отличительными чертами представителей высшей правящей «элиты» формировавшегося древнерусского государства. Это их главные «социальные качества», позволяющие выполнять соответствующие функции. Показательно, что именно эти качества, в представлении летописца и, если верить летописи, общества, способствовали тому, что Русь, осознанно, приняла христианство. Так, Владимир, приняв сердцем рассказ греческого философа, решил все-таки проверить на деле какая вера лучше: «Володимеръ же положи на сердци своемъ, рекъ пожду и еще мало, хотя испытати о всех верах»611. Но прежде он, как и подобает «мудрому и смысленому» князю созвал вече612, на котором поведал о миссионерских посольствах и спросил совета у бояр и старцев градских: «...И рече имъ: “Се приходиша ко мне Болгаре, рьку- ще прими законъ нашь, посемь же приходиша Немци и ти хвалях законъ свои. По сихъ придоша жидове. Се же послеже придоша Грьци, хуляше вси законы, свои же хваляше... Да что оума придасте, что отвещаете”. И реша бояре и старци: “Веси княже, яко своего никтоже не хулить, но хвалить. Аще хощеши испытати гораздо, то имаше оу собе мужи, по- славъ испытая когождо их службу...”. И быс люба речь князю и всемъ людемъ»613. Таким образом, бояре и старци градские предложили князю то решение, до которого он уже сам раньше их додумался (и это понятно, князь то мудрее и смысленее всех). Естественно, что для столь ответственного задания как «испытание вер» «избраша мужи добры и смыс- лены», которые воочию на местах, ознакомившись с верами, убедились в превосходстве православия, о чем и поведали по возвращении князю и боярам. Последние одобрили такие предпочтения, сославшись на авторитет княгини Ольги: «Аще бы лихъ законъ Еречьскии, то не бы баба твоя прияла Ольга, яже бе мудреиши всех человекъ»614.

Таким образом, замыкается кольцевая композиция: решение исходит от князя, независимо подтверждается боярами и старцами градскими, проверяется мужами «добры и смыслены» и освящается авторитетом «мудрейшей из людей», первой княгини-христианки Ольги, выступающей здесь в качестве своеобразной внешней санкции. Однако, подтвердив мудрость принятого князем решения авторитетом его мудрой бабки, бояре предоставили право последнего выбора самому Владимиру: «От- вещавъ же Володимеръ, рех: “Идемъ крещенье приимемъ?” Они же рекоша: “Где ти любо”»615. И далее Владимир все осуществляет опять же осмыслено: идет на Корсунь и диктует Константинополю свои условия. Взяв город, он требует у императоров Василия и Константина руки их сестры. На брошенный ему последними упрек, что, де, не может христи-анка выйти замуж за язычника, Владимир заявляет: «Яко азъ крещюся, яко испытахъ преже сихъ днии законъ вашь, и есть ми любо вера ваша и служенье»616. Иными словами, князь подчеркивает, что он крестится, но не потому, что недостойно христианке выйти замуж за него - язычника, а потому, что «испытал» греческую веру и она ему люба. Вскоре Господь явил князю чудо с ослеплением и прозрением (наступившим после того, как князь принял святое крещение), тем самым явил свою силу и окончательно убедил князя и его дружину в том, сколь и воистину «ве- ликъ Богъ... хрестеянескъ»617. Таким образом, здесь все «смыслено» и «мудро», с одной стороны, и все предопределено - с другой618.

Характерно, что и сам народ принял христианство вполне осмысленно, здраво рассудив, что если бы это было плохо, то князь и бояре не приняли бы крещения619. Народ верит в мудрость и особую избранность «элиты», главным свойством которой является умение правильно принимать решения на общую пользу и тем самым, в свою очередь и на своем уровне, тоже демонстрирует «элитарные» качества - «смысление» и «мудрость». Как здесь не вспомнить о предках этих здраво рассудивших киевлян, «мудрых и смысленых» - полянах.

Показательно, что «правильность» принимаемого решения об «испытании вер» была предопределена изначально, начиная с принятия решения князем. Тем не менее, и сам князь, и бояре, и мужи «добры и смыслены», и «людье» продолжают «играть» заданную «роль» до конца. А где же Божественная воля? Она, конечно же, прослеживается за всей этой «предопределенностью». Но «правила жанра» требуют осязаемого изъявления воли Господней, своеобразного Божьего благословения и акту крещения Руси, и самой вере православной («греческой»), И такое волеизъявление и проявляется в акте «ослепления-исцеления» Владимира.

Таким образом, из рассмотренных выше понятий, характеризующих «элитные качества» особо маркирующим является смыслени, как наиболее часто употребляемое и как наиболее важное для выполнения правя-щих функций («мудрые/мудрый» все-таки более книжное)620. Характерно, что оно применяется только в отношении полян и отдельных княжих мужей - представителей высшей правящей элиты формирующегося Древнерусского государства. Ни другие этнические общности, ни их отдельных представителей летописец смыслеными не называет, за исключением упоминавшихся польского короля Болеслава621 и принятых Владимиром на службу варягов. Исключение, оказанное Болеславу, можно объяснить как его королевским достоинством, которое, в целом, надэтнично622, так и его особыми личными качествами, особой, свойственной ему «удачей», в чем русские имели возможности убедиться на собственном опыте. В отношении варягов возможны два объяснения. Во- первых, речь идет именно об отобранных Владимиром варягах. Поэтому летописец мог их характеризовать уже как представителей высшей русской правящей элиты, а не как лучших представителей варяжского племени. Во-вторых, давно замечено, что при составлении средневековых генеалогий принадлежность к варяжским предкам являлась престижной623. Однако еще более престижной являлась принадлежность к варягам- руси, из которой то изначально и выходила основная масса правящей элиты. Не случайно летописец создал свой конструкт варяжской руси, отличающий ее от остальных варягов, и попытался, через представления о родоначальнике, генетически связать с этой русью и полян/киевлян, и новгородцев (словен ильменских)624 - представителей двух наиболее значимых для летописца восточнославянских этнополитических образований. Тем самым фактически решалась проблема идентификации уже собственно славянской руси времени составления летописи: «поляне, яже ныне зовомая Русь»625; «[и] беша оу него Варязи и Словении и прочи прозвашася Русью»626.