Можно ли Византию называть Византией?
Вопрос не такой уж праздный, как это может показаться на первый взгляд. Ведь в новейшей историографии снова, как когда-то, все более явственным становится «легитимистское» направление с его отождествлением Византийской империи и Римской империи и отрицанием правомочности первого из приведенных названий.
Наиболее последовательным адептом этой точки зрения является известный итальянский ученый и историк римского права Пьеранджело Катала- но, который считает, что «искусственное и противоречащее историческим источникам» использование слова «византийский» для обозначения одновременно римских и греческих реальностей Ромейской державы на Востоке только вводит в заблуждение и является одним из побочных эффектов «окцидентализ- ма» или «западноевропеизма», отождествляющего Римскую империю с Западной Римской империей, прекратившей свое существование в 476 г., в то время как для восточной ее части пришлось изыскиватьспециальное название.[10] Отрицается возможность применения самого понятия «эпоха средневековья» к истории восточной части Римской империи, и поскольку со ссылкой на учение о «вечности империи» (aeternitas imperii) и ее translatio обосновывается непосредственный континуитет между античным Римом, вторым Римом (Константинополем) и Третьим Римом (Москвой), то оказывается, что и русское государство (причем не только во времена Ивана III и псковского монаха Филофея, провозгласившего знаменитый лозунг: «Два Рима пали, третий стоит, а четвертому не бывать», но и позднее — вплоть до Петра Великого и даже еще позднее) — это лишь заключительный этап в истории Римской империи.[11]
Это, по-видимому, правда, что в средние века не существовало Византийского государства как такового, что те, кого мы, современные ученые, по взаимному и, как казалось раньше, не требующему особого обоснования согласию, именуем византийцами, предпочитали называть себя иначе — 'Рсоцаїоі, т.
е. собственно romani, римляне, граждане «римского государства», обозначавшегося по-гречески широким спектром не очень-то строгих в техническом отношении словосочетаний — то Kpaxoq 'Pco|iaicov (у Михаила Пселла), f] xamp;v 'Pco|iaicov (ірхл (У Михаила Атталиаты), та toiv Pco|iaicov лрауцаш (у Никифора Григоры), вообще Pcopuvia (у Ке- кавмена), но чаще всего, пожалуй, названием, как бы претендующим на роль официального, — У] таЛітвіа tov 'Рсоцаїсоу.[12]
В первом титуле 46-й книги Василик (византийский законодательный свод X в.) утверждается, что «проживающие на римской земле суть римские граждане», а чтобы не было двусмыленности в толковании этого отрывка, схолиаст разъясняет: «Все проживающие
в римском ареале, т. е. обязанные налогами римлянам, даже если они не живут в самом Риме, по закону императора Антонина являются все же римскими гражданами».1"'
Имеется в виду, конечно же, знаменитая constitutio Antoniniana, по которой римское гражданство жаловалось и жителям провинций. Позднее конституция была подтверждена новеллой 78 Юстиниана, причем если раньше право римского гражданства и другие привилегии жаловались индивидуально, то Юстиниан своей новеллой ввел коллективное гражданство целых народностей, предпосылками которого были обращение в христианство, признание суверенитета императора, принятие на себя всех обязанностей, подобавших подданным императора и прежде всего обязанности жить в соответствии с нормами римского права. Та или иная этническая группа, получившая римское гражданство, включалась в административную структуру империи, а ее вождю жаловалась какая- либо имперская должность (патрикия, консула, си- ленциария и т. д.)."' Romanorum genus, или Pcopaicov
yevoс,, таким образом, полностью утратил свою первоначальную этническую квалификацию, приобретя космополитическую, так же, впрочем, как и 'FAXtivcov yfivolt;;, ибо отныне термином «эллин», ставшим синонимом понятия «язычник», мог быть назван и действительно назывался и китаец, и сарацин, и древний русич в его дохристианскую эпоху.[13]
Византийцы действительно и не без оснований настойчиво возводили свою государственность к римскому корню, оговаривая, однако, и не в последнюю очередь, как остроумно заметил Харальд Фукс, «из духа сопротивления по отношению к Риму», что их Рим— «новый», «второй» (как-то забывается, что сам Константин Великий, основатель нового Рима, не предпринимал никакой translatio nominis).[14]KaK известно, византийцы унаследовали от первого Рима тенденцию отождествлять империю со всем миром: даЖе законы Юстиниана, несмотря на то что имели конкретных дестинаторов, адресовались «всему земному шару» — in ошпеш orbem terrarum, universis hominibus — «всем людям», «всем народам», «всей земле, на которую распространяется закон римлян».[15]
Средневековое политическое сознание усложнило и обогатило эту тенденцию.
На политический универсализм, лежавший в основе той идеологической системы, которую начиная с I в. до н. э. разрабатывал Рим в отношении своей миссии, накладывается идея христианского экуменизма, сопряженная с идеей единого религиозного центра. На Pax Romana наслаивается Pax Christiana,20 причем весь этот процесс совершается уже в совсем иной этнокультурной, по преимуществу грекоязычной среде, в результате чего латинский язык как государственный оказывается весьма скоро вытесненным, как, впрочем, и другие ценности римской цивилизации, за исключением права. Складывается органическое единство трех основных компонентов — эллинизма как духовной преемственности с культурой античной Греции, ромаизма как системы государственно-правовых и политических доктрин, унаследованных от римской империи, и христианства как сложного комплекса верований, идущих с Востока, — которое и составляет суть византинизма, византийской цивилизации,византийской «таксис». Этот византийский «порядок» совершенно преобразил лицо древней Римской империи. Если, проявляя юридический пуризм, можно, пожалуй, считать, что ранняя Византия de jure была Восточной Римской империей, то даже по отношению к ней нельзя не признать, что de facto это было совершенно иное государство. В ходе дальнейшего преобразования социально-экономических и политических структур складывается новый исторический тип государства, если даже поли-тический режим этого нового государства и облачен еще в одежды прошлого. Одним из наиболее бесспорных достижений мирового византиноведения и является, на наш взгляд то, что византинисты, на дав ввести себя в заблуждение самоназванием византийцев «ромеи» — «римляне», сорвали с них, по выражению австрийского ученого Петера Пилера, «маску классицизма (я бы добавил — идеологически окрашенного и преследующего великодержавные цели. — И. М.), которая лежит на всех их культурных отправлениях и иной раз лишь позволяет догадываться об исторических модификациях государственных институтов».[16]Другими словами, именно бездумное следование римской фразеологии и терминологии в применении к византийским государственным, политическим и всяким иным структурам способно затемнить существо дела и ввести в заблуждение.22 Сорвав же эту маску, правда, как видим, далеко не единодушно и в разной степени, ученые окрестили новую цивилизацию (весьма изобретательно и вполне корректно), исходя из ее сути и в соответствии с ее реальным содержанием, византийской — Pax Byzantina.
Кстати, сами византийцы ощущали необходимость подобной операции, отдавая себе достаточно ясный отчет в том, что государство, гражданами которого они были, — это нечто совсем отличное от языческой рабовладельческой Римской империи. Вот один только пример.
Иудеям, которые в дискуссии с Константином Философом (IX в.) поставили перед ним проблему продолжающегося, несмотря на пророчество Христа, существования Римской империи («Если примем, что Он уже пришел, как ты говоришь, по словам пророков и по иным доводам, то как же римское царство до сих пор владычествует?»), Константин Философ отвечал: «Не владычествует больше, ибо минуло, как и иные (царства), в изображенном (им) образе, ибо наше царство не римское, а Христово (курсив наш. — И. М.), как сказал пророк: "Воздвигнет Бог небесный царство, что вовеки не разрушится, и царство Его не достанется другим людям, (Он) сотрет и развеет все (другие) царства, а это останется навеки". Не христианское ли это царство, что называется ныне именем Христа? Ведь римляне идолам поклонялись, эти же — одни из одного, другие из иного народа и племени царствуют во имя Христа».[17] По мнению итальянского ученого Агостино Пертузи, «в этих словах Константина или его агиографа заключена вся экуменическая, т. е. универсалистская, концепция Византийской империи, какой она была во второй половине IX в., будучи тесно связанной с политико-религиозным видением власти как прямой эманации Бога. В сущности, в уравнении, предложенном Константином (царство Христово = Византийская империя), заключен весь теоретическийфундамент доктрины царской власти и "семьи государей и народов", во главе которой стоит василевс и византийский народ, под которыми находятся чужеземные короли или государи и народы, расположенные в порядке фиктивной политической иерархии».^
С этим нельзя, разумеется, не согласиться, но в то же время нельзя и не заметить, что, утверждая этот ¦ теоретический фундамент», автор жития Константина Философа рвет с «римской идеей», выбрасывая за борт один из основных постулатов официальной государственной идеологии. Отражала ли эта позиция взгляды на данную проблему правящих и вообще образованных кругов славянских стран того времени (Великой Моравии, Блатненского княжества, Болгарии), как полагает Г.
Г. Литаврин? Ведь в титуле римского отказано византийскому цесарю и в житии Ме- фодия, и в сказании «О письменах» Черноризца Храбра. Литаврин склонен придавать этому обстоятельству особенно большое значение, « так как эти памятники созданы ближайшими учениками первоучителей славянства, которые находились в тесном общении с учеными представителями и крупными государственными и политическими деятелями западного (латинского) мира, в том числе с папами Николаем I и Иоанном VIII» Представляется все же, что со стороны учеников было бы слишком большой вольностью вкладывать в уста византийца Константина Философа не принадлежав-шее ему высказывание. Скорее, оно свидетельствует о том, что и византиец Константин Философ в глубине души понимал действительное положение вещей, несколько неосторожно обнаружив это в пылу полемики. Можно даже предположить, что в этом своем понимании он был не одинок.
Да и так ли уж искусственно и так ли уж противоречит источникам издавна принятое в науке название «Византия», «Византийская империя»? Ведь древнее название древней мегарской колонии — Византий никогда не было забыто в средние века и даже по существу не утратило прав гражданства. У византийских авторов, особенно склонных к антикизации своих произведений, мы встретим его ничуть не реже, чем все прочие официальные наименования и эпитеты царственного города. Например, в «Хронографии» Михаила Пселла из 13 упоминаний столицы империи по названию в 10 случаях она названа Византием и лишь в трех — Константинополем, причем в одном отрывке оба названия употреблены буквально рядом как равнозначные;[18] примерно та же картина в «Алексиа- де» Анны Комниной, где мы можем встретить и такое обозначение столицы империи, как «царственный город Византий», и т. д.[19] А у Никифора Григоры встречается не только название Bu^avxiov и Bu^avxioi как его жители, но и Bt^avTu;, т. е., собственно говоря, Византия как название страны.[20] Впрочем, оно встречается
в иноязычных источниках. Так, в недавнией монографии В.
А. Арутюновой-Фиданян приведены богатые и убедительные данные источников о том, что армянские средневековые историки (прежде всего Мовсес Хоренаци, но также и другие) называли столицу государства ромеев преимущественно Византием, даже «царствующим городом Византием», а ее жителей — «византийцами». Особенно интересно то, что в ряде случаев Византий для Мовсеса Хоренаци — не только город, но и государство, а в одном отрывке даже употреблено не привычное для этого историка (V - начало VI в.) наименование Византий (арм. Бюзандион), а «Бизандиа» — Византия. «Иными словами, — говорит В. А. Арутюнова-Фиданян, — перед нами впервые, и не только в армянской, но и вообще средневековой историографии, возникает образ Византии — Византийской империи, то ее именование, изобретение которого мы так прочно связываем с историографией нового времени».29По существу аналогичным образом обстояло дело с обозначением Византийского государства и в средневековой Западной Европе. Если до коронации Карла Великого в 800 г. правитель Восточной империи выступал в западных источниках просто как «imperator », то в источниках IX в. его титул становится все более скромным, локально ограниченным: «imperator Gre-
corum», «imperator Constantinopolitanus». Начиная с середины 830-х гг. многие авторы вообще зачастую отказывают византийцу в императорском титуле, называя его «princeps Constantinopolitanus», «rex Greco- rum », «rex Constantinopolitanus», а также (что для нас особенно интересно!) — «rex Bizantinus».:,0HeT сомнений в том, считает Г. Г. Литаврин, что, называя византийского императора «императором греков», империю «греческой», аее жителей «греками», политические деятели Запада сознательно стремились тем самым подчеркнуть отсутствие прав у «василевса греков» на титул «римского», на римский престиж и римское наследство.[21] Для нас, однако, важно подчеркнуть, что традиция называть эту «греческую империю» византийской имела место на Западе также, вероятно, и в эпоху раннего средневековья. Что же касается славян, то мы не знаем, пользовались ли они названиями Византий-Византия (это совсем не исключено, хотя, кажется, и не зафиксировано источниками), но то, что их позиция в вопросе об обозначении империи ромеев «в наиболее общих чертах сходна с позицией политических деятелей Запада и заключалась, по-видимому, также в непризнании прав византийцев на обладание римским престижем и римским наследством»,[22] — вещь как будто доказанная.
Итак, традиция называть Византию Византией и византийцев византийцами — это не выдумка ученых и даже не изобретение Петрарки, который, как считают, впервые употребил термин «византиец» в приложении к гражданину Восточноримской империи; это традиция, идущая из глубины веков, имеющая под собой прочное основание и наиболее адекватно отражающая действительное положение. Другое дело, что сами византийцы, исходя из своих амбиций и комплексов, хотели бы, чтобы мир называл их самих и их государство иначе. Как говорил Ломоносов, «народы от имен не начинаются, но имена народам даются. Иные от самих себя и от соседов единым называются. Иные разумеются у других под званием, самому народу необыкновенным или еще и неизвестным. Нередко новым проименованием старинное помрачается или старинное, перешед домашние пределы, за новое почитается у чужестранных»."