Методологические основания социологического изучения правовой культуры

Правовая культура в ракурсе социологического исследования пред­ставляет собой относительно самостоятельную сферу культуры, которая, тем не менее, включена в общие социокультурные процессы в масштабе конкретного общества и современного мира в целом.

Если попытаться дать развернутое определение понятию «правовая культура», становится ясно, что под ним следует понимать специфический социальный конструкт, непосредственно связанный с политическим и пра­вовым сознанием, ценностно-нормативными установками, а опосредован­но - и с правовым поведением. Содержательный анализ феномена право­вой культуры предполагает понимание ее как системы осуществленных и идеальных элементов, относящихся к сфере действия права и его отраже­ния в сознании и поведении людей. Отсюда вытекает неразрывное единст­во с правовой культурой ее практического воплощения - правового пове­дения реальных субъектов, выступающих ее непосредственными носите­

лями. Как справедливо отмечают некоторые авторы, "в социально­психологическом плане правовая культура, как и правовая система в це­лом, характеризуется единством правовой нормы и реального поведения людей, совпадения норм и ценностей, достижения социальной эффектив­ности права”^[1]. Таким образом, в качестве второго общего методологиче­ского принципа исследования правовой культуры можно выделить требо­вание рассматривать ее на уровне как идеальном, так и реально-пове­денческом, на уровне как представлений, так и поступков.

В правоведческой литературе феномен правовой культуры исследо­вался достаточно подробно. В кругу наиболее интенсивно разрабатывае­мых вопросов отчетливо выделяются два направления, которые условно могут быть обозначены как теоретико-правовое и прикладное, связанное с конкретным нормотворчеством.

Несмотря на значительные результаты, достигнутые в рамках двух направлений, отмеченных выше, проблематика, связанная с прояснением сущности правовой культуры как социального феномена, остается практи­чески неисследованной. Нам представляется очевидной эвристическая ог­раниченность применительно к решению этой задачи традиционного пра­воведческого понятийного аппарата и методологических установок. Это связано прежде всего с тем, что правовое поведение человека только отчасти может быть сведено к действию формализованных регулятивов^[2]. В значи­

тельной степени оно определяется наличием латентных поведенческих об­разцов, моделей и стандартов, которые передаются из поколения в поколе­ние, зависят от этнического и общего менталитета и составляют основание «живой» правовой культуры.

Однако дело: не только в этом. В научной литературе советского пе­риода правовая культура согласно действовавшим тогда идеологическим принципам рассматривалась как инструмент построения социализма и коммунизма. Проводя параллель с аналогичной трактовкой политической культуры, отечественный психолог Э.Баталов так характеризует механизм возникновения методологических установок советского обществознания: "Большая часть этих принципов и установок базировалась на нескольких ленинских фразах, высказанных им по совершенно конкретному практиче­скому поводу. Однако они были возведены в абсолют и приобрели харак­тер методологического императива"^[3].

Именно этим определяется характер и направленность подавляюще­го большинства советских работ по правовой культуре - инструменталист­ский подход к предмету.

отношений, закрепляемых государством с помощью этих норм и охраняе­мых им... Право обусловлено экономическим строем общества, его соци­ально-политической структурой... Поскольку государственная власть в обществе принадлежит экономически господствующим классам, то созда­ваемое (или санкционированное) этой властью право также носит классо­вый характер, оно закрепляет и охраняет общественные отношения и мо­дели поведения, отвечающие интересам этого класса"^[5]. Выраженную в при­веденном определении позицию можно охарактеризовать как экономоцен­тристский подход к пониманию права как специализированной сферы куль­туры, причем абсолютизирующий классовый характер феноменов права.

Важнейшей теоретико-методологической предпосылкой анализа правосознания и правовой культуры является само по себе корректное оп­ределение права. Его советская интерпретация как возведенной в закон во­ли правящего класса была подвергнута справедливой критике отечествен­ными исследователями уже в 1970-е годы. “Тогда были подвергнуты со­мнению все четыре элемента упомянутого определения: господство одного класса над другим в современном обществе; чисто государственное проис­хождение права, в том числе прав человека; полное совпадение права и за­кона; верховенство государства над правом”^[6]. Эта критика была связана, в первую очередь, с развитием в обществе демократических настроений и ростом популярности концепции правового государства.

В результате возникли концепции широкого понимания права, куда включались, наряду с юридическими нормами, правовые отношения, пра­вовая идеология и правосознание, а также различения права и закона. За­кон был отнесен к области правовых предписаний, а право стало толко­ваться как социетальная, то есть обладающая определенной функциональ­

ной автономией, подсистема общества. Право приобрело новую, более широкую, чем ранее, трактовку, и сам его поэлементный состав теперь предполагал совершенно иной образ существования и социальный генезис.

Фактически исследователи стали приходить к мысли, что право есть порождение общества, а не государства. “Государство не придумывает пра­во, оно призвано закрепить сложившиеся в обществе представления о спра­ведливости”^[7]. А посему ему присущи совершенно иные, чем интенциониру- ет государство, принципы и черты: “Где нет... принципа равенства, там нет и права как такового. Формальное равенство тем самым является наиболее абстрактным определением права, общим для всякого права и специфичным для права вообще”^[8].

Особенностью марксистско-позитивистского подхода к проблемам правового поведения, характерного для всего советского периода сущест­вования отечественного правоведения, является поиск материальных в ко­нечном счете оснований правовой культуры, на которых, по мнению сто­ронников этого подхода, вырастает многообразное в структурном и содер­жательном плане культурное целое. В подобной концепции проблема ос- • мысления правовой культуры и соответствующего поведения предстает как поиск жестких зависимостей детерминистского характера между мате­риальными основаниями типологически конкретной правовой культуры и ее спецификой, с одной стороны, и между нормативно-регулятивными об­разцами, диктуемыми правовой культурой, и реальным поведением людей - с другой. Кроме того, в такого рода подходах обязательно присутствует неявное, но крайне важное для них допущение. Оно представляет собой убежденность в том, что, с одной стороны, право, взятое в институцио­нальном и регулятивном плане, может однозначно детерминировать пове­дение социальных групп, формы отстаивания политических интересов и

вообще формы протекания политического процесса.

Марксистская методология отечественных исследований по пробле­мам правовой культуры, характерная для советского периода, дополнилась на рубеже веков привлечением различных концептуально-объяснительных схем современных западных научных школ и направлений. Такого рода методологический плюрализм нередко рассматривается как показатель пе­рехода на принципиально новую ступень в осмыслении феноменов права. Однако на практике ситуация с исследованием, в частности, правовой культуры оставляет желать лучшего. Предметная область этих исследова­ний остается крайне размытой. В современных работах, посвященных про­блемам правовой культуры, часто просматривается - хотя и в модернизи­рованной форме и сопровождаемый критическими комментариями — все тот же марксистский подход советских исследователей. Не подвергая со­мнению роль, которую сыграл данный подход в артикуляции научного ин­тереса к культурной составляющей правового процесса, следует отметить, что он страдает одномерностью и не отражает динамики когнитивных и институциональных изменений, характерных для сегодняшнего права и общества в целом. Ни психологическая, ни философская, ни правоведче­ская интерпретативные стратегии на сегодняшний день не привели к выра­ботке принципиально новых и, самое главное, методологически продук­тивных принципов изучения правовой культуры в социальном ракурсе.

Отсутствие устойчивых научных традиций и методологических ори­ентиров превращает эту предметную область в довольно эклектичное со­четание марксистских подходов и мифологизированных версий отечест­венной философии начала XX в. В результате методологически выверен- 27

ный анализ феномена правовой культуры зачастую подменяется либо пуб­лицистическими рассуждениями о специфике правовых традиций России и "первородной несовместимости" права и социализма, либо эмпирико­социологическими данными о состоянии общественного мнения и уровне правовой культуры, и правосознания в современном российском обществе.

Отечественные исследователи склонны рассматривать культурные аспекты права в рамках изначально заданных аксиоматических схем. В фи­лософии права стремление вывести принципы реальной государственности из ее идеальных оснований (после тоталитарных экспериментов XX в.) не­редко приобретает форму философского манипулирования понятиями. Ориентация на разработку аксиоматики, опирающейся на те или иные мо­дификации образа homo juridicus, сконструированного, в свою очередь, на почве априорных предельных оснований, является серьезным препятстви­ем для осмысления реального правового процесса. Приверженность ряда современных исследователей "поиску идеальных субстанций" социально­правовых реалий восходит к традициям картезианского разграничения "ментального" и "природного". Эта интенция, последующее закрепление которой было стимулировано неокантианским различением наук о природе и наук о духе, сыграла в свое время важную роль в оформлении идеи права вообще и правовой культуры в частности. Однако на нынешнем этапе раз­вития философско-правового и социологического дискурса подобная ис­следовательская установка порождает лишь бесплодные в методологиче­ском плане языковые игры. Увлеченность значительной части общество­ведов дихотомией гражданского общества и государства, права и морали, власти и общества и т.п. заводит в очевидный тупик.

Более перспективными с точки зрения анализа феномена правовой культуры нам представляются методологические векторы, обозначенные в работах сторонников постструктурализма и неоинституционализма. При этом речь не идет о буквальном следовании той или иной постструктура­листской или институционалистской концепции, а об использовании их творческого потенциала по принципу методологической комплементарно- сти. В этом отношении представляются продуктивными некоторые идеи П.Бурдье и Э.Гидденса¹, а также Д.Норта, Дж. Бернара и Л.Томпсона. Хотя они и предлагают различающиеся в содержательном плане трактовки ди­намики социального конструирования и структурирования, можно отме­тить несколько принципиальных для исследования правовых феноменов идей, представленных в их трудах.

Согласно подходу, развиваемому П.Бурдье, предметом социальных наук выступают социальные практики, упорядоченные в пространстве и времени, а не гипотетический социум как целое или поведенческие акты. Практика для Бурдье определяется диалектикой объективных структур и «глубоко усвоенных структур» (речь идет об "укорененности" в культуре), причем, по мнению Бурдье, глубоко усвоенные структуры нельзя полно­стью объяснить исходя из объективных структур, и наоборот, объективные структуры нельзя выводить из намерений действующих в них. «Глубоко усвоенные» структуры Бурдье понимал как систему диспозиций. Систему ментальных диспозиций и неосознаваемых схем мышления, восприятия и действия он именует "габитус"(habitus)². Тем самым Бурдье преодолевает и объединяет объективизм и субъективизм; габитус устанавливает связь между структурой и практикой посредством "диалектики между интерио-

^, Giddens A. New Rules of Sociological Method. London, 1976; Giddens A. Structuralism, Post-Structuralism and the Production of Culture //Giddens A.. Turner H. (eds.) Social Theory Today. Stanford. 1987.

²Габитус — совокупность черт, которые приобретает индивид, диспозиции, которы­ми он располагает, или, иначе говоря, - свойства, результирующие присвоение некото­рого знания, социально-культурного опыта.

ритетом и экстериоритетом". "Габитус есть одновременно система схем производства практик и система схем восприятия и оценивания практик. В обоих случаях эти операции выражают социальную позицию, в которой он был сформирован. Вследствие этого габитус производит практики и пред­ставления, поддающиеся классификации и объективно дифференцирован- *>'•

ные, но они воспринимаются непосредственно как таковые только теми агентами, которые владеют кодом, схемами классификации, необходимы­ми для понимания их социального смысла"^[9].

Социальную и поведенческую практику нельзя понимать как механи­ческую реакцию на заранее заданные детерминирующие условия, как это делает позитивистский материализм. Практика, так же как теория практики, есть продукт сложных двусторонних отношений между ситуацией и габиту­сом, понимаемым как система длительных диспозиций. Таким образом, под практикой понимаются любые изменения, производимые социальными агентами и порождающие многообразные "различения", которые фиксиру­ются как в материально-вещественной, так и идеальной форме. Тем самым смысл социальных практик не сводится ни к объективистской целесообраз­ности, ни к субъективному опыту сознания, что характерно для многих стратегий исследования правовой культуры. Практики как "события соци­ального мира" и их "упорядоченность" (социальный и правовой порядок) производны от изменений, обусловленных постоянным взаимодействием и объективных, и субъективных структур. Возможность культурных и, в ча­стности, культурно-правовых практик коренится в содержании дорефлек- тивного cogitoагента (у Бурдье), в "подсознательной" способности любого индивида к сознательности ("knowledgeability")(у Гидденса)^[10].

Соответственно, социальная система и ее подсистемы, в том числе и культура, интерпретируются как воспроизводящаяся социальная практика, т.е. организованное взаимодействие между индивидами и группами, порож­денное многообразием различений. Такому взаимодействию сопутствует "диалектика присутствия и отсутствия в пространстве и времени" (Гидденс), что обеспечивает связь простейших форм социального действия со свойства­ми всего общества и позволяет представить социальные системы как "струк­турные поля", где агенты занимают определенные позиции по отношению друг к другу ("ближние" или "удаленные", "нижние" или "верхние", "проме­жуточные"). Изучение правовых и культурных процессов в таком случае вы­ступает своего рода социальной топологией, анализом релятивных положе­ний ("различений") и соединяющих их объективных и субъективных связей. Исследователь, вычленяя эти различения в качестве социальных проблем, участвует тем самым в конструировании социокультурного порядка.

Таким образом в методологии постструктурализма реализуется по­нимание глубинного единства процессов, протекающих внутри структур личности и в структурах социальных полей. Социальные "поля" обладают структурными свойствами и представляют собой структурированную це­лостность, которая существует в виде реальных отношений людей и ин­ститутов ("установившихся практик"). Вместе с тем социальные институты как стандартизированные способы поведения, играя важную роль в орга­низации социального пространства и распределении ресурсов, не высту­пают в качестве некой абсолютной детерминанты применительно к соци­альным агентам. В частности, хотя изменения в институциональной среде правового и культурного пространства и могут привести к радикальным организационным трансформациям, это не обязательно означает, что аген­ты утратят возможности для сохранения и перенесения прежних институ­циональных практик.

За объективированными социальными практиками скрываются исто­рически изменчивые символические структуры, образующие механизм пере­вода символического содержания институциональных и организационных "требований" на язык повседневности и наоборот. В соответствии с этими посылками большая роль в процессе конструирования социального порядка должна отводиться его символическому плану ("нормативным системам , "символическим ресурсам", "символическому капиталу") и процессу легити­мации (нормативному регулированию). Наличие субъективных символиче­ских схем интерпретации (прежде всего "габитусных" — в трактовке Бурдье) институциональных правил и способности к "стратегическому поведению"("strategic conduct"— Гидденс) и поддерживает возможность свободного про­дуцирования социальными агентами мыслей и деятельности. В ходе такой символической активности социальные институты постоянно меняются и со­храняются самими социальными агентами.

Ядро символических систем составляют схемы, действующие на прак­тике; принципы деления, которые одновременно являются и принципами ви­дения (категории восприятия, системы классификации). Прежде всего речь идет о классификационных информационных (когитивных) схемах, симво­лических трансфигурациях фактических различий и — шире — о рангах, по­рядках, градациях как продуктах построения этих схем. Социальные агенты конструируют мир посредством когнитивных схем, применяя их "ко всем вещам" и "в особенности к социальным структурам"^[11]. В контексте подобных онтологических и эпистемологических посылок появляются перспективы выхода за рамки дуалистических и редукционистских схем "маркирования" социального пространства правовой и культурной активности и - тем самым — условия для понимания феномена правовой культуры.

Вне всякого сомнения, правовую культуру можно интерпретировать как совокупность когнитивных схем, сферой приложения которых является конституирование социальных практик, прямо или косвенно связанных с правовой регламентацией. Правовое пространство общества, включающее в себя правовую культуру, можно представить как систему различий, которые воспроизводятся в виде объективных и субъективных структур. Правовой порядок — в значительной степени также и порядок ментальный, не своди­мый к своим вещественным составляющим и существующий по большей части в виде социальных представлений, заключенных в каждом социаль­ном агенте. Поэтому правовые отношения, как и все иные, всегда симво­личны, а действия повиновения закону суть когнитивные акты. Агенты пра­вового поля постоянно борются за обладание символическими ресурсами, подвергаясь при этом давлению базовых символических кодов построения правовой реальности. Исследование форм осмысления и конструирования правовой реальности предполагает изучение субъективных схем восприятия и оценивания когнитивных структур правового пространства.

Индивидуальная или групповая правовая культура определяется, со­гласно этой методологии, к огнитивно-оценочными кодами (схемами клас­сификаций), необходимыми для понимания смысла правовых действий. По­средством указанных схем "агенты классифицируют сами себя и позволяют квалифицировать"^[12]. Такие схемы выступают своего рода инкорпорирован­ными "моделями" или "программами" правовых практик, интериоризиро- ванными в виде правовых установок, ставших личностными свойствами в результате социализации и усвоения правовых норм.

Можно попытаться выявить специфику пространства правовой куль­туры на основе понятия "правового поля". Пространство правовой культу­ры существует не само по себе, а "вписано" в универсальное правовое поле.

Происхождение права связано с необходимостью преодоления беспорядка и выявления критериев согласованного взаимодействия многих людей в ходе реализации ими разнообразных целей. Такого рода согласование целей спо­собствует установлению порядка, означающего предсказуемость действий, которые начинают.пониматься как выполнение обязательств. Репрезентация права как средства всеобщей связи в процессе целедостижения (преодоле­ния беспорядка и оформления социального порядка) неизбежно актуализи­рует исследовательский интерес к коммуникативным (социокультурным) аспектам правового пространства, ибо эффективная устойчивость правовых структур, а следовательно — и всего общества оказывается возможной лишь тогда, когда право приобретет характер символического посредника.

Правовая культура может быть представлена как “матрица” с неог­раниченным числом ячеек, причем накапливаемая информация никогда не стирается, а только меняет свой код (т.е. в данный момент та или иная ха­рактеристика правовой культуры может быть значимой, а в другое время — несущественной). В таком историческом аспекте можно говорить о трех уровнях: элементы “прошлого”, “недавнего прошлого” и “настоящего . На эту схему накладывается и другая, включающая в себя два уровня: “ядро” (доминирующий уровень) и “периферия” (второстепенный).

Здесь следует сразу оговориться, что в правовую культуру включе­ны, прежде всего, те элементы, которые оказались наиболее устойчивыми, распространенными и долговременно функционирующими. Именно они и составляют так называемое “ядро” правовой культуры. Есть и не столь значимые элементы, проявляющиеся под воздействием сложившейся си­туации на определенном коротком временном отрезке, которые тем не ме­нее тоже важны для понимания правовой культуры в целом.

На наш взгляд, исследование символической когнитивно-мен­тальной структуры правовой культуры дает ключ к пониманию особен­ностей социокультурной динамики правового пространства. Это пере- 34

водит исследование правовой культуры на качественно новый уровень. Обнаружение базовых когнитивных структур правовой культуры, ис­следование эволюции их содержания в сопряжении с социальными практиками позволяет выявить специфику правовой культуры того или иного конкретного общества.

В соответствии с обозначенной методологией исследования со­циокультурных феноменов правовая культура составляет символиче­ский способ интеграции правового пространства и общества в целом. Базовые когнитивно-ментальные структуры (взаимосвязанная целост­ность символических схем правового поведения) составляют ядро пра­вовой культуры любого общества.

Намеченные выше контуры осмысления правовой культуры позво­ляют в известной мере объединить социологические и правоведческие ис­следования. При решении подобных задач, нацеленных на выявление роли символических кодов в структурировании правового и социального про­странства, наиболее перспективной видится методология концептуального анализа правовой культуры, основанная на когнитивных приемах и направ­ленная на мыслительную реконструкцию структур смысла правовых практик посредством изучения исторической среды и семантического поля правовых понятий. Такая методология способна не только органично дополнить иссле­довательскую стратегию изучения когнитивно-ментальных оснований право­вой культуры, но и открыть для нее новые научные горизонты.

1.2.